Кашкин И.А. Об основном и главном (Послесловие)
Можно очень коротко, в нескольких фразах, рассказать о внешних событиях жизни Хемингуэя. Родился он в 1899 году на американском Среднем Западе, близ Чикаго, в семье провинциального врача. Получил среднее образование. Работал в провинциальной газете. В первую мировую войну — доброволец в итальянской армии. Затем снова газета, работа военным корреспондентом на второй для Хемингуэя (греко-турецкой) войне. Учился писательскому делу в Париже. За три года (1926 — 1929) выпустил два романа, принесшие ему славу. Затем тупик, семилетний творческий кризис и скитания (Испания и бой быков, рыбная ловля во Флориде и на Кубе, охота в Африке). Снова в Испании, активным участником "справедливой войны". Военные очерки, пьесы и роман "По ком звонит колокол". Участие во второй мировой войне — четвертой в жизни Хемингуэя. Свой "рейс к победе": сначала крейсерство на собственной моторной лодке "Пилар" по Мексиканскому заливу в ожидании рейдов немецких подводных лодок, потом высадка в Нормандии и свой рейд по путям французского "Сопротивления" к Парижу, затем испытания зимних боев в Аргоннах, эта война пока не нашла отражения в том, что Хемингуэй опубликовал до сих пор. Уединенная многолетняя работа над тем, что Хемингуэй называет "большой книгой". Катастрофа во время путешествия в Африку, новое ранение и болезнь. Опубликование фрагмента "большой книги" в виде повести "Старик и море". Присуждение Нобелевской премии в 1954 г.
Когда приглядишься к этой внешней биографии, оказывается, что она в той или иной степени, но почти полностью, накладывается на его произведения. Словно Хемингуэй старался писать так, как жил, но и жить старался сообразно своим требованиям к писателю. Солдат, газетчик, боксер, охотник, рыболов — чего только не перепробовал он на своем веку, но все это было ради одного — он хотел стать писателем и как следует научиться своему писательскому делу.
Хемингуэй писатель многих жанров, есть у него книги разных достоинств. Не анекдотические легенды о его жизни и не второстепенные его произведения объясняют мировую славу и стойкий интерес читателя к его творчеству, для понимания которого важно выделить самое главное. Поэтому из произведений Хемингуэя для настоящего сборника выбраны наиболее значительные, определяющие его путь, крупные книги. Но в статье, наряду с их анализом, не избежать сведений и о тех более мелких вещах (рассказах, очерках, речах), которые были для него переломными или узловыми.
Самое главное. Для нас, например, главное в Эрнесте Хемингуэе отчасти и в том, что он с потрясающей силой выразил одну из основных трагедий человека в капиталистическом мире, распадающемся на обособленные клетки" в мире конкуренции, наживы и войны. И в том, что у Хемингуэя это не абстрактные рассуждения об одиночестве, а образы пережитого.
В Америке своих дней он не нашел ни темы, ни героев. О чем ему было писать? О героике наживы, о трагедии разорения, о трясине американской провинции или суете американского большого города? Утешать, как О. Генри, или обличать, как Синклер Льюис или Линкольн Стеффенс? Однако близкое общение с Линкольном Стеффенсом не вовлекло Хемингуэя в публицистику" а скорее заставило его искать другое оружие. Если страстные нападки и разоблачения признанного патриарха журналистики Стеффенса, если "Джунгли" раннего Эптона Синклера и лучшие романы Синклера Льюиса, если филиппики против мещанства Генри Менкена и Э. Л. Мастерса оставались гласом: вопиющего в пустыне и в американских условиях обертывались иногда чистым донкихотством, — значит, надо искать какие-то новые средства борьбы. Но кто мог указать Хемингуэю и цель и средства? Он сам, по своему крайнему разумению избрал свой путь художника. Выбор его оказался иллюзорным, но был так понятен у романтика в душе и реалиста по манере изображения.
