• Главная
• Новости
• Романы
• Рассказы
• Старик и море
• Прощай оружие
• По ком звонит колокол
• Праздник...
• Фиеста
• Очерки и фельетоны
• Военные репортажи
• Публицистика
• Стихи
• Письма
• Интервью и речи
• Биография
• Современники о Хэме
• Анализ произведений
• Краткие содержания
• Библиография
• Статьи
• Памятные места
• Париж Хемингуэя
• Испания и коррида
• Хемингуэй на Кубе
• Охота и рыбалка
• Женщины Хемингуэя
• Аудиокниги
• Экранизации
• Музыка
• Цитаты и Афоризмы
• Интересные факты
• Юмор
• Фотографии
• Ссылки
• Разное

Блинова О.А. Лингвокогнитивный аспект репрезентации несобственно-прямой речи (на материале произведений Э. Хемингуэя)

Фгобу ВПО Московский Государственный Институт Международных Отношений (Университет) МИД РФ.

Специальность 10.02.04 - германские языки

Диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Научный руководитель - доктор филологических наук, профессор Елена Михайловна Позднякова

Москва - 2015

Оглавление

• Введение
• Глава I. НПР как объект лингвистического исследования в отечественном и зарубежном языкознании
• 1. НПР в системе способов передачи речи
• 2. Возникновение и развитие НПР в английском языке. Ее жанровая принадлежность
• 3. НПР в лингвистических исследованиях
• 3.1. Дискуссия о статусе НПР между представителями Женевской и Мюнхенской школ и ее
• влияние на дальнейшие исследования НПР
• 3.2. Подходы к изучению НПР в отечественном языкознании 1930-1960 гг. и их влияние на
• последующие исследования
• 3.3. Дискуссия о числе голосов в НПР (1970-1980 гг.)
• 3.4. Исследования НПР в когнитивно-прагматическом аспекте
• Выводы к Главе I
• Глава II. Репрезентация НПР в произведениях Э. Хемингуэя
• 1. Проблема дистинктивных признаков. Отличие НПР от смежных категорий
• 1.2. Виды НПР, представленные в корпусе примеров
• 1.3. Разграничение понятий НПР и внутренний монолог
• 2. Маркеры НПР в произведениях Э. Хемингуэя
• 2.1. Особенности дейктических единиц в НПР
• 2.2. Особенности ввода НПР
• 2.3. Особенности темпоральной транспозиции
• 2.4. Особенности дискурсивных маркеров речи персонажей в НПР
• 3. НПР как репрезентация ментальных состояний
• 3.1. НПР как репрезентация чувственного восприятия
• 3.2. НПР как репрезентация социального восприятия
• 3.3. НПР как репрезентация процессов памяти
• 3.4. НПР как репрезентация процесса формирования оценочного суждения
• 3.5. НПР как репрезентация рассуждения
• 3.6. НПР как репрезентация осмысления
• 3.7. НПР как репрезентация эмоциональных ментальных состояний
• 3.8. НПР как репрезентация интенции
• 3.9. Некоторые выводы
• 4. НПР как результат процесса метарепрезентирования
• Выводы к Главе II
• Заключение
• Список сокращений и условных обозначений
• Библиография

Введение

Носитель любого языка на нашей планете располагает определенным набором лингвистических средств, с помощью которых он может передать речь другого - по выражению Р. Якобсона, «речь в речи» [Jakobson 1990: с. 130]. Прежде всего, это прямая и косвенная речь. Прямой речью именуют дословное воспроизведение чужого высказывания, причем для некоторых языков она является единственным способом передачи речи другого [Aikhenvald 2008: с. 384]. Косвенная речь предполагает встраивание цитируемого высказывания в речь цитирующего. Наконец, во многих языках существует широкий спектр способов передать чужую речь, образующих континуум форм между прямой и косвенной речью. При этом их число, выделяемое разными учеными, еще до начала ХХ в. ограничивалось двумя, а в настоящее время варьируется от трех-четырех [Palmer 2004; Vandelanotte 2004] до тридцати [Fludernik 1993].

Одним из таких способов передачи чужой речи является несобственно-прямая речь, которой и посвящено настоящее диссертационное исследование.

Степень разработанности проблемы. Как и в случае с более широким понятием чужой речи, явление и природа несобственно-прямой речи не имеют однозначного толкования среди лингвистов. Полемика относительно ее статуса ведется учеными немногим более ста лет (первое упоминание об НПР датируется статьей А. Тоблера 1887 г., первый детальный анализ - статьей Ш. Балли 1912 г.). Общепринятым считается положение о том, что несобственно-прямая речь (далее НПР) представляет собой одну из форм передачи чужой речи, сочетающую в себе свойства как прямой, так и косвенной, т.е. субъективные планы как цитирующего, так и цитируемого. Сами же свойства и создаваемый в итоге эффект остаются дискуссионным вопросом, и мнения здесь разнятся в зависимости от изучаемого языка и направления исследования.

По-разному определяется и соотношение НПР со смежными явлениями, прежде всего - с полупрямой, полу-косвенной и свободной косвенной) речью (см. §1 ГЛАВЫ I настоящей работы), а также с внутренним монологом (см. §1.2 ГЛАВЫ II).

Предметом спора остается универсальность НПР как языкового явления. Ряд ученых считает НПР атрибутом художественного текста, а потому допускает ее наличие только в языках с развитой литературной традицией [Bally 1912; Banfield 1982; Berg 2008]. Другие исследователи называют НПР универсальным языковым явлением [Иванова 1986; Борисова 2014; Lucy 1993] или идут еще дальше, связывая само возникновение НПР с устной речью [Fludernik 1993].

Сегодня НПР изучается на материале русского (В.В. Виноградов, Г.Г. Инфантова, Н.А. Кожевникова, Н.Ю. Шведова, Е.Е. Беличенко, Г.О. Петросян, А.О. Литвиненко), английского (И.Р. Гальперин, Н.Б. Бабаликашвили, Ю.В. Шарапова, J. Bray), немецкого (T. Kalepky, E. Lerch, Е.В. Кусько, О.В. Омелькина), французского (А.А. Андриевская, Л.С. Гагарина, Ch. Bally), испанского (Л.Т. Иванова, Е.Д. Терентьева), итальянского (Е.С. Борисова), финского (T. Rouhiainen), китайского (Чэнь Цзин, E. Hagenaar), японского (S. Kuno, S.-Y. Kuroda), башкирского (Г.Н. Гареева), марийского (Рябинина М.В.) и др. языков, а также в сопоставительном аспекте, особенно с позиций возможностей перевода (Л.Г. Попова, А.В. Бровина, И.С. Жилина). Исследования ведутся как на письменном, так и на устном материале разных жанров.

В лингвистике [Термин «несобственно-прямая речь» имеет хождение и за пределами языкознания. В частности, он применяется при изучении кинематографии, т.к. предполагается, что отношения между персонажем и нарратором, разработанные для письменного текста, применимы и к языку кино [Jahn 2005 www; Ghaffary & Nojoumian 2013]. Применительно к нарративу кинематографическому, П. Пазолини называет НПР «несобственно-прямой субъективностью» [Pasolini 1976; Родин 2011].] НПР рассматривается в рамках синтаксиса (О.И. Москальская, Г.Г. Инфантова, Чумаков Г.М.; Ch. Bally; M.A.K. Halliday), генеративной грамматики (A. Banfield; S.-Y. Kuroda), стилистики (И.Р. Гальперин; Л. А. Соколова, D. Cohn; R. Pascal; E. Lerch), лингвистики текста (Ю.В. Шарапова), прагматики (О .В. Омелькина; W. Chafe; J.A. Harris), нарратологии (Шмид В.; M. Fludernik; M. Jahn; B. McHale, D. Herman), cемантики (Y. Sharvit; Ph. Schlenker; E. Maier). Одним из наиболее новых направлений, принципы которого стали применяться при изучении НПР, стала когнитивная лингвистика. Исследования НПР в русле когнитивистики, однако, фрагментарны и либо затрагивают лишь отдельные пограничные ее функции, такие как передачи иронии [Sperber & Wilson 1986; Wilson & Sperber 1987; Wilson 1995] или создание эффекта дистанции [Vandelanotte 2004], либо концентрируются на характере восприятия читателем текста, содержащего НПР [Bray 2007].

Актуальность работы, таким образом, вызвана продолжающимися попытками прийти к единому пониманию природы НПР и состоит в необходимости продолжить исследование НПР с позиций когнитивной лингвистики т.к. подобное понимание НПР еще не нашло отражения в существующих работах.

Объектом исследования являются образцы несобственно-прямой речи в произведениях Э. Хемингуэя.

Предметом исследования являются языковые репрезентации и соотнесенные с ними когнитивные процессы, характерные для нарратора и персонажа произведений Э. Хемингуэя.

Научная новизна работы заключается в том, что впервые в отечественной лингвистике НПР рассматривается с позиции когнитивной лингвистики. Также впервые на русском языке представлен обзор теоретических работ западных ученых, внесших вклад в исследование НПР в последние годы (2007-2014 гг.). Новыми являются предложенные автором на материале английского языка классификации видов НПР. Впервые НПР рассматривается как результат процесса метарепрезентирования.

Теоретическая значимость работы состоит в возможности использования ее результатов и выводов в дальнейшем формировании основ репрезентологии как науки о формах передачи чужой речи. Полученные результаты способствуют систематизации и углублению знания об НПР в рамках лингвокогнитивных исследований. Теоретически значимым является вклад работы в теорию когнитивной нарратологии.

Практическая значимость работы заключается в возможности использования результатов исследования при разработке вузовских курсов по репрезентологии, лингвостилистике, синтаксису английского языка, анализу художественного и журналистского дискурса. Материалы настоящего исследования также могут найти применение на практических занятиях по английскому языку и переводу, т.к. понимание специфики НПР играет ключевую роль в идентификации представленной в тексте точки зрения, а, следовательно, и в интерпретации текста.

Цель данной диссертации состоит в выявлении лингвокогнитивных особенностей НПР в произведениях Э. Хемингуэя.

Поставленная цель определяет постановку следующих задач исследования:

1. Изучить историю исследования НПР в рамках лингвистической науки, в том числе с позиций когнитологии.

2. Установить четкие критерии НПР, позволяющие отграничить ее от смежных явлений.

3. В соответствии с выявленными критериями провести анализ лингвистической репрезентации НПР в произведениях Э. Хемингуэя, выявив ее характерные особенности.

4. Выявить ментальные репрезентации, находящие отражение в конкретных фрагментах НПР.

5. Показать систему когнитивных состояний нарратора/персонажа, которую Э. Хемингуэй передает в своих произведениях.

6. Исследовать метакогнитивные процессы, характерные для образцов НПР в текстах Э. Хемингуэя.

Теоретической и методологической базой исследования послужили труды отечественных и зарубежных исследователей в области: прагматики, лингвистики текста, синтаксиса, нарратологии, лингвостилистики: А.А. Андриевской, М.М. Бахтина, Е.С. Борисовой, А.В. Бровиной, В.В. Виноградова, Волошинова, И.Р. Гальперина, Г.Г. Инфантовой, Т.А. Клепиковой, И.И. Ковтуновой, Н.А. Кожевниковой, Е.Я. Кусько, Л.Г. Поповой, Л.А. Соколовой, Г.Я. Солганик, Ю.В. Шараповой, Н.Ю. Шведовой, В. Шмида, Р.О. Якобсона, Ch. Bally, A. Banfield, J. Bray, D. Cohn, E. Doron, S. Ehrlich, C. Emmott, M. Fludernik, M.A.K.

Halliday, D. Herman, M. Jahn, Leech & Short, E. Maier, B. McHale, A. Palmer, R. Pascal, G. Redeker, Ph. Schlenker, M. Toolan, L. Vandelanotte и др.

Материалом исследования послужили произведения Эрнеста Хемингуэя. В корпус примеров вошли фрагменты как художественных произведений автора, так и его работ как журналиста: романы «Фиеста: и восходит солнце» (1925), «Прощай, оружие!» (1929), «Иметь и не иметь» (1937), «По ком звонит колокол» (1941) и «Райский сад» (1986), рассказы из сборников «В наше время» (1925), «Мужчины без женщин» (1928) и «Победитель не получает ничего» (1939), рассказ «Снега Килиманджаро» (1936), а также статьи и репортажи из сборников «By-Line Ernest Hemingway: Selected Articles and Dispatches of Four Decades» (1967) и «Ernest Hemingway, Cub Reporter: Kansas City Star Stories» (1970).

Общий объем проанализированного текста составил более 2500 страниц, из которых методом сплошной выборки было извлечено более 200 фрагментов НПР.

В соответствии с целью и задачами исследования в качестве основных методов анализа использовались дедуктивный и индуктивный методы, метод когнитивного моделирования, метод концептуального анализа, метод семантического структурирования художественного текста, методы нарратологического анализа.

Положения, выносимые на защиту:

1. НПР представляет собой дискуссионное явление синтаксиса, характерное для многих языков мира. В частности, в английском языке первые образцы НПР прослеживаются в произведениях Дж.Чосера (1343-1400), а как литературный прием и явление английского синтаксиса НПР систематически представлена в английском языке с XIX в. Как синтактико-семантическое явление в текстах художественных произведений НПР стала стимулом для многочисленных дискуссий, в ходе которых делались попытки объяснить природу НПР с позиций автора, нарратора и персонажа. Новый этап в исследовании НПР возникает с появлением и развитием таких наук, как когнитивная нарратология и когнитивная лингвистика.

2. Четко заданные критерии выделения НПР позволили отграничить ее от смежных понятий, в частности внутреннего монолога, с которым НПР нередко отождествляется. По нашему мнению, однако, смешение их недопустимо, так как НПР и внутренний монолог представляют собой явления разного порядка. В то время как НПР есть один из способов передачи чужой речи, внутренний монолог является литературным приемом, который может реализовываться в тексте посредством разных способов передачи речи.

3. Проведенное исследование позволило также определить границы в дискуссии об универсальности НПР. Ряд ученых считает НПР атрибутом художественного текста, а потому допускает ее наличие только в языках с развитой литературной традицией. В диссертации выдвигается положение о том, что НПР свойственна литературному тексту, журналистскому репортажу, устной и письменной речи.

4. При анализе фрагментов НПР в произведениях Э. Хемингуэя мы руководствовались выделенными М. Флудерник двумя обязательными и пятью опциональными признаками НПР. Последние представляют интерес своим разнообразием; несмотря на необязательный характер, эти маркеры играют важнейшую роль при анализе репрезентации НПР в тексте. В диссертации показано, что двумя обязательными признаками НПР в произведениях Э. Хемингуэя являются следующие: отсутсвие придаточной структуры и прономинальная транспозиция. К опциональным признакам в ходе анализа НПР в произведениях Э. Хемингуэя были отнесены: способ ввода НПР, транспозиция пространственно-временных дейктических показателей, дискурсивные маркеры речи персонажей.

5. На основе уточненных критериев предлагается классификация НПР как репрезентаций ментальных состояний персонажа, выделяется структурная схема репрезентаций. Проанализировав существующие классификации, мы пришли к выводу об их несостоятельности в силу размытости критериев, что приводит к игнорированию сути НПР как способа передачи речи персонажа лингвистическими средствами не только самого персонажа, но и нарратора. К таким искажающим критериям мы относим включение в ряды НПР примеров, где отсутствует прономинальная транспозиция личных местоимений, и герой говорит от первого лица, что приводит к исчезновению плана нарратора из конкретного текстового фрагмента.

6. Выдвигается предположение, что представленная в произведениях Э. Хемингуэя устная, мысленная и письменная НПР является отражением ментальных состояний персонажа. На основе анализа корпуса примеров выводятся следующие репрезентации:

• НПР как репрезентация чувственного восприятия (зрительного и слухового).

• НПР как репрезентация социального восприятия (причем термин «социальное» трактуется нами широко: мы включаем сюда восприятие персонажем не только поведения людей, но и поведения животных, которое герои Э. Хемингуэя осмысливают в человеческом понимании).

• НПР как репрезентация процессов памяти.

• НПР как репрезентация процесса формирования оценочных суждений.

• НПР как репрезентация процесса осмысления.

• НПР как репрезентация процесса рассуждения.

• НПР как репрезентация эмоциональных состояний (радости, угрозы, удивления).

• НПР как репрезентация намерения.

Полученные типы репрезентации НПР образуют структурную классификацию во-первых, по количеству задействованных участников, во- вторых, по количеству ступеней представленных процессов.

7. В случаях введения в текст НПР происходит метакогнитивный процесс. Языковыми средствами нарратора эксплицитно либо имплицитно вводятся метарепрезентации высшего порядка. Характерное для НПР сочетание языковых средств нарратора и персонажа вводит метарепрезентации низшего порядка. В результате этого процесса синтаксически независимые вербализации НПР демонстрируют зависимость на ментальном уровне от интенсионалов (смыслов) метарепрезентаций высшего порядка.

Достоверность и обоснованность полученных в ходе исследования выводов обеспечивается большой выборкой примеров из произведений Э. Хемингуэя, изучением теории НПР от момента ее возникновения до наших дней, применением в анализе материала положений таких новых направлений исследования текста, как когнитивно-дискурсивный и нарратологический анализ.

Апробация работы. Тема и основные положения диссертации обсуждались на заседаниях кафедры стилистики английского языка МГЛУ (2009-2011 гг.), а также на заседаниях кафедры английского языка №3 МГИМО (У) МИД РФ (2013-2015 гг.).

По теме диссертационного исследования были сделаны доклады на трех научно-практических конференциях: «International Conference for Academic Disciplines» (Гарвардский университет, г. Кэмбридж, Масс., США, 27-31 мая 2012 г.), «Многоуровневая подготовка специалистов в высшей школе: проблемы и перспективы развития» (Южный федеральный университет, г. Ростов-на-Дону, 12-19 мая 2014 г.), «Проблемы коммуникации в современном поликультурном мире» (НИУ ВШЭ, г. Москва, 20-30 января 2015 г.).

По теме диссертации автором опубликовано семь работ в рецензируемых научных изданиях, в том числе четыре работы в изданиях, рекомендованных ВАК Министерства образования и науки РФ:

1. Блинова О. А. Несобственно-прямая речь или внутренний монолог: к проблеме разграничения // Филологические науки. Вопросы теории и практики. Тамбов: Грамота, 2015. № 2 (44): в 2-х ч. Ч. I. С. 37-40.

2. Блинова О.А. Нарушает ли несобственно-прямая речь максиму Качества? // Вестник Пятигорского государственного лингвистического университета. 2013. № 3. С. 62-65.

3. Блинова О.А. Несобственно-прямая речь в английском языке: эволюция взглядов в западной лингвистике (1912-2012) // Вестник Новосибирского государственного университета. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. 2012. Т. 10. № 2. С. 93-102.

4. Блинова О.А. О стилистическом потенциале несобственно-прямой речи в газетном тексте // Вестник Московского государственного лингвистического университета, выпуск 17 (596). Стилистика: традиции и современность. С. 136 - 146. Москва, 2010.

5. Блинова О. А. Обучение несобственно-прямой речи как средству построения перспективы // Труды IV международной научно-практической Интернет-конференции «Многоуровневая подготовка специалистов в высшей школе: проблемы и перспективы развития»; Южный федеральный университет. - Ростов-на-Дону, 2014. - С. 85-88.

6. Blinova O.A. (2015) Speech and Thought Representation in Hemingway: The Case of Free Indirect Discourse // Mediterranean Journal of Social Sciences. Vol. 6, No. 1, S1. P. 458-464.

7. Blinova O.A. (2012) The Notion of Free Indirect Discourse and its Use in Contemporary Journalism // Humanities and Social Sciences Review. CD-ROM. Vol. 01. №2. P. 365-371.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, двух глав, заключения, списка используемых сокращений и библиографии. Библиографический список насчитывает 169 единиц, из них 93 - на иностранных языках. Объем диссертационного исследования составляет 167 страниц, в том числе 149 страниц основного текста.

Во введении проблема изучения НПР включается в общий контекст проблематики исследований чужой речи, устанавливаются цели и задачи исследования, конкретизируется методика.

В ГЛАВЕ I «НПР как объект лингвистического исследования в отечественном и зарубежном языкознании» приводится обзор научной литературы, посвященной изучению НПР. Выделяются грамматический, стилистический, генеративный, прагматический и когнитивный подходы. Прослеживается история возникновения НПР в английском языке и ее развитие в англоязычной литературе, жанровое разнообразие. НПР рассматривается в контексте других способов передачи речи.

В ГЛАВЕ II «Лингвокогнитивная репрезентация НПР в произведениях Э. Хемингуэя» приводится анализ конкретных текстовых фрагментов НПР. В первом разделе определяются критерии для отбора примеров НПР для анализа. В соответствии с определенными критериями НПР четко отграничивается от смежных понятий, прежде всего от внутреннего монолога.

Во втором разделе приводится лингвистический анализ, фокусирующийся на следующих признаках НПР в произведениях Э. Хемингуэя: прономинальная и темпоральная транспозиции, сдвиг пространственно-временных дейктических показателей, особенности эксплицитного и имплицитного ввода НПР, а также маркеры речи персонажей. Выделяются характеристики НПР, типичные для произведений анализируемого писателя.

В третьем разделе ГЛАВЫ II анализируются существующие классификации НПР; выявляется их несостоятельность. На основе полученных в ходе анализа данных предлагаются основания для классификации НПР в произведениях Э. Хемингуэя как репрезентаций различных ментальных состояний.

В четвертом разделе ГЛАВЫ II НПР рассматривается как результат процесса метарепрезентирования. Приводится схема для имплицитно и эксплицитно введенных примеров, демонстрирующая распределение метарепрезентаций высшего и низшего порядка.

В заключении подводится итог проведенному исследованию и намечаются перспективы для дальнейших изучений НПР.

Глава I. Несобственно-прямая речь как объект лингвистического исследования в отечественном и зарубежном языкознании.

§1. НПР в системе способов передачи речи

Проблема выделения типов передачи речи была поставлена еще в Античности. Платон в «Государстве» противопоставляет две ситуации: когда поэт говорит за себя и когда имитирует голос героя [McHale 2011]. Так впервые был поставлен вопрос о выделении «чужой речи», и сегодня не теряющий актуальности.

Тем не менее, само понятие чужой речи обрело терминологический статус относительно недавно. В 1930-е гг. о методологической важности чужой речи М.М. Бахтин писал: «В этом, на первый взгляд, второстепенном вопросе синтаксиса не умели видеть проблемы громадной общелингвистической важности», проблемы, представляющей «исключительный методологический интерес», проблемы «узловой» (цит. по: [Архипова 2003: 29]).

Г.М. Чумаков в монографии «Синтаксис конструкций с чужой речью» (1975 г.) говорит о необходимости выделения в общей науке о синтаксисе самостоятельного раздела, посвященного формам передачи чужой речи - репрезентологии. Под категорией чужой речи Г.Н. Чумаков понимает общеязыковое явление, образующее вместе с другими типами речи (выделяемыми на основе оппозиционных отношений «свой/чужой») систему средств языка для передачи разного рода информации (внешней и внутренней речи, состояний, чувств, звуков и т.д.) [Чумаков 1975]. О ключевой роли оппозиции «своё/чужое» для категории чужой речи говорит и Н.В. Максимова, чье исследование посвящено описанию чужой речи как коммуникативной стратегии [Максимова 2005].

Термин «репрезентология» встречается в некоторых современных русскоязычных работах и определяется как «раздел языкознания о специфике чужой речи» [Торчинская 2013: с. 38], однако говорить о его распространенности и тем более популярности вряд ли приходится. Более того, несмотря на повышенный интерес к изучению чужой речи в последние десятилетия, можно встретить замечания, что понятие «чужая речь» сегодня в принципе лишено терминологического статуса [Борисова 2014: с. 3].

При изучении чужой речи и форм ее передачи неизбежно исследователь сталкивается с рядом проблем. Чужая речь, ее формы и способы включения в текст (как устный, так и письменный), изучаются в рамках синтаксиса, стилистики, лингвистики текста, прагматики, нарратологии, теории коммуникации и других разделов лингвистики. Количество самих способов передачи чужой речи, выделяемое разными учеными, еще до начала ХХ в. ограничивалось двумя, а в настоящее время варьируется от трех до тридцати [Fludemik 1993].

В рамках классической риторики традиционно говорили о двух типах: прямой и косвенной речи, oratio recta и oratio obliqua соответственно [McHale 2011]. В результате, и сегодня многие исследователи определяют прямую речь (ПР) и косвенную речь (КР) как основные формы передачи чужой речи. Именно они и служат своеобразной точкой отсчета для выделения, при необходимости, других типов, которые чаще называют «промежуточными». Так, Н.Д. Арутюнова пишет: «существуют два канонических способа передачи чужой речи - прямой и косвенный. Между этими полюсами располагаются промежуточные (смешанные) построения» (цит. по [Терентьева 2004: с. 42]).

Такие промежуточные типы передачи чужой речи получают в лингвистике разные названия и определения. Чаще всего в литературе они именуются полупрямой речью. При этом русскоязычный термин «полупрямая речь» не имеет однозначного толкования. Под полупрямой речью понимают:

1) в широком смысле: любой тип чужой передачи речи, сочетающий в себе черты прямой и косвенной [А.О. Литвиненко 2013];

2) в узком смысле: тип передачи чужой речи, содержащий подчинительную связь, как КР, и отдельные экспрессивные элементы, как ПР [Культура русской речи: с. 752].

Первому значению соответствуют английские термины «semi-direct speech» [Perridon 1996; Aikenvald 2008; Bugaeva www] и «biperspectival speech» [Evans 2012; Horrack 2014], второму - предложенный М.Туланом «creative Indirect Discourse» (см. параграф 5.5 настоящей работы) [Toolan 1988].

Встречается и обратный термин - «semi-indirect speech», под которым обычно понимают тип передачи чужой речи, в котором отсутсвует темпоральная транспозиция глаголов, но происходит сдвиг пространственно-временных дейктических показателей [Hewitt & Crisp 1986: c. 132].

Выработать универсальную типологию способов передачи речи сегодня представляется едва ли возможным. Трудности связаны прежде всего с разнообразием морфосинтаксического арсенала, который имеется в распоряжении носителей языков народов мира. Формальные признаки основных способов передачи речи - прямой и косвенной - не совпадают даже внутри индоевропейской семьи (например, согласование глагольно-временных форм в русском и английском), а при привлечении материала неродственных языков исследователь сталкивается с еще большими несовпадениями.

Поскольку настоящее исследование выполнено на материале английского языка, мы опираемся на европейскую (прежде всего, славянскую и романогерманскую) традицию. В рамках этой традиции под прямой и косвенной речью понимают следующие типы передачи речи:

Прямая речь (ПР) воспроизводит речевой акт в точности так, как он был бы произведен говорящим. ПР оформляется независимым предложением и может содержать восклицания, вопросительные предложения, а также любые экспрессивные элементы, характерные для речи данного говорящего. Дейктическая система выровнена под момент произнесения, т.е. указатели места и времени, а также личные местоимения и глагольно-временные формы выбираются в соответствии с моментом речи. Отличительной чертой ПР в современном английском языке является ее графическая маркированность (выделение кавычками).

Косвенная речь (КР) воспроизводит речевой акт с позиции другого говорящего и синтаксически представляет собой сложно-подчиненное предложение. Таким образом, имеет место сдвиг дейктической системы, местоимений (прономинальная транспозиция) и глагольно-временных форм (как правило, с времен плана настоящего на времена плана прошедшего).

Однако, между ПР и КР, как уже было замечено, неизбежно находятся и такие типы передачи чужой речи, которые не удовлетворяют полностью ни определению ПР, ни КР. Одним из таких типов, неизменно привлекающих внимание лингвистов вот уже более ста лет, является несобственно-прямая речь.

Несобственно-прямая речь (НПР) представляет собой, в зависимости от трактовки, либо промежуточную форму между ПР и КР, либо их смешение. Как правило, в НПР при передаче чужой речи происходят темпоральная и прономинальная транспозиции по образцу КР, в то время как дейктическая система выравнивается по образцу ПР. Также в НПР используются вопросительные и восклицательные предложения; отражает НПР и особую манеру речи персонажа [Точный список маркеров НПР является дискуссионным вопросом и подробно обсуждается в §2 ГЛАВЫ II настоящей работы).].

Упомянутые три способа передачи чужой речи можно представить в виде таблицы (пример НПР является аутентичным, в то время как его «варианты» ПР и КР сконструированы согласно конвенциональным признакам этих способов):

Приходится отметить, что разнообразие выделяемых форм передачи речи и множество подходов привели к терминологической путанице среди европейских лингвистов. В научной литературе до сих пор можно встретить десятки терминов, используемых для обозначения НПР.

Если во французской традиции сразу закрепился термин Ш. Балли discours indirect libre, то в русском, немецком и английском языках НПР фигурирует в научных работах под десятком разных наименований. Среди немецкоязычных исследователей наиболее распространенными являются термины: «пережитая речь» erlebte Rede (E. Lorck), «завуалированная речь» verschleierte Rede (T. Kalepky) и «речь как факт» Rede als Tatsache (E. Lerch). В англоязычных работах, помимо наиболее популярных в настоящее время free indirect discourse (M. Fludernik, R. Pascal, J. Bray, L. Vandelanotte, E. Maier и др.) и represented speech and thought (O. Jespersen, A. Banfield, S. Ehrlich), ученые также оперируют терминами: coloured narrative (G. Hough), substitutionary narration (P. Hemadi), narrated monologue (D. Cohn), quasi-direct speech [В переводах М. Бахтина/В. Волошинова на английский язык «несобственная прямая речь» была переведена как «quasi-direct speech».] (S. Kuno, D. Boje), first person indirect speech (A. Palacas) и др.

Касательно русскоязычной научной литературы можно сказать, что сегодня общеупотребительным является термин М.М. Бахтина «несобственнопрямая речь», хотя встречаются также «несобственно-авторская речь» [Соколова 1968] и косвенно-прямая/изображенная речь [Гальперин 1958].

Исследователи спорят, в текстах какого периода впервые употребляется НПР. По мнению одних ученых, ее обнаруживаем уже в древнегреческих и библейских текстах [McHale 2009], хотя этот вопрос остается дискуссионным [Bary & Maier 2014]. Другие лингвисты датируют первые примеры IX-X вв. [Шарапова 2001]. Тем не менее, отдельно ни НПР, ни какие-либо другие типы передачи речи, кроме прямой и косвенной, не были описаны вплоть до конца XIX в. И только в 1890-х гг. филологическое сообщество обращает внимание на то, что способы передачи речи не ограничиваются прямой и косвенной, а представляют собой сложную систему. Еще относительно недавно встретить упоминание об НПР в учебных пособиях было редкостью (ср. замечание Ю.В. Шараповой: «В современной лингвистике принято выделять три способа передачи речи: ПР, КР, и НПР. Тем не менее, следование наметившейся тенденции осуществляется достаточно редко, в чем нетрудно убедиться, заглянув в большинство грамматик, где упоминание об НПР часто отсутствует вообще» [Шарапова 2001: с. 61]).

С одной стороны, это утверждение не совсем верно: на сегодняшний день современная лингвистика пришла к пониманию, что способы передачи речи не только включают, помимо ПР и КР, и НПР, но и более того, тремя не ограничиваются. Сейчас НПР упоминается во многих учебных пособиях по культуре речи и стилистике, как отечественных, так и зарубежных. С другой, однако, нельзя не отметить, что упоминания и определения ее чаще упрощенные (например, НПР приравнивается к внутреннему монологу, о чем см. параграф ... настоящей работы). Такая ситуация отражает непрекращающиеся споры о природе и статусе НПР.