Хемингуэй стал голосом целого поколения, вместе с которым он перенес удары первой мировой войны и нестерпимого благополучия послевоенных лет.
А как американец Хемингуэй стал голосом потерявшего корни поколения добровольных эмигрантов из США. В своем творчестве он и показал их трагедию — трагедию неприкаянности и одиночества.
Судьба Эрнеста Хемингуэя не была исключением. Он стал одним из многих добровольных эмигрантов "потерянного поколения". Горькое чувство" с которым уходили на чужбину лучшие из них, закреплено в стихотворения Малькольма Каули "Горсть земли":
...В молчании несем через рубеж
земли частицу, на которой нам
ни дома не построить, ни могилы
не выкопать...
(Сборник "Слышу поет Америка. Поэты США". И. Л. — М., 1960, стр. 136.)
Что ждало впереди этих скитальцев? Для одних предстояло возвращение блудных сыновей, место в отцовском банке, конторе или магазине и омещанивание. А частным вариантом могло быть совмещение банка или страховой компании с прочной "башней из слоновой кости", примером чему может служить поэт Уоллес Стивенс.
Другие, закусив удила, пустились во все тяжкие, и в поэтических заскоках и в политических шатаниях (Кэмингс, Эзра Паунд).
Третьи рано сбились с круга и, словно показывая пример тем из старшего поколения, которые тоже кончали счеты с жизнью (Шервуд Андерсон, Вэчел Линдзи, Харт Крэйн), рано уходили из жизни либо в душевную (Роберт Вулф), либо в физическую (Гарри Кросби) смерть.
О младшем поколении сказала Дженевьева Таггард в стихотворении "О способности природы излечивать недуги:
...Когда душой ты стар…
Ничто тебя не исцелит
И не убьет тебя.
(Там же, стр. 137).
И скорее о людях старшего поколения думала Эдна Миллэй, когда писала свою "Погребальную без музыки":
Я не смирюсь никогда перед тем, что уходят в могилу
Все те, кем земля так бесконечно горда...
(Там же, стр. 130).
И перед Хемингуэем, как и перед его сверстниками, был наглядный пример идеологов и предшественников "потерянного поколения", людей, отрицавших и отвергших культуру США и потянувшихся на старую родину — в Европу.
Ведь Генри Джеймс уже в конце XIX века реэмигрировал в Англию, укрылся под сень лондонских великосветских гостиных, а затем и вовсе открестился от родины, приняв британское подданство.
Ведь это талантливый молодой поэт американец Т. С. Элиот еще в 1914 г. искал прибежища от проклятых вопросов в трезвой четкости профессии служащего банка Ллойд и в "надежных" догмах англо-католицизма, роялизма и классицизма.
Хемингуэй сам переболел некоторыми из недугов "потерянного поколения". Он испытал влияние Генри Джеймса и Гертруды Стайн, Эзры Паунда и Элиота, но он настойчиво искал исцеления в "простой, честной прозе" и нашел его. Этим он как бы спорил с безнадежным прогнозом Таггард, как спорила Эдна Миллэй, уповавшая в стихотворении "Поэт и книга", что она не умрет, если жива будет ее книга, если
...Бессмертья восторгом охвачена
Моя песнь о нем возвестит...
(Там же, стр. 135).
Но длительные скитания не прошли даром. Уже непосредственно после войны, возвратясь на родину, лирический герой Хемингуэя оказался, как это явствует из рассказа "Дома", чудаковатым чужаком. "В своей стране я словно иностранец".
Как тут не вспомнить такого коренного американца, как Марк Твен, который на старости лет оказался чужаком в собственном доме, пленником в состоятельной семье жениных родственников внутренним эмигрантом, замкнувшимся в потаенных записях своих дневников, к тому же запрятанных им на сто лет в никому не доступный сейф.
Судьба упомянутых здесь писателей намекает на то, что угрожало на этом пути отрыва от родины и Хемингуэю, да, и у него многое ломалось и рушилось, но Хемингуэй оказался не из того теста, из которого было слеплено большинство людей "потерянного поколения". Он, если применить к нему его собственные слова, с годами становился только крепче на изломе. В нем было слишком много жизненных сил и, почувствовав угрозу, он для себя предпочел добровольное экспатриирование, чтобы, никого не зовя за собой, сохранить для себя "независимость" художника, и по-своему, хотя бы издалека, говорить о том, что он пережил и видел; хотя бы только своим пером служить тому, во что он не перестал верить, несмотря ни на что.
Что же он видел и пережил и что показал? Одинокий среди своих товарищей по богеме, для которых он "пахнет музеем", Хемингуэй показывает проклятие одиночества опустошенных людей "потерянного поколения" в романе "И восходит солнце". Одинокий среди чужой армии, в чужой стране, бессильный помочь чужой беде, он показывает предельное одиночество в ускользающем счастье, тщете надежд и потере любимой ("Прощай, оружие!"). Одинокий наблюдатель, едва касаясь родной земли на ее крайней оконечности в Ки-Уэсте, он на страницах романа "Иметь и не иметь" показывает гибельное одиночество волка среди волков, невольного убийцы Гарри Моргана. Одинокий в строю бойцов за республиканскую Испанию, он показывает героическую, но одинокую смерть американского добровольца Джордана, закинутого к испанским партизанам за линию фронта. И, может быть, только в "Старике в море" тяжкий труд одинокого рыбака Сантьяго озаряется участливой заботой мальчика, в ком Старик хочет видеть того, кому он передаст свое мастерство.
Словом, почти все основные книги Хемингуэя показывают разные виды сопротивления социальному неустройству, но сопротивления в одиночку и тщету, крах этих попыток.
Герои Хемингуэя с ранних лет — песчинка в бурях первой мировой войны и в водовороте послевоенного просперити и кризиса. Хемингуэй не судит, не осуждает своих героев, хотя идет рядом с ними и сочувствует многим из них. Он скорее соответчик. Он не дает им никаких рецептов, потому что сам не знает их. Разве что заставляет их, закусив губу, с достоинством переносить испытания и самое смерть.
В годы, когда у многих американских писателей раскрывались глаза, Хемингуэй проявил себя беспомощным и безнадежным перед лицом сложной и неприемлемой для него действительности. Сказалось то, что хотя бы физически, Хемингуэй долго был оторван от родины, безоглядно поглощен закалкой своего писательского мастерства. Сказалось то, что он не знает фермеров и рабочих, не верит в действительную заинтересованность нью-йоркских книжных интеллигентов, смешивает политику с дешевым политиканством, борьбу рабочих за свои права с махинациями профсоюзных боссов, революционную борьбу с революционным переворотом. Долгое время он еще не знает, действительны ли применяемые средства борьбы.
А вот когда ему указали конкретную цель конкретной борьбы с фашизмом, он безоговорочно принимал в ней участие и в Испании 1937 — 1939 гг." и во время второй мировой войны. И тогда он бил по цели без промаха.
Разумом, а еще больше сердцем, Хемингуэй тянется к тем пожеланиям и выводам, в которые он не перестает верить: "восходит солнце", "земля пребудет вовеки", "народ переживет всех тиранов", "все люди связаны узами человеческой общности", "человек найдет свое место среди людей", "люди добьются, наконец, достойной жизни" — эти выстраданные формулы Хемингуэя показывают, что путь выбран правильно, но если компас недостаточно надежен, это сулит много трудностей и разочарований.