С середины XX в. лингвистическое научное сообщество делает попытки увидеть системность в способах передачи речи. Лингвистические классификации строятся либо на морфосинтаксическом, либо на миметическом критерии.

Морфосинтаксический критерий распространен прежде всего в типологических исследованиях языков народов мира и основываются на грамматических признаках способов передачи речи [Aikenvald 2008; Evans 2013; Horrack 2014]. Анализ существующих морфосинтаксических классификаций позволил составить сводную обобщающую таблицу, содержащую следующие основные морфосинтаксические типы передачи чужой речи, применимые к английскому языку (см. Таблицу 2):

Другим, одним из наиболее дискуссионных оснований для классификации типов передачи речи является мимезис - степень достоверности воспроизводимого высказывания [McHale 2011].

Традиционно полагается, что ПР наиболее достоверно - по сути, дословно - воспроизводит сказанное персонажем, чья речь цитируется. ПР сохраняет не только содержание оригинального высказывания, но и его форму: временной и дейктический контексты, а также все возможные экспрессивные элементы, присущие речи персонажа, в том числе диалектизмы.

КР, в свою очередь, такие характерные особенности часто исключает (а по спорному утверждению Э. Бэнфилд, исключает в принципе всегда [Banfield 1982]), а потому принимается за способ передачи речи, воспроизводящий сказанное наименее близко к оригиналу.

НПР же помещается между ПР и КР на шкале вида:

Однако, попытки классифицировать типы передачи речи, независимо от их количества, по степени достоверности воспроизведения оригинального высказывания, сталкиваются с рядом проблем. Прежде всего, иллюзорным оказывается само понятие «оригинального» высказывания, по верности которому предполагается измерять степень достоверности: ведь на самом деле никакого оригинального высказывания не существует [Fludernik 2005; McHale 2009].

Во-вторых, ни за одним из типов речи невозможно закрепить ту или иную фиксированную степень достоверности. Как ПР может не только близко имитировать «реальную» речь, так и напротив, быть полностью стилизованной

[Fludemik 1993: c. 312-315]. Сравнение транскрибированной реальной речи и речи персонажей художественного текста наглядно показывает, что представленная в литературе речь, даже прямая, ни в коем случае не воспроизводит реальную речь дословно. Речь персонажей произведений неизбежно стилизована и схематизирована, а требуемый стилистический эффект создается отдельными элементами (классической иллюстрацией будет то, как принято в литературе изображать речь иностранцев или детей) [McHale 1994]. М. Флудерник называет мимезис речи в художественном произведении «лингвистической галлюцинацией» [Fludernik 1993: c. 453], а М. Рон - «миметической языковой игрой» [Ron 1981: c. 18].

Одной из наиболее известных альтернатив стала шкала способов репрезентации речи Бр. МакХейла [McHale 1978], включающая семь элементов:

(1) Диегетическое резюме (diegetic summary) - отчет (сообщение) о совершении речевого акта без уточнения, что именно было произнесено и как это было произнесено, например:

She challenged him to a duel.

She quoted Lady Ashwortham.

Judith asked the waiter for the time.

(2) Резюме (summary) - резюме, в которым помимо собственно отчета о произошедшем речевом акте содержится некоторая информация о его содержании, теме, или описание манеры произнесения слов. Примером резюме может служить следующий текстовый фрагмент из Ч. Диккенса:

Mr Wegg then goes on to enlarge upon what throughout has been uppermost in his crafty mind [...]. He expatiates on Mr Venus’s patient habits and delicate manipulation; [...] Mr Wegg next modestly remarks on the want of adaptation [...]. Lastly, he returns to the cause of the right, gloomily foreshadowing the possibility of something being unearthed to criminate Mr Boffin (of whom he once more candidly admits it cannot be denied that he profits by a murder), and

anticipating his denunciation by the friendly movers to avenging justice. And this, Mr Wegg expressly points out, not at all for the sake of the reward— though it would be a want of principle not to take it. (цит. по: [McHale 1978]).

(3) Косвенный перифраз содержания (indirect content-paraphrase) - перифраз содержания совершенного речевого акта, не учитывающий ни стиль, ни форму предполагаемого «оригинального» высказывания.

(4) КР (indirect discourse) - транспозиция подразумеваемой ПР, включающая в том числе некоторые элементы экспрессивного синтаксиса, морфологии и лексики.

(5) НПР (free indirect discourse) - форма, с грамматической и миметической точек зрения располагающаяся между ПР и КР.

(6) ПР (direct discourse).

(7) Свободная прямая речь (free direct discourse) - ПР, не заключенная в кавычки [McHale 1978: c. 258-259].

В качестве дополнения к этому списку Б. МакХейл упоминает так называемое «соскальзывание» (slipping). Этот термин обозначает заключенные в кавычки вкрапления ПР в нарратив, КР или НПР [Fludernik 1993: c. 285].

Несколько иная шкала способов репрезентации речи была предложена Дж. Личем и М. Шортом [Leech & Short 1981/2007]. На ней раскрывается «борьба» нарратора и персонажа за контроль над воспроизведением высказывания. На сегодняшний день модель Дж. Лича и М. Шорта является наиболее распространенной шкалой типов передачи речи.

По сути, шкала всё еще находится в стадии корректировки; с 1994 года исследовательская группа под руководством Дж. Лича и М. Шорта ведет проект по исследованию типов репрезентации речи на материале устного и письменного корпуса (the Lancaster Speech, Writing and Thought Presentation Project).

Помимо ПР и КР, на шкале размещаются выделенные учеными дополнительные типы передачи речи: в первичном варианте 1981 г. - свободная прямая речь (free direct discourse) и нарративный отчет о речевом акте (narrative report of a speech act); в последующих редакциях способы передачи речи видоизменялись. Дж. Лич и М. Шорт считают ПР и КР (и другие способы передачи речи) стилистическими, но не синтаксическими вариантами одной и той же пропозиции.

Шкала типов передачи устной речи версии 2007 г. выглядит следующим образом [Leech & Short 2007: с. 260]:

Таким образом, по мере продвижения по шкале вправо, нарратор теряет рычаги влияния на речь персонажа и постепенно перестает вмешиваться в неё.

Отличительной чертой шкалы является ее существование в трех параллельных вариантах: способы репрезентации устной, мысленной и письменной речи. Если о репрезентации устной и мысленной речи говорят так или иначе все занимающиеся вопросами репрезентации речи исследователи, то репрезентация письменной речи является нововведением исследовательской группы Дж. Лича и М. Шорта [Wynne, Short & Semino, E. 1998].

Дж. Лич и М. Шорт также выделяют понятие нормы для передачи устной и мысленной речи. Если для речи устной такой нормой будет ПР, то для речи мысленной - КР. Предполагается, что ПР передает прозвучавшие слова дословно, а КР - лишь суть сказанного. Применительно к речи мысленной, однако, говорить о дословной формулировке вряд ли возможно (мысль не всегда вербализована). Таким образом, на шкале способов передачи речи, устной либо мысленной, НПР устная оказывается движением влево от нормы, т.е. в сторону усиления авторского вмешательства, а НПР мысленная - вправо, т. е. в сторону снижения.

Вопрос о том, какой конкретный тип является «нормой» для передачи письменной речи, остается пока открытым [Leech & Short 2007: c. 268]. По предварительной версии, нормой на шкале репрезентации письменной речи станет нарративный отчет о письменном акте. Объясняется это тем, что:

• как прямая письменная (ППР), так и свободная прямая письменная (СППР) речь наделены меньшим эффектом внезапности, сиюминутности и драматизации, чем ПР и СПР;

• ППР и СППР в большей степени зависят от необходимости сохранять точность воспроизведения, чем их аналоги для устной и мысленной речи, т.к. в письменном тексте выше шанс обнаружить неверную информацию; предполагается, что этот факт дисциплинирует цитирующих что-либо (кого- либо) на письме [McIntyre D. et al. www].

Рассмотрим другие категории передачи речи, помещенные на шкалу, помимо ПР, КР и НПР.

Под свободной прямой речью (СПР) Лич и Шорт понимают такой тип передачи речи, при котором отсутствуют любые признаки нарратора в тексте: либо кавычки, либо авторская ремарка (locutionary clause), либо оба этих элемента. Допущение кавычек отличает понимание термина «свободная прямая речь» Личем и Шортом от его трактовок другими учеными (ср. [McHale 1978]). В качестве примера СПР приводится диалог из Э. Хемингуэя:

«He’s drunk now,» he said.

«He’s drunk every night.»

«What did he want to kill himself for?»

«How should I know.» (цит. по: [Leech & Short 2007]).

Как стилистический прием СПР позволяет избежать постоянных повторов авторской речи (he said, he said), либо создает эффект путаницы, не давая читателю сразу отнести реплику к тому или иному персонажу [Leech & Short 2007: c. 257]. В дальнейших обсуждениях шкалы СПР, с кавычками и без, приравнивается к ПР как ее подтип.

Нарративный отчет о речевом акте (narrative report of a speech act), иногда называемый нарративной репрезентацией речевого акта, представляет собой тип передачи речи, «еще более косвенный, чем собственно косвенная речь» [Leech & Short 2007: c. 259-260]. В такого предложениях нарратор сообщает о том, что произошел тот или иной речевой акт, но не берет на себя обязательства ни касательно полноты воспроизведения содержания, ни касательно формы:

He promised his return.

He committed himself to another meeting.

Главной функцией нарративного отчета о речевом акта является суммирование относительно маловажных моментов разговора [Leech & Short 2007: c. 260].

В качестве точки отсчета на шкале помещен нарративный отчет о действии (narrative report of action), который сам по себе не является способом передачи речи, но наглядно демонстрирует, как выглядит нарратив при полном контроле нарратора.

В дальнейшем планируется разместить на шкале еще два элемента. Вместо нарративного отчета о действии появится нарративный отчет о голосе (narrative report of voice) - минимальная констатация факта свершения речевого акта, не называющая его содержания, например: He spoke. Второй новый элемент - это предложенное М. Шортом резюме (summary), относящееся к репрезентации устной и письменной речи, но не мысленной [Short 2012].

Несмотря на свою незаконченность, шкала типов репрезентации речи Дж. Лича и М. Шорта является одной из самых распространенных на сегодняшний день.

Наконец, третий, не менее популярный, вариант шкалы был предложен австрийским нарратологом М. Флудерник в 1993. Шкала Флудерник включает шесть основных элементов и 24 промежуточных [Fludernik 1993: c. 305]. Строго говоря, это не шкала как таковая, а, по выражению М. Яна, «набор из шести категорий в произвольном порядке» или «сетка взаимосвязанных концептов» [Jahn www]. Выделяемые М. Флудерник основные типы передачи речи выглядят следующим образом:

1. Чистый нарратив (pure narrative): включает действие, описание и оценочный комментарий нарратора).

2. Пересказанное восприятие (narrated perception): замена описания воспроизведением перцепции происходящего персонажем, например:

Turning round upon his stool behind the counter, Mr Gills looked out among the instruments in the window, to see if his nephew might be crossing the road. No. He was not among the bobbing umbrellas, and he certainly was not the newspaper boy in the oilskin cap who was slowly working his way along the piece of brass outside, writing his name over Mr Gill’s name with his forefinger. (цит. по [Fludernik 1993: c. 299]).

3. Психо-нарратив/отчет о речевом акте (psycho-narration/speech report): передача в нарративе высказываний или мысленно-чувственных процессов; часто оценочного характера, например:

These meditations were entirely employed on Mr Allworthy’s fortune; for, first, he exercised much thought in calculating, as well as he could, the exact value of the whole: which calculations he often saw occasion to alter in his own favour: and, secondly and chiefly, he pleased himself with intended alterations in the house and gardens, and in projecting many other schemes, as well for the improvement of the estate as of the grandeur of the place. (цит. по: [Fludernik 1993: c. 292]).

4. НПР.

5. КР.

6. ПР (как заключенная в кавычки, так и нет).

Между этими шестью основными типами передачи речи располагаются, как было указано выше, 24 промежуточные формы, показанные в Таблице 4.

Можно заметить, что М. Флудерник частично заимствует терминологию у других исследователей, хотя иногда с небольшими изменениями. Так, понятие «соскальзывания» предложено Бр. МакХейлом, а термин «психо-наррация» впервые вводится Д. Кон [Cohn 1978], причем эта категория соответсвует резюме Бр. МакХейла.

Приведенная шкала, безусловно, является на сегодняшний день самым полным собранием способов передачи речи, приведенным в систему. При этом ее отличает определенная громоздкость, и в последнее время наблюдаются попытки снова немного сузить число категорий.

Так, Л. Ванделанотте предлагает, помимо ПР, КР и НПР выделять четвертую категорию: дистанцирующую репрезентацию речи и мысли (DIST - distancing indirect speech and thought representation). Эта категория содержит один дейктический центр (как КР), но особенность ее в том, что цитирующий и цитируемый являются одним лицом. Для дистанцирующей репрезентации типично повествование от первого лица [Vandelanotte 2004: c. 501-502]. Создаваемый эффект заключается в том, что цитирующий отказывается от ответсвенности за свою собственную пропозицию или ясно позиционирует ее как не более, чем личное мнение [Vandelanotte 2004: c. 496].

А. Палмер в принципе отвергает «речекатегориальный подход». Критика А. Палмера строится на посыле, что репрезентация устной и мысленной речи не может иметь одинаковые категории; кроме того, репрезентация мыслительной деятельности персонажей не ограничена репрезентацией их мысленной речи. В нарратологии, к сожалению А. Палмера, сложилась ситуация, когда уделяется слишком мало внимания таким ментальным состояниям, как вере, намерению, расположенности, а также практически полностью игнорируется социальный характер ментальной деятельности. Палмер выделяет три базовые категории репрезентации ментального состояния персонажа:

Прямая мысль - словесная транскрипция мысленной речи персонажа (She thought, Where am I?), заключенная в кавычки либо нет (т.е. Палмер не считает целесообразным разделять ПР и СПР). Типична для романов XVIII-XIX вв., в более поздних произведениях эта категория развилась в НПР.

Отчет о мысли, который, по сути, представляет собой эквивалент КР, однако включает более широкий спектр репрезентаций, например: She decided to walk, т.е. мысль как ментальное действие. Здесь Палмер отказывается от подхода Дж. Лича и М. Шорта, по которой в разные категории попадали бы такие предложения: He wondered if she still loved him? (КР) и He wondered about her love for him (нарративный отчет о мысли).

НПР (мысленная) - комбинация двух предыдущих категорий, сочетание дискурса нарратора с субъективным взглядом персонажа и выраженное его характерным языком. Субъективность, при этом, важнее. Так, по Палмеру, НПР следует считать такой фрагмент, в котором присутствует субъективная точка зрения персонажа, даже при отсутствии характерного языка. Если же присутствует лишь характерный язык, то перед нами не НПР, а окрашенный отчет о мысли (colored thought report) [Palmer 2004: c. 54-55].

Предложенная А. Палмером категоризация представляет интерес для исследования репрезентаций ментальных состояний персонажей. Однако, в силу ограниченности сферы ее применения, рассмотренные выше шкалы Бр. МакХейла, М. Флудерник, а также Дж. Лича и М. Шорта более известны и лежат в основе большинства работ, посвященных категориям репрезентации речи.

Миметические классификации способов передачи речи представлены в обобщающей сводной Таблице 5:

§2. Возникновение и развитие НПР в английском языке. Её жанровая

принадлежность

§2.1.Происхождение НПР

Существует предположение, что отдельные примеры употребления НПР засвидетельствованы в очень ранних текстах, в частности, древнегреческих и библейских [McHale 2009]. Вопрос этот, тем не менее, в настоящее время остается дискуссионным из-за конфликтующих взглядов на грамматические особенности глагольных форм в найденных примерах и, как следствие, статусе способов передачи речи [Bary & Maier 2014].

Применительно к английскому языку, выделить первые случаи использования авторами НПР также представляется сложным. Ряд ученых, в их числе Э. Бэнфилд, относят появление НПР к литературе XVIII в. [Banfield 1982]. Согласно альтернативному мнению, первую НПР в англоязычном тексте мы можем засвидетельствовать в «Кентерберийских рассказах» Дж. Чосера (1343-1400). Эту точку зрения разделяет М. Флудерник, приводящая в качестве примера строки из «Рассказа Шкипера»:

Daun John hym maketh feeste and murye cheere,

And he hym tolde agayn, ful specially,

How he hadde wel yboght and graciously,

Thanked be God, al hool his marchandise;

Save that he moste, in alle maner wise,

Maken a chevyssaunce, as for his beste,

And thanne he sholde been in joye andreste (цит. по: [Fludernik 2005]).

***

Dan John made him a feast and merry cheer;

And he told him again, and specially,

How he had purchased well and luckily-

Thanks be to God! - all of his merchandise.

Save that he must, nor fail in any wise,

Obtain a loan, at least it would be best,

And then he'd have some time for joy and rest [Chaucer 2004: c. 151].

Отрывок содержит темпоральную и прономинальную траснпозиции, что, по мнению М. Флудерник, позволяет считать его фрагментом НПР.

Б. Вермель также приводит «Кентерберийские рассказы» как источник первой в английской литературе НПР:

But thilke text heeld he nat worth an oystre;

And I seyde his opinion was good.

What sholde he studie and make hymselven wood,

Upon a book in cloystre alwey to poure,

Or swynken with his handes, and laboure,

As austyn bit? how shal the world be served?

Lat austyn have his swynk to hym reserved! (цит. по: [Vermeule 2009: c. 71]).

В данном примере в повествование вводятся два голоса: голос повествователя (I seyde) контрастирует с предполагаемым голосом героя (he, hymselven), хотя очевидно, что это не прямая речь: употребляется форма sholde и местоимение третьего лица. При этом косвенная речь также исключена, так как она не допускает вопросительных и восклицательных предложений [Vermeule 2009: с 71-72].

Работы С. Адамсон посвящены исследованию НПР в автобиографических произведениях XVII в., которые она называет «прото-романами» [Adamson 1994: с. 64]; в конце концов, тем не менее, исследовательница приходит к выводу, что несмотря на наличие более ранних примеров, расцвет НПР все-таки приходится на XIX в. [Adamson 2001: с. 84-85].

Критическое отношение к раннему появлению НПР заключается в том, что, по мнению многих ученых, на столь раннем этапе использование грамматической конструкции, напоминающей НПР, не может быть сознательным и тем более не имеет никакого отношения к эстетической стороне текста [Banfield 1982]. Ю.В. Шарапова объясняет возникновение НПР именно с отсутствием четких пунктуационных и синтаксических норм. На раннем этапе НПР представляет собой слова персонажа, который еще не в состоянии отделить свое собственное «я» от повествователя [Шарапова 2001: с. 32]. Н.Г. Бабаликашвили связывает появление НПР в англоязычной литературе с эпохой Просвещения, когда в центре внимания писателя оказывается обыкновенный человек и его мысли. В этот период авторы позволяют своим персонажам самостоятельно излагать свои мысли [Бабаликашвили 1986: с. 16].

Далее в англоязычной литературе похожие на НПР фрагменты отрывочно встречаются у Д. Стерна и Дж. Свифта. Как и в случае с «Кентерберийскими рассказами», применительно к этим произведениям также существует мнение, что это не сознательное использование приема, а в данном случае представляет собой лишь продукт неустоявшихся правил расстановки знаков препинания и, как следствие, правил оформления ПР и КР. Например, использование кавычек для обозначения прямой речи было необязательным и в целом нетипичным еще в XVIII в. (для этих целей чаще использовалось тире) [Moss 1981: с. 195]. Д. Стерн в романе «Тристрам ТТТенди» (публиковался с 1759 по 1767) порой заключает в кавычки косвенную речь:

But a villainous affair it is, and will one day so blend and confound us altogether, that no one shall be able to stand up and swear, «That his own great grandfather was the man who did either this or that.» [Sterne 1941: с. 20].

Наличие подчинительного союза that и прономинальной транспозиции (his own great grandfather) указывают на КР, которая при этом заключена в кавычки.

Специфическое и странное для современного читателя заключение НПР в кавычки в литературе XVIII в. на примере произведения Г. Филдинга отмечает И.Р. Гальперин. По его мнению, автор таким образом сигнализирует границу между косвенной и косвенно-прямой речью (последняя, по И.Р. Гальперину, является разновидностью НПР [Гальперин 1958: с. 206]).

Даже в середине XIX в. еще заметно, что использование конкретных знаков препинания не устоялось, поэтому выделить НПР и определить ее

границы не всегда просто. Так, у Ш. Бронте в романе «Джейн Эйр» (1847 г.) встречается одновременное применение кавычек (как при ПР) и прономинальнотемпоральной транспозиции (как при КР):

A note was accordingly addressed to that lady, who returned for answer, that "I might do as I pleased: she had long relinquished all interference in my affairs"

[Bronte 1999: c. 77].

Глагольно-временные формы здесь стоят в прошедших временах, т.е. оформлены по модели КР. Личные местоимения (I, she) - результат прономинального сдвига. Так как в романе повествование ведется от первого лица, сдвиг происходил следующим образом:

Таблица 6

Таблица 7

Наличие этих трансформаций позволяет предположить, что перед нами пример НПР, который при этом выделен графически с помощью кавычек. Р. Паскаль отмечал, что эта ранняя характеристика НПР указывает на близость к КР, причем, НПР чаще всего появляется именно там, где использование КР неизбежно привело бы к нагромождению подчинительных союзов [Pascal 1977].

Несмотря на некую неопределенность с правилами пунктуации при оформлении ПР и КР, продолжавшуюся вплоть до середины XIX века, первым англоязычным автором, широкомасштабно использовавшим НПР, большинство исследователей [Ullmann 1957; Pascal 1977; Cohn 1978; D. Gunn 2004] называет Джейн Остен (1775-1817).

С приходом в литературу эпохи постмодернизма писатели обращаются к внутреннему миру персонажей, и наступает эпоха расцвета НПР в литературе. НПР становится излюбленным приемом Дж. Джойса (1882-1941) и В. Вульф (1882-1941).

По мнению Р. Паскаля, в художественной литературе НПР обязана своим возникновением эпическому монологу. Писатель, ставящий перед собой цель изобразить внутренний мир, эмоциональные и духовные искания своих героев, располагает прямыми и косвенными средствами. Под косвенными Р. Паскаль понимает описания событий, действий, поведения персонажа, а также описание (отчет) о его мыслях или чувствах. К прямым средствам относится непосредственная речь героя. Но использование такого прямого средства, по мысли Р. Паскаля, имеет ряд ограничений. Чтобы вложить в уста персонажа художественного произведения определенные слова, персонаж должен:

• знать о том, о чем он собирается рассказывать;

• быть в состоянии осознать и сформулировать это;

• иметь некоего другого персонажа, с которым он поделится своим знанием.

Эти ограничения вынуждали писателей искать способы расширить круг прямых средств, и одним из таких способов стал заимствованный литературой из театральной практики эпический монолог героя с самим собой («the self- communing reflection, a soliloquy») [Pascal 1977: с. 2]. Примеры использования такого монолога, оформленного кавычками и выступавшего как живая речь героя, встречаются в литературе XIX-XX вв.

Со временем стали очевидны недостатки и эпического монолога. Во- первых, длительный монолог персонажа, посвященный его чувствам, в рамках романа предполагает наличие у этого персонажа склонности (или способности) к глубокому самоанализу, что порой противоречит его образу. Во-вторых, эпический монолог часто формализован, а оттого лишен легкости и спонтанности. В-третьих, уже к концу XIX в. получает распространение идея о том, что необходимо свести к минимуму присутствие автора в его произведениях (Э. Лерх, Р. Паскаль), а достоверность изложения должна достигаться раскрытием личности героев с их собственной точки зрения. В этот момент и появляется НПР как результат попыток найти прием, позволяющий наиболее адекватно передать мысли, чувства, эмоции, переживания персонажей (иными словами, их внутренний мир), без «утяжеления» текста авторским присутствием, но и сняв при этом ограничения, накладываемые на ПР и эпический монолог.

§2.2. Жанровая принадлежность НПР

Большинство исследователей на раннем этапе изучения НПР считали ее порождением языка художественной литературы (Ш. Балли, М. Липс, Э. Бэнфилд) и на этом основании отказывали НПР в существовании в других текстах. Однако, эта точка зрения оказалась несостоятельной, так как в дальнейшем удалось показать, что НПР встречается, во-первых, как в письменных, так и устных текстах (О. Есперсен, М. Флудерник, Дж. Лич, М. Шорт, Д. Спербер, Д. Уилсон, М. Халлидей); во - вторых, сфера ее применения не ограничивается художественной литературой. Несмотря на это, большинство работ по изучению НПР выполнены на материале художественных текстов; здесь наблюдается разнообразие жанров: функции НПР изучаются в самых разных произведениях. Очень большое число работ посвящено употреблению НПР в романах конкретных авторов (Джейн Остен, Дж. Джойса, В. Вульф). Кроме того, исследуется употребление НПР в различных жанрах. Например, изучаются функции НПР в русской анималистической прозе [Беличенко 2006]. Г.О. Петросян исследует функции НПР в жанре исторического романа [Петросян 2008].

За пределами художественного текста особенности функционирования НПР описаны фрагментарно, но число исследований на нехудожественном материале растет.

И.Р. Гальперин приводит примеры НПР в газетном тексте, отмечая, что здесь функции НР заметно отличаются от ее функций в художественной литературе [Гальперин 1958: с. 208].

В работах М.Н. Нестерова упоминается употребление НПР в русском устном народном творчестве, в «пытошных расспросных речах» XVII-XVIII вв. и даже в милицейских протоколах [Нестеров 2001: 216].

Диссертация Чэнь Цзин посвящена НПР в русской публицистике [Чэнь Цзин 2006]. Использование НПР в этом функциональном стиле отмечает и Г.Я. Солганик: «Будучи типичной принадлежностью художественной литературы, НПР начинает проникать и в публицистику. Но использование ее здесь ограничено законами жанра. В публицистике функция НПР гораздо скромнее. Это выразительное и лаконичное средство передачи речи персонажа, отличающееся динамизмом и эмоциональностью, (...) позволяет неназойливо, непрямо передать смысл речи героя, ее наиболее характерные особенности» [Солганик 2007: с. 120-121]. Важности обучения студентов- журналистов использованию НПР в художественно-публицистических жанрах посвящена диссертация Д.И. Арзуманиян [Арзуманиян 2008]. А.В. Кулешова рассматривает НПР как одно из средств выражения дистанции в текстах французской прессы аналитического и информационно-аналитического жанра [Кулешова 2008].

Среди современных западных исследований отметим работы Г. Редекер [Sanders & Redeker 1996; Redeker 1997], где описаны функции НПР в спортивных репортажах на материале нидерландского языка. Г. Редекер выделяет документирующую (НПР как средство усиления достоверности высказывания) и драматизирующую (НПР как средство повышения эмоциональности текста) функции. Драматизирующая функция, по Г. Редекер, характерна главным образом для художественного текста. Суть ее в том, что она открывает читателю доступ к сознанию героя. Документирующая функция, типичная для газетных текстов, дает автору возможность не только констатировать факт, но и дать ему оценку, не фокусируя внимания на журналисте.

До недавнего времени исследования НПР проводились исключительно на материале письменных текстов. В последнее время появляются работы, объектом исследования которых становится НПР в устных, звучащих текстах. Об интонационном контуре НПР пишет М. Халлидей [Halliday 2004]. Часть материала, анализируемого группой Дж. Лича и М. Шорта в рамках Ланкастерского проекта по изучению форм передачи чужой речи, составляют данные устного корпуса.

Особый интерес в этой связи представляют исследования А.О. Литвиненко, выполненные в рамках проекта по корпусным исследованиям русского языка. Как отмечает автор, в устном дискурсе передача чужой речи «встречается ничуть не реже, зато вариативность этого процесса намного выше, чем в кодифицированной письменной речи» [Литвиненко 2013: с. 425]. Особенностью цитирования является «столкновение двух дискурсов, собственно порождаемого и передаваемого. Эта амбивалентность приводит к постоянному конфликту интересов: говорящий, с одной стороны, должен как можно лучше встроить цитируемое в свой дискурс в соответствии со своими целями, а с другой - адекватно и точно передать не принадлежащие ему слова или мысли. Результатом этой амбивалентности является широкое поле промежуточных возможностей между идеальной прямой и косвенной речью» [Литвиненко www].

Выделяя типы передачи чужой речи при работе с устным материалом, исследователь вынужден опираться на просодические, синтаксические, лексические и морфологические факторы. На основе анализа устных корпусных данных А.О. Литвиненко относит НПР к полупрямому цитированию: «полупрямым цитированием мы называем всякое цитирование промежуточного характера, например, когда цитация с точки зрения сегментного (лексического и грамматического) состава идентична прямой, а по просодическим характеристикам скорее совпадает с косвенной. К этой категории, в частности, следует отнести такой известный способ передачи чужой речи, как несобственная прямая (несобственно-прямая) речь» [Литвиненко 2013: с. 426]. Интересно, что данные, приводимые М. Халлидеем для английского языка, показывают противоположный результат: в английском языке НПР интонационно оформляется как ПР [Halliday 2004: с. 465].

§3. НПР в лингвистических исследованиях

Первые исследования НПР проводятся европейскими лингвистами и литературоведами на материале французского и немецкого языков. Первое упоминание НПР принадлежит немецкому языковеду А. Тоблеру [«Первооткрывателя» НПР Адольфа Тоблера иногда путают с его однофамильцем и современником, философом Людвигом Тоблером, приписывая второму исследования НПР по ошибке.] и датируется 1887 г. В одной из своих статей он описал ее как «своеобразное смешение ПР и КР», т.к. она заимствует порядок слов и тон у первой, а глагольно-временные и личные формы у последней (Цит. по: [Волошинов 1929: с. 183]).

В отечественной лингвистике НПР впервые появляется под названием «фигуральная речь» в статье П. Козловского 1890 г., где она обозначена как «стилистический оборот». По сравнению с ПР и КР, по утверждению автора, НПР обладает утонченностью и изысканностью [Козловский 1890: с. 8].

§3.1. Дискуссия о статусе НПР между представителями Женевской и Мюнхенской школ и ее влияние на дальнейшие исследования.

Более менее детальное рассмотрение природы НПР (семантики и формальных признаков) делается в ходе полемики между Ш. Балли, Т. Калепки и Э. Лерхом, развернувшейся на страницах журнала Germanisch-Romanische Monatschrift в 1912-1914 гг.

Первое описание НПР и ее противопоставление ПР и КР сделано Шарлем Балли в 1912 г. на материале французского языка. Швейцарский лингвист объявил все три типа передачи речи грамматическими формами, назвав при этом НПР переходной между ПР и КР. Отличительной особенностью же НПР, по мнению Балли, является то, что она является не только грамматической формой, но и фигурой мысли, что затрудняет ее изучение.

Перевести высказывание из одной формы в другую можно путем простых грамматических трансформаций, что Ш. Балли и демонстрирует на материале утвердительных предложений французского языка. При таком подходе НПР трактуется как объективная передача нарратором речи персонажа, и читатель четко видит границу между голосом одного и другого. По мысли Балли, НПР ближе к КР, чем к ПР [Bally 1912; 1914]. Следует отметить, что во французской традиции закрепился предложенный Балли в 1912 г. термин «свободный косвенный стиль» (discours indirect libre), который позже ляжет в основу английского термина «free indirect discourse».

На статью ученика Ф. де Соссюра откликнулся немецкий исследователь Т. Калепки, немедленно вступивший в полемику с Ш. Балли и указал на слабое место теории последнего. Он сделал попытку применить предложенные Балли трансформации для преобразования одного типа речи в другой для восклицательных и побудительных предложений. Механического преобразования не произошло, и это позволило Т. Калепки сделать вывод, что НПР отличается от ПР и КР чем-то большим, чем рядом простых грамматических характеристик. Он предложил рассматривать НПР как феномен субъективный, в котором фигура мысли превалирует над грамматической формой. Нарратор, по мысли Т. Калепки, отнюдь не открыто воспроизводит речь персонажа как в ПР или КР, а облекает ее в такую форму, будто автор высказывания - не персонаж, а сам нарратор. Так создается эффект «завуалированной» реальности, отсюда и термин, выбранный Т. Калепки для НПР: Verschleirte Rede, нем. «завуалированная речь» [Kalepky 1913].

Третьим участником полемики о статусе и природе НПР становится Э. Лерх, ученик и последователь Карла Фосслера. Принадлежа к научной традиции, ставящей в центр исследования стилистику, Э. Лерх призывает рассматривать НПР через эту призму. К выделенным ранее признакам НПР Э. Лерх добавляет новый: наличие стилистически маркированной и оценочной лексики, характерной для речи персонажа, но никак не нарратора. Справедливо замечая, что КР теряет популярность среди современных ему авторов, Э. Лерх заявляет, что появление НПР ознаменовало новую эпоху в литературе. ПР не всегда возможна, а при поиске альтернативы все чаще отдается предпочтение НПР, а не КР: выведение автора на первый план, как это происходит при употреблении КР, теперь не приветствуется. Такой вывод Э. Лерха показывает, что он, по сути, противопоставляя три способа передачи речи, кладет на одну чашу весов ПР, а на другую - КР и НПР [Lerch 1914].

Разразившаяся в 1914 г. Первая мировая война вынудила ученых временно остановить споры о статусе и природе НПР. Однако, она возобновилась уже в 1920 гг. К этому времени уже оформились два взгляда на НПР.

(I) С одной стороны, Ш. Балли встал во главе Женевской школы; в центре внимания здесь находилась грамматическая природа НПР. Именно с такой перспективы НПР исследуется в монографии ученицы Ш. Балли М. Липс [Lips 1926]. В этом же ключе и примерно в тот же период НПР описывает и формально не относящийся к Женевской школе О. Есперсен. В вышедшем в 1924 г. знаменитом труде «Философия грамматики» О. Есперсен относит НПР к одному из двух типов КР, «представленной речью» (represented speech, в противовес второму типу, «зависимой косвенной речи», т.к. в НПР отсутствует подчинительная связь вида «он сказал, что ...»). По мнению датского лингвиста, этот тип речи очень «естественен» и, по-видимому, самостоятельно возник в ряде европейских языков (О. Есперсен называет французский, немецкий, английский, датский и испанский). Вскользь замечая, что «представленная» речь «ярче» других типов, О. Есперсен концентрируется на описании ее формальных характеристик [Есперсен 1958].

Грамматический подход в чистом виде нетипичен для современных исследований НПР; внимания, однако, заслуживает предложенное М. Халлидеем описание НПР с позиций функциональной грамматики.

НПР представляет собой одну из трех проекций (т.е. форм передачи речи) наряду с цитированием (ПР) и КР. НПР можно считать промежуточной формой между ПР и КР, хотя М. Халлидей предпочитает считать ее «слиянием» (blend), поскольку она сочетает в себе черты и ПР, и КР. По мнению Халлидея, НПР стоит всё же ближе к КР, чем к ПР, т.к. это не цитата как таковая из-за наличия временной и прономинальной транспозиции. Но при этом интонационный контур НПР М. Халлидей называет аномальным, поскольку он строится, так, будто перед нами ПР. Объясняется этот факт тем, что проецируемая составляющая НПР представляет собой независимый речевой акт.

Типы проекций М. Халлидей описывает в терминах парактсиса и гипотаксиса. НПР обладает паратаксической структурой, т.е. проецируемая составляющая имеет форму независимого предложения. Единого инварианта НПР не существует [Halliday 2004: с. 465-466].

(II) Второй сложившийся в 1910-20 гг. подход представлял Мюнхенскую школу К. Фосслера в лице Т. Калепки, Э. Лерха и присоединившихся к ним Э. Лорка и Г. Лерх. Эту группу ученых, как было показано выше, НПР интересовала прежде всего с позиций стилистики. Позднее это направление исследования получит распространение среди британских и американских исследователей, когда во второй половине XX в. в англоязычной лингвистике возникнет гораздо интерес к НПР. Появятся работы Д. Кон, Р. Паскаля и П. Гернади. В центре внимания окажется стилистический потенциал НПР, и авторы много внимания уделят анализу употребления НПР в художественных произведениях.

Работы Д. Кон посвящены функциям НПР в художественном тексте. Так, она выделяет лирическую функцию НПР, для реализации которой требуется идентификация нарратора и персонажа, т.е. слияние двух голосов, и ироническую функцию, для реализации которой требуется дистанцирование голоса нарратора от голоса персонажа. Появлением своим НПР, по мнению Д. Кон, обязана повороту романа как жанра «внутрь», т.е. его постепенное превращение в интроспекцию, что повлекло за собой развитие средств передачи внутреннего мира героев. [Cohn 1966: с. 106].

По определению Д. Кон, НПР является способом передачи прежде всего мыслей персонажа его собственными словами, при которой сохраняется повествование от третьего лица и прошедший временной контекст. Она называет такой способ одним из самых эффективных приемов, которыми располагает автор, чтобы поместить точку зрения «внутрь» персонажа. [Cohn 1966: с. 105]. В отдельных случаях, если заменить местоимения третьего лица на первое и прошедшие глагольно-временные формы на настоящие, то НПР превращается во внутренний монолог. На примере из «Портрета художника в юности» Дж. Джойса Д. Кон доказывает, что такая трансформация не всегда возможна:

The slide was shot to suddenly. The penitent came out. He was next. He stood up in terror and walked blindly to the box. At last it had come. He knelt in the silent gloom and raised his eyes to the white crucifix suspended above him. God could see that he was sorry. He would tell all his sins. His confession would be long, long. Everybody in the chapel would know then what a sinner he had been. Let them know. It was true. But God had promised to forgive him if he was sorry. He was sorry. He clasped his hands and raised them toward the white form, praying with his darkened eyes, praying with all his trembling body, swaying his head to and fro like a lost creature, praying with whimpering lips (цит. по: [Cohn 1966: с. 98]).

Замена временных форм и местоимений в данном отрывке приведет к тому, что герой будет описывать свои собственные действия в режиме реального времени (ср. I kneel and raise my eyes), что, по утверждению Д. Кон, противоречит природе внутреннего монолога. В свою очередь, при использовании местоимений первого лица в сочетании с глаголами прошедшего времени (I knelt and raised my eyes) эффект мысли и размышлений теряется полностью, и внутренний мир героя пропадает из текста. Д. Кон делает вывод, что в подобного рода контекстах лишь НПР способна адекватно передать авторскую интенцию.

Работа П. П. Гернади явилась своего рода предшественницей гипотезы Р. Паскаля о двойном голосе в НПР. П. П. Гернади использует термин «subtitutionary narration», в свою очередь включающий «substitiutionary speech» и «thought». Высказывания лишь кажутся авторскими, но отражают точку зрения персонажа и несут стилистическую окраску его речи. Необходимости в чередовании речи персонажа и речи автора нет: они и просто сливаются в двойной голос [Hernadi 1972].

§3.2. Подходы к изучению НПР в отечественном языкознании 1930-1960 гг. и их влияние на последующие исследования.

Заложенная европейскими исследователями в 1910-20 гг. тенденция противопоставлять грамматический и стилистический подход к НПР нашла отражение и в трудах отечественных лингвистов середины и второй половины XX в. Отдельные ученые концентрировали внимание на попытках описать грамматические признаки НПР как устойчивой грамматической категории. Сторонники же стилистического подхода считали, что применительно к НПР это сделать невозможно, и изучать ее следует с точки зрения ее художественной выразительности. Наконец, ряд лингвистов отстаивал позицию, согласно которой НПР является лингвостилистической категорией, и описать ее суть можно лишь учитывая в равной мере как языковые, так и стилистические свойства.

Стилистический подход разрабатывался В.В. Виноградовым, И.И. Ковтуновой, Л.А. Соколовой, Н.А. Кожевниковой, И.Р. Гальпериным и др., которые исследовали НПР на материале русского языка и определяли ее как стилистический прием. Именно так определяет НПР и вышедшая в 1954 г. академическая «Грамматика русского языка», в которой утверждалось, что «анализ сложных и разнообразных форм НПР - задача стилистики языка художественной литературы» [Грамматика 1954: с. 434].

Академик В.В. Виноградов посвятил ряд работ исследованию стилистический функций НПР в произведениях классиков русской литературы А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, Ф.М. Достоевского и др. НПР предстает в трудах В.В. Виноградова как художественный прием, передающий точку зрения персонажа за счет вкрапления в текст авторского повествования фрагментов речи этого персонажа. НПР определяется В.В. Виноградовым как «сложная комбинация повествовательного языка с формами внутреннего мышления самих персонажей» (цит. по: [Ковтунова 2002: с. 66]).

По мнению И.И. Ковтуновой, НПР хотя и имеет ряд грамматических признаков, лишена единого грамматического критерия распознавания в отличие от ПР и КР. Она относится к области стилистического синтаксиса и представляет собой «стилистический прием слияния и взаимопроникновения повествовательной речи автора и элементов внутренней речи персонажа, несущий изобразительную функцию» [Ковтунова 1956: с. 111].

Стилистическим приемом называет НПР и И.Р. Гальперин, выделявший две разновидности НПР:

• косвенно-прямая, передающая звучащую чужую речь;

• изображенная, передающая мысленную речь персонажа, которая является «способом художественного изображения внутреннего состояния героя» [Гальперин 1958: с. 203].

Последняя, по мнению И.Р. Гальперина, представляет собой «обобщение и типизацию характерных черт внутренней речи» и не имеет коммуникативной функции [Гальперин 1958: с. 47].

В работе Л.А. Соколовой НПР изучается не как способ передачи речи, а как способ изложения содержания наряду с авторской речью и речью персонажей. В этой связи исследовательница предлагает заменить уже устоявшийся к этому времени в русскоязычной традиции термин «несобственно-прямая речь» на «несобственно-авторская» [Соколова 1968: с. 147]. Дальнейшее употребление этого термина прослеживается в работе Н.А. Кожевниковой, посвященной несобственно-авторскому повествованию: «Точка зрения персонажа, выраженная в формах его речи, проникает в повествование, специфически окрашивая его. На этой основе формируется несобственно-авторское повествование, в котором чужое слово в большей или меньшей степени оторвано от ситуации речи» [Кожевникова 1994: с. 206].

Л.А. Соколова выделяет три вида («разряда») «несобственно-авторской» речи в зависимости от характера взаимодействия автора и персонажа:

(1) на первый план выступает персонаж, несобственно-авторская речь продолжительна, граница между ней и авторской речью четко прослеживается;

(2) тесное взаимодействие автора и героя, участвующих на равных правах в изложении событий; чередование авторской и несобственно-авторской речей; несобственно-авторская речь менее продолжительна и передает отдельные чувства, эмоции или мысли;

(3) на первый план выступает автор, а несобственно-авторская речь присутствует в виде отдельных элементов (слов, оборотов, характерных для персонажа), которые не отделимы от авторской речи.

Предложенная Л.А. Соколовой классификация НПР на основе степени взаимодействия автора и персонажа получила дальнейшее развитие в более поздних исследованиях; в частности, в выделенный Ю.В. Тихоновой моделях конвергенции форм чужой и авторской речи в художественном тексте. Хотя работа Ю.В. Тихоновой рассматривает более широкий спектр типов репрезентации чужой речи, а не только НПР, можно отметить сходство выделяемых моделей с разрядами НПР Л.А. Соколовой:

1) Модель конвергенций на основе авторской речи, в которой доминирует авторская речь, а речь персонажа представлена в виде вкраплений (соотносится с 3 разрядом НПР Л.А. Соколовой).

2) Модель конвергенций на основе чужой речи, в которой в количественном отношении доминирует речь персонажа (соотносится с 1 разрядом НПР Л.А. Соколовой).

3) Модель гибридных форм конвергенций форм чужой и авторской речи, в которой наблюдаются относительно равные по протяженности отрезки чужой и авторской речи (соотносится со 2 разрядом НПР Л.А. Соколовой). [Тихонова 2012: с. 17-18].

Включение типов НПР в развернутую классификацию конвергенций авторской и чужой речи в тексте демонстрирует роль НПР в придании художественному тексту выразительности, динамичности, объективности и является логичным развитием стилистического подхода к изучению НПР в современной лингвистике.

Грамматический подход в отечественном языкознании нашел отражение в трудах Г.Г. Инфантовой, Н.С. Поспелова, а позднее - Г.М. Чумакова и др.

Г.Г. Инфантова отмечает, что НПР выражает субъектные планы автора и героя посредством одних и тех же синтаксических единиц. Трудность изучения НПР заключается в том, что присущие ей грамматические признаки обнаруживаются и у других способов передачи речи, а потому следует рассматривать эти признаки в их совокупности, когда они образуют «грамматические значения особого типа». Синтаксически НПР, по мнению Г.Г. Инфантовой, представляет собой либо сложное предложение, в котором она объединяется со словами автора, либо часть сложного синтаксического целого. [Инфантова 1962: с. 89].

Н.С. Поспелов определяет НПР как «бессоюзное сочетание самостоятельных предложений, образующих сложное синтаксическое единство» [Поспелов 1957: с. 219].

Г.М. Чумаков рассматривает НПР как часть системы способов передачи речи. Это явление имеет лингвистический характер и обладает лексической, морфологической, синтаксической и семантической структурой. Им выделяются три структурных типа НПР. Первый тип включает синтаксически независимые двухкомпонентные конструкции с НПР, в которых присутствует вводящая и вводимая части (могут быть с препозитивным, постпозитивным или же препозитивно-постпозитивным вводом). Ко второму типу относятся двухчастные структуры придаточного подчинения. НПР третьего типа представляет собой синтаксически самостоятельную однокомпонентную структуру без ввода. [Чумаков 1978: с. 96-97].

Согласно лингвостилистическому подходу, сочетающему в себе черты стилистического и грамматического, при изучении НПР недопустимо отделять грамматические формальные признаки от стилистических. Эту точку зрения развивали Н.Ю. Шведова, В.И. Кодухов; Р.А. Будагов, А. А. Андриевская, позднее - Е.Я. Кусько и др.

По утверждению В.И. Кодухова, НПР «имеет свою стилистическую и грамматическую сторону, она есть категория и грамматическая, и стилистическая» [Кодухов 1955: с. 145].

Р.А. Будагов отмечал, что «нельзя считать, что несобственно-прямая речь - это явление только языковое или только стилистическое, как это часто утверждают. В несобственно-прямой речи есть и то, и другое. Все зависит от того, будем ли мы рассматривать особенности построения, функционирования несобственно-прямой речи в общенародном языке (лингвистический план исследования) или изучать, как используется несобственно-прямая речь в целях образно характеристики (стилистический план исследования)» [Будагов 1958: с. 313-314].

Н.Ю. Шведова определяет НПР как явление «промежуточное между языковой категорией и стилистическим приемом» [Шведова 1952: с. 113]. Ею выделяется три типа НПР. Как и Л.В. Соколова, принципом для классификации Н.Ю. Шведова избирает характер взаимодействия автора и персонажа, полученные типы во многом совпадают с разрядами Л.В. Соколовой. Однако, для Н.Ю. Шведовой главным оказывается не четкость разграничение речей автора и персонажа, а размещение субъективно-оценочного фокуса в речи одного или другого. Для НПР может быть характерно, таким образом:

• максимальное устранение автора из субъективно-оценочного плана

повествования;

• резкое столкновение речевых и субъектно-психологических планов автора и героя, авторский план в этом случае часто содержит «приговор», «выносимый» им персонажу;

• вкрапление в язык авторского повествования отдельных слов, оборотов, синтаксических конструкций, характерных для речи персонажа [Шведова 1952: с. 114].

А.А. Андриевская определяет НПР как «целостно-единую лингвистическую категорию, (...) как прием художественной изобразительности, реализуемый целым комплексом языковых средств» [Андриевская 1967: с. 3]. А.А. Андриевская предлагает альтернативную классификацию НПР на основе формальных и лексико-фразеологических признаков. Классификация выполнена на материале нескольких языков романской, германской и славянской группы и включает 8 типов НПР:

1) НПР по схеме КР, с вводящим глаголом и подчинительной связью (этот тип современными лингвистами к НПР не относится, т.к. подчинительная связь является отличительным признаком КР).

2) НПР, характерная для немецкого языка, в которой происходит модальная транспозиция глагола и глагольных категорий времени и лица; этот тип развивается асиндетически.

3) НПР, вводимая «завуалированным» глаголом цитации при значительном от него отдалении в тексте.

4) Характерная для современных А.А. Андривеской авторов НПР, в которой происходит только прономинальная транспозиция при отсутствии глагольной.

5) НПР, утратившая все признаки субординации, представленная в авторском контексте в виде самостоятельных предложений.

6) Лексическая НПР, маркерами которой являются только лексикофразеологические средства, свойственные голосу персонажа. Этот вид НПР типичен для русского и украинского языков, так как из-за отсутствия строго согласования времен глагольно-временные транспозиции в них редки, а глагольно-модальные транспозиции замещаются вводными и модальными словами и частицами.

7) НПР по схеме ПР, часто заключенная в кавычки (особенно в произведениях XVIII в.)

8) Латентная НПР, практически сливающаяся с авторским повествованием, которая может быть опознана лишь по общим семантическим связям [Андриевская 1967: с. 22-23].

Лингвостилистический подход получает развитие и в дальнейшие годы. Отдельно стоит отметить работу Е.Я. Кусько, всесторонне описывающую НПР с учетом и систематизацией предыдущих отечественных исследований, а также предлагающую детальную ее классификацию на материале немецкого языка. По утверждению Е.Я. Кусько, в определении НПР важно выделять три аспекта:

• НПР как коммуникативное явление; в этом качестве НПР характеризуется взаимопроникновением речей говорящего и передающего.

• НПР как синтаксическое явление (способ передачи чужой речи); характеризуется наличием контаминированных речевых/мысленных элементов Пр и КР на лексико-семантическом, морфологическом и синтаксическом уровнях языка.

• НПР как стилистический прием; характеризуется контаминацией речевых и смысловых планов автора и персонажа [Кусько 1980: с. 32-33].

На основе психологического генезиса НПР, Е.Я. Кусько предлагает следующую ее классификацию:

1. Фактическая (внешняя, звучащая) НПР:

a) тематическая речь;

b) скрытая речь;

c) цитатная речь;

d) речь в речи.

2. Внутренняя (мысленная, непроизнесенная) НПР:

a) внутренние рефлексии;

b) внутренний монолог;

c) поток сознания.

Посредством каждого из этих типов, по мысли Е.Я. Кусько, может передаваться как индивидуально-субъектная, так и коллективная речь (т.е. с участием двух и более персонажей) [Кусько 1980: с. 36-38].

Отметим, что отождествление НПР, внутреннего монолога и/или потока сознания является дискуссионным вопросом; в настоящее время всё больше исследователей сходятся во мнении, что они представляют собой три разных явления, иногда смежных между собой.

§3.3. Дискуссия о числе голосов в НПР (1970-1980 гг.).

Рассмотренные выше работы отечественных лингвистов, посвященные языковому статусу НПР в рамках стилистического, лингвостилистического и грамматического подходов выполнялись в массе своей на русском языке и на материале русской литературы. Оказав значительное влияние на развитие отечественного языкознания, они, тем не менее, остаются практически неизвестны западным лингвистам.

Совсем иная судьба ждала труды другого отечественного исследователя, М.М. Бахтина/В.Н. Волошинов [Поскольку вопрос об авторстве обсуждаемых работ остается в настоящее время дискуссионным (они приписываются разными исследователями как М. Бахтину, так и В. Волошинову), в нашей работе мы указываем фамилии обоих ученых.]. Разработанное им учение о полифонии художественного текста и двуголосом слове легло в основу предложенной Р Паскалем теории двойного голоса в НПР [Pascal 1977]. В период 1970-1990 исследования НПР на Западе ведутся в основном в контексте споров между сторонниками М.М. Бахтина и Р. Паскаля и сторонниками теории текста без нарратора Э. Бэнфилд.

§3.3.1. Двуголосое слово. Концеция М. Бахтина/В. Волошинова.

М. Бахтин/В. Волошинов определял НПР (сам русскоязычный термин «несобственно-прямая» речь введен в обиход именно им) как интерференцию авторской и чужой речи, т.е. результат взаимопроникновения речей автора и персонажа: «Чужая речь - это речь в речи, высказывание в высказывании, но в то же время это и речь о речи, высказывание о высказывании» [Волошинов 1930: с. 114]. Однако, он протестует против позиции А.Тоблера, считавшего НПР «смешением» этих двух речей: «Слово «смешение» в данном определении совершено неприемлемо, ... ибо перед нами не простое механическое смешение или арифметическое сложение двух форм, но совершенно новая, положительная тенденция, активного восприятия чужого высказывания, особое направление динамики, взаимоотношения авторской и чужой речи» [Волошинов 1929: с. 183].

В исследовании «Марксизм и философия языка» М.М. Бахтин/В. Н. Волошинов в значительной мере опирается на немецкие исследования Е.Лерха, Т.Калепки и др., предлагая критику и развитие их идей: «И Lorck, и Lerch оба одинаково не учитывают одного чрезвычайно важного для понимания нашего явления момента: оценки заложенной в каждом живом слове и выражаемой акцентуацией и экспрессивной интонацией высказывания. Смысл речи не дан вне своей живой и конкретной акцентуации и интонации. В несобственно-прямой речи мы узнаем чужое слово не только по смыслу, отвлеченно взятому, но, прежде всего, по акцентуации и интонированию героя; по ценностному направлению речи. Мы воспринимаем, как эти чужие оценки перебивают авторские акценты и интонации. Этим и отличается, как мы знаем, несобственная прямая речь от замещенной речи, где никаких новых акцентов по отношению к окружающему авторскому контексту не появляется» [Волошинов 1929: с.170].

Критика теории Т. Калепки М. Бахтиным/В. Волошиновым заключалась в следующем: «Никак нельзя согласиться с Kalepky, что перед нами замаскированная речь и что в угадывании говорящего и заключается смысл приема, specificum ее именно в том, что здесь говорит и герой, и автор сразу, что здесь в пределах одной языковой конструкции сохраняются акценты двух разнонаправленных голосов» [Волошинов 1929: с.185].

Именно представление о наличии в НПР двух голосов и дает возможность соотнести НПР с двуголосым словом, описанным М. Бахтиным/В.Волошиновым. Такой тип слова (речи) рассматривается ученым в работе «Проблемы поэтики Достоевского»:

I. «Прямое, непосредственно направленное на свой предмет слово, как выражение последней смысловой инстанции говорящего.

II. Объектное слово (слово изображенного лица).

III. Слово с установкой на чужое слово (двуголосое слово)». [Бахтин 2000: с. 222].

Слово третьего типа обладает двоякой направленностью: на предмет речи, как и обычное авторское слово, и в то же время на другое слово, т.е. на чужую речь. В результате в одном слове оказываются сразу две экспрессивных смысловых направленности, иначе говоря - два голоса.

Несмотря на то, что сам термин НПР в работе не упоминается, большинство исследователей сходятся во мнении, что под понятием двуголосого слова скрывается именно НПР. Учение о двуголосии слова оказало влияние на развитие теории НПР с точки зрения полифонии и понятия двойного голоса, как в отечественном языкознании, так и на Западе.

С другой стороны, отдельные исследователи, в частности, М. Флудерник, призывают с осторожностью относиться к тенденции отождествлять третий тип слова по М.М. Бахтину/В .Н. Волошинову с НПР, так как сам исследователь ни в одной из своих работ не конкретизировал, что под III типом слова он имеет в виду конкретно НПР [Fludemik 2005: с. 318]. М.М. Бахтин приводит примеры двуголосого слова, и НПР среди них нет. Зато выделяются:

- однонаправленное двуголосое слово (к нему Бахтин относит стилизацию, рассказ рассказчика, необъектное слово героя - носителя частично авторских замыслов);

- разнонаправленное двуголосое слово (включает пародию, пародийный рассказ, пародийную Icherzahlung, слово пародийно-изображенного героя, всякую передачу чужого слова с переменой акцента);

- активный тип (отраженное чужое слово, включающее скрытую внутреннюю полемику, полемически окрашенную автобиографию и исповедь, всякое слово с оглядкой на чужое слово, реплики диалога и скрытый диалог) [Бахтин 2000: с. 222].

В любом случае, бахтинское учение о двуглосии заложило основы для развития гипотезы двойного голоса НПР и во многом схожей с ней модели текстовой интерференции В. Шмида на Западе. В отечественной лингвистике логическим его продолжением можно считать распространение понимания НПР как контаминации авторской речи и речи персонажей.

3.3.2. Гипотеза двойного голоса (Р. Паскаль)

Вышедшая в 1977 г. работа Р Паскаля «The Dual Voice. Free Indirect Speech and Its Functioning in the 19th Century European Novel» близка по духу и во многом продолжает исследования Д. Кон. Именно благодаря этому исследованию в английском языке закрепляется термин Free Indirect Speech. Отметим, что Р. Паскаль использует «речь» в широком смысле, обозначая им речь как устную, так и мысленную; впоследствии многие исследователи обычно уточняют, имеется ли в виду speech или thought, а в случаях, когда уточнения не требуется, как правило, встречается discourse. Термин этот Р. Паскаль частично заимствует из французского языка, опираясь на предложенный Ш. Балли style indirect libre. Однако, если у Балли «libre» подразумевает свободу от вводящих глаголов и подчинительных союзов, то у Р. Паскаля «free» относится, во-первых, к свободным отношениям между нарратором и персонажем; во-вторых, к свободе по отношению к грамматическим правилам, главным образом употребление времен и порядок слов в предложении. «Indirect» Р. Паскаль связывает с обилием черт КР, находимых в НПР.

Анализ конкретных примеров НПР выполнен Р. Паскалем на материале произведений Дж. Остин; выделяется ряд функций НПР, характерных для ее романов (использование НПР для передачи устной и мысленной речи протагонистов, передача иронии, передача «недостоверной» информации в противовес ПР и др.).

Главной же идеей книги Р Паскаля, оказавшей наибольшее влияние на последующие исследования НПР, стала разработка гипотезы двойного голоса (dual voice). Суть ее заключалась в раскрытии природы НПР, где, по мысли Р Паскаля, «слышится “двойной голос”, который через лексику, структуру предложений и интонацию неявно объединяет в себе голоса персонажа и рассказчика» (пер. наш. - О. Б.) [Pascal 1977: с. 26].

Акт передачи речи предполагает наличие как минимум двух участников: того, кто передает речь, и тот, чью речь передают. Разграничение вклада обоих участников - нарратора и персонажа - четко видно в ПР и КР (благодаря кавычкам или придаточной структуре предложениям), но часто представляет трудность в НПР. На первый взгляд кажется, что степень вклада нарратора ограничивается грамматической формой времени и лица. В ранних исследованиях НПР в принципе прослеживалась тенденция определять НПР как форму, в которой нарратор маскируется под персонажа, сливаясь и идентифицируясь с ним. Однако, по мере расширения корпуса примеров НПР, в частности, с появлением случаев употребления НПР в функции иронии, и возникла новая гипотеза, получившая название «двойного голоса», т.к. предполагалось, что голос нарратора здесь сливается с голосом персонажа, но не исчезает и не поглощается им.

Гипотеза двойного голоса положена в основу исследований НПР Бр. МакХейла [McHale 1978, Ст. Олтеана [Oltean 1993; 2003], Дж. Брэйя [Bray 2007].

§3.3.3. Модель текстовой интерференции В. Шмида

Близкой по духу гипотезе двойного голоса и учению М.М. Бахтина оказалась модель нарратолога В. Шмида, так называемая модель текстовой интерференции. В рамках такого подхода передача речи является случаем интерференции (или взаимодействия) двух текстов: текста нарратора и текста персонажа. Степень интерференции при этом может быть разной, в зависимости от того, как между голосами нарратора и персонажа распределены следующие элементы: тематические или оценочные маркеры, грамматические показали времени, лица и дейксиса, а также типы речевых актов. Если в ПР все маркеры указывают на текст персонажа, то в КР синтаксис и грамматические показатели лица и времени принадлежат тексту нарратора, а тематические маркеры и дейксис - тексту персонажа. Применительно же к НПР, тексту нарратора приписываются лишь лицо и время, а все остальные маркеры относятся к тексту персонажа [Шмид 2003].

Таким образом, в рамках как гипотезы двойного голоса, так и модели текстовой интерференции, передача речи вообще и НПР в частности оказываются вписанными в более широкий контекст: они представляются случаями глобальной гетероглоссии художественного текста [McHale 2011].

§3.3.4. НПР как контаминация голосов автора и персонажа

Распространенное и в настоящее время понимание НПР как «контаминации» голосов автора и персонажа уходит корнями в учение о двуголосом слове М. Бахтина. Еще А.А. Андриевская определяла НПР в том числе и как «исходную синтаксическую конструкцию, в которой общий, формообразующий принцип двуголосия, контаминации голосов автора и персонажа находит свое непосредственное формально-языковое выражение» [Андриевская 1967: с. 10].

Такое понимание НПР не теряет актуальности и в последнее десятилетие. Ю.В. Шарапова видит в НПР «синтез субъектных планов автора-повествователя и персонажа, одновременное говорение которых и придает НПР особую утонченность, исходящую из полифонического звучания произведения» [Шарапова 2001: с. 61]. А.В. Бровина замечает, что в НПР всегда слышны и автор, и персонаж, хотя степень звучания их голосов в НПР будет различной (она зависит от интенций автора и намерений), но присутствие этих двух голосов обязательно [Бровина 2009].

§3.3.5. Концепция текста без нарратора Э. Бэнфилд в рамках генеративной грамматики

Параллельно с гипотезой двойного голоса в 1970-80 гг. развивался противоположный подход, увенчавшийся выходом в 1982 г. фундаментального труда американской генеративистки Энн Бэнфилд «Unspeakable Sentences». Э. Бэнфилд относит НПР к особой категории E (expression), т.е. «выражения». НПР часто содержит экспрессивные элементы, придающие ей эмоциональный объем. Эта категория передает нечто среднее между речью и мыслью, что не представляется возможным сформулировать иначе. Как и КР, НПР лишь сообщает об осуществлении речевого акта и передает его содержание и/или интерпретацию, но не воспроизводит его.

На базе примеров НПР (в ее терминологии «представленная речь и мысль», «represented speech and thought», RST) Э. Бэнфилд стремится доказать, что повествование от третьего лица не имеет нарратора, а, значит, в НПР не может быть двойного голоса, и идея полифонии художественного текста не универсальна. Здесь действует постулат «1 E (EXPRESSION) - 1 SELF», т.е. один голос для одного выражения. На присутствие в тексте SELF (для Бэнфилд SELF равен точке зрения) указывает целый ряд субъективных выражений (к ним Бэнфилд относит прилагательные оценочного значения, фамильярные обращения вида Daddy/Mommy, восклицания, вопросы и т.д.). Также делается достаточно спорное утверждение, что подобным выражениям нет места в КР [Banfield 1982]. Впоследствии этот тезис был опровергнут рядом исследований на основе массы текстовых примеров; наиболее ярким критиком Э. Бэнфилд выступает Бр. МакХейл, категорически не принявший ее теорию и приводящий контр-примеры для практически каждого заявления Э. Бэнфилд [McHale 1978]. Более мягкая критика последовала со стороны М. Тулана: КР, содержащую экспрессивные элементы, он предлагает выделить в отдельную категорию «креативной КР» [Toolan 1988: с. 143].