Беда Хемингуэя, столько же сколько его вина, в том, что он оторвался от родных корней. Да, ограниченность его кругозора, временами даже слепота, — это беда его, но так сложилась его жизнь, начиная с юности, которая, кинув его, например, добровольцем в итальянскую армию, лишила боевого ж прочного содружества со своими, американскими, парнями хотя бы и в армейской форме. А кого он в узких рамках своей профессии юноши-репортера встречал, мог увидеть на родине? Понаслышке это могли быть до времени упоенные успехом дельцы, всякие Бэббиты и Купервуды, или вообще обеспеченный американец, о котором Эдмунд Уилсон писал, что тот
Семью "Бьюиками" обслужен.
Ему десяток баров нужен,
Пар пятьдесят в шкафу носков
И сотня смен белья, платков. —
или гениальничающие художники, вроде Юджина Витла. А вернее, это были сломленные американским бытом, а потом и кризисом, скорее мелкие, чем маленькие, люди городков вроде Уайнсбург-Охайо, или Спун-Ривер, или же гангстеры, боксеры, жуликоватые жокеи, с которыми Хемингуэй повседневно имел дело как репортер.
А люди, с которыми он мог бы найти общий язык, такие люди, как художник Рокуэлл Кент, скульптор Джозеф Дэвидсон, архитектор Франк Ллойд Райт, поэт Робинсон Джефферс и другие, — были в своем роде тоже внутренними эмигрантами, одиночками, замкнувшимися тогда каждый в своем углу.
И надо ли так уж сожалеть, что Хемингуэй все-таки нашел для себя отдушину, общаясь с простыми людьми, которых он искал и нашел, к сожалению, не у себя на родине, а во Франции, Испании, у берегов Флориды, в Африке и на Кубе. Но сообразно с обстоятельствами каждый делает то, что может, и судить каждого нужно, принимая в расчет все эти обстоятельства.
Конечно, есть и другие точки зрения. Например, что можно считать главным с точки зрения самого автора. Он, пожалуй, не возразил бы и против при-веденного диагноза, ведь как он сам однажды сказал: "Человек один не может ни черта", и недаром он искал доказательств человеческой общности хотя бы даже на войне.
Жизненный опыт Хемингуэя подводил в наиболее зрелых его книгах к выводу, который так сформулировал другой вдумчивый писатель Запада — Антуан де Сент-Экзюпери: "Есть только одна подлинная ценность — связь человека с человеком".
Может быть это и есть главный вывод из всего творческого пути Хемингуэя, но главное можно искать и в большом и малом: и в мировоззрении, и в мироощущении, и в мастерстве писателя, и в основной сути, и в определяющих деталях.
В социальном плане в творчестве Хемингуэя для нас главное то, что он с потрясающей силой показал одиночество и неприкаянность целого поколения, выбитого из привычной колеи социальными бурями, порожденными первой мировой войной и послевоенной революционной обстановкой, охватившей тогда не только нашу страну, но в той или иной степени почти все страны мира. Сам Хемингуэй не политический боец, и как писатель он не показал бойцов революции, но в его героях явственно чувствуется крах надежд, что их тоже вы-ведет из тупика то, что назревало тогда и в их стране. И, как результат, в его героях явственно проступает их трагическое мироощущение, мужественное приятие своего одиночества и неверие в близкий поворот событий. Вместо мира на земле и среди людей благоволения, навязан был кабальный Версальский мир, и начался поход четырнадцати держав на страну Октябрьской революции.
В широком творческом плане главное в творчестве Хемингуэя это, говоря его же собственными словами, стремление писать как можно правдивее "простую честную прозу о человеке". В художественном плане — это ставка на добротное, профессионально-честное мастерство. В этическом плане — это слияние прекрасного с "добрым", художественной красоты с нравственной силой, это гуманном, вера в человека, несмотря ни на что.
Это "самое главное" и разной мере отразилось в разных произведениях разных периодов творчества Хемингуэя.