Другим камнем преткновения стали практически игнорируемые Э. Бэнфилд предложения НПР с семантикой иронии, которые исследовательница просто вынесла за рамки компетенции грамматики [Banfield 1982: с. 221], а ее последовательница С. Эрлих обозначила их как «семантически аномальные» [Ehrlich 1990: с. 69].

Нарратор определяется Э. Бэнфилд достаточно узко: как референт любого «я» в тексте, кроме случаев ПР; он выступает в роли единого объединяющего голоса. В том же случае, если в тексте отсутствуют предложения, содержащие первое лицо вне ПР, она объявляет объявляет такой текст не имеющим нарратора [Banfield 1982].

При подходе, допускающим двойной голос и полифонию в тексте в таком случае говорят о разных типах нарратора, которые в разной степени вовлечены в текст, и даже «незаметный» нарратор играет некую роль, пусть даже всего лишь объединяющего фактора. Э. Бэнфилд же утверждает, что повествование от третьего лица в нарраторе не нуждается, а факторы единства текста необходимо искать не в этом.

НПР, по мысли Э. Бэнфилд, содержит конструкции-результаты корневых трансформаций и часто экспрессивные элементы; вводится как глаголами коммуникации, так и более обширной группой глаголов сознания, веры, рефлексии, ощущения. Эта последняя группа глаголов, способная вводить НПР, не являясь глаголами коммуникации, не вписывается в парадигму «адресант (говорящий) - адресат». Строго говоря, эти глаголы даже не принимают относящегося к адресату непрямого дополнения:

*I wondered to you if the train would be late.

*John realized to Mary that the train was late.

Кроме того, подобные дополнения не принимают и некоторые глаголы коммуникации, такие как indicate или demonstrate:

*By yawning John demonstrated / indicated, «I am bored».

*John demonstrated that he was bored, and those were his exact words [Banfield 1973: c. 28].

Альтернативной, более мягкой, версией подхода Бэнфилд можно считать позицию японского генеративиста Куроды. В тексте, в целом не имеющем нарратора возможны отдельные вкрапления, которые относятся к разного типа нарраторам. Для обозначения последних вводится понятие «местного повествователя» (local narrator) [Kuroda 1976: c. 140].

Помимо дискуссионного вопроса о количестве голосов в НПР, недостатком теории Э. Бэнфилд явился ряд весьма спорных положений, впоследствии подвергнутых критике со стороны лингвистического сообщества.

В самых общих чертах, были сочтены несостоятельными попытки описать НПР через синтаксические маркеры без учета семантических и нарратологических критериев. Кроме того, Э. Бэнфилд отрицалось существование промежуточных форм репрезентации речи.

Взаимная критика исследований сторонников теории двойного голоса [Pascal 1977; Cohn 1978; McHale 1978] и последователей Э. Бэнфилд [Yamaguchi 1989; Toolan 1988; Ehrlich 1990] поставила вопрос о необходимости поиска нового подхода к изучению НПР.

§3.4. Исследования НПР в когнитивно-прагматическом аспекте

Альтернативный подход, легший в основу большинства современных исследований, был предложен австрийским нарратологом М. Флудерник в монументальном труде «The Fictions of Language and the Languages of Fiction» 1993 г. и последующих уточняющих статьях.

М. Флудерник предлагает рассматривать НПР с когнитивно - прагматических позиций. НПР и другие смежные способы передачи чужой речи образуют целую парадигму, которая вписывается в прагматическую модель, включающую два параметра:

1) цитируемый речевой акт;

2) интрепретационная способность реципиента воспринимать чужую речь [Fludernik 1995: с. 103].

Тот факт, что НПР может считаться только предложение, являющееся репрезентацией речи с семантической или интерпретационной точек зрения, подчеркивает прагматическую природу НПР.

Относительная «незаметность» НПР определяет ее преимущество перед ПР и КР (читатель редко осознанно воспринимает НПР как специальный прием в тексте). Благодаря этому НПР часто используется для достижения эффекта двусмысленности или незаметной смены перспективы.

Контекст М. Флудерник считает главным и незаменимым условием правильной интерпретации НПР, т. к. формальных критериев без ситуативного значения недостаточно. Возникновение столь распространенного приема, каковым стала НПР, вне контекстуальной подсказки и на базе одних только грамматических признаков, М. Флудерник считает невозможным.

Определить же конечный список формальных признаков НПР представляется сложным в силу ряда причин; на сегодняшний день подход М. Флудерник, выделившей два обязательных признака НПР и ряд опциональных получил наибольшее распространение (см. Главу II настоящей работы).

Работа, по признанию самой М. Флудерник, задумывалась как критический ответ Э. Бэнфилд [Fludernik 2005: c. 75], но в результате выросла в наиболее полное на сегодняшний день исследование НПР, включающее

критический обзор существующих подходов к определению природы НПР (до 1990-х гг.) и подробное описание ее грамматических признаков в европейских языках. Кроме того, в ходе анализа М. Флудерник опровергает не только идеи Э. Бэнфилд, но и гипотезу двойного голоса в НПР, признав, впрочем, что данная гипотеза является заметным шагом вперед по сравнению с чисто лингвистическим описанием НПР.

Согласно М. Флудерник, читатели при встрече с НПР в тексте по умолчанию ожидают увидеть голос нарратора, но определенные контекстуальные сигналы вызывают в их сознании голос персонажей. Таким образом, обсуждение НПР выносится на дискурсивный уровень, на котором читатель реагирует на контекстуальные подсказки и уже в этом интерактивном процессе идентифицирует голос как принадлежащий персонажу. В этой связи понятие двойного голоса применимо, но на совершенно другом уровне: это есть результат прагматической интерпретации читателем элементов текста в рамках отдельно взятого контекста [Fludemik 2005: с. 439-440]. Двойной голос, по М. Флудерник, относится к когнитивному опыту читателя, а не к самой НПР.

Дж. Брэй сделал попытку экспериментально проверить последнее утверждение [Bray 2007]. Им был разработан эксперимент, в ходе которого участникам предлагалось ознакомиться с фрагментами текста, содержащего НПР, и ответить на вопросы: (1) чей голос (нарратора или персонажа) им слышится в данном отрывке и (2) почему.

Результаты эксперимента показали, что абсолютное большинство респондентов аттрибуирует голос нарратору или персонажу на основе контекстуальных сигналов; чаще всего эти сигналы оказываются расположенными в текстовом фрагменте, следующим за НПР. Таким образом, выводы Дж. Брэя корреспондируют с высказанными ранее утверждениями [Emmott 1997], что при чтении художественного текста имеет место постоянное «обновление» ментальных представлений читателя о вымышленном мире. Согласно К. Эммотт, в процессе чтения читатель не только фокусируется на развитии событий, но и вынужден постоянно возвращаться к прочитанному, чтобы корректировать по ходу свои контекстуальные знания [Emmott 1997: с. 18]. Контекстуальные сигналы могут вынудить читателя изменить первоначальное понимание; способность к таким изменением К. Эммотт считает важной составляющей когнитивной способности человека. [Emmott 1997: СБ. 162].

Вслед за К. Эммотт, Дж. Брэй также приходит к выводу, что в процессе чтения читатель порой вынужден держать в уме возможность двух интерпретаций одновременно, дожидаясь появления контекстуального сигнала (в качестве такового могут выступать экспрессивные и оценочные лексические элементы, восклицания и т.д.), прежде чем соотнести голос с нарратором или персонажем [Emmott 1997: с. 164; Bray 2007: с. 48]. Таким образом, вместо двойного голоса в НПР, по мнению исследователей, имеет смысл говорить о балансе двух возможных перспектив при чтении неоднозначных текстовых фрагментов, причем данная неоднозначность может разрешиться как в одну, так и другую сторону на основании появления в тексте языковых сигналов. Возможны также и ситуации, когда неоднозначность не разрешается, и обе возможные интерпретации остаются в силе [Bray 2007: с. 48].

Эксперимент Дж. Брэя не является единственным в изучении механизма определения читателем точки зрения в НПР. Дж. Харрис исследовал влияние отдельно взятого маркера НПР - темпоральной транспозиции [Harris 2010].

ВЫВОДЫ К ГЛАВЕ I

По мере того, как научное сообщество осознавало, что способы передачи чужой речи в языке не ограничиваются прямой и косвенной речью, возникала необходимость в создании системы, упорядочивающей эти способы. Одними из наиболее распространенных классификаций форм передачи речи явились семь типов Б. МакХейла, шкала Дж. Лича и М. Шорта, выстроенная в рамках Ланкастерского проекта по изучению передачи устной, мысленной и письменной речи. Кроме того, широкую известность получил список М. Флудерник, насчитывающий 30 категорий (6 основных и 24 промежуточных). В последние годы намечается тенденция всё же немного сократить количество элементов на шкалах (А. Палмер, Л. Ванделанотте), так как излишнее дробление затрудняет отделение одной категории от другой.

Несмотря на обилие подходов к классификации способов передачи речи, НПР фигурирует на абсолютно всех шкалах. Этот тип репрезентации предположительно появился в английском языке в устной разговорной речи и зафиксирован впервые в произведениях Дж. Чосера. В последующие столетия НПР активно используется в прозе XIX в. и, наконец, становится излюбленным приемом писателей-по стмодернистов.

Несмотря на распространенность в литературе, объектом изучения в языкознании НПР становится лишь в конце XIX в., когда привлекает внимание ученика Ф. де Соссюра, швейцарского лингвиста Ш. Балли и представителей школы К. Фосслера. Дискуссии представителей двух школ заложат основу для формирования двух подходов к изучению НПР, которые будут господствовать в европейской лингвистике и литературоведении до второй половины ХХ в.

Последователи школы Ш. Балли рассматривают НПР как грамматическое явление, концентрируясь прежде всего на ее морфосинтаксических свойствах. В этом ключе работали М. Липс, О. Есперсен, М. Халлидэй, а в СССР и России -

Г.Г. Инфантова, Н.С. Поспелов, Г.М. Чумаков и др.

Сторонники подхода фосслерианцев выступали за приоритет стилистических функций НПР в исследованиях. Среди этих ученых - Т. Калепки, Э. Лерх, Д. Кон, Р. Паскаль; отечественные стилисты включают В.В. Виноградова, И.И. Ковтунову, Л.В. Соколову, Н.А. Кожевникову и др.

Однако, со временем становится ясно, что ограничиваться либо только грамматической стороной, либо стилистической, невозможно, и рождается лингвостилистическое направление в исследованиях НПР. К нему принадлежат работы отечественных лингвистов Н.Ю. Шведовой, А.А. Андриевской, Е.Я. Кусько и др. И всё же, если говорить о своеобразной «битве двух подходов», придется констатировать, что победа осталась за подходом стилистическим. О подобной тенденции при изучении чужой речи в целом говорит Н.М. Максимова: «грамматические позиции по отношению к «чужой» речи значительно ослабевают (а иногда исключаются практически полностью)» [Максимова 2005: с. 9].

Со второй половины ХХ в. изучение НПР получает новый виток. Под влиянием идей М. Бахтина начинает развиваться гипотеза двойного голоса в НПР: ее начинают описывать, как сочетание голоса нарратора и голоса персонажа. Приверженцы этого подхода - Р. Паскаль, Д. Кон, П. Гернади, Б. МакХейл, автор теории текстовой интерференции В. Шмид. В отечественной лингвистике гипотеза двойного голоса развивается в рамках подхода к НПР как к контаминации голосов персонажа и повествователя в работах Ю.В. Шараповой, А. В. Бровиной и др.

Наличие двойного голоса в НПР категорически отрицалось противниками гипотезы, работавшими в парадигме генеративной грамматики. По утверждению Э. Бэнфилд, НПР содержит лишь один голос - персонажа. Ее точку зрения разделяли М. Тулан, С. Эрлих и др.

Дискуссии и споры о количестве голосов в НПР поставили необходимость в поиске новой перспективы, которая смогла бы разрешить сложившееся противоречие. Такой перспективой стал когнитивно-прагматический подход, предложенный М. Флудерник и поддержанный М. Яном, Б. МакХейлом, Дж. Брэйем и др. Идея М. Флудерник заключается в том, что пресловутый двойной голос в НПР, действительно, существует, но это не сочетание голоса персонажа с голосом нарратора. Рассматривая чтение как интерактивный процесс между читателем и текстом, М. Флудерник приходит к выводу, что текст поставляет один голос, а второй голос - это голос, читателя, пытающегося в процессе чтения определить, принадлежит ли текстовый голос персонажу или нарратору.

ГЛАВА II. РЕПРЕЗЕНТАЦИЯ НЕСОБСТВЕННО-ПРЯМОЙ РЕЧИ В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ Э. ХЕМИНГУЭЯ

Материалом для исследования в нашей работе послужили произведения классика американской литературы ХХ в., журналиста Эрнеста Хемингуэя (1899 - 1961). В корпус примеров вошли как фрагменты НПР из художественных произведений, так журналистики.

Художественное наследие Хемингуэя представлено романами «Фиеста: и восходит солнце»/'Fiesta: The Sun Also Rises (1925), «Прощай, оружие»/А Farewell to Arms (1929), «Иметь и не иметь»/То Have and to Have Not (1937) и «По ком звонит колокол / For Whom the Bell Tolls (1941), а также рассказами из сборников «В наше времяя/Tn Our Time (1925), «Мужчины без женщиня/Men Without Women (1928) и «Победитель не получает ничего»/Winner Take Nothing (1939). Кроме того, в корпус примеров вошли фрагменты из опубликованного в журнале Esquire рассказа "Снега Килиманджаро" (Snows of Kilimanjaro) (1936) и образцы НПР из незаконченного романа «Райский сад»/The Garden of Eden, над которым писатель работал с 1946 г. до самой своей смерти в 1961 г. (книга была опубликована посмертно в 1986 г.).

Наследие Хемингуэя-журналиста представлено в основном репортажами 1917-1920 гг., написанных для газет The Kansas City Star, The Toronto Daily Star и The Toronto Star Weekly. Канадские репортажи вышли отдельным сборником в 1967 г. под названием By-Line Ernest Hemingway: Selected Articles and Dispatches of Four Decades. Ранние репортажи для The Kansas City Star были опубликованы в 1970 г. в сборнике Ernest Hemingway, Cub Reporter: Kansas City Star Stories.

Если художественная ценность романов и рассказов Хемингуэя сегодня не вызывает ни у кого сомнений, то вышедшая из-под его пера журналистика оценивается как весьма посредственная [Fenton 1954: c. 82; Simon 2013: c. 6]; хотя

«Encyclopedia of American Journalism» относит репортажи Э. Хемингуэя к «литературной журналистике», отмечая высокую степень «литературности» их текста [Encyclopedia 2008: c. 271]. Однако, исследователи творчества писателя сходятся во мнении, что именно в работе репортером молодой Э. Хемингуэй развивал литературные навыки, которые затем позволили ему занять место среди классиков американской и мировой литературы [Fenton 1954; Stephens 1968; Simon 2013]. Это позволило нам внести в корпус примеров фрагменты из репортажей наравне с отрывками из художественных произведений.

Извлеченные из корпуса текста примеры демонстрируют разнообразие маркеров НПР. Представлены устная, мысленная и письменные разновидности НПР. Для проведения анализа в данной главе устанавливаются критерии, обеспечивающие отграничение НПР от смежных категорий передачи речи. Затем выявляются представленные в произведениях типы НПР и их характерные особенности. Подробный анализ каждого признака НПР проводится с учетом типичных свойств в произведениях Э. Хемингуэя. По итогам анализа предлагается когнитивно-семантическая классификация примеров НПР в творчестве писателя.

§1.1. Проблема дистинктивных признаков. Отличие НПР от смежных категорий.

Сложности при составлении системы способов передачи чужой речи, многообразие подходов к изучению НПР и, как следствие, обилие ее определений осложняют задачу выведения конечного списка дистинктивных признаков НПР. Кроме того, грамматические правила разных языков, на материале которых ведется исследование НПР, расходятся в ряде принципиальных вопросов (к таким можно отнести отсутствие обязательного согласования времен в ПР и КР в русском языке, или наличие глагольно-модальной транспозиции в немецком).

Размытость границ между способами передачи речи заставило М. Флудерник, включив НПР в список из 6 основных категорий передачи речи, выделить еще 24 промежуточные категории (см. §1 ГЛАВЫ I). Ю.В. Шарапова, описывая типы НПР, предлагает прототипический подход, поскольку иначе охватить всё многообразие ее форм не представляется возможным [Шарапова 2001: с. 119].

Разными исследователями предлагались разные списки маркеров НПР. Так, для того, чтобы определить фрагмент текста как НПР, К.А. Долинин предлагает достаточным и необходимым условием соблюдение следующих трех пунктов:

(1) наличие в поле зрения автора и читателя персонажа, который выступал бы как субъект вербальных, ментальных или перцептивных актов;

(2) соответствие содержания данного фрагмента тому, что указанных персонаж может воспринимать, думать или озвучивать;

(3) наличие в данном фрагменте хотя бы одного из формальных признаков (лингвосинтаксических характеристик) НПР [Долинин 1980: с. 25].

Первые два пункта перекликаются, в частности, с анализом НПР Р.

Паскаля и его рассуждениями о возникновении НПР (см. §2 ГЛАВЫ I). Третий пункт, однако, представляется дискуссионным и слишком радикальным, так как наличие лишь одного формального признака может привести к смешению НПР с другими типами репрезентации чужой речи.

Г. Редекер, выделяя дистинктивные признаки НПР, идет от противного. Используя способы передачи речи, выделенные Личем и Шортом, она предлагает определять НПР «методом исключения» с помощью Таблицы 8 [Redeker 1996: с. 223]:

В нашей работе при выборе примеров НПР мы руководствовались списком

признаков НПР М. Флудерник [Fludernik 1995], т.к. он представляет собой наиболее полную систематизацию предыдущих исследований.

К обязательным признакам НПР М. Флудерник относит:

1. обязательное использование дейктической системы цитируемого при выборе личных и притяжательных местоимений (иными словами, обязательным является прономинальная транспозиция, причем речь идет не об обязательном наличии в предложении местоимения, прошедшего транспозицию (такие местоимения могут просто-напросто отсутствовать); но если в предложении имеется личное и/или притяжательное местоимение, то оно должно быть транспонировано);

2. отсутствие структуры «глагол + придаточное дополнение» при вводе НПР (иными словами, синтаксический критерий: невозможность использования авторской ремарки вида «he said that», «they asked if ...» и т.д, т.к. это автоматически относит предложение к КР) [Любопытен следующий факт из творческой биографии Э. Хемингуэя. Поступив на работу младшим репортером в газету The Kansas City Star, молодой Хемингуэй получил указание писать статьи, руководствуясь The Star Copy Style. Документ этот представлял собой свод правил по культуре речи, написанный редакторами газеты специально для молодых неопытных коллег. Притом, что сам Хемингуэй неизменно критически относился к своей журналистской работе, впоследствии в письмах и интервью он вспоминал этот свод правил, неизменно с уважением и благодарностью, отмечая, что эти рекомендации помогли ему найти свой стиль [Lynn 1987]. Одно из правил, в частности, гласило: «Avoid using that too frequently, but govern use largely by euphony and strive for smoothness». Разумеется, любовь Хемингуэя к НПР в ранних статьях едва ли можно полностью объяснить наличием этой конкретной рекомендации, но необходимость искать альтернативы КР могла сыграть свою роль.].

Большинство же признаков НПР, выделяемых ранее как обязательные, М. Флудерник относит к опциональным характеристикам. НПР допускает наличие или отсутствие:

1. темпоральной транспозиции (так наз. «временной сдвиг», т.е. замена глагольно-временных форм настоящего плана на формы прошедшего);

2. авторской ремарки (бессоюзного вводного предложения вида «he said», «they asked» и т.д.);

3. сдвига пространственных дейктических показателей, оформленных по модели КР (замены вида here —> there);

4. сдвига временных дейктических показателей, оформленных по модели КР (замены вида now —> then);

5. экспрессивных элементов, более свойственных ПР, чем КР, и служащих дискурсивными маркерами речи персонажей (сюда относятся такие элементы, как идиоматические выражения, междометия, неполные предложения, вопросительные и восклицательные предложения, чей строй не сохраняется при переводе из ПР в КР, но остается неизменным в НПР; маркеры эпистемической модальности).

Вышеуказанные признаки являются опциональными, т.к., во-первых, наличие или отсутсвие замены тех или иных элементов не является определяющим; во-вторых, каждый конкретный пример НПР может не содержать таких элементов (например, сдвиг дейктических показателей не произошел в силу отсутствия в тексте таких показателей).

Основным семантическим критерием М. Флудерник называет очевидность из контекста, что имеет место передача чужой речи.

Отбор корпуса примеров в соответствии с обозначенными критериями показал наличие в текстах Э. Хемингуэя трех видов НПР: устной (внешней), мысленной (внутренней) и письменной.

§1.2. Виды НПР, представленные в корпусе примеров

Согласно классификации Дж. Лича и М. Шорта, мы считаем целесообразным выделять не только традиционные устную и мысленную НПР, но и письменную, т.к. последняя широко представлена в корпусе примеров и, по

результатам анализа, имеет свои особенности по сравнению с устной и мысленной НПР. Обратимся к примерам конкретных типов.

§1.2.1. Устная (внешняя) НПР

Устная НПР передает слова, произнесенные персонажем вслух. Этот тип НПР часто игнорируется исследователями, и нередко в определениях НПР устная ее составляющая отсутствует в принципе. Подобные определения находим в словарях Розенталя и Ахмановой (см. §1.3 ГЛАВЫ II ниже).

Между тем, устная НПР широко распространена в художественной и нехудожественной литературе.

У Э. Хемингуэя устная речь репрезентируется НПР как полноценный диалог, как подразумеваемый диалог, где представлены реплики только одной из сторон, а также монологическими репликами разной протяженности.

Устная НПР в виде полноценного диалога (полилога) содержит эксплицитные реплики всех участников:

The major said he had heard a report that I could drink. I denied this. He said it was true and by the corpse of Bacchus we would test whether it was true or not. Not Bacchus, I said. Not Bacchus. Yes, Bacchus, he said. I should drink cup for cup and glass for glass with Bassi, Fillipo Vincenza. Bassi said no that was no test because he had already drunk twice as much as I. [Хемингуэй 2003: c. 45].

Переданный текстом разговор, записанный в виде обычного диалога (т.е. диалога, выраженного средствами ПР), выглядел бы следующим образом:

- It is true and by the corpse of Bacchus we will test whether it is true or not.

- Not Bacchus.

- -Yes, Bacchus. You should/shall drink cup for cup and glass for glass with Bassi, Fillipo Vincenza.

- No, that is no test because I have already drunk twice as much as he.

Интересной особенностью данного отрывка является прономинальная транспозиция с второго и третьего лица на первое (см. §2 ГЛАВЫ II).

НПР также используется для более компактной передачи диалога, т.к. она позволяет скрыть реплики одного из собеседников. Их содержание легко угадывается по представленным ответам и реакциям другого участника (в примере НПР чередуется с СПР):

I thought he had a fine name and he came from Minnesota which made a lovely name: Ireland of Minnesota, Ireland of Wisconsin, Ireland of Michigan. What made it pretty was that it sounded like Island. No that wasn’t it. There was more to it than that. Yes, father. That is true, father. Perhaps, father. No, father. Well, maybe yes, father. You know more about it than I do, father. The priest was good but dull. [Хемингуэй 2003: c. 43].

В подчеркнутом отрывке пропущены часть реплик собеседника: очевидно, что между каждым выражением согласия пастор что-то говорит (с чем герой, собственно, и соглашается). Здесь такая компрессия диалога несет стилистический эффект, т.к. она служит для передачи эмоционального состояния скуки героя (ему не важны ответы собеседника-пастора, они ему скучны).

Краткие монологические реплики, как правило, появляются там, где в диалоге нет нужды, и несут функцию сугубо информативную (констатация факта):

That afternoon, late, Wilson and Macomber went out in the motor car with the native driver and the two gun-bearers. Mrs. Macomber stayed in the camp. It was too hot to go out, she said, and she was going with them in the early morning. [Hemingway 2006: c. 7].

Монологические реплики, отличающиеся большей протяженностью, оказываются эмоционально окрашены. Иллюстрацией может служить фрагмент НПР из рассказа «A Canary for One», в котором устная монологическая НПР передает речь американки, иронично воспринимаемую ее попутчиком:

The American lady admired my wife’s traveling-coat, and it turned out that the American lady had bought her own clothes for twenty years now from the same maison de couture in the rue Saint Honore. They had her measurements, and a vendeuse who knew her and her tastes picked the dresses out for her and they were sent to America. They came to the post-office near where she lived up-town in New York, and the duty was never exorbitant because they opened the dresses there in the post-office to appraise them and they were always very simple-looking and with no gold lace or ornaments that would make the dresses look expensive. Before the present vendeuse, named Therese, there had been another vendeuse, named Amelie. Altogether there had only been these two in the twenty years. It had always been the same couturier. Prices, however, had gone up. The exchange, however, equalized that. They had her daughter's measurements now too. She was grown up and there was no chance of their changing now. [Hemingway 2004: c. 103]

Ряд лингвистических характеристик придает фрагменту оценочную окраску. Текст усыпан французскими словами о моде (совершенно не входящими в сферу интересов слушателя) - couturier, vendeuse (с именами - совершенно излишняя информация). Повторы и короткие фразы выдают устный поток речи; все это звучит для молодого человека, занятого своими размышлениями, как бессмысленная болтовня.

§1.2.2. Письменная НПР

Письменная НПР передает слова, зафиксированные на бумаге - прочитанные либо написанные персонажем. Этот тип часто тесно соотносится с устной НПР, если слова дополнительно проговариваются персонажем, либо с мысленной, т.к. написанное часто подвергается «вторичной обработке» персонажем: мысленной.

Письменная НПР не входит ни в одно из канонических описаний НПР ни в российских, ни в зарубежных исследованиях. Впервые о репрезентациях письменной речи говорят Дж. Лич и М. Шорт, предлагая для типов передачи

письменной речи шкалу, аналогичную некогда предложенной для устной и мысленной речей:

• прямая письменная речь;

• свободная письменная речь;

• косвенная письменная речь;

• письменная НПР;

• отчет о письменном речевом акте.

К письменной НПР, в частности, относится приведенный в параграфе 3 ГЛАВЫ I фрагмент НПР из произведения Ш. Бронте.

Аналогичная ситуация проиллюстрирована в следующем примере:

There was a letter from my grandfather, containing family news, patriotic encouragement, a draft for two hundred dollars, and a few clippings; a dull letter from the priest at our mess, (...) and a note from Rinaldi asking me how long I was going to skulk in Milano and what was all the news? He wanted me to bring him phonograph records and enclosed a list. [Хемингуэй 2003: c. 134].

Герой получает и читает записку; на письменный тип речи указывает наименование предмета (note, а не, условно, phone call). Письменная НПР содержит прономинальный сдвиг со второго на первое лицо и, во второй части, прямой вопрос. Речь Ринальди (автора письма) маркирована не только синтаксически, но и лексически: в то время как главный герой называет город по-английски, Milan, в репрезентации содержания записки название города фигурирует на итальянском (родном языке пишущего ее Ринальди) - Milano.

Письменная НПР, как и устная, может быть представлена краткими репликами, служащими для констатации факта:

I could reach him always, he wrote, through his bankers. [Hemingway 1994: c.

Ср. КР: He wrote: «You can always reach me through my bankers».

Более менее продолжительные отрывки несут дополнительную функцию, помимо информативной:

He glanced at the clippings and then read the long letter. It was cheerful and guardedly optimistic. It was too early to tell how the book would do but everything looked good. Most of the reviews were excellent. Of course there were some. But that was to be expected. Sentences had been underlined in the reviews that would probably be used in the future advertisements. His publisher wished he could say more about how the book would do but he never made predictions as to sales. It was bad practice. The point was that the book could not have been better received. The reception was sensational really. But he would see the clippings. The first printing had been five thousand copies and on the strength of the reviews a second printing had been ordered. The upcoming advertisements would carry the phrase Now in Its Second Printing. His publisher hoped that he was as happy as he deserved to be and taking the rest that he so richly deserved. He sent his best greetings to his wife. [Hemingway 1995: c. 22].

Приведенный отрывок важен прежде всего потенциальным конфликтом перспектив. Герой, неуверенный в успехе писатель, получает оптимистичное письмо от своего издателя. НПР передает написанное со слов издателя - поскольку сам герой радоваться еще не может. Таким образом, НПР передает не сам факт (хотя факты в письме перечислены), но его восприятие двумя персонажами.

§1.2.3. Мысленная (внутренняя) НПР

Третий тип НПР, мысленная, передает непроизнесенные вслух, но вербализированные мысли персонажа, являясь, таким образом, одной из форм передачи внутренней речи.

Э. Хемингуэй использует мысленную НПР как в коротких репликах героя «самому себе», так и в продолжительных отрывках. Примером мысленной НПР может служить следующий фрагмент, где НПР передает счет в уме:

The young man borrowed a pencil from the waiter and commenced to multiply $2.50 by one thousand. That was easy. Ten percent of that was two hundred and fifty dollars. Five times that was twelve hundred and fifty dollars. Deduct seven hundred and fifty dollars for the advance. That left five hundred dollars earned by the first printing. Now there was the second printing. Say that was two thousand. That was twelve and a halfpercent of five thousand dollars. If that was how the contract was. That would be six hundred and twenty-five dollars. But maybe it did not go up to twelve and a half percent until ten thousand. Well it was still five hundred dollars. That would still leave a thousand. [Hemingway 1995: c. 22].

Представляется важным отметить, что строгие определения НПР признают за ней прежде всего именно ее мысленную разновидность, что приводит к смешению НПР со смежным понятием внутреннего монолога. В нашей работе мы настаиваем на строгом разграничении этих понятий, чему и посвящен следующий параграф.

§1.3. Разграничение понятий НПР и внутренний монолог.

Перед тем, как перейти к непосредственному анализу корпуса примеров, нам представляется важным провести разграничение понятия НПР с внутренним монологом. В научной и учебной литературе часто можно встретить отождествление этих двух явлений, что представляется нам неправомерным.

Тенденция смешивать эти два понятия, с одной стороны, понятна. Среди причин можно назвать неустоявшуюся терминологию, особенно на раннем этапе изучения обоих явлений, и частичное сходство сфер употребления внутреннего монолога и НПР. Но даже в современных научных работах читаем: «Мы будем употреблять термины внутренний монолог и несобственно-прямая речь как синонимичные» [Палий 2011: с. 138]. Причем смешение терминов НПР и внутренний монолог нельзя назвать специфично отечественным явлением. В одном из британских учебных пособий находим: «The narrator often reports the thoughts and feelings of the characters using free indirect speech (often called “interior monologue”)» [Macmillan Literature Collections 2001: c. 69].

Лингвистический словарь под ред. О. С. Ахмановой определяет НПР как «то же, что монолог внутренний» [Ахманова www], притом, что, согласно определению того же словаря, сам внутренний монолог представляет собой «Лингво-стилистический прием, служащий для литературно-художественного изображения внутренних переживаний описываемого лица и позволяющий заменять описание реально происходивших событий передачей порожденных этими событиями мыслей, впечатлений и т.п., оформляющихся во внутренней речи действующего лица» [Ахманова www]. Таким образом, помимо неразграничения внутреннего монолога и НПР, за последней признается только функция передачи внутренней речи, без учета внешней (устной) и письменной.

Аналогичное ограничение дает и Словарь лингвистических терминов под ред. Д. Э. Розенталя: «В результате создается двуплановость высказывания: передается внутренняя речь персонажа, его мысли, настроения (и в этом смысле говорит он), но выступает за него автор» [Розенталь 1985: с. 135]. Хотя здесь НПР не приравнивается к внутреннему монологу, ее сфера тем не менее ограничивается внутренней речью персонажа художественного текста.

Однако, «Стилистический словарь» под ред. К. Уэйлс (A Dictionary of Stylistics, 2001) приводит уже два - широкое и узкое - понимания внутреннего монолога. Внутренний монолог в узком, строгом понимании представляет собой расширенный вариант свободной прямой мысли: для него характерно повествование от первого лица персонажа, глагольно-временные формы также относятся к плану персонажа. Содержание субъективно, а присутствие автора (нарратора) незаметно. Подобное понимание внутреннего монолога отличает его от НПР на формальном уровне (глагольно-временные формы и лица местоимений в НПР не совпадают с планом персонажа) и кажется нам наиболее адекватным.

В широком понимании внутренний монолог предстает как способ изложения точки зрения персонажа, без каких-либо ограничений на выбор прономинальных и глагольно - временных форм [Wales 2001: с. 14]. Представляется, что именно такое широкое понимание и привело в итоге к смешению понятий НПР и внутреннего монолога.

Отметим существование и альтернативного угла зрения, под которым рассматривают соотношение внутреннего монолога и НПР. Так, Е.В. Кусько и Ю.В. Шарапова считают НПР понятием более широким, чем внутренний монолог. Это объясняется тем, что НПР может передавать как устную, так и мысленную речь (в соответсвии с последними исследованиями, и письменную), а внутренний монолог представляет собой «преобразованную в художественный прием психологическую категорию внутренней речи» [Шарапова 2001: с. 68].

А. Нюннинг приводит таблицу (см. Таблицу 9), противопоставляющую внутренний монолог ПР, КР и НПР на основе формальных признаков и реализуемых в тексте функций [Nunning www]:

Исходя из таблицы А. Нюннинга, и НПР, и внутренний монолог могут использоваться как средства создания эффекта потока сознания. Последний, к сожалению, является еще одним неясным термином, вызывающим споры у исследователей. Так, А. Палмер сетует на размытость и неопределенность терминов «внутренний монолог» и «поток сознания» (и в результате отказывается от их употребления в принципе). Он связывает их возникновение с исследованиями творчества постмодернистов, прежде всего Дж. Джойса и В. Вульф, замечая, что именно в работах, посвященных анализу этих двух писателей и встречает большинство употреблений терминов «внутренний монолог» и «поток сознания» [Palmer 2004: c. 23-24].

А.В. Бровина относит внутренний монолог к приемам техники повествования, а НПР - к общеязыковым явлениям и приводит таблицу их общих и отличительных признаков с позиций литературоведения, лингвистики и психологии [Бровина 2009: с. 56], во многом схожую с предложенной А. Нюннингом.

Как отмечалось выше, нам представляется необходимым строго отделить понятие НПР от внутреннего монолога (и потока сознания). Представляется, что эти явления принадлежат разным областям и пересекаются лишь частично. Так, если НПР располагается в одном ряду со способами передачи речи - ПР, КР, СПР [McHale 1978; Fludernik 1993; Leech & Short 2007], то внутренний монолог (и поток сознания) представляет собой один из эффектов [Nunning www], которые создаются в тексте посредством способов передачи речи.

Мы иллюстрируем характер взаимоотношений НПР и внутреннего монолога четырьмя возможными ситуациями (внутренний монолог выделен подчеркиванием, НПР - курсивом):

1) В широком понимании (Dictionary of Stylistics, 2001) внутренний монолог может быть реализован полностью посредством НПР:

They were his standards in all except the shooting. He had his own standards about the killing and they could live up to them or get someone else to hunt them. He knew, too, that they all respected him for this. This Macomber was an odd one though. Damned i f he wasn’t. Now the wife. Well, the wife. Yes, the wife. Hm, the wife. Well he’d dropped all that. He looked around at them. Macomber sat grim and furious. Margot smiled at him. She looked younger today, more innocent and fresher and not so professionally beautiful. What’s in her heart God knows, Wilson thought. She hadn’t talked much last night. At that it was a pleasure to see her. [Hemingway 2006: c. 22-23].

В приведенном отрывке НПР используется для передачи относительно длительного отрезка мысленной (внутренней) речи персонажа, Уилсона. Внутренний характер речи задается наличием авторской ремарки, глаголом think. Характерная для НПР прономинальная транспозиция обуславливает присутствие личного местоимения 3-го лица вместо 1-го (I —> he). Темпоральная транспозиция объясняет употребление прошедших форм, несмотря на то, что мысленная речь описывает происходящее одновременно с планом повествования, а не предшествующее ему (is an odd one —> was an odd one; he dropped that —> he’d dropped that).

Помимо грамматических маркеров, НПР содержит экспрессивные элементы, характерные для данного персонажа (Damned if he wasn’t), а также выражает его субъективную оценку окружающих (this Macomber, odd). Благодаря включению в НПР междометий, типичных для устной речи, создается ощущение мыслительного процесса в реальном времени (Now the wife. Well, the wife. Yes, the wife. Hm, the wife).

2) В узком понимании термина, внутренний монолог реализуется без участия НПР, чаще всего посредством СПР:

He’s working himself up to it, maybe, Robert Jordan thought. Maybe Agustin is going to do it. He certainly hates him enough. I don’t hate him, he thought. No, I don’t hate him. He is disgusting but I do not hate him. Though that blinding business puts him in a special class. Still this is their war. But he is certainly nothing to have around for the next two days. I am going to keep away out of it, he thought. I made a fool of myself with him once tonight and I am perfectly willing to liquidate him. But I am not going to fool with him beforehand. And there are not going to be any shooting matches or monkey business in here with that dynamite around either. Pablo thought of that, of course. And did you think of it, he said to himself? No, you did not and neither did Agustin. You deserve whatever happens to you, he thought. [Hemingway 1994: c. 236]

Данный фрагмент, как и предыдущий, представляет собой довольно протяженную мысленную речь персонажа, чей внутренний характер задан вводящим глаголом think, а также say to oneself. Однако, отсутствие прономинальной и темпоральной транспозиции превращает текст в СПР (он ведется преимущественно в настоящем времени от первого лица самого персонажа). Отметим повсеместное использование настоящего простого и продолженного времени (I don t hate him; I am going to keep away out of it); единичные глаголы в форме простого прошедшего не являются темпоральной транспозицией, так как обозначают действия, совершенные до данного мыслительного акта (I made a fool of myself with him once tonight; Pablo thought of that).

3) Внутренний монолог реализуется в тексте сочетанием НПР и других способов передачи речи, например, чередованием НПР и СПР:

That idea made him feel better. He grinned, looking at the two bent backs and the big packs ahead of him moving through the trees. He had not made any jokes with himself all day and now that he had made one he felt much better. You’re getting to

be as all the rest of them, he told himself. You’re getting gloomy, too. He’d certainly been solemn and gloomy with Golz. The job had overwhelmed him a little. Slightly overwhelmed, he thought. Plenty overwhelmed. Golz was gay and he had wanted him to be gay too be fore he left, but he hadn’t been. All the best ones, when you thought it over, were gay. It was much better to be gay and it was a sign o f something too. It was like having immortality while you were still alive. That was a complicated one. There were not many of them left though. No, there were not many of the gay ones le ft. There were very damned few of them left. And if you keep on thinking like that, my boy, you won’t be left either. Turn off the thinking now, old timer, old comrade. You’re a bridge-blower now. Not a thinker. Man, I’m hungry, he thought. I hope Pablo eats well. [Hemingway 1994: c. 18].

Анализ этого фрагмента показывает интересное чередование НПР и СПР для реализации внутреннего монолога. Мысленный монолог персонажа, Роберта Джордана, задан вводящей ремаркой he told himself. Он начинается в СПР, в середине переходит в НПР, а затем возвращается в СПР. Глагольно-временные формы настоящего продолженного времени (are getting to be, are getting gloomy) уступают место временам прошедшего плана, а персонаж, вместо обращения к себе во втором лице теперь получает референцию в третьем лице единственного числа (I’ve certainly been solemn and gloomy with Golz —> he ’d certainly been...).

НПР и СПР в данном фрагменте внутреннего монолога имеют разные сферы влияния. По мере того, как Джордан скатывается в абстрактные размышления о важности поддерживать бодрый дух на войне, в памяти всплывают воспоминания о погибших товарищах и о том, насколько немногим из его соратников удалось этот бодрый дух сохранить. Эти размышления начинают подтачивать изнутри волю самого Джордана, и он гонит их от себя, направляя ход мыслей к более приземленным вещам (насущным вопросам - взрыву моста и еде). Прономинально-темпоральная транспозиция как раз маркирует переход от радостного расположения духа в начале (СПР) к мрачным размышлениям, в которые Джордан «проваливается» в середине фрагмента (НПР), и наконец,

обратно к реальности, когда ему удается отогнать от себя черные мысли (снова СПР).

4) НПР выполняет функции, не имеющие к внутреннему монологу никакого отношения (как правило, передача устной речи):

I stopped the car and went over and spoke to the matron. The girls from the officers' house had left early that morning, she said. Where were they going? To Conegliano, she said. The truck started. [Хемингуэй 2003: c. 184].

Очень краткий, по сравнению с предыдущими, пример НПР передают здесь устную речь персонажа (поскольку повествование романа ведется от первого лица, персонаж здесь совпадает с нарратором). В виде НПР представлен диалог между рассказчиком и персонажем; устный характер речи задан вводящим глаголом say. Несмотря на то, что им вводится лишь последняя из двух реплик (ответ), логично предположить, что и вопрос также был задан вслух.

НПР маркирована темпоральной и прономинальной транспозицией (Where are you going? —> Where were they going?), причем последняя примечательна сдвигом не 1-е лицо —> 3-е лицо, а 2-е —> 3-е. Также отметим характерное для НПР сохранение вопросительного строя предложения, теряющегося при переводе в подчинительную структуру КР (ср. I asked where they were going).

Приведенный анализ примеров иллюстрирует сходства и различия между НПР и внутренним монологом. Несмотря на то, что как ВМ, так и НПР могут передавать внутреннюю речь (мысли и вербализованные чувства) персонажа с его перспективы, оба этих явления имеют более широкий диапазон функций. Как ВМ может быть реализован в тексте с помощью ряда других приемов (СПР), так и функции НПР могут выходить за рамки ввода ВМ: НПР часто передает звучащую (в том числе диалогическую) речь.

§2. Маркеры НПР в произведениях Э. Хемингуэя

Как указывалось выше, в настоящей работе при составлении корпуса фрагментов НПР мы руководствовались выделенными М. Флудерник двумя обязательными и пятью опциональными признаками. Последние представляют интерес своим разнообразием; несмотря на необязательный характер, эти маркеры играют важнейшую роль при анализе репрезентации НПР в тексте. Спорные вопросы о маркерах НПР, обсуждавшиеся разными исследователями, рассматриваются в параграфах, посвященных каждому признаку.

Рассмотрим особенности маркеров НПР в корпусе примеров, использованных при проведении настоящего исследования.

§2.1. Особенности дейктических единиц в НПР

Дейксис в НПР является, вероятно, наиболее популярной темой среди исследователей этой категории репрезентации речи. Изучению в НПР посвящены исследования Э. Дорон [Doron 1991], Ф. Шленкера [Ph. Schlenker 1999; 2004; 2007], Й. Шарвит [Y. Sharvit 2004; 2008], Р Экардт [Eckardt www], Л. Ванделанотте [2004; 2007], О.В. Омелькиной, Э. Майера [Bary C. & Maier 2014; Geurts & Maier 2005; E. Maier 2012; 2014a; 2014b; Maier www] [Для обсуждения причин отсутствия транспозиции дейктиков в НПР была выделена специальная секция на Международном Конгрессе Лингвистов в Женеве, 2013. http://hemingway-lib.ru] Вызвана такая популярность тем, что до сих пор не представляется возможности найти объяснение тому, почему одни дейктические показатели в НПР подвергаются транспозиции (личные и притяжательные местоимения), а другие - нет (пространственно-временные).

Ф. Шленкер исходит из необходимости вместо одного контекста речи (context of speech) говорить о двух:

• о Контексте Мысли (Context of Thought), в котором зарождается мысль, включающем думающего субъекта, время мысли, а также, в случае с устной НПР, еще и предполагаемого адресата;

• о Контексте Высказывания (Context of Utterance), в котором мысль озвучивается, включающем говорящего, слушающего, время высказывания.

В реальной жизни, отмечает Ф. Шленкер, разница между этими двумя контекстами незначительна и едва ли заметна, поскольку чаще всего момент зарождения мысли от момента ее озвучивания отделяет лишь краткий промежуток времени. Но для нарратива, содержащего НПР, эта разница принципиальна, поскольку:

• личные и притяжательные местоимения зависят от Контекста Высказывания. Они являются переменными, чья точка референции - это само высказывание.

• Все остальные дейктики зависят от Контекста Мысли. Их точка референции задается думающим субъектом.

Применительно к НПР, физической точкой озвучивания слов является Контекст Высказывания. Перспектива персонажа заложена в Контексте Мысли. Подобное «разделение сфер влияния» позволяет избежать логических противоречий: ведь если бы tomorrow и прошедшие глагольно-временные формы рассматривались в пределах одного и того же контекста, значение предложения противоречило бы действительности.

Л. Ванделанотте анализирует дейксис в НПР через сравнение с ПР и КР и количество дейктических центров, представленное в каждой категории. ПР содержит два дейктических центра. Один из этих центров расположен в авторской ремарке и принадлежит нарратору; второй находится в репрезентируемом высказывании и принадлежит, соответсвенно, цитируемому говорящему. КР же содержит только дейктический центр нарратора [Vandelanotte 2004: с. 491].

Л. Ванделанотте предлагает описывать НПР как явление, сочетающее в себе два дейктических центра, как ПР. В случае с НПР, однако, второй дейктический центр задействован не полностью: глагольно-временные формы и грамматическая категория лица согласуются с дейктическим центром нарратора, а не с «суррогатным» дейктическим центром цитируемого [Vandelanotte 2004: с. 493-494].

Э. Майер предлагает считать НПР практически разновидностью ПР, но содержащую вкрапления КР. Для последних предлагается термин unquotation, т.е. снятие цитации на отдельных отрезках. Таким образом, предложение в НПР Э. Майер предлагает визуализировать следующим образом:

Tomorrow [was] [her] six year anniversary with Spencer and it [had] been the best six years of [her] life.

Квадратные скобки маркируют точечное снятие цитации в потоке ПР. По выражению Э. Майера, НПР и есть «quotation with systematically punctured ‘holes’» [Maier www]. Создаваемый эффект заключается во временной приостановке дословного воспроизведения (как того требует норма ПР) и, как следствие, лучшая приспособляемость к окружающему тексту.

§2.1.1. Особенности прономинальной транспозиции

Прономинальная транспозиция, охватывающая личные и притяжательные местоимения, является дистинктивным признаком НПР. Представляется важным отметить, что если традиционно прономинальная транспозиция описывается как сдвиг с первого лица на третье, то мы считаем важным уточнять, что в действительности характер сдвига сложнее.

В повествовании от третьего лица сдвиг, действительно, происходит с предполагаемого условного первого на третье:

Keep off the wheel, he told himself. He is drinking again. Sure. But don’t you get on that wheel now. Wasn’t Grant supposed to be drunk a good part of the time during the Civil War? Certainly he was. I’ll bet Grant would be furious at the comparison if he could see Pablo. Grant was a cigar smoker, too. Well, he would have to see about getting Pablo a cigar. That was what that face really needed to complete it; a half chewed cigar. Where could he get Pablo a cigar? [Hemingway 1994: c. 242].

Персонаж в повествовании от третьего лица задается вопросом, но, поскольку это не ПР, личное местоимение в условном «оригинале» Where can I get Pablo a cigar? подвергается транспозиции. Е.В. Падучева определяет этот эффект как нетрадиционный, поскольку в результате получается «3-е лицо, которое обладает всеми правилами 1-го» [Падучева 1996 стр. 337].

В повествованиях от первого лица, тем не менее, прономинальный сдвиг происходит иначе. Рассмотрим пример:

A car made it much easier. But there was always the chauffeur. Had I noticed, he went on, that most of the jobs that fell through were the fault of the chauffeur? The police traced the car and then got the chauffeur and he squealed. That was what was bad about a car, he said. [Hemingway 1967: c. 14]

НПР в данном фрагменте передает устный вопрос, заданный журналисту (рассказчику). Реконструировав условный «оригинальный» вопрос, мы получили бы: «Have you noticed ... ?» т.е. сдвиг личного местоимения происходит со второго лица на первое. В аналогичном типе повествования, если бы вопрос с обращением задавался не персонажем, а самим рассказчиком, то условное оригинальное второе лицо сдвигалось бы на третье (Hadhe noticed..?')

Иными словами, при НПР система личных местоимений должна быть выровнена по лицу, от которого ведется повествование.

В тексте Э. Хемингуэя нередко возникают ситуации, когда правильно определить референта личного местоимения предоставит трудность для читателя. В таких случаях автор вводит уточнение, сопровождая личное местоимение именем персонажа:

So now he was compelled to use these people whom he liked as you should use troops toward whom you have no feeling at all if you were to be successful. Pablo was evidently the smartest. He knew how bad it was instantly. The woman was all for it, and still was; but the realization of what it really consisted in had overcome her steadily and it had done plenty to her already. Sordo recognized it instantly and would do it but he did not like it any more than he, Robert Jordan, liked it. [Hemingway 1994: c. 174].

Уточнение, к которому из возможных персонажей относится местоимение he, необходимо в этом фрагменте, т.к. оно может относиться как к Роберту Джордану, так и к упоминающемуся в начале того же предложения Эль Сордо (тоже имеющего собственное he в середине предложения). Полностью опустить личное местоимение при этом представляется невозможным, т.к. употребление имени собственного предполагает отстраненный взгляд на ситуацию со стороны, а в НПР имеет место субъективная перспектива персонажа.

Притяжательные местоимения традиционно зависят от личных и также подвергаются транспозиции:

...Well, somebody would have to kill his other bull. They had cut away his shirt (...) To hell with this operating-table. He’d been on plenty of operating-tables before. He was not going to die... [Hemingway 2004: c. 30].

В этой связи представляет интересным отсутствие транспозиции притяжательного местоимения в отдельно взятом единичном примере:

Robert Jordan could have put the glasses on them and been sure instantly but he preferred not to. It made no difference to him who they were tonight and if it pleased the old man to have them be ours, he did not want to take them away. Now, as they moved out of sight toward Segovia, they did not look to be the green, red wing-tipped, low wing Russian conversion of the Boeing P32 that the Spaniards called Moscas. You could not see the colors but the cut was wrong. No. It was a Fascist Patrol coming home. [Hemingway 1994: c. 41].

Перед нами фрагмент НПР, передающей внутреннюю (мысленную) речь главного героя. В его мыслительном процессе также фигурирует соратник- партизан старик Ансельмо. Однако, самолеты обозначены притяжательным местоимением, не подвергнутом транспозиции, как личные местоимения вокруг (ожидаемый вариант: «if it pleased the old man to have them be theirs, he did not want...»).

Возможным объяснением может служить предположение, что в данным фрагменте сквозь текст проглядывает субъективная авторская оценка и отношение к воюющим сторонам; как и его герои, Э. Хемингуэй являлся яростным противником фашистов и поддерживал испанских республиканцев. Таким образом, на более глобальном уровне республиканские самолеты, действительно, оказываются «нашими», а фашистские оказываются «чужими».

Природа прономинальной транспозиции в НПР пока не имеет в лингвистической литературе однозначной трактовки. Согласно О.В. Омелькиной, персонаж здесь «думает о себе в третьем лице», как и в принципе в случае прономинального сдвига с предполагаемого первого на третье лицо [Омелькина 2007: с. 88]. Е.С. Борисова же категорически отвергает такое понимание и связывает такой сдвиг с «прагматической установкой писателя придать повествованию реальность спонтанной речи. Персонаж не думает о себе в 3- м лице, но писатель, осознанно или неосознанно пользующийся конструкцией НПР, включает слова персонажа в текст нарратора, формально управляющий текстом персонажа». [Борисова 2014: с. 101-102].

Проблема прономинальной транспозиции личных местоимений в НПР тесно связана с поведением дейктических показателей места и времени.

§2.1.2. Особенности пространственно-временных дейктических показателей

В отличие от личных местоимений, пространственно-временные дейктики в НПР не подвергаются транспозиции. Эта особенность НПР порой приводит к появлению в тексте парадоксальных на первый взгляд сочетаний, например «Tomorrow was her six year anniversary» (Maier www).

К временным дейктическим единицам относятся наречия now/then, tomorrow/today/yesterday. Пространственные дейктики представлены указательными местоимениями (this/that и т.д.), а также обстоятельствами места (here):

(a) Manuel reached under the seat for his suitcase. He was happy. He knew Zurito would pic for him. He was the best picador living. It was all simple now. [Hemingway 2004: c. 10]

(b) God, he had done a lot of pretending tonight. And Pilar had been pretending all day. Sure. What if they were killed tomorrow? What did it matter as long as they did the bridge properly? That was all they had to do tomorrow. [Hemingway 1994: c. 379].

(c) There was no fear on Marty’s face and no humiliation. He was only angry, and he was only temporarily at bay. He knew these dogs could never hold him. [Hemingway 1994: c. 454].

Отметим, что отсутсвие транспозиции не означает, что в НПР невозможно использование that/those. Если персонаж в речи, переданной НПР, вспоминает о чем-то, случившемся ранее момента мысли, сдвиг происходит:

“An American?” Marty asked. Andres had said an Ingles. So that is what it was. So he had been mistaken. Why had those fools spoken to him anyway? [Hemingway 1994: c. 453].

Здесь персонаж называет дураками не своих собеседников в момент речи, а вспоминает разговор, произошедший до этого, т.е. форма those не относится к моменту высказывания.

§2.2. Особенности ввода НПР

Допустимость наличия в НПР авторской ремарки долгое время являлась дискуссионным вопросом. На сегодняшний день, однако, В. Шмид остается единственным из крупных исследователей НПР, утверждающим, что при НПР «передача текста повествователя не маркируется ни графическими знаками (или их эквивалентами), ни вводящими словами (или их эквивалентами)» [Шмид 2008: с. 214]. Большинство лингвистов сходятся во мнении, что НПР допускает наличие вводящей конструкции, если последняя не связана с НПР подчинительной связью [Banfield 1982; Fludemik 1993]. М. Ян допускает наличие вводящей конструкции, если она находится в постпозиции, но не препозиции по отношению к НПР [Jahn 1997]. При этом некоторые исследователи, особенно работающие с романскими языками, всё-таки допускают и наличие во вводящей конструкции союзов [Борисова 2014]. В нашей работе передающие чужую речь конструкции с подчинительной связью мы относим к КР.

Допущение возможности ввода НПР с помощью авторской ремарки позволяет выделить два типа ввода НПР: эксплицитный (с вводящей конструкцией) и имплицитный (без таковой).

§2.2.1. Эксплицитный ввод

Эксплицитный ввод НПР может производиться целым рядом глаголов; среди них как глаголы, универсальные и вводящие как ПР, так и КР и НПР, так и глаголы, вводящие только НПР.

М. Флудерник приводит обширную классификацию так называемых глаголов-интродукторов (т. е. вводящих чужую речь), разделяя их на группы в зависимости от их способности вводить разные типы передачи речи. Она приводит перечень глаголов, которые могут вводить НПР:

(i) глаголы, вводящие любые типы передачи чужой речи: say, think, retort, add, reply, repeat, explain, answer, scream, exclaim, shout, whisper, pray (в значении ‘ask’, ‘implore’), admit, agree, wonder, decide, observe (в значении ‘remark verbally’), declare, murmur, continue, went on;

(ii) глаголы, вводящие НПР и некоторые другие способы передачи речи: cry, splutter, query (‘ask’), think aloud, consider, recommend, reveal, mention, note, gather, notice, realize, reflect, warn, object, insinuate, opine, stipulate, feel, know, understand, intimate, mean, find (she found that), acknowledge, allow, it occurred to X, assure X;

(iii) глаголы, вводящие только НПР: see (‘realize’), muse, ponder, it seemed to him/her, suppose, suspect (в значении ‘suppose’), guess, reckon, observe (в значении ‘perceive’), it appeared, believe, feel, know, remember, wish [Fludernik 2005: c. 286-287].

Текст Э. Хемингуэя демонстрирует весьма малое разнообразие интродукторов (отметим в скобках, что это не черта конкретно НПР - столь же скудны и глаголы, вводящие ПР). Это глаголы говорения для ввода устной (внешней) НПР (he/she said, he went on) и глаголы ментальной семантики для ввода мысленной (внутренней) НПР (he thought, he was thinking, he told himself).

НПР, передающая письменную речь, вводится глаголами соответствующей семантики (read, write).

Отметим, что вводящий глагол может быть несколько удален от вводимой НПР, как в следующем примере, где они разделены одним предложением (It was cheerful and guardedly optimistic):

He glanced at the clippings and then read the long letter. It was cheerful and guardedly optimistic. It was too early to tell how the book would do but everything looked good. Most of the reviews were excellent. Of course there were some. But that was to be expected. (...) He sent his best greetings to his wife. [Hemingway 1995: c. 22]

Природу этого разделяющего предложения можно трактовать двояко; с одной стороны, это может быть имплицитно введенная мысленная НПР персонажа, который оценивает полученное письмо. С другой, что более вероятно, это авторский комментарий, т.к. едва ли герой может сам прокомментировать письмо, которое только что вскрыл (процесс чтения происходит одновременно с развертыванием письменной НПР со следующего предложения).

Данный пример поднимает другой аспект эксплицитного ввода НПР: расположение вводящей конструкции. По отношению к вводимой ими НПР интродукторы могут стоять в препозиции, постпозиции или в интерпозиции.

Препозиция. Стоящий в препозиции интродуктор заранее обозначает, кому принадлежит последующая речь:

He [Robert Jordan] thought he would probably like the other wife, too, if he knew her, if there was one. Karkov had good taste in women [Hemingway 1994: c. 248].

Согласно Е.С. Борисовой, препозиция является наиболее частотным положением интродуктора [Борисова 2014: с. 62]. Однако, в нашем корпусе примеров расположение вводящих глаголов перед НПР встречается редко. Наиболее же частотным, по нашим наблюдениям, для Э. Хемингуэя является помещение интродуктора в интерпозицию.

Интерпозиция. Положение глагола-интродуктора в интерпозиции наблюдается как при длительных, так и более коротких фрагментах НПР:

"Here comes the Memsahib," he said. She was walking over from her tent looking refreshed and cheerful and quite lovely. She had a very perfect oval face, so perfect that you expected her to be stupid. But she wasn’t stupid, Wilson thought, no, not stupid. [Hemingway 2006: c. 5-6].

В случае с длительными отрезками текста вводящая конструкция в интерпозиции помогает не терять ориентиров при чтении, напоминая читателю, что он все еще находится в зоне речи персонажа (как правило, мысленной, так как НПР нетипична для передачи длительных отрезков устной речи). В данном отрывке, который занимает в тексте более двух страниц и представляет собой внутренний монолог героя, Уилсона, полностью выраженный НПР, вводящая конструкция зафиксирована в начале и в середине:

It was a good morning, Wilson thought. There was a heavy dew and as the wheels went through the grass and low bushes he could smell the odor of the crushed fronds. It was an odor like verbena and he liked this early morning smell of the dew, the crushed bracken and the look of the tree trunks showing black through the early morning mist, as the car made its way through the untracked, parklike country. He had put the two in the back seat out of his mind now and was thinking about buffalo. The buffalo that he was after stayed in the daytime in a thick swamp where it was impossible to get a shot, but in the night they fed out into an open stretch of country and if he could come between them and their swamp with the car, Macomber would have a good chance at them in the open. He did not want to hunt buff with Macomber in thick cover. He did not want to hunt buff or anything else with Macomber at all, but he was a professional hunter and he had hunted with some rare ones in his time. If they got buff today there would only be rhino to come and the poor man would have gone through his dangerous game and things might pick up. He’d have nothing more to do with the woman and Macomber would get over that too. He must have gone through plenty of that before by the look of things. Poor beggar. He must have a way of getting over it. Well, it was the poor sod’s own bloody fault. [Hemingway 2006: c. 21-22].

Постпозиция. Интродуктор, стоящий в постпозиции, заставляет читателя ориентироваться на иные контекстуальные сигналы, чтобы определить, ведется ли речь от лица нарратора или персонажа:

David looked at her and thought how beautiful she was and how he could see her spirit had not gone from her body when she slept. She was lovely and her coloring and the unbelievable smoothness of her skin were almost Javanese, he thought. He watched the coloring in her face deepen as the light grew stronger. Then he... [Hemingway 1995: c. 236]

Фрагмент, следующий в тексте за КР, мог бы теоретически быть перспективой нарратора, т.е. объективным описанием героини. Но авторская ремарка в постпозиции аттрибуирует видение девушки ее мужу, что важно для интерпретации его отношения к жене, которое на протяжении романа постоянно вызывает у него сомнения и душевные терзания.

Представляет интерес и другой пример - письменной НПР:

They were both beet workers, a Mexican and a Russian, and they were sitting drinking coffee in an all-night restaurant when someone came in the door and started shooting at the Mexican. The Russian crawled under a table and was hit, finally, by a stray shot fired at the Mexican as he lay on the floor with two bullets in his abdomen. That was what the paper said. [Hemingway 2006: c. 139].

Вводящая ремарка находится в постпозиции по отношению к передаваемой информации. Подобное расположение заставляет читателя усомниться в приведенных фактах.

§2.2.2. Имплицитный ввод

В нашем корпусе примеров большинство фрагментов НПР вводятся Э. Хемингуэем имплицитно, и читатель вынужден ориентироваться на контекстуальные сигналы, чтобы опознать фрагмент как НПР.

В тексте Э. Хемингуэя относительно частотны ситуации, когда имплицитно вводимая НПР соседствует с эксплицитно введенной ПР или СПР:

He disliked bars and bodegas. A clean, well-lighted cafe was a very different thing. Now, without thinking further, he would go home to his room. He would lie in the bed and finally, with daylight, he would go to sleep. After all, he said to himself, it is probably only insomnia. Many must have it. [Hemingway 2006: c.

Фрагмент имплицитно вводимой НПР перетекает в эксплицитно вводимую СПР (маркирована темпоральным сдвигом, в данном случае возвращением в пласт настоящего времени); оба речемыслительных действия, по сути, аттрибуируются одному и тому же интродуктору. Такое, однако, происходит не всегда. Например, в данном отрывке НПР обрамлено двумя конструкциями ПР, причем обе вводятся глаголом говорения:

“I have my hair cut as it needs it,” Robert Jordan said. He would be damned if he would have his head shaved like Golz. “I have enough to think about without girls,” he said sullenly. [Hemingway 1994: c. 8].