Сначала Хемингуэй писал небольшие психологические эподы, такие, как "Кошка под дождем", "Белые слоны", и т, п. Рассказы эти в сущности еще эксперимент молодого писатели, Хемингуэй пробует пускать в ход сдержанную недосказанность, подспудный трагизм, ужас обыденщины и уже а этих опытах обнаруживает блестящее мастерство, Станиславский говорил, что пьесы Чехова надо не представлять, а переживать на сцене, Это приложимо и к читатели" книг Хемингуэя, поскольку от него требуется активное чтение. Но так как вызвать переживания, сродные переживаниям ранних хемингуэевских героев, у нашего читателя не всегда легко, то иные рассказы эти воспринимаются у нас с трудом. Но те, кто любит и ценит лирические и психологические этюды Чехова, те оценят и эти маленькие экспериментальные шедевры Хемингуэя и некоторые более поздние вещи этого жанра, как, например, "Ожидание" или "Нужна собака-поводырь".
Есть у Хемингуэя рассказы более широкого захвата; "Непобежденный". "Снега Килиманджаро", наконец, "Старик и море". По-своему они тоже трудны. Чтобы до конца понять "Снега Килиманджаро", да отчасти и духовный мир старика Сантьяго, нужен биографический ключ, знакомство с творческой жизнью самого Хемингуэя. Но все это значительные этапные произведения соответственно, 1925, 1936, 1952 гг. В них громче, шире, убедительнее звучит вторая основная темп его творчества: непоколебимое мужество, упорное следование долгу до конца, разрыв с прошлым, поиски новых точек опоры,
Хемингуэя часто упрекают в пессимизме. Однако странно было бы ждать розовой беззаботности или бодрячества от писателей такой эпохи и такой среды. Самый трагизм его творчества настолько мужественен, что иной читатель именно в нем обретает равновесие и приток сил для борьбы с источником зла. А оптимизм Хемингуэя не в безоблачной ситуации и не в счастливом конце, а в не покидающей его никогда вере в человека, в его труд, в его волю.
Из его романов наиболее значительны три: "И восходит солнце" (шил, 1926, русск. перевод В. Топер, вышел в 1935 г. под заглавием "Фиеста"); роман этот был воспринят иными как апологии богемы, как книга, где главное "бутылка, бокс и бой быков", то есть своего рода наркотические средства, и которых ищут если не спасения, то хотя бы забвении растерявшаяся и потери шли себя женщина и другие окружающие ее люди "потерянного поколении". Но такие читатели не замечают, что главное здесь не суета сует международной богемы, не растворение в ней автора книги или главного героя Джейка Барнса, что это скорее разрыв и прощание автора с милыми, но погибшими созданиями его творческой фантазии, что, вынуждая Джейка пережить страшную личную трагедию, автор оставляет для него надежду на спасение. Это — труд и прежде всего творческий труд. Главное в том, что по всему подтексту книги ясно, что Джейк, вырвавшись из порочного круга этого чистилища, еще найдет свое место в жизни, что для него уже восходит солнце, озаряющее новый, мучительный и манящий путь писателя и его трудную судьбу.
Пьяный угар, заволакивающий книгу, не может развеять в авторе и в Джейке их веру в человека. В самом грубом житейском смысле даже Брет, по собственным ее словам, "не совсем дрянь", хотя бы в своем старании не погубить Ромеро.
А в образном плане мужская неполноценность Джейка — это проекция тщеты его надежд на подлинную всеобъемлющую любовь. Для Брет Джейк нужен как партнер, может быть один из многих, особенно привлекательный потому, что он для нее недоступен, а для Джейка Брет - это желанный спутник жизни. А так как это недостижимо, он и сам в отношении к ней теряет в каком-то смысле полноту жизни.
Чехов как-то сказал: "Люди обедают, только обедают, а в это время слагается их счастье и разбиваются их жизни". Те, кто понимают такого Чехова, правильно поймут и этот роман Хемингуэя, где за рюмкой фундадора для людей тоже брезжит мнимое счастье и ломаются их судьбы. А те, кто любят чистые и скупые описания Чехова и Бунина, оценят и пейзажную живопись этого романа Хемингуэя (поездка в горы, ловля форели, бой быков).