Представляется едва ли возможным, чтобы НПР здесь передавала устную речь персонажа. Это его мысленный комментарий, и НПР призвана как раз контрастировать с ПР. Необходимости вводить отдельно глагол ментальной семантики нет.

В отдельных случаях в НПР перетекает нарративный отчет о речевом акте, и тогда НПР вводится глаголом, не несущим значения говорения, но подразумевающим его. В следующем примере за вводимой предложением it turned out that информацией следуют устная (внешняя) НПР персонажа:

The American lady admired my wife’s traveling-coat, and it turned out that the American lady had bought her own clothes for twenty years now from the same maison de couture in the rue Saint Honore. They had her measurements, and a vendeuse who knew her and her tastes picked the dresses out for her and they were sent to America. They came to the post-office near where she lived up-town in New York, and the duty was never exorbitant because they opened the dresses there in the post-office to appraise them and they were always very simple-looking and with no gold lace or ornaments that would make the dresses look expensive... [Hemingway 2004: c. 103].

Наконец, НПР может следовать и за нарративным отчетом о любом действии, необязательно речевом, как в следующем примере:

He grinned. Monsieur was from Paris? What did monsieur think about the match Criqui-Zjawnny Kilbane? Ah. He had thought very much the same... [Hemingway 1967: c. 76].

Следующий за глаголом grin текст передает перспективу субъекта этого глагола. Сигналом переключения перспективы с одного персонажа на другого может выступать глагол любой семантики:

I banged on the door and a Frenchman in bare feet and trousers opened it. (1) He had no room but I could sleep on the floor if I had my own blankets. (2) It looked bad. [Hemingway 1967: c. 59].

Внешняя НПР, передающая устную речь собеседника, следует за двумя отчетами о действии: первое действие выполняет журналист-нарратор, второе - его будущий собеседник. НПР вводится имплицитно, перемена субъекта обозначена просто появлением нового персонажа (a Frenchman in bare feet and trousers opened it). Следующая фраза (1) - это прошедшие прономинальную и темпоральную транспозицию слова француза, переданные с перспективы журналиста-нарратора (ср. I have no room but you can sleep on the floor if you have your own blankets). Предложение (2), однако, не является продолжением слов хозяина, но мысленной реакцией журналиста-нарратора на эти слова. Внутренняя НПР не вводится никак, а определить ее характер читатель может только на базе содержащейся во фразе оценочности.

Таким образом, можно заметить, что опущение глагола-интродуктора непосредственно перед НПР происходит в тех случаях, когда контекстуально понятно, чья именно речь перед читателем, и нет необходимости уточнять ее характер (устная, мысленная, письменная ли речь передается). В результате текст не перегружается избыточной информацией.

§2.3. Особенности темпоральной транспозиции

Глагольно-временные формы в НПР традиционно претерпевают так называемый «сдвиг назад» по стандартным правилам преобразования ПР в КР. К несогласованному типу НПР (т.е. такой НПР, где отсутствует темпоральная транспозиция) мы относим предложения с настоящим гномическим, т.е. вневременным значением настоящего времени.

(a) "In the morning if you like," Wilson told him. Perhaps he had been wrong. This was certainly the way to take it. You most certainly could not tell a damned thing about an American. He was all for Macomber again. If you could forget the morning. But, of course, you couldn’t. The morning had been about as bad as they come. [Hemingway 2006: c. 5].

(b) How would Kerensky advise a young man to open a pugilistic career? Well, he just picked up his skill. For several years he sold papers, and you know how one thing leads to another. [Hemingway 1970]

(c) Standing on the cement platform beside his bags, looking down the rails toward the headlight of the train coming through the snow, Mr Wheeler was thinking that it was very inexpensive sport. He had only spent, actually, aside from the dinner, seven francs for a bottle of wine and a franc for the tip. Seventy- five centimes would have been better. He would have felt better now if the tip had been seventy-five centimes. One franc Swiss is five francs French. Mr Wheeler was headed for Paris. [Hemingway 2006: c. 99].

Отсутсвие временной транспозиции может быть обусловлено и эффектом «режим реального времени»:

There was the bull. He was close to the barrera now. Damn him. Maybe he was all bone. Maybe there was not any place for the sword to go in. The hell there wasn’t! He’d show them. (...) Oh, the dirty bastards! Dirty bastards! Oh, the lousy, dirty bastards! There was the bull. All right, you lousy, dirty bastard! Manuel passed the muleta in front of the bull’s black muzzle. Nothing doing. You won't! All right. (...) He must go over and salute the president. President hell! [Hemingway 2004: c. 28-29]

Данный пример представляет собой ход корриды через призму тореро, причем события разворачиваются «в режиме реального времени». Единственное предложение, не подвергшееся темпоральной транспозиции, является обращением тореадора к быку, это реакция человека на конкретное действие животного (в данном случае, скорее, отсутсвие желаемого действия).

Поведение императивных конструкций в НПР обсуждалось в ряде работ, и единое мнение отсутствует. Э. Бэнфилд отстаивает точку зрения, согласно которой императивы в НПР транспозиции глагольно-временных форм не проходят; на этом основании она делает вывод, что НПР в принципе не может использоваться для передачи побудительных предложений [Banfield 1982: с. 113]. Это мнение опровергается Бр. МакХейлом [McHale 1978: c. 23]. Компромисс, таким образом, достигается, если признать за отдельными предложениями НПР право исключить темпоральную транспозицию [Fludernik 1995].

§2.4. Особенности дискурсивных маркеров речи персонажей в НПР

Присутствие «субъективности персонажа» относительно нейтрального текста нарратора многие исследователи склонны считать определяющим признаком НПР. Так, в ряде работ даже примеры, содержащие придаточные союзы, относятся не к КР, а к НПР, если они содержат какие-либо указатели на точку зрения персонажа [Ehrlich 1990; Шарапова 2001]. В нашей работе мы не считаем возможным полностью отказываться от синтаксического критерия и признаем за КР возможность содержать некоторые элементы, характерные более для речи персонажа, чем нарратора.

Применительно к произведениям Э. Хемингуэя, мы выделяем как ряд типичных дискурсивных маркеров НПР, так и отдельные маркеры, характерные для творчества данного писателя.

К типичным дискурсивным маркерам субъективности НПР относятся:

1) Экспрессивная оценочная лексика, в том числе обсценная, така как эти элементы демонстрируют эмоциональное состояние персонажа и его личное (часто предвзятое) мнение:

(a) He did not want to hunt buff or anything else with Macomber at all, but he was a professional hunter and he had hunted with some rare ones in his time. If they got buff today there would only be rhino to come and the poor man would have gone through his dangerous game and things might pick up. He’d have nothing more to do with the woman and Macomber would get over that too. He must have gone through plenty of that before by the look of things. Poor beggar. He must have a way of getting over it. Well, it was the poor sod’s own bloody fault. [Hemingway 2006: c. 22].

(b) In the front row seats the substitute bullfight critic of El Heraldo took a long drink of warm champagne. He had decided it was not worthwhile to write a running story and would write up the corrida back in the office. What the hell was it anyway? Only a nocturnal. If he missed anything he would get it out of the morning papers. He took another drink of the champagne. He had a date at Maxim’s at twelve. Who were these bullfighters anyway? Kids and bums. A bunch of bums. [Hemingway 2004: c. 21]

2) Модальные слова и глаголы:

Perhaps she could go along under the eaves ... The cat would be around to the right... Of course, the hotel-keeper had sent her. [Hemingway 1946]

Ряд типичных для НПР черт не свидетельствует непременно о субъективной точке зрения персонажа, но роднит НПР с ПР, отличая ее от текста нарратора. К данному типу маркеров относят:

3) Повторы [Повторы как характерную черту НПР отмечают С. Эрлих (1990) и М. Флудерник (1993 стр. 236-237). Основываясь на анализе произведений D.H. Lawrence, В. Сотирова (2005) считает, что повторы в НПР также могут служить индикатором смены точки зрения (т. е. маркируют переход от НПР одного персонажа к НПР другого персонажа, если фрагмент представляет собой диалог). Анализ примеров нашего корпуса подобной функции повторов в НПР не зафиксировал.], придающие НПР либо черты устной спонтанной речи, либо характер сбивчивой мысленной:

Then you would come back to the Florida and there Maria would be. Sure, she would be there after this was over. After this was over. Yes, after this was over. [Hemingway 1994: c. 244].

В тексте Э. Хемингуэя повторы часто оформлены в градации с нарастающей эмоциональностью компонентов:

He’d certainly been solemn and gloomy with Golz. The job had overwhelmed him a little. Slightly overwhelmed, he thought. Plenty overwhelmed. Golz was gay and he had wanted him to be gay too before he left, but he hadn’t been. All the best ones, when you thought it over, were gay. It was much better to be gay and it was a sign of something too. It was like having immortality while you were still alive. That was a complicated one. There were not many of them left though. No, there were not many of the gay ones left. There were very damned few of them left. [Hemingway 1994: c. 18].

4) Хезитативы, филлеры, междометия:

This Macomber was an odd one though. Damned if he wasn’t. Now the wife. Well, the wife. Yes, the wife. Hm, the wife. Well he’d dropped all that. He looked around at them. [Hemingway 2006: c. 22].

5) Утвердительно-отрицательные слова:

Yes, there were American bump-off artists in Ireland. Yes, he knew some that were there personally. Well, he didn't know who was in the right in Ireland. No, it didn't matter to him. He understood it was all managed out of New York. Then you worked out of Liverpool. No, he wouldn't care particularly about killing Englishmen. But, then, they gotta die sometime. [Hemingway 1967: c. 13].

6) Неполные предложения, эллипсис:

“If there had been no snow—” Pilar said. And then, not suddenly, as a physical release could have been (if the woman would have put her arm around him, say) but slowly and from his head he began to accept it and let the hate go out. Sure, the snow. That had done it. The snow. Done it to others. [Hemingway 1994: c. 478].

7) Восклицания и вопросительные предложения, которые превратились бы в утвердительные, если бы формой передачи речи была избрана КР:

(a) There was a way that they could do it all right. Hans had shown him. They made many mistakes the first time. The whole conception was unsound. They had not used any of the same troops in the Arganda offensive against the Madrid- Valencia road that they used at Guadalajara. Why had they not made those same drives simultaneously? Why? Why? When would we know why? [Hemingway 1994: c. 356-357].

(b) Outside, the snow was turning to rain. Inside, the electric stove seemed to give no heat and rising from his writing-table, he sat down upon the stove. How good it felt! Here, at last, was life. [Hemingway 2004: c. 121].

8) Графические средства выделения в тексте слов, интонационно подчеркиваемых персонажем как в устной, так и мысленной речи (у Э. Хемингуэя это курсив; поскольку в настоящей работе курсив мы используем для выделения НПР в текстовом фрагменте, здесь авторское выделение показано наоборот, снятием курсива):

He had certainly not seen any military geniuses in this war. Not a one. Nor anything resembling one. Kleber, Lucasz, and Hans had done a fine job of their share in the defense of Madrid with the International Brigades and then the old (...) defender of Madrid, Miaja, had been so jealous of the publicity Kleber received that he had forced the Russians to relieve Kieber of his command and send him to Valencia. Kieber was a good soldier; but limited and he did talk too much for the job he had. [Hemingway 1994: c. 249].

Среди маркеров речи персонажей, распространенных в текстах произведений Э. Хемингуэя, можно назвать использование иностранных слов. Поскольку действие многих статьей и произведений автора происходит в неанглоязычных странах (Франция, Швейцария, Италия, Испания, Куба), автору приходится искать способ маркировать речь иностранца (либо просто стремление придать речи иностранный колорит для создания соответствующей атмосферы). Это часто делается путем вкрапления иностранных слов в английскую речь:

Andres thought this ride on a motorcycle was mucho, mucho. [Hemingway 1994: c. 443].

Другой задачей, которую решает вкрапление в НПР иностранных слов, является необходимость обозначить реалии, не имеющие английского именования:

“You’re going good,” Zurito said. Manuel shook his head. He had nothing to do now until the next third. The gypsy was very good with the banderillos. The bull would come to him in the next third in good shape. He was a good bull. It had all been easy up to now. [Hemingway 2004: c. 20].

В текстах Э. Хемингуэя, как показано в примере выше, подобная лексика нередко относится к терминам корриды - частой темой в произведениях писателя.

§3. НПР как репрезентация ментальных состояний

В Главе I мы рассмотрели несколько структурно-синтаксических классификаций НПР [Соколова 1968; Кусько 1980; Андриевская 1967]. Также исследователями предлагались разные структурно-семантические классификации НПР на основе анализа корпуса примеров. Однако, при этом отмечалось, что создание подобных классификаций сопряжено с трудностями в силу огромного количества как самых разных значений, так и форм НПР представленных в аутентичных текстах [Жилина 2014; Л.Г. Попова 2001; Шарапова 2001].

Ю.В. Шарапова на основе анализа примеров из англо-американской литературы выделяет НПР, создающие в тексте:

- жанровую гетерогенность (например, вкрапление молитвы в слова персонажа);

- стилистическую гетерогенность (например, речь персонажа, на контрасте с нейтральным повествованием, содержит сленговые единицы);

- тематическую гетерогенность (НПР маркирует переход в мыслях персонажа от одной темы к другой);

- адресатную гетерогенность (речь в форме НПР может быть направлена персонажем «на себя» или на других);

- разносубъектную гетерогенность;

- комплексная гетерогенность (к которой относятся примеры, не вошедшие в предыдущие типы).

Тематические типы НПР, в свою очередь, классифицируются по структурным типам: внешняя (устная) НПР подразделяется на абсорбированную и цитатную; внутренняя - на малоформатную рефлексию (подтипы: команда, осмысление-резюме, вопрошающая рефлексия), внутренний монолог и поток сознания. Отмечается, что при составлении классификации используется прототипический подход, т.к. строгие критерии не позволили бы разделить примеры на конкретные группы [Шарапова 2001: с. 119].

Тем не менее, с предложенной классификацией возникает проблема, поскольку Ю.В. Шарапова включает в нее примеры, которые НПР не являются.

В частности, как НПР анализируются текстовые фрагменты, в которых отсутствует прономинальная транспозиция, и которые содержат подчинительную связь:

I said he must have gone crazy, there was no train, we hadn’t got a nanny, we had an inefficient French girl, and that in any case I couldn’t bear to be separated from my children for more than a day at a time He thought that that was pretty feeble and so: whereat I said: "Look here, Mike, the truth is that you couldn't tell difference between a child and a kitten." And walked briskly away. (цит. по: [Шарапова 2001: с. 123]).

В приведенном отрывке повествование ведется от первого лица, и первое же лицо сохраняется при передачи речи. Второй голос передан через КР, на которую указывает подчинительный союз that.

Кроме того, к НПР причисляются обрамленные кавычками вкрапления ПР:

The next afternoon I went to call on Miss Barkley again. She was not in the garden and I went to the side door of the villa, where the ambulances drove up.

Inside I saw the head nurse, who said Miss Barkley was on duty - "there's a war on, you know" (цит. по: [Шарапова 2001: с. 123]).

Прототипический подход, несомненно, является логичным решением при разнообразии примеров. Многие выделенные Ю.В. Шараповой подтипы НПР находят отражение и в других исследованиях. Однако, представляется, что для выделения типов НПР имеет смысл применять более строгие критерии во избежание смешения ее с другими категориями передачи чужой речи.

Альтернативные классификации строятся по семантическому признаку. Л.Г. Попова, сравнивая семантику НПР в русском и немецком языках, выделяет следующие ее семантические разновидности: умозаключение, порождение мысли, эмоциональное состояние говорящего, чувственное восприятие, размышление (внутреннее), а также импульс к действию [Попова 2001]. И.С. Жилина, следуя за Л.Г. Поповой, предлагает выделять широкий спектр семантических типов НПР в художественной литературе на материале не только немецкого и русского, но и английского языков. Для последнего, в частности, И.С. Жилина разрабатывает очень подробную семантическую классификацию НПР, опираясь во многом на значения вводящих глаголов. Так, НПР может отображать:

• мыслительную деятельность с семантикой: размышления (которое может быть прдставлено как законченный, так и как незаконченный процесс), понимания либо осмысления (к нему относятся уяснение причин поступков других людей, понимание объективности происходящего, сопереживание, толкование происходящего), знания (осведомленность, отчетливое сознание, информированность), воспоминания (картинка в памяти о событиях прошлого), выражения мнения, представление себе чего-либо (как с опорой на зрительный опыт, так и с искажением реальности);

• чувственное восприятие с семантикой: зрительного восприятия, интереса, внимания, удивления, выражения счастья, радости, ненависти (злобы), неприязни;

• чувственное состояние с семантикой: спокойствия, довольства, озабоченности, сомнения, волнения, отчаяния [Жилина 2014: с. 101-105].

Можно заметить, что некоторые типы, выделенные И. С. Жилиной, пересекаются с классификацией Ю.В. Шараповой (например, категории «понимание и осмысление», «размышление» в широком смысле).

Данная классификация, во-первых, включает очень большое число типов; во-вторых, также, как и классификация Ю.В. Шараповой, она содержит фрагменты, НПР не являющиеся, например:

It must be very strange in an airplane, he thought. I wonder what the sea looks like from the height? (цит. по: [Жилина 2014 стр. 40]).

Данный отрывок не подвержен прономинальной и темпоральной транспозиции, а потому представляет собой эксплицитно введенную СПР. НПР имела бы вид одного из двух следующих предложений:

(i) He wondered what the sea looked like from the height? (несмотря на кажущуюся аграмматичночть, НПР подобного рода неоднократно зафиксировано исследователями в аутентичных текстах см. McHale 1978).

(ii) What did the sea look like from the height? (he wondered).

Кроме того, классификация И.С. Жилиной выполнена на ограниченном и неструктурированном корпусе примеров, т.к. не совсем понятно, по какому принципу отбирались произведения для анализа (выборка НПР представлена из романов Д. Стил, Э. Сигала, Д. Лоренса, а также нескольких рассказов И.

Азимова и повести Э. Хемингуэя). Проанализированные произведения принадлежат перу авторов из разных стран; кроме того, выборка слишком мала, чтобы на ее основании делать выводы о НПР в англоязычной художественной литературе ХХ в. [Жилина 2014: с. 27]. В результате, как ни парадоксально, при огромном количестве типов НПР, имеет место излишняя генерализация.

Сложности, обнаружившиеся при анализе рассмотренных выше классификаций, означают, что дальнейшие попытки структурировать и классифицировать особенности репрезентации НПР в английском языке требуют, во-первых, нового метода классификации, а во-вторых, более тщательного подхода к составлению корпуса примеров.

Представленная в текстах Э. Хемингуэя НПР при ближайшем рассмотрении оказывается репрезентацией ряда ментальных процессов и состояний, причем это относится не только к внутренней (мысленной) НПР, но и к устной, и к письменной. А. Палмер замечает, что НПР является удобным и компактным способом передать латентные (скрытые, неочевидные) ментальные состояния персонажа [Palmer 2004: c. 73]. Иными словами, вовсе не обязательно предполагать, что фрагмент НПР передает дословно сказанное или задуманное персонажем - возможно, это некое резюме увиденного, прочувствованного, осмысленного и, возможно, вербализованного им опыта. Опущенные же элементы читатель оказывается в состоянии восстановить на основе собственного опыта, т. е. конструирует вымышленный (представленный в тексте) мир, опираясь на свои знания о мире реальном [Palmer 2004: c. 199]. Как и в реальной жизни, при чтении мы постоянно заполняем пробелы.

Иллюстрацией этого механизма может служить следующий фрагмент из корпуса примеров нашей работы. Читатель имеет дело с взаимодействием двух персонажей; в тексте, при этом, эксплицитно присутствует лишь один из них, а действия второго мы вынуждены достраивать на основе контекстуальных сигналов. Сигналами выступают отраженные в сознании одного персонажа действия или слова его оппонента. Пример представляет собой интервью, взятое Э. Хемингуэем (в качестве журналиста) у бывшего наемного убийцы:

Yes, there were American bump-off artists in Ireland. Yes, he knew some that were there personally. Well, he didn't know who was in the right in Ireland. No, it didn't matter to him. He understood it was all managed out of New York. Then you worked out of Liverpool. No he wouldn't care particularly about killing Englishmen. But, then, they gotta die sometime. [Hemingway 1967: c. 13].

Отличительной чертой этого интервью является отсутсвие реплик журналиста: читатель видит только ответы интервьюируемого, причем наличие утвердительно-отрицательных слов четко маркирует реплики именно как ответы на вопросы, а не как монолог; также обращает на себя внимание дискурсивный маркер well. Именно эти слова показывают читателю точки, где расположены опущенные вопросы журналиста.

При этом весьма вероятно, что дословная запись реального интервью показала бы, что ответы интервьюируемого были менее полными, т.к. иначе он повторял бы немалую часть вопроса журналиста:

НПР позволяет передать информацию более компактно, т.к. две реплики сворачиваются в одну без существенной потери смысла и субъективной окраски.

Позиция А. Палмера в отношении НПР не является в этом смысле уникальной; подобные идеи высказывали Д. Кон [Cohn 1978: c. 103], Диллон и Киршхофф [Dillon & Kirchhoff 1976: c. 431]. А. Ньюманн выделяет три типа НПР в зависимости от степени гипотетичности передаваемого. Имея дело с точной НПР, читатель уверен, что перед ним дословное воспроизведение речи персонажа. Почти точная НПР означает, что персонаж скорее всего выразился бы именно так. Неопределенная НПР, хоть и содержит характерный для персонажа язык, не позволяет читателю с точностью определить, что перед ним: речь персонажа или же отчет о том, что персонаж мог бы сказать или подумать в этой ситуации [Neumann 1986: c. 370-376].

Ю. Марголин замечает, что у персонажа художественного текста есть прямой доступ к его собственным ментальным состояниям, но не к ментальным состояниям других персонажей. Эту информацию ему приходится извлекать самому на основе их слов и поведения, причем сделанные выводы вовсе не обязательно окажутся верными [Margolin 2000: c. 599]. Впрочем, даже утверждение о том, что персонаж может достоверно определить свои собственные ментальные состояния, легко оспорить. Так, Дж. Серль называет по меньшей мере три ситуации, в которой человек с большой вероятностью сделает ошибочный вывод о своем ментальном состоянии:

• самообман (имеет место в том случае, если у агента есть причины не признаваться самому себе, чт он(а) испытывает некое ментальное состояние; например, стыд за собственное чувство злости);

• непонимание (человек искренне верит, что влюблен, но впоследствии оказывается, что любви он не испытывает);

• невнимание (человек не замечает, что он уже не испытывает какое-либо чувство, например, страх или любовь) [Searle 1992: c. 147-149].

Таким образом, НПР является репрезентацией ментального состояния персонажа/-ей, переданной в тексте с субъективной перспективы этого персонажа с помощью языковых средств как этого персонажа, так и нарратора.

Анализ примеров позволяет выделить следующие ментальные состояния, репрезентированные в произведениях Э. Хемингуэя посредством НПР: чувственное восприятие (как зрительное, так и слуховое), социальное восприятие, осмысление, рассуждение, формирование оценочного суждения. Также НПР репрезентирует процессы памяти.

§3.1. НПР как репрезентация чувственного восприятия

§3.1.1. Зрительная перцепция.

Одним из наиболее широко представленных типов перцепции в текстах Хемингуэя является перцепция зрительная. Она выполняет в тексте целый ряд функций.

Через зрительное восприятие персонажа передается разворачивающееся действие: читатель понимает, что происходит, одновременно с персонажем, смотрит на происходящее его глазами, достраивая недостающую информацию по контекстуальным сигналам (X sees that Y does sth):

Harry was trying to locate the big-faced man in the dark. The boat was going in a circle now and the cockpit lightened a little. He held his breath and looked. That must be him where it was a little darker on the floor in the corner. He watched it and it moved a little. That was him. The man was crawling toward him. No, toward the man who lay half overboard. He was after his gun. Crouching low, Harry watched him move until he was absolutely sure. Then he gave him a burst. [Хемингуэй 2006: c. 140].

Зрительное восприятие персонажа часто дает толчок для его последующих умозаключений; персонаж интерпретирует происходящее на основе увиденного (X sees that Y does sth and believes that it means ...). Умозаключение при этом может быть как верным, так и ошибочным:

To hell with this operating table! He’d been on plenty of operating tables before. He was not going to die. There would be a priest if he was going to die. [Hemingway 2004: c. 30].

Из мысленной НПР Мануэля следует, что священника он не видит и решает, что в госпитале его нет; из этого он делает вывод, что рана его несерьезная: ведь опыт подсказывает ему, что если бы врачи считали его безнадежным, они послали бы за священником. Оценить, верным оказалось это умозаключение или нет, возможным не представляется, т. к. рассказ имеет открытый финал.

Другое основанное на зрительной перцепции умозаключение этого персонажа оказывается ошибочным (X sees that Y does sth and believes that it means. but it is wrong):

Zurito was saying something to him. Holding up the scissors. That was it. They were going to cut off his coleta. They were going to cut off his pigtail. Manuel sat up on the operating table. The doctor stepped back, angry. Someone grabbed him and held him. [Hemingway 2004: c. 30].

Увидев ножницы в руках пикадора, Мануэль не понимает, что это просто ножницы, которыми врачи минуту назад разрезали его рубашку перед операцией. Вспомнив разговор с Сурито перед боем, Мануэль боится, что этими ножницами ему отрежут косичку и пытается вырваться («колета», косичка - отличительный знак тореро; ее отстригают, когда тореадор заканчивает карьеру - именно этого боится протагонист на протяжении всего рассказа). в реальности же он вырывается из рук врача, готовящего наркоз для операции.

Также зрительная перцепция позволяет делать логические выводы, в отличие от обсужденных ранее примеров эмоциональных (X sees sth and it means

Now, as they [military airplanes] moved out of sight toward Segovia, they did not look to be the green, red wing-tipped, low wing Russian conversion of the Boeing P32 that the Spaniards called Moscas. You could not see the colors but the cut was wrong. No. It was a Fascist Patrol coming home. [Hemingway 1994: c. 41].

Разглядев форму крыла, персонаж понимает, что самолеты вражеские. В данном случае НПР не столько репрезентирует субъективный взгляд персонажа, сколько является средством глазами персонажа отразить реальные факты (т.е. в фокусе реальность, а не мнение).

Наконец, зрительное восприятие персонажа может являться основой для формирования оценочного суждения (X sees Y and believes that Y is + Pos/Neg):

He looked around at them. Macomber sat grim and furious. Margot smiled at him. She looked younger today, more innocent and fresher and not so professionally beautiful. What’s in her heart God knows, Wilson thought. She hadn’t talked much last night. At that it was a pleasure to see her. [Hemingway 2006: c. 22].

§3.1.2. Слуховое восприятие.

Другой формой чувственного восприятия, зафиксированного в корпусе примеров, стало слуховое восприятие. К этому типу перцепции относится как способность различать звуки речи, так и неязыковые шумы.

Как и в случае со зрительной перцепции, персонаж делает выводы на основе услышанного (X hears sth and believes that it is Y):

He heard someone coming very heavily up the stairs. Then he did not hear it. Then he heard a noise far off. That was the crowd. Well, somebody would have to kill his other bull. They had cut away all his shirt. [Hemingway 2004: c. 30].

За отчетом о акте восприятия постороннего шума (he heard a noise) следует мысленная НПР персонажа, в которой он идентифицирует природу этого шума.

Особый же интерес для нас представляет репрезентация слуховой перцепции персонажем речи.

Репрезентация восприятия словесной информации на слух часто представляет собой комбинированный тип «НПР/нарратив», т.к. не представляется возможным точно провести грань. Задается перспектива персонажа, т.е. читатель узнает (слышит впервые) то же самое, что услышал персонаж. Никаких маркеров субъективности при этом такой текст может не содержать (X hears that Y says sth):

The chauffeur was to check in at the hotel the next night at seven-thirty to see if there were any new orders. He didn’t come and we called up his rooming house. He had left that same morning for Valencia with the car and the forty liters of petrol. [Hemingway 1967: c. 279].

Последнее предложение - это фактическая информация, которую сообщили героям по телефону. В тексте оно выполняет двоякую роль: это констатация объективного факта с одной стороны и передача персонажем услышанного с другой.

С другой стороны, репрезентированная слуховая перцепция говорит о том, что в случае с НПР мы, возможно, имеем дело с субъективно окрашенным резюме услышанного персонажем (X hears that Y says sth):

I banged on the door and a Frenchman in bare feet and trousers opened it. He had no room but I could sleep on the floor if I had my own blankets. It looked bad. [Hemingway 1967: c. 59].

Как и в случае с рассмотренным выше в параграфе выше интервью, здесь опущен вопрос посетителя (Do you have a room?), а ответ хозяина гостиницы воспроизведен не дословно (I don t [have a room] but you can sleep on the floor if you have your own blankets), а как бы пропущен через сознание собеседника.

§3.2. НПР как репрезентация социального восприятия.

Под социальным восприятием понимают способность (в данном случае способность персонажа) трактовать поведение других людей в заданном контексте.

Для находящегося среди испанцев-партизан американца Джордана очень важно наладить с ними контакт, поэтому он ищет в их поведении любой сигнал (X knows/sees/hears/hopes that Y does sth and it means...):

Robert Jordan saw the bulk of the new horses ahead in the dark. He pressed forward and came up to them with Pablo. The men were standing by their mounts.

“Salud,” Robert Jordan said.

“Salud,” they answered in the dark. He could not see their faces.

“This is the Ingles who comes with us,” Pablo said. “The dynamiter.” No one said anything to that. Perhaps they nodded in the dark. [Hemingway 1994: c. 423].

Отсутсвие зрительного или слухового сигнала должно обескуражить его, но Джордан настраивает себя оптимистично (несмотря на то, что он не слышит никакой реакции, надеется, что они хотя бы кивнули - просто ему в темноте не было видно).

Знание обычаев испанских партизан позволяет Джордану правильно интерпретировать их поведение по отношению к нему. Несмотря на то, что местный партизанский вожак Пабло принял чужака-американца в штыки, тот всё же пытается найти проблески надежды в его поведении (в данном случае Пабло согласился нести на себе часть прибывшего динамита, а свое оружие доверил чужаку-Джордану) X knows/sees/hopes/thinks that Y does sth because..

It is starting badly enough, Robert Jordan thought. (...) Anselmo must have known what he was doing when he brought us here. But I don’t like it. I don’t like any of it. The only good sign was that Pablo was carrying the pack and that he had given him the carbine. Perhaps he is always like that, Robert Jordan thought. Maybe he is just one of the gloomy ones. [Hemingway 1994: c. 17].

Линия недоверия «свой-чужой» между американцем и испанцами проходит через весь роман:

Robert Jordan, when he put his hand out, expected that it would be like grasping something reptilian or touching a leper. He did not know what Pablo’s hand would feel like. But in the dark Pablo’s hand gripped his hard and pressed it frankly and he returned the grip. Pablo had a good hand in the dark and feeling it gave Robert Jordan the strangest feeling he had felt that morning. We must be allies now, he thought. There was always much handshaking with allies. [Hemingway 1994: c. 432].

Условно к социальной репрезентации можно отнести и НПР, передающую мысли не людей, а животных. Она представляет собой интерпретацию персонажами мыслей, чувств, намерений животных на основе их поведения:

Fuentes was standing with his back against the barrera. Two of the cuadrilla were back of him, with their capes ready to flop over the fence to distract the bull. The bull, with his tongue out, his barrel heaving, was watching the gypsy. He thought he had him now. Back against the red planks. Only a short charge away. The bull watched him. [Hemingway 2004: c. 20].