Второй роман — "Прощай, оружие!" (англ., 1929, русский перевод Е. Калашниковой, 1936) показывает, как одинокий в чужой стране и чужой войне, бессильный помочь чужой беде архитектор американец Фредерик Генри был вовлечен в мясорубку первой мировой войны, как он сначала не понимает того, что ясно простым итальянским солдатам, как у него раскрываются глаза, как, спасаясь от расстрела, он бежит, укрывается в Швейцарии со своей любимой. Это мнимое спасение. Кэтрин Баркли умирает, а Фредерик Генри уходит (и пока еще не известно, куда). Однако читавшие следующие книги Хемингуэя угадывают, что дальнейший путь его лежит через испытания Джейка Барнса к добровольному участью в другой, справедливой войне в Испании и к выводам самого Хемингуэя уже в 1943 году о том, что он готов активно, хотя и по-своему, бороться с поджигателями новой войны.
Разочарование в войне "за спасение демократии", утрата всего дорогого: веры в дело, которому служишь, надежды на будущее, своей личной любви, порождают общий безнадежный тон всего романа.
Роман неровен в отдельных своих частях, но те, кто ценит толстовские картины войны и трагизм многих его семейных идиллий, те отдадут должное и этому роману Хемингуэя.
В третьем романе "Иметь и не иметь" (англ., 1937, русск. перев. Е. Калашниковой, 1938) с наибольшей для Хемингуэя остротой поставлен, если не разрешен, большой и больной социальный вопрос о противоречии между двумя мирами. Мир имущих в романе — это те из состоятельных сынков из числа "потерянного поколения", которые нашли прижизненный гроб, заживо разлагаясь на роскошных виллах и яхтах в Майями.
Углубляя свой разрыв с миром имущих, намеченный уже в "Снегах Килиманджаро", Хемингуэй тут еще резче клеймит то, что засасывало писателя Гордона и писателя Гарри, да, может быть, и его самого. Но эту новую для него борьбу с позолоченной грязью надо вести чистыми руками и, узнав в 1937 г. мадридских шоферов и американских бойцов в Испании, Хемингуэй, дописывая концовку романа, убил рыбака Гарри Моргана за то, что он волк среди волков, за то, что он не верил в человека, не хотел бороться рука об руку с другими. И Хемингуэй безжалостно карает его смертью как раз тогда, когда у Моргана уже забрезжило смутное понимание, что "человек один не может ни черта".
Мир неимущих в романе — это, кроме Гарри Моргана, брошенные на произвол судьбы ветераны первой мировой войны, об участи которых Хемингуэй пишет и в фельетоне "Кто убил ветеранов во Флориде?". В судьбе и ветеранов и невольного убийцы Моргана показана трагическая сложность положения неимущих. И снова затронута была Хемингуэем старая, еще стендалевская тема: как коверкают, даже хорошего человека, условия буржуазной действительности.
Следующий шаг — это произведения, написанные Хемингуэем в период гражданской войны в Испании (1937 — 1939). В единственной пьесе писателя "Пятая колонна" (англ., 1939, русский перевод Е. Калашниковой и В. Топер, 1939) впервые у Хемингуэя выведен образ коммуниста Макса. В пьесе громко звучит героическая нота. У Филиппа Ролингса отчасти это разрыв с прошлым просто в бытовом плане. Он порывает с миром "Иметь", миром длинноногих белокурых красавиц в чернобурках, ради невидимой, почти нераскрытой читателю своей работы для республиканской Испании. Полнее и объективнее показана эта борьба в таких очерках, как "Мадридские шоферы" и "Американский боец", в сценарии "Испанская земля", в речи на съезде американских писателей 1937 г., в рассказе "Никто никогда не умирает" (англ., 1939), где вернувшийся на Кубу интербригадовец, и, умирая, думает больше всего о том, как и кто будет бороться после него за его дело, и, наконец, в эпитафии "Американцам, павшим за Испанию". Однако все эти произведения, существенные для понимания творчества Хемингуэя, настолько лаконичны, что излагать их не стоит, их надо прочесть, чтобы по достоинству оценить их суровую краткость и простоту.