Бык едва ли мысленно вербализует свое желание атаковать тореадора; но сам Фуентес считывает именно такой посыл, понимая, как близко стоит к нему бык, и что бежать ему некуда, так как он действительно уперся спиной в ограждение арены. То же самое происходит и с протагонистом, Мануэлем, когда приходит его черед выйти к быку:

The bull had light circles about his eyes. His eyes watched Manuel. He felt he was going to get this little one with the white face. [Hemingway 2004: c. 22].

Присутствие оценочной лексики с условно точки зрения быка (this little one with the white face) выдает в данном фрагменте НПР. Тем не менее, Хемингуэй не наделяет здесь быка никакими антропоморфными качествами; скорее, эта оценка - взгляд Мануэля на самого себя со стороны. Он видит себя как маленького человека с бледным лицом - и под пристальным взглядом ему кажется, что бык думает о нем также.

§3.3. НПР как репрезентация процессов памяти

Репрезентированные посредством НПР процессы, связанные с памятью персонажей, включают отсылку на услышанное ранее высказывание другого персонажа (X remembers that Y said sth):

Downstairs, the doctor left three different medicines in different colored capsules with instructions for giving them. One was to bring down the fever, another a purgative, the third to overcome an acid condition. The germs of influenza can only exist in an acid condition, he explained. He seemed to know all about influenza and said there was nothing to worry about if the fever did not go above one hundred and four degrees. This was a light epidemic offlu and there was no danger if you avoided pneumonia. [Hemingway 2006: c. 110].

Выделенный фрагмент формально представляет собой внешнюю (устную) НПР врача. Однако, в данном контексте это прежде всего воспоминание протагониста о ранее услышанных словах доктора.

Другой тип репрезентации в этой категории - это отражение попытки персонажа вспомнить что-либо. Попытки могут быть успешны (X can remember that Y said sth):

He had decided now that to break would be much easier. He would eat, then, by himself and could read a book with his meals. They would eat by themselves. He would see them through the safari on a very formal basis — what was it the French called it? Distinguished consideration — and it would be a damn sight easier than having to go through this emotional trash. [Hemingway 2006: c. 4-5].

или нет (X cannot remember that Y said sth):

(a) «Ciaou», said Nick. He started back along the sunken road toward where he had left the bicycle. In the afternoon the road would be shady once he had passed the canal. Beyond that there were trees on both sides that had not been shelled at all. It was on that stretch that, marching, they had once passed the Terza Savoia cavalry regiment riding in the snow with their lances. The horses’ breath made plumes in the cold air. No, that was somewhere else. Where was that? [Hemingway 2006: c. 88-89].

(b) What was it that she had said about destruction? He could not remember that. She'd said it but he could not remember it. [Hemingway 1995: c. 31].

§3.4. НПР как репрезентация формирования оценочного суждения

Формирование оценочных суждений персонажей (как по отношению к самим себе, так и по отношению к другим людям и объектам) представлено в корпусе примеров очень широко.

По отношению к другим людям (Х thinks that Y is + positive/negative) оценочное суждение может быть как положительным, так и отрицательным:

(a) Manuel looked up at the stuffed bull. He had seen it often before. He felt a certain family interest in it. It had killed his brother, the promising one, about nine years ago. Manuel remembered the day. There was a brass plate on the oak shield the bull’s head was mounted on. Manuel could not read it, but he imagined it was in memory of his brother. Well, he had been a good kid. [Hemingway 2004: c. 2].

(b) In the front row seats the substitute bullfight critic of El Heraldo took a long drink of warm champagne. He had decided it was not worthwhile to write a running story and would write up the corrida back in the office. What the hell was it anyway? Only a nocturnal. If he missed anything he would get it out of the morning papers. He took another drink of the champagne. He had a date at Maxim’s at twelve. Who were these bullfighters anyway? Kids and bums. A bunch of bums. [Hemingway 2004: c. 21].

Оценка может быть высказана по отношению не к самому человеку, но к его действиям (X believes that Y does +Pos/Neg):

Manuel let the bull drive into the fallen horse, he was in no hurry, the picador was safe; besides, it did a picador like that good to worry. He ’d stay on longer next time. Lousy pics! He looked across the sand at Zurito a little way out from the barrera, his horse rigid, waiting. [Hemingway 2004: c. 15].

Или же по отношению к животному:

(a) Zurito said nothing. He had the only steady horse of the lot. He had tried him, wheeling him in the corrals, and he responded to the bit and the spurs. He had taken the bandage off his right eye and cut the strings where they had tied his ears tight shut at the base. He was a good, solid horse, solid on his legs. That was all he needed. [Hemingway 2004: c. 12].

(b) Manuel shook his head. He had nothing to do now until the next third. The gypsy was very good with the banderillos. The bull would come to him in the next third in good shape. He was a good bull. It had all been easy up to now. [Hemingway 2004: c. 20].

Интересно опосредованное восприятие оценки одного персонажа другим в отражении третьего (X hears that Y says that Z is/does... + Pos/Neg):

Mr. Frazer did not see Cayetano again for a long time, but each morning Sister Cecilia brought news of him. He was so uncomplaining she said and he was very bad now. He had peritonitis and they thought he could not live. Poor Cayetano, she said. He had such beautiful hands and such a fine face and he never complains. The odour, now, was really terrific. He would point toward his nose with one finger and smile and shake his head, she said. He felt badly about the odour. It embarrassed him, Sister Cecilia said. Oh, he was such a fine patient. He always smiled. [Hemingway 2006: c. 142].

Иными словами, в данном примере оценка Кайетано Сестрой Сесилией репрезентируется сначала в ее речи, а затем ее речь вторично репрезентируется Мистером Фрезером.

§3.5. НПР как репрезентация рассуждения.

Рассуждения в НПР как правило несут характер неуверенности; персонаж обсуждает сам с собой гипотетическую возможность и строит догадки о причинах происходящего (X thinks that this might be ... / X believes that this is probably ...):

(a) «In the morning if you like," Wilson told him. Perhaps he had been wrong. This was certainly the way to take it. You most certainly could not tell a damned thing about an American. He was all for Macomber again. If you could forget the morning. But, of course, you couldn’t. The morning had been about as bad as they come. [Hemingway 2006: c. 5].

(b) He thought that it must be the same with her and certainly she acted in that way but today there had been this thing about the change and the surprise. But maybe it would be a happy change and a good surprise. [Hemingway 1995: c. 2].

Такие фрагменты, как правило, содержат модальные слова и глаголы, отражающие субъективную перспективу персонажа (X thinks that Y probably is ./ X thinks that Y might be.):

Perhaps she could go along under the eaves ... The cat would be around to the right... Of course, the hotel-keeper had sent her. [Hemingway 1946: c. 154].

Как видно из примеров, рассуждение может быть направлено как на самого персонажа, так и на окружающих.

Однако, рассуждение не всегда подразумевает неуверенность и колебание персонажа. Следующий пример демонстрирует обратное (X thinks that Y definitely is ./X believes that Y must be.):

Marty shook his head again. He was looking at Andres but he was not seeing him. Golz, he thought in a mixture of horror and exultation as a man might feel hearing that a business enemy had been killed in a particularly nasty motor accident or that some one you hated but whose probity you had never doubted had been guilty of defalcation. That Golz should be one of them, too. That Golz should be in such obvious communication with the fascists. Golz that he had known for nearly twenty years. Golz who had captured the gold train that winter with Lucacz in Siberia. Golz who had fought against Kolchak, and in Poland. In the Caucasus. In China, and here since the first October. But he had been close to Tukachevsky. To Voroshilov, yes, too. But to Tukachevsky. And to who else? Here to Karkov, of course. And to Lucacz. But all the Hungarians had been intriguers. He hated Gall. Golz hated Gall. (...) The rot must become apparent for it is to be destroyed. But Golz of all men. That Golz should be one of the traitors. He knew that you could trust no one. No one. Ever. Not your wife. Not your brother. Not your oldest comrade. No one. Ever. [Hemingway 1994: c. 449].

В данном фрагменте находим лексическое наполнение, указывающее на высокую степень уверенности персонажа в верности своего открытия, а модальный глагол must употреблен в значении долженствования.

Рассуждение может представать в форме ряда вопросов, которыми задается персонаж (X wonders what happens if... ):

God, he had done a lot of pretending tonight. And Pilar had been pretending all day. Sure. What if they were killed tomorrow? What did it matter as long as they did the bridge properly? That was all they had to do tomorrow. [Hemingway 1994: c. 379].

Первый вопрос в данном случае - попытка задуматься о будущем, второй же является риторическим.

§3.6. НПР как репрезентация осмысления

Представленное осмысление может относиться как к происходящим вокруг событиям, так и к словам. Осмысление происходящего имеет вид X realizes what has happened and what it means:

The bull tossed him and he was clear. He lay still. It was all right. The bull was gone. He got up coughing and feeling broken and gone. The dirty bastards! [Hemingway 2004: c. 29].

Следующий пример представляет собой один из случаев упомянутых выше ошибок по Дж. Серлю: персонаж ранее вынес неверное суждение и теперь осознает свою ошибку (X realizes he has been wrong):

“An American?” Marty asked. Andres had said an Ingles. So that is what it was. So he had been mistaken. Why had those fools spoken to him anyway? [Hemingway 1994: c. 453].

§3.7. НПР как репрезентация эмоционального ментального состояния

Эмоциональные состояния, репрезентированные НПР, разнообразны; эмоции персонажа могут быть направлены на самого себя или же на окружающих:

—> Угроза (X threatens Y):

Andre Marty looked at him with no expression on his face except anger and dislike. There was nothing in his mind now but that Karkov had done something against him. All right, Karkov, power and all, could watch out. [Hemingway 1994: c. 455].

—> Удовольствие (X feels good):

Outside, the snow was turning to rain. Inside, the electric stove seemed to give no heat and rising from his writing-table, he sat down upon the stove. How good it felt! Here, at last, was life. [Hemingway 2004: c. 121].

—> Сожаление (X wonders why he hadn’t done sth):

There was a way that they could do it all right. Hans had shown him. They made many mistakes the first time. The whole conception was unsound. They had not used any of the same troops in the Arganda offensive against the Madrid-Valencia road that they used at Guadalajara. Why had they not made those same drives simultaneously? Why? Why? [Hemingway 1994: c. 356-357].

—> Удивление:

Manuel waved back the men with the capes. Stepping back cautiously, they saw his face was white and sweating. Didn’t they know enough to keep back? Did they want to catch the bull’s eye with the capes after he was fixed and ready? [Hemingway 2004: c. 25].

§3.8. НПР как репрезентация интенции

Намерение (интенция) как внутренняя установка персонажа принимает два вида: положительный и отрицательный. Иными словами, герой либо выражает намерение что-либо сделать, либо, наоборот, настраивается на отсутсвие действия. Намерение может диктоваться волевым усилием персонажа (b) или нет (a).

Пример (а) иллюстрирует намерение с оттенком предвидения будущего. Герой знает, что действия, которые он намеревается совершить, суть его рутина, и всё произойдет так, как он представляет себе (X would do sth):

(a) Now, without thinking further, he would go home to his room. He would lie in the bed and finally, with daylight, he would go to sleep. After all, he said to himself, it is probably only insomnia. Many must have it. [Hemingway 2006: c. 59].

Пример (b) относится к волевым намерениям, т.е. персонаж сознательным усилием отказывается выполнять действие, а за ним следует цепочка положительных намерений (X would not do sth):

(b) That was the last he had seen of Golz with his strange white face that never tanned, his hawk eyes, the big nose and thin lips and the shaven head crossed with wrinkles and with scars. Tomorrow night they would be outside the Escorial in the dark along the road; (...) pulling the Division out to move them in the night for the attack on the pass. He would not think about that. That was not his business. That was Golz’s business. He had only one thing to do and that was what he should think about and he must think it out clearly and take everything as it came along, and not worry. To worry was as bad as to be afraid. It simply made things more difficult. [Hemingway 1994: c. 9].

§3.9. Некоторые выводы

Мы рассмотрели фрагменты НПР, репрезентирующие ряд ментальных и эмоциональных состояний персонажей. Таким образом, среди репрезентаций НПР в текстах Э. Хемингуэя можно выделить:

• одночастные (e.g. X realizes he has been wrong; X feels good), двухчастные (e.g. X sees that Y does sth) и трехчастные (X hears that Y says that Z is/does... + Pos/Neg) структуры - в зависимости от количества участников.

• одноступенчатые (e.g. X threatens Y), двухступенчатые (e.g. X sees that Y does sth) и трехступенчатые структуры (e.g. X hears that Y says that Z is/does. + Pos/Neg).

Схематически репрезентации выглядят следующим образом:

§4. НПР как результат процесса метарепрезентирования

В предыдущем параграфе были описаны репрезентации (вербализации) когнитивных состояний нарратора / персонажа в языке произведений Э. Хемингуэя, выраженных посредством НПР. Данный параграф посвящен анализу более сложного когнитивного процесса - метарепрезентирования.

Прежде чем рассмотреть метарепрезентирование на материале НПР в произведениях Э. Хемингуэя, представляется важным показать, насколько само это понятие важно для исследования когнитивных процессов, соотносимых в художественном произведении с когнитивной деятельностью.

Одной из основополагающих работ общелингвистического характера, связанных с процессом метарепрезентирования, является статья Р. О. Якобсона «Лингвистика и поэтика» [Якобсон 1975]. В ней рассматривается собственно язык, на котором люди говорят о внешнем мире, своих мнениях и ощущениях, и «метаязык», который используется как для описания языка, так и для выражения суждений о языке. Известно, что он, наряду с другими, выделил в языке метаязыковую функцию. Р. О. Якобсон подчеркивал, что метаязык - это не только инструмент исследования, но и то, чем люди пользуются повседневно, даже не замечая этого. Кроме того, метаязык используется в процессе изучения языков, а также в процессе овладения ребенка языком. Иными словами, метарепрезентации используются тогда, когда некие языковые структуры позволяют выразить то, что люди высказывают или пишут в отношении языка.

В большой степени метарепрезентирование характерно для языка науки. У лингвистики, как и любой другой науки, существует свой метаязык. Особенность данного метаязыка состоит в том, что лингвисты используют язык для высказываний о языке. (В математике, например, используются, как минимум, два метаязыка - метаязык формул и естественный язык - метаязык математики). Н.К. Рябцева, описывая язык лингвистики, помимо собственно метаязыка (лингвистической терминологии) включает в метаязык лингвистики и другие языковые средства представления знаний о языке [Рябцева 2005: 439].

До настоящего момента в данном диссертационном исследовании нами использовался термин «репрезентация». Мы описывали когнитивные характеристики персонажей, не вводя термин «метарепрезентация». В предыдущем параграфе речь шла о том, как в языке художественных произведений Э. Хемингуэя в форме НПР выражены мыслительные, психические, эмоциональные состояния. Таким образом, анализу подвергались языковые репрезентации определенных ментальных состояний. В когнитивной лингвистике ментальные структуры, соотнесенные в тексте (дискурсе) с вербализованными формами, получили название «ментальные репрезентации».

В отечественной когнитивной лингвистике проблему языковых и ментальных репрезентаций поставила Е.С. Кубрякова. Она писала, что одним из важных аспектов когнитивной лингвистики (когнитивно - дискурсивного направления в отечественной лингвистике) является то, что «это направление представляется нам перспективным из-за того, что оно способствует более глубокому понимаю концептуального анализа как направленного на выявление концептов в их двоякой функции - и как оперативных единиц сознания, и как значений языковых знаков, т.е. как неких идеальных единиц, объективированных в языковых формах и категориях (концептов, «схваченных» языковыми знаками) [Кубрякова 2004: 462].

Приведенное утверждение постулирует связь ментальных репрезентаций с языковыми, причем ментальные репрезентации также являются объективированными идеальными сущностями, в том случае, если они получили «языковую привязку».

Более полное разъяснение о соотношении типов ментальных репрезентаций дано в работе «К проблеме ментальных репрезентаций», где говорится: «В современной литературе к тому же не всегда проводится разграничение между ментальными репрезентациями (в сознании) и «объективированными» (ментальными) репрезентациями в языке. Это смешение понятий может [...] привести к смешению двух разных проблем - одной, касающейся вопроса о том, как мы видим мир и как этот мир отражен в существующих мнениях, знаниях и верованиях людей (т.е. в концептуальной системе как осознаваемой части нашего сознания) и как - в отличие от этого - часть названной концептуальной системы объективирована языком и представлена таким образом в форме языковых репрезентаций» [Кубрякова, Демьянков 2007].

С этой точки зрения художественный текст представляет собой, с одной стороны, репрезентацию событий, референты которых имеют или имели место в реальном (или вымышленном) мире и были концептуализированы, а с другой стороны - репрезентацию речи нарратора / персонажа об этих событиях. Каждая из этих типов репрезентаций соотнесена с ментальными репрезентациями событий и ментальными репрезентациями сказанного/помысленного о них нарратором / персонажем. Следующий пример иллюстрирует обозначенную связь репрезентаций:

Manuel looked up at the stuffed bull. He had seen it often before. He felt a certain family interest in it. It had killed his brother, the promising one, about nine years ago.

Manuel remembered the day. There was a brass plate on the oak shield the bull’s head was mounted on. Manuel could not read it, but he imagined it was in memory of his brother. Well, he had been a good kid. [Hemingway 2004: c. 2].

В данном примере представлено описание последовательности событий, о которых у героя - Мануэля - есть ментальные репрезентации. Он вспоминает своего убитого быком брата, увидев голову чучела. Введение НПР в повествование прерывает ход описания событий и меняет характер языковой и ментальной репрезентации. Здесь НПР представляет дальнейший ход мыслей Мануэля, но, в отличие от описания событий, НПР представляет собой описание мысли о брате и его (брата) эмоциональную оценку. И хотя глагол think не представлен в тексте (что свойственно имплицитному введению НПР), мы относим подобного рода случаи к метарепрезентациям, т.е. к репрезентациям второго порядка [Клепикова 2009].

Следующий пример более наглядно представляет метарепрезентации в форме НПР:

“You’re going good,” Zurito said. Manuel shook his head. He had nothing to do now until the next third. The gypsy was very good with the banderillos. The bull would come to him in the next third in good shape. He was a good bull. It had all been easy up to now. [Hemingway 2004: c. 19-20]

На реплику Сурито, оформленную как ПР, Мануэль отвечает кивком, выражая согласие. Это уже само по себе представляет языковую метарепрезентацию невербального знака (to shake one’s head = to agree). С другой стороны, слова персонажа, имплицитно введенные подразумеваемым глаголом agree, являют собой метарепрезентацию как лингвистическую, так и ментальную.

В дальнейшем описании НПР как метарепрезентаций мы опираемся на исследование Т.А. Клепиковой [Клепикова 2009], беря за основу следующие положения:

1. «Как языковая единица лингвистическая метарепрезентация представляет собой полипропозициональное образование, компоненты которого объединяет метарепрезентационная связь. Метарепрезентационная связь может быть реализована как на уровне предложения в виде комплетивной подчинительной связи, так и на уровне надсентенциональном - в виде дискурсивного метарепрезентирования» [выделено нами - О.Б.] [Клепикова 2009: с. 6].

2. «Поскольку любые репрезентации сами по себе являются объектами в этом мире [Davidson 1968], соответственно, они являются потенциальными объектами репрезентаций «второго (высшего) порядка», или метарепрезентацией [Sperber 2000: с. 3]. Таким образом, различие между когнитивными состояниями как процессами конструирования и обработки ментальной репрезентации определяется разницей интенсионального содержания, что позволяет выделить когнитивные состояния низшего порядка и когнитивные состояния высшего порядка (метакогнитивные состояния)» [Клепикова 2009: с. 14]

3. «Если в качестве объекта процесса репрезентирования предстает интенсиональный объект, то есть какое-либо когнитивное (эмоциональное, ментальное, информационное) состояние, то процесс когнитивной обработки данного объекта называется метакогнитивным состоянием, а механизмом обработки является метакогниция. Разграничение когнитивных и метакогнитивных состояний влечет за собой и разграничение структур-носителей когнитивной информации (репрезентаций). Если операциональной единицей когнитивного состояния является ментальная репрезентация, то для метакогнитивного состояния вводится понятие метарепрезентации. Под метарепрезентацией понимается «репрезентация репрезентации», репрезентация уже сформированной в сознании репрезентации» [Клепикова 2009: с. 15]

4. «Собственно метакогнитивный процесс маркируется лексемой со значением когниции, перцепции, речи, эмоционального отношения, или именем- концептуальной оболочкой пропозиции, а содержание метакогнитивного состояния передается комплементом».

Основываясь на этих постулатах, предложим ряд положений, основанных на проведенном исследовании НПР в лингвокогнитивном аспекте.

(i) Для НПР характерно как сентенциальное метарепрезентирование (эксплицитный ввод НПР), так и дискурсивное метарепрезентирование (имплицитный ввод). Параметры эксплицитности ввода на уровне метарепрезентации отличаются от синтаксических параметров (см. параграф ...). В частности, даже при отсутствии глаголов семантики говорения/мысли/ письма/чтения, НПР как репрезентация ментального состояния может вводиться соответствующим глаголом (hear, see и т.д.).

(ii) Образцы НПР в произведениях Э. Хемингуэя передают следующие когнитивные состояния: зрительное восприятие, слуховое восприятие, социальное восприятие, процессы памяти, оценочные суждения, рассуждение, осмысление, эмоциональное состояние, интенции (см. выше параграф ...).

(iii) Когнитивные состояния формируют ментальные репрезентации (ментальные аналоги предложений, формирующих НПР), представленные в виде одной или группы когнитивных структур - пропозиций (в количестве 1+ n ).

(iv) Метакогнитивный процесс происходит во всех случаях введения НПР в текст. Метарепрезентации высшего порядка вводятся словами нарратора, а низшего порядка - сочетанием вербализаций нарратора и персонажа.

(v) Синтаксически независимые вербализации НПР на ментальном уровне демонстрируют зависимость от интенсионалов (смыслов) метарепрезентаций высшего порядка, по сути, подчиняясь им и становясь метарепрезентациями низшего порядка.

Иллюстрацией приведенных положений применительно к конкретным образцам НПР из корпуса примеров данной работы может служить предложенная Т.А. Клепиковой схема. Данная схема предполагает наличие двух ситуаций первичной онтологии (1 и 2), ментальной репрезентации, а также двух пропозиций: метарепрезентирующей и метарепрезентируемой [Клепикова 2009]:

Мы сочли возможным адаптировать данную схему под конкретный анализируемый материал НПР с учетом эксплицитного и имплицитного ввода.

При рассмотрении эксплицитно вводимого фрагмента НПР все элементы предоставляются самим текстом:

There was no fear on Marty’s face and no humiliation. He was only angry, and he was only temporarily at bay. He knew these dogs could never hold him.

[Hemingway 1994: c. 454].

Схема метарепрезентации для экксплицитного ввода НПР показана на фрагменте, репрезентирующем социальное восприятие персонажа (см. схему 2):

В случае, если же репрезентированное посредством НПР ментальное состояние вводится имплицитно, недостающие элементы (в данной ситуации - вводящий глагол) достраиваются читателем на основании контекстуальных сигналов (см. параграф ...). Таким образом, имплицитно введенная НПР содержит, тем не менее, тот или иной восстановленный предикат. Восстанавливается он читателем с помощью семантического вывода (инференции), т.е. «когнитивной операции, когда за сжатым в компактную структуру телом знака стоит большой объем знаний, представленный целым набором концептуальных структур, в том числе прагматических и эмоциональных концептов» [Позднякова 2007: с. 70].

Рассмотрим уже обсуждавшийся выше пример НПР:

“Salud,” Robert Jordan said.

“Salud,” they answered in the dark. He could not see their faces.

“This is the Ingles who comes with us,” Pablo said. “The dynamiter.” No one said anything to that. Perhaps they nodded in the dark. [Hemingway 1994: c. 423].

НПР вводит догадку Роберта Джордана, и никакого эксплицитного ввода в тексте нет. Однако, общий контекст в сочетании с маркером модальности в НПР позволяют при чтении реконструировать (восстановить) имплицитный предикат: персонаж надеется на готовность партизан сотрудничать и, соответственно, надеется на реакцию с их стороны. В результате их молчание он интерпретирует как значимый жест, который он не разглядел в темноте.

Схема метарепрезентации для данного образца с имплицитным вводом выглядит следующим образом:

Таким образом, несмотря на синтаксически независимую структуру НПР (которая отличает ее от КР с подчинительной связью), на уровне ментальных репрезентаций наблюдается зависимость метарепрезентируемой пропоцизии от

метарепрезентирующей. Первая выражается комбинацией языковых средств нарратора и персонажа (согласно дистинктивным признакам НПР). Вторая может быть представлена в тексте как эксплицитно, так и импицитно. В этом случае опущенный предикат восстанавливается читателем на основе контекстуальных сигналов, что позволяет интерпретировать переданный фрагментом НПР фрагмент.

ВЫВОДЫ К ГЛАВЕ II

ГЛАВА II была посвящена лингвокогнитивной репрезентации НПР в произведениях Э. Хемингуэя. Выявлено, что в творчестве американского писателя представлены три типа НПР: устная, мысленная и письменная. Анализ репрезентации письменной НПР в русскоязычном исследовании проводится впервые.

Лингвистическая репрезентация НПР предполагает выделение и последующий анализ морфосинтаксических и лексических признаков НПР. На основе выделения признаков было проведено уточнение формального определения НПР и сделана попытка разграничить часто смешиваемые понятия НПР и внутренний монолог. Последняя связана с тем, что во многих посвященных НПР работах за примеры НПР выдается внутренний монолог; этот литературный прием широко используется и Э. Хемингуэем. В нашей работе мы стремились сохранить более строгие критерии к отбору примеров НПР.

В критериях НПР, использованных в настоящей работе, мы руководствовались списком М. Флудерник из двух главных и пяти второстепенных признаков. Таким образом, в ряд примеров НПР включались текстовые фрагменты, содержащие голос персонажа и прономинальную транспозицию при наличии местоимений, имеющих категорию лица. Далее полученные примеры анализировались на предмет выявления особенностей темпоральной транспозиции, сдвига пространственно-временных дейктических показателей, характера ввода и лексико-стилистического наполнения.

В ходе анализа были выявлены как признаки, типичные для лингвистической репрезентации НПР в целом, так и характерные для творчества Э. Хемингуэя.

К последним относятся:

• Единичные случаи игнорирования обязательной транспозиции притяжательных местоимений для обозначения авторской позиции (см. пример параграфа 2.2.1.).

• Использование иностранной лексики как средства характеризации персонажа-иностранца. Причиной выбора иностранного слова вместо английского является либо необходимость обозначить реалию, не представленную в англоязычном мире и потому не имеющую именования в английском языке (например, в эту категорию входят термины корриды), либо простое стремление создать таким образом атмосферу страны, в которую перенесен герой-американец.

Кроме того, впервые выделяются формальные признаки для письменной НПР, в частности, особенности ее эксплицитного и имплицитного ввода.

В последней части ГЛАВЫ II обсуждается вопрос о когнитивных основаниях для классификации НПР. Проведенный анализ существующих классификаций показал, что они базируются неизбежно на недостаточно четких критериях, что приводит к попаданию в одну групп как НПР, так и смежных явлений. Это привело нас к выводу о необходимости выработать иные, более строгие критерии, адекватнее отражающие природу НПР, которые могут лечь в основу классификации последней.

Выдвигается предположение, что представленная в произведениях Э. Хемингуэя устная, мысленная и письменная НПР является отражением ментальных состояний персонажа. На основе анализа корпуса примеров выводятся следующие репрезентации:

• НПР как репрезентация чувственного восприятия (зрительного и слухового).

• НПР как репрезентация социального восприятия (причем термин «социальное» трактуется нами широко: мы включаем сюда восприятие персонажем не только поведения людей, но и поведения животных, которые герои Э. Хемингуэя осмысливают в человеческом понимании).

• НПР как репрезентация процессов памяти.

• НПР как репрезентация процесса формирования оценочных суждений.

• НПР как репрезентация процесса осмысления.

• НПР как репрезентация процесса рассуждения.

• НПР как репрезентация эмоциональных состояний (радости, угрозы, удивления).

• НПР как репрезентация интенции.

Полученные типы репрезентации НПР образуют и структурную классификацию во-первых, по количеству задействованных участников, во- вторых, по количеству ступеней представленных процессов.

Данные вербализованные формы соотносятся с ментальными структурами, которые мы в соответствии с традициями когнитивной лингвистики называем «ментальными репрезентациями». Поскольку НПР, как показывает анализ, представляет собой вторичное описание (например, описание мысли о мысли), ее можно считать метарепрезентацией, т.е., по терминологии Т.А. Клепиковой, репрезентацией второго порядка.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Нами завершено исследование, посвященное лингвокогнитивной репрезентации НПР в произведениях Эрнеста Хемингуэя. В ходе исследования был проведен анализ художественных произведений и работ из журналистской практики американского писателя. Исследуемое явление - несобственно-прямая речь - представлено в проанализированных текстах достаточно широко и разнообразно, что позволило нам выполнить поставленные задачи.

Цель настоящей работы заключалась в выявлении особенностей лингвокогнитивной репрезентации НПР.

В ГЛАВЕ I рассматривается НПР как объект лингвистического изучения. НПР включается в систему других способов передачи речи. Приводится история возникновения НПР в английском языке. Современные исследователи в большинстве своем связывают первые появления НПР в англоязычной литературе с «Кентерберийскими рассказами» Дж. Чосера. Несмотря на столь раннее появление, НПР обращает на себя внимание лингвистов лишь в самом конце XIX в. Представленный в первой главе обзор литературы охватывает историю изучения НПР в европейской филологической традиции с 1894 г. до наших дней.

В то время как большинство отечественных обзоров литературы по НПР выделяют два направления исследований (стилистическое и грамматическое, иногда добавляя третье, «компромиссное» - лингвостилистическое), в нашем обзоре впервые представлены наиболее влиятельные за последнее тридцатилетие подходы среди западных ученых: генеративистская перспектива Э. Бэнфилд и когнитивно-прагматическая перспектива нарратолога М. Флудерник. Кроме того, приводится обзор новейших исследований НПР с позиций когнитивной лингвистики Дж. Брэя и Л. Ванделанотте.

Обзор работ позволил выбрать направление нашего исследования: когнитивные исследования НПР все еще фрагментарны, но представляется, что именно этот подход позволяет уточнить природу НПР. Именно поэтому ведущим является лингвокогнтивный аспект изучения НПР.

Анализу лингвокогнитивной репрезентации НПР в произведениях Э. Хемингуэя посвящена ГЛАВА II.

Четко заданные критерии выделения НПР позволили отграничить ее от смежных понятий, в частности внутреннего монолога, с которым НПР нередко отождествляется. По нашему мнению, однако, смешение их недопустимо, так как НПР и внутренний монолог представляют собой явления разного порядка. В то время как НПР есть один из способов передачи чужой речи, внутренний монолог является литературным приемом, который может реализовываться в тексте посредством разных способов передачи речи.

Второй раздел ГЛАВЫ II содержит анализ синтаксических и лексических особенностей НПР в нашем корпусе примеров.

Формальные признаки НПР (прономинальная, темпоральная, дейктическая транспозиции, особенности ввода, дискурсивные маркеры речи персонажей) описаны не только для устной и мысленной, но и впервые для письменной НПР. Отличительным признаком письменной НПР является характер вводящей ремарки, что отражается на семантике вводящих глаголов (не только read, но и say).