Последнее, из значительных и по объему и по теме, напечатанное произведение Хемингуэя — это роман "По ком звонит колокол" (англ., 1940). Эта книга, написанная в годы поражения республиканцев в Испании и в годы наступления мирового фашизма, проникнута тем, что Горький называл "пессимизмом поражения", но в то же время книга от эпиграфа и до последней строки говорит об общности человеческих усилий в борьбе с фашизмом. В ней с наибольшей у Хемингуэя полнотой и проникновением в душевный мир героя показана ломка в сознании человека — добровольца на службе у испанской революции. Показана и внутренняя борьба и становление трагического героизма. Американский доброволец Джордан — это верный друг республиканской Испании, который не задумывается помочь друзьям в беде, даже полностью не разделяя их убеждений, но сознавая, что они участники одного общего дела. Джордан, еще один американец, павший за Испанию, не задумываясь, рискует жизнью ради взрыва моста и, не задумываясь, отдает ее ради спасения своих товарищей партизан. В книге дан ряд запоминающихся характеров: и сам Джордан, и партизаны Эль-Сордо, Ансельмо, Андрес. В несколько экзальтированном образе партизанки Пилар выведен характерный тип неукротимой испанской женщины, которая не станет на колени ни перед какими фашистскими тиранами.
От Хемингуэя, как участника испанских событий, ждали эпического полотна, а получилась у него лирическая повесть о внутренне одиноком герое. Приписанные герою авторские размышления зачастую не вскрывают истинного положения вещей, а скорее затемняют его своими субъективными оценками. Книга имела огромный успех у западного читателя, но не оправдала надежд прогрессивной критики. В целом "Колокол" не очень крепко слаженная книга, как-то особняком стоят многие публицистические отступления и даже отдельные главы, как, например, рассказ Пилар об избиении крестьянами контрреволюционеров, но многие страницы и главы книги написаны превосходно. Те, кто любит и ценит толстовских "Казаков", "Севастопольские рассказы", "Хаджи-Мурата", те по заслугам оценят, наряду со многими военными главам и "Прощай, оружие!", а также испанскими очерками Хемингуэя, и такие главы "Колокола", как смерть партизана Эль-Сордо, взрыв моста и конец Роберта Джордана.
Гуманизм Хемингуэя не в абстрактных декларациях, он у него в крови, в его творчестве он проявляется и в большом и в малом. Зная цену выносливости и мужества, Хемингуэй ценит и доброту. Коммунист Макс в пьесе "Пятая колонна" убеждает Филиппа Ролингса быть непреклонным, но добрым, не причинять ненужных страданий. В рассказе "Нужна собака-поводырь" (1957 год) ослепший человек внутренне прозревает. Ему еще нужно время, чтобы освоиться с происшедшим, но он уже приучает себя думать и о других. Теперь его больше всего тревожит, что он еще не способен сладить с собой, и что не очень-то ему удается не причинять ненужной боли близкому человеку. И все-таки он не отчаивается, говоря о жене: "Если я буду думать о ней, и только о ней, — все будет хорошо". Хемингуэй уже давно, еще в "Колоколе", понял, что человек в ответе за тех, кого полюбил.
Здесь вновь, сильно и сжато, выражено то, что уже с первых же книг Хемингуэя звучит сквозь напускное бесстрастие и грубость, которыми он прикрывает от ударов жизни глубокие и сдержанные переживания своих любимых героев. И в этом отношении рассказ дает убедительный ответ всем тем из западных критиков, кто хотел бы ославить Хемингуэя как одного из "апостолов смерти и насилия".
Но