Третий раздел второй главы посвящен проблемам создания классификации НПР, представленных в произведениях Э. Хемингуэя. Проанализировав существующие классификации, мы пришли к выводу об их несостоятельности в силу размытости критериев и, как следствие, игнорирование сути НПР как

способа передачи речи персонажа лингвистическими средствами нарратора. К таким искажающим критериям мы относим включение в ряды НПР примеров, где отсутствует прономинальная транспозиция личных местоимений, и герой говорит от первого лица, что приводит к исчезновению плана нарратора из конкретного текстового фрагмента.

На основе уточненных критериев предлагается классификация НПР как репрезентации ментальных состояний персонажа, выделяется структурная схема репрезентации.

Четвертый раздел ГЛАВЫ II представляет НПР как результат процесса метарепрезентирования. Вербализованные репрезентации ментальных состояний персонажа, описанные в третьем параграфе, соотносятся с ментальными репрезентациями. Проведенный в параграфе анализ показывает, что при введение в текст НПР имеет место метакогнитивный процесс: слова нарратора вводят метарепрезентации высшего порядка, в то время как метарепрезентации низшего порядка выражаются сочетанием вербализаций нарратора и персонажа. При этом синтаксически независимые структуры НПР на уровне ментальном демонстрируют зависимость от слов нарратора (эксплицитных либо имплицитных).

Проанализированный материал и полученные выводы открывают широкие возможности для дальнейших исследований.

Уникальность Э. Хемингуэя как автора для анализа заключается в том, что в его творчестве представлены как художественная литература, так и журналистика. Огромный интерес представляют отличия в репрезентации НПР в художественном тексте от ее репрезентации в газетных репортажах, которые могут быть рассмотрены в работах сопоставительного характера по стилистике языка и журналистике.

Дальнейшего изучения на расширенном корпусе примеров, безусловно, требует и письменная НПР.

Заслуживают интереса и перспективы перевод произведений Э. Хемингуэя на русский язык. Индивидуальные особенности НПР в тексте американского писателя, особенно лексические характеристики маркеров речи персонажей, представляют сложности для перевода на другие языки. Изучение переводческих решений при столкновении с НПР даст плодотворный материал для анализа.

Список сокращений и условных обозначений

КР - косвенная речь НПР - несобственно-прямая речь ППР - прямая письменная речь ПР - прямая речь

СППР - свободная прямая письменная речь СПР - свободная прямая речь

Библиография

1. Андриевская А.А. Понятие НПР и его терминологическое оформление. Вестник КРУ, серия филологии и журналистики, 1959, No 2.

2. Андриевская А.А. Несобственно-прямая речь в художественной прозе Луи Арагона. Киев, 1967. - 170c.

3. Андриевская А.А. Несобственно-прямая речь в современной французской художественной прозе Луи Арагона: автореф. дис... д.ф.н.. Киев: Изд-во ГО, 1969. - 21c.

4. Арзуманиян Д. И. Обучение студентов - журналистов использованию несобственно-прямой речи в художественно-публицистических жанрах )на примере очерка). Дисс... к.ф.н. М., 2008.

5. Архипова М.В. Теоретические изыскания феномена «чужой речи»в лингвистических исследованиях. Вестник Челябинского государственного университета. 2009. №30 (168). Филология. Искусствоведение. Вып. 35. С. 29-32.

6. Ахманова О.С. Словарь лингвистических терминов. - [Электронный ресурс] - URL: http://www.nlr.ru/res/inv/guideseria/yazyk/record_full.php? record_ID=16699&rid=5992

7. Бабаликашвили Н.Б. Формы НПР и её эволюция (на материале английской прозы 18-20 вв.). Автореф. дис. ...канд. филол. наук. Тбилиси: 1986. - 23c.

8. Бахтин М.М. (Волошинов В.Н.) Марксизм и философия языка: Основные проблемы социологического метода в науке о языке. Л.: Прибой, 1929. 284c.

9. Бахтин М.М. Собрание сочинений. Т. 2. М.: Языки славянской культуры, 2000.

10. Беличенко Е.Е. Несобственно-прямая речь в языке художественной прозы (на материале анималистической прозы). Дисс к.ф.н. Санкт-Петербург: 2006. - 194 с.

11. Борисова Е.С. Повтор как один из показателей, выделяющих несобственнопрямую речь из нарратива в итальянском тексте. // Материалы ежегодной научной конференции «Актуальные проблемы германистики, романистики и русистики». Екатеринбург: Изд-во Екатеринбургского ИИЯ, С.178-184, 2009, март.

12. Борисова Е.С. Имплицитные предикаты, указывающие на субъект несобственно-прямой речи // Вестник РУДН. М.: Изд-во РУДН, 2012.

13. Борисова Е.С. Несобственно-прямая речь в итальянском нарративе XIX-XXI вв. Дисс.... к.ф.н. Москва: 2014.

14. Бровина А.В. Сопоставительный анализ языковых средств выражения несобственно-прямой речи в немецком и русском языках. Дис.... к.ф.н.. Екатеринбург: 2009. - 214c.

15. Будагов Р.А. Введение в науку о языке. - М., 1958.

16. Виноградов В.В. Стиль «Пиковой дамы» // Пушкин. Временник пушкинской комиссии АН СССР. Вып. 2. Л.: 1936. С.74-147.

17. Виноградов В.В. О языке Л.Толстого //Литературное наследство, No35- 36. М.: Наука, 1939. С.117-220.

18. Виноградов В.В. Стиль Пушкина. М.: ГИХЛ, 1941. 620с.

19. Виноградов В.В. Стилистика. Теория поэтической речи. Поэтика. М.: Изд-во АН СССР, 1963. - 255 с.

20. Гальперин И.Р. Очерки по стилистике английского языка. М.: Изд-во литерат. на иностр. яз., 1958. - 459 с.

21. Гальперин И.Р. Текст как объект лингвистического исследования. М.: Наука, 1981. - 139 с.

22. Грамматика русского языка. Т. II. Синтаксис ч. II. - М., 1954.

23. Долинин К.А. О внутренних признаках несобственно-прямой речи // Иностр. яз. в шк., 1980, №1 - С.22-26.

24. Есперсен О. Философия грамматики. М.: Изд-во иностр. лит-ра, 1958. - 404 с.

25. Жилина И.С. Структурные особенности оформления несобственно-прямой речи в немецких и английских художественных текстах 20 века // Вестник Адыгейского гос. универ. Серия 2: Филология и искусствоведение. 2010. No 4. С.94-96.

26. Жилина И.С. Структурно-семантические особенности несобственно-прямой речи и проблемы ее перевода (на материале художественных текстов английского, немецкого и русского языков). Дис. ... к.ф.н. Москва: 2014. 183с.

27. Иванова Л.Т. Несобственно-прямая речь в испанском языке. Дис... к.ф.н.. М.: 1984, 201с.

28. Инфантова Г.Г. К вопросу о несобственно-прямой речи. // Уч. зап. Таганрогского пед. ин-та. Вып. 6. Таганрог: 1958. С.79-113.

29. Инфантова Г.Г. Грамматические признаки несобственно-прямой речи в современном русском языке. Автореф. дисс... к.ф.н. Л., 1962. - 23 с.

30. Инфантова Г.Г. Синтаксические конструкции с НПР в современном русском языке / Г.Г. Инфантова // Труды Таганрогского пед. ин.-та. Ростов н/Д., 1962. - Т. 8. - С. 64-79.

31. Клепикова Т.А. Предикаты с пропозициональным комплементом в современном английском языке: предетерминация структуры и семантики придаточной части // Автореферат дисс. д- ра филол. наук. - Спб.: Российский государственный педагогический университет имени А.И. Герцена, 2009. 37 с.

32. Ковтунова И.И. Несобственно-прямая речь в современном русском литературном языке // Русский язык в школе. 1953. No2. С.18-27.

33. Ковтунова И.И. Несобственно-прямая речь в языке русской литературы конца XVIII-I пол. XIX в.: Дисс.. к.ф.н. - М., 1955.

34. Ковтунова И.И. Несобственно-прямая речь в языке русской литературы к. 18 - п.п. 19 вв: автореф. дис. ... к.ф.н. М.: 1956. 17с.

35. Ковтунова И.И. Поэтический синтаксис. - М.: Наука, 1986. - 206с.

36. Ковтунова И.И. Проблема несобственно-прямой речи в трудах В.В. Виноградова. // Вопросы языкознания No1. М.: 2002. С.65-71.

37. Кодухов, В.И. Введение в языкознание / В.И. Кодухов. — М.: Просвещение, 1979. — 351 с.

38. Кодухов В.И. Способы передачи чужой речи в русском языке. // Ученые записки ЛГПИ им. Герцена. Т. 104. Л.: 1955. С.107-172.

39. Кожевникова Н.А. Об особенностях стиля Чехова (несобственно- прямая речь) // Вестник московского университета. Серия 8. Филология, журналистика. No2. М.:1963. С.44-51.

40. Кожевникова H.A. Несобственно-прямой диалог в художественной прозе // Синтаксис и стилистика. М.: Наука, 1976. С.283-300.

41. Кожевникова Н.А. О некоторых тенденциях развития языка современной русской прозы // Язык и стиль писателя в литературно- критическом анализе художественного произведения. Кишинёв: 1977. С.36-49.

42. Кожевникова Н.А. «Мертвые души»: из истории субъективного авторского повествования: фрагмент книги: Типы повествования в русской литературе XIX-XX вв. М.: 1994.

43. Козловский П. О сочетании предложений прямой и косвенной речи в русском языке. // Филологические записки. Выпуск 4, 5. Воронеж: 1890. С.1-12.

44. Кубрякова Е.С., Демьянков В.З. К проблеме ментальных репрезентаций // Вопросы когнитивной лингвистики. 2007. № 4. С. 8-16.

45. Кулешова А.В. Лингвопрагматическая категория дистанцирования :на материале французской прессы. Дисс.... к.ф.н. Москва 2008. - 196 с.

46. Кусько Е.Я. Несобственно-прямая речь в современной немецкой литературе: автореф. дис... д.ф.н.. Киев: 1981. - 39c.

47. Кусько Е.Я. Проблемы языка современной художественной литературы. Несобственно-прямая речь в литературе ГДР. - Львов: ВШ, 1980. - 207с.

48. Литвиненко А.О. Стратегии передачи «чужой речи» в рассказах по картинкам (на материале русского языка) // Компьютерная лингвистика и интеллектуальные технологии. По материалам ежегодной Международной конференции «Диалог» (2011). Вып. 10 (17), Издательство РГГУ, Москва, 2011. С.425-433.

49. Литвиненко А.О. Пограничная паузация в цитационных конструкциях: корпусное исследование русского языка. [Электронный ресурс] URL: http:// согрога.рЫ1.врЬи.щ^огкв2013/Литвиненко.р0Г

50. Максимова Н.А. Чужая речь как коммуникативная стратегия. Автореф. дисс. д.ф.н. Санкт-Петербург, 2006. - 41 с.

51. Москальская О.И. Проблемы системного описания синтаксиса. М.: Высш. шк., 1981. - 174 с.

52. Нестеров М.Н. Несобственно-прямая речь как лингвистическая категория. // Развитие непрерывного педагогического образования в новых социальных условиях на Кубани: Сборник тезисов. Вып. 7. Армавир: Изд. центр АГПИ, 2001. 316с.

53. Омелькина О.В. Несобственно-прямая речь как лингвопрагматическая категория: автореф. дисс к.ф.н.. Самара: 2007. 26 с.

54. Падучева Е.В. Семантика нарратива. // Семантические исследования. М.: Языки русской культуры, 1996. - 463 с.

55. Палий А. А. Несобственно-прямая речь в романах Джейн Остин как одно из проявлений ее стилистического новаторства. // Омский научный вестник. 2011. №5 (101). С. 136-138.

56. Петросян Г.О. Функции и формы несобственно-прямой речи в жанре исторического романа: на материале произведений А.Н. Толстого "Петр I" и Ю.Н. Тынянова "Пушкин": Дис. ... к.ф.н.. Ставрополь: 2008.

57. Позднякова Е.М. К вопросу о методологии репрезентационализма // Вопросы когнитивной лингвистики, №4 (013), 2007. - С. 67-70.

58. Попова Л.Г. Воспроизведение внутренней речи в немецких и русских художественных текстах с позиции прагмалингвистики. Мичуринск: МГАУ, 2001. 145с.

59. Поспелов Н.С. Несобственно-прямая речь и формы ее выражения в художественной прозе Гончарова 30-40-х годов // Материалы и исследования по истории русского литературного языка. М., 1957. Т.4. 221с.

60. Родин К. А. Несобственно-прямое действие кинематографа // Вестник томского гос. универ. 2011. No4 (16). С.116-123.

61. Розенталь Д.Э., Теленкова М.А. Словарь лингвистических терминов. - М., 1985.

62. Рябцева Н.К. Язык и естественный интеллект / РАН. Ин-т языкознания. М.: Academia, 2005.

63. Соколова Л.А. Несобственно-авторская речь как стилистическая категория. Томск: Изд-во Томского ун-та, 1968. - 280 с.

64. Солганик Г.Я. Синтаксическая стилистика (Сложное синтаксическое целое). - М.: Высшая школа, 1973. - 214 с. (2-е издание, М., 1991).

65. Солганик Г.Я. Стилистика текста: Уч. пособие. — М.: Флинта, Наука. 2007. - 256 с.

66. Терентьева, Е. Д. Чужая речь как элемент структуры текста испанской газеты: дис... канд. филол. наук. Москва, 2004. — 198 с.

67. Тихонова Ю.В. Конвергенции различных форм чужой и авторской речи в английской художественной прозе. Автореф. дисс.... к.ф.н. Москва: 2012. - 26 с.

68. Торчинская Н.М. Терминосистема чужой речи: диалог, монолог, полилог. Балтийский гуманитарный журнал. - 2013. - № 4(5). - С. 38-40.

69. Чумаков Г.М. Синтаксис конструкций с чужой речью. - Киев: Вища школа, 1975. - 220 с.

70. Чумаков Г.М. Чужая речь как лингвистическая категория и проблемы грамматики, лексикологии, стилистики. Автореф. ... д.ф.н. Днепропетровск, 1977. - 48 с.

71. Чэнь Цзин. Прагматико-стилистические функции несобственно-прямой речи в современной публицистике. Дис. к.ф.н. Москва: 2006. - 140 с.

72. Шарапова Ю. В. Несобственно - прямая речь в функционально - коммуникативном и структурно-семантическом аспектах: на материале английского языка: дис. ... к.ф.н.. СПб: 2001. - 197с.

73. Шведова Н.Ю. Об общенародном и индивидуальном в языке писателя // Вопросы языкознания. - 1952.- №2. - С. 104-125.

74. Шведова Н.Ю. Очерки по синтаксису русской разговорной речи. - М.: Азбуковник, 2003 [1952]. - 377с.

75. Шмид В. Нарратология. - М.: Языки славянских культур, 2008. - 303с.

76. Якобсон Р.О. Лингвистика и поэтика // Структурализм: «за» и «против», М., 1975. С. 193-230.

77. Adamson S. From Empathetic Deixis to Empathetic Narrative: Stylisation and (De-)Subjectivisation as Processes of Language Change // Transactions of the Philological Society 92.1, 1994. - P. 55-88.

78. Adamson S. The Rise and Fall of Empathetic Narrative: A Historical Perspective on Perspective // New Perspectives on Narrative Perspective. - Albany: State University of New York Press, 2001. - P. 83-99.

79. Aikhenvald A. Y. Semi-direct speech: Manumbu and beyond // Language Sciences, 30-4 July 2008. - ELSEVIER. - P. 383-342.

80. Bally Ch. Le stile in direct libre en fran5ais modern // Germanisch-Romanische Monatsschrift. - Heidelberg: Universitatsverlag Carl Winter, 1912. - №4. - P. 549-556, 597-606.

81. Banfield A. Unspeakable Sentences: Narration and Representation in the Language of Fiction. - Boston: Routledge, 1982 - 354 p.

82. Banfield A. Narrative style and the grammar of direct and indirect speech // Foundations of Language, 1973. - №10. - P. 1-39.

83. Bary C., Maier E. Unembedded Indirect Discourse // Sinn und Bedeutung, 2014. - P. 77-94.

84. Berg R. van den. Direct and Indirect Speech: a Preliminary Questionnaire // SIL Forum for Language Fieldwork 2008-003, September 2008. [Электронный ресурс] URL: http://www-01.sil.org/silepubs/Pubs/50502/SILForum2008-003.pdf

85. Bray J. The Epistolary Novel: Representation of Consciousness. - New York: Routledge, 2003. - 153 p.

86. Bray J. The “Dual Voice” of Free Indirect Discourse: A Reading Experiment // Language and Literature, 2007. - №16 (1). - P. 37-52.

87. Bugaeva A. Direct and Indirect Speech in Ainu. Materials of the International Symposium on the Grammar and Pragmatics of Complex Sentences (Subordination and Coordination) // Languages Spoken in Europe and North and Central Asia, Tomsk State Pedagogical University, Tomsk Region, Russia, on June 27-30, 2006. - [Электронный ресурс] URL: http://www.ling.helsinki.fi/uhlcs/LENCA/LENCA-3/ information/abstract-files-htm.html

88. Cohn D. Narrated monologue: definition of a fictional style // Comparative Literature 18, 1966, No2. - P.97-112.

89. Cohn, D. Transparent Minds: Narrative Modes for Presenting Consciousness in Fiction. - Princeton: Princeton University Press, 1978. - 344 c.

90. Cohn D. Early Discussions of Free Indirect Style // Poetics Today, 2005. - Vol. 26. - No. 3. - Р 501-517.

91. Doron E. ‘Point of View as a Factor of Content’, Proceedings of SALT1, 1991. - P 51-64.

92. Eckardt R. Particles as speaker indexicals in Free Indirect Discourse // Sprache und Datenverarbeitung, 2012. - №36(1). - P. 1-21.

93. Ehrlich S. Point of View: A Linguistic Analysis of Literary Style. - London: Routledge, 1990. -

94. Emmott C. Narrative Comprehension: A Discourse Perspective. - Oxford: Clarendon, 1997. - 336 p.

95. Evans N. Some problems in the typology of quotation: a canonical approach // Canonical Morphology and Syntax. Oxford University Press, 2013. - P. 66-99.

96. Fenton Ch. The Apprenticeship of Ernest Hemingway. - New York: Farrar, Straus & Young, 1954. - 302 p.

97. Fludernik, M. The Fictions of Language and the Languages of Fiction: The Linguistic Representation of Speech and Consciousness. - London: Routledge, 2005 [1993]. - 531 p.

98. Fludernik, M. The Linguistic Illusion of Alterity: The Free Indirect as Paradigm of Discourse Representation // Diacritics, 1995. - Vol. 25.- No. 4. - Р 89-115.

99. Geurts, B., Maier, E. Quotation in Context // Belgian Journal of Linguistics, 2005. - 17(1). P. 109-128.

100. Hagenaar E. Stream of Consciousness and Free Indirect Discourse in Modern Chinese Literature. - Leiden: Leiden University, Centre of Non-Western Studies, 1992. - 213 pp.

101. Halliday M.A.K. Introduction to functional grammar. - London, 2004. - 689 p.

102. Harris 2010 J. A. The Pragmatics of Free Indirect Discourse: a questionnaire study // Poster presented at PEPA 2, held at the University of British Columbia, 2010. [Электронный ресурс] URL: http://www.linguistics.ucla.edu/people/harris/ stuff/handouts/conferences/PEPA2010_harris_poster_handout.pdf

103. Herman, D. Story Logic: Problems and Possibilities of Narrative. Lincoln: U of Nebraska P., 2004. - 478 p.

104. Herman V. Dramatic Discourse: Dialogue as Interaction in Plays. London & New York: Routledge, 1998. - 344 p.

105. Hernadi P. “Dual Perspective: Free Indirect Discourse and Related Techniques.” // Comparative Literature, 1972. - № 24. - P. 32-43.

106. Hewitt B.G., Crisp S.R. Speech reporting in the Caucasus. // Direct and indirect speech (Trends in linguistics: Studies and monographs; 31). - Mouton de Gruyter, 1986. - P. 121-144.

107. Horrack K. He jumped off the bridge CAUS she told him to: indirect speech as a means of expressing indirect causation in Wubuy. // Selected Papers from the 44th Conference of the Australian Linguistic Society, 2013. - P. 211-230.

108. Jahn M. Narration as Non-communication: On Ann Banfield’s Unspeakable Sentences. 1983. - [Электронный ресурс] - URL: http://www.uni-koeln.de/ ame02 / jahn83.htm.

109. Jahn M. Contextualizing Represented Speech and Thought // Journal of Pragmatics, 1992. - №17 - P. 347-367.

110. Jahn M. Towards a Cognitive Narratology // Poetics Today, 1997. - №18:4. - P. 441- 468.

111. Jahn M. Expandable Ladders and Widening Horizons: On the Methodological and Practical Impact of Monika Fludernik’s The Fictions of Language and the Languages of Fiction: the Linguistic Representation of Speech and Consciousnesss. - 1994. - [Электронный ресурс]. - URL: http://www.uni-koeln.de/~ame02/jahn94c.htm

112. Jakobson R. Shifters, categories, and the Russian verb. Selected Writings. Word and Language. - Mouton, The Hague, Paris, 1990. - P. 130-153.

113. Kuno S. Functional syntax: Anaphora, discourse, empathy. - Chicago: University of Chicago Press, 1987. - 320 p.

114. Kuroda S.-Y. Where Epistemology, Style and Grammar Meet: A Case Study from the Japanese // Festschrift for Morris Halle, New York: Holt, Rinehart & Winston, 1973.

115. Leech G., Short M. Style in Fiction: A Linguistic Introduction to English Fictional Prose. - London: Longman, 2007 [1981]. - 404 p.

116. Lips M. Le style indirect libre. - Paris: Payot, 1926. - 97 p.

117. Lorck E. Die «erlebte Rede». Eine sprachliche Untersuchung. - Heidelberg, Winter, 1921. - 76 S.

118. Lucy J.A. Reflexive Language (Reported Speech and Metapragmatics). - Cambridge: 1993, Cambridge University Press. - 424 p.

119. Lynn, Kenneth S. Hemingway. - New York: Simon and Schuster, 1987.

120. Maier E. Language Shifts in Free Indirect Discourse // Journal of Literary Semantics, 2014. - №43(2). - P. 143-167.

121. Maier E. Mixed Quotation: The Grammar of Apparently Transparent Opacity // Semantics and Pragmatic, 2014. - Vol. 7. - P. 1-67.

122. Maier E. Quotation and Unquotation in Free Indirect Discourse // [Электронный ресурс] - URL: semanticsarchive.net/Archive/Dg3MmNmY/

123. Maier E. Language Shifts in Free Indirect Discourse // Journal of Literary Semantics, 2014. - №43(2). P. 143-167.

124. McHale B. Free Indirect Discourse: A Survey of Recent Accounts. // PTL: A Journal for Descriptive Poetics and Theory of Literature, 1978. - № 3. - P. 249-78.

125. McHale B. Unspeakable sentences, unnatural acts: linguistics and poetics revisited // Poetics Today, 1983. - № 4(1). - P. 17-45.

126. McHale B. Child as Ready-Made: Baby-Talk and the Language of Dos Passos’s Children in U.S.A. // Infant Tongues: The Voice of the Child in Literature. - Detroit: Wayne State UP, 1994. - P. 202-24.

127. McHale B. Speech Representation // Handbook of Narratology, 2009. - P. 434-446.

128. McHale B. An Introduction to Narratology // Style, 2011. - Vol. 45, No. 1.

129. McIntyre D., Bellard-Thomson C., Heywood J., McEnery T., Semino E., Short M. Investigating the presentation of speech, writing and thought in spoken British English: A corpus-based approach // ICAME Journal, 2004. - №28. - P. 49-76.

130. Moss, Roger B. Sterne’s Punctuation // Eighteen’s Century Studies. - Vol. 15, No. 2 (Winter, 1981-1982). - P. 179-200.

131. Nakao Y. The Structure of Chaucer’s ambiguity. Frankfurt am Main, Berlin, Bern, Bruxelles, New York, Oxford, Wien, 2013. 309 pp.

132. Nunning A. - [Электронный ресурс] - URL: http://www2.anglistik.uni- freiburg.de/intranet/englishbasics/Consciousness02.htm

133. Oltean S. A survey of the pragmatic and referential functions of free indirect discourse // Poetics Today, 1993. - №14. - P. 691-714.

134. Oltean S. Free Indirect Discourse: Some referential aspects // Journal of Literary Semantics, 1995. - Vol. 24, Issue 1. - P. 21-41.

135. Oltean S. 2003 On the bivocal nature of free indirect discourse // Journal of Literary Semantics, 2003. - №32 (2). - P. 167-176.

136. Palacas A. Forms of speech: linguistic worlds and Goffman's embedded footings. // Language in context: essays for Robert E. Longacre. - Dallas/Arlington: Summer Institute of Linguistics and University of Texas, 1992. - P. 275-291.

137. Palmer A. Fictional Minds. - University of Nebraska Press. Lincoln and London, 2004. - 276 p.

138. Pascal R. The Dual Voice: Free Indirect Speech and Its Functioning in the Nineteenth Century European Novel. - Manchester: Manchester University Press, 1977. - 150 p.

139. Perridon H. Reported speech in Swedish // Reported Speech: Forms and Functions of the Verb. - John Benjamins Publishing, 1996. - P. 165-188.

140. Redeker G. Quotation in discourse // Artikelen van de eerste Sociolinguistische Conferentie. - Delft, 1991. - P. 341-355.

141. Redeker, G. Voices in Journalistic Discourse // Invited plenary talk at the Fourth International Cognitive Linguistics Conference, Albuquerque, NM, July 16-21, 1995.

142. Redeker G. Free Indirect Discourse in Newspaper Reports // Linguistics in the Netherlands, 1996. - P 221-232.

143. Ron, M. 1981. Free Indirect Discourse, Mimetic Language Games and the Subject of Fiction // Poetics Today, 1981. - №2 (2). - P. 17-39.

144. Rouhiainen T. Free indirect discourse in the translation into finnish: the case of D.H: Lawrence's women in love: // Target: International journal of translation studies, 2000. - Vol.12. - №1. - P. 109-126.

145. Ruhlemann Ch., Bagoutdinov A., Brook O’Donnell M. Windows of mind: pauses inconversational narrative // (2013) - [Электронный ресурс] - URL: https:// www.uni-marburg.de/fb10/iaa/institut/personal/ruehlemann/ pauses_in_narrative._bct.pdf

146. Sanders J. & Redeker G. Linguistic Perspective in short news stories //Poetics, 1993. - № 22 - P. 69-87.

147. Sanders J. & Redeker G. Perspective and the Representation of speech and thought in narrative discourse // Spaces, worlds and grammars. - Chicago: Chicago University Press, 1996. - P. 290-317.

148. Schlenker Ph. A plea for monsters // Linguistics and Philosophy, 2003. - №26(1). - P. 29-120.

149. Schlenker Ph. Context of thought and context of utterance: a note on Free Indirect Discourse and the Historical Present // Mind and Language, 2004. - №19(3). - P. 279-304.

150. Schlenker Ph. PhD Thesis: Propositional Attitudes and Indexicality: A Cross- Categorial Approach, 1999. - [Электронный ресурс] - URL: http://www.ai.mit.edu/ projects/dm/theses/schlenker99.pdf

151. Semino E., Short M. Corpus Stylistics: Speech, Writing and Thought Presentation in a Corpus of English Writing. - London, Routledge: 2004.

152. Sharvit Y. Free Indirect Discourse and «De Re» Pronouns // SALTXIV, Ithaca. - NY: Cornell University, 2004. - P. 305-322.

153. Sharvit Y. The puzzle of free indirect discourse // Linguistics and Philosophy, 2008. - №31(3). P. 353- 395.

154. Short M. Speech presentation, the novel and the press. The taming of the text: explorations in language, literature and culture. - London: Routledge, 1991. - P 61-81.

155. Short M., Semino E., Culpeper J. Using a Corpus for Stylistics Research: Speech and Thought Presentation. // Using Corpora in Language Research, - London: Longman, 1996.

156. Short M. Discourse presentation and speech (and writing, but not thought) summary //Language and Literature, 2012 - Vol. 21 - No. 1. - P 18-32.

157. Simon S. A Reporter's Story: The Significance of Hemingway's Early Work in Journalism. Honors Thesis Collection. Paper 122, 2013. - [Электронный ресурс] - URL: http://repositorv.welleslev.edu/thesiscollection

158. Sotirova V. Repetition in free indirect style: a dialogue of minds? // Style, 2005. - No 39(2). - P 123-136.

159. Sperber D., Wilson D. Relevance: Communication and Cognition. - Cambridge, Mass.,1986. - 279 p.

160. Stephens R. Hemingway’s Nonfiction: The Public Voice. - Chapel Hill: The University of North Carolina Press, 1968.

161. Suzuki Y. The acceptance of «free indirect discourse»: a change in the representation of thought in Japanese. // Reported Discourse: A meeting ground for different linguistic domains, 2002. - P 109-120.

162. Toolan M. Analysing Conversation in Fiction: The Christmas Dinner Scene in Joyce’s Portrait of the Artist as a Young Man. Poetics Today, 1987. - No 8. - P 393416.

163. Ullmann S. Style in the French novel. - Cambridge: Cambridge University Press, 1957. - 273 c.

164. Vandelanotte L. Deixis and Grounding in Speech and Thought Representation // Journal of Pragmatics, 2004. - №36. - P 489-520.

165. Vandelanotte L. Speech and Thought Representation in English: A Cognitive- Functional Approach. - Berlin: Mouton de Gruyter, 2009.

166. Vermeule B. Why Do We Care about Literary Characters? - Johns Hopkins University Press, 2009. - 296 p.

167. Wales K. A dictionary of stylistics. - London, Routledge: 2001. - 496 p.

168. Wynne, M, Short, M, Semino, E. A corpus-based investigation of speech, thought and writing presentation in English narrative texts // Renouf, A (ed), Explorations in Corpus Linguistics. - Amsterdam, Rodopi, 1998. - P 231-245.

169. Yamaguchi H. On Unspeakable Sentences: A Pragmatic Review // Journal of Pragmatics, 1989. - No.13. P 577-596.

Список источников

основные:

1. Хемингуэй Э. Прощай, оружие! Роман на англ. яз. М.: 2003. - 334 с.

2. Хемингуэй Э. Иметь и не иметь. На англ. яз. М.: 2006. - 220 с.

3. Hemingway E. The First Forty-Nine Stories. London, 1946. - 461 p.

4. Hemingway E. Ernest Hemingway, Cub Reporter: Kansas City Star Stories. Pittsburgh: University of Pittsburgh Press, 1970. - 66 p.

5. Hemingway E. Fiesta: The Sun Also Rises. Arrow Books, 1994. - 224 p.

6. Hemingway E. For Whom the Bell Tolls. Arrrow Books, 1994. - 504 p.

7. Hemingway E. The Garden of Eden. Scribner, 1995. - 248 p.

8. Hemingway E. By-Line Ernest Hemingway: Selected Articles and Dispatches of Four Decades. Springer, 2002 [1967]. - 500 p.

9. Hemingway E. Men Without Women. Arrow Books, 2004. - 132 p.

10. Hemingway E. Winner Take Nothing. Arrow Books, 2006. - 167 p.

дополнительные:

11. Bronte Ch. Jane Eyre. - London: Wordsworth Classics, 1999. - 410 p.

12. Chaucer G. The Canterbury Tales. Dover, 2004. - 534 p.

13. Sterne, L. Tristram Shandy and a Sentimental Journey. New York, 1941. - 713 p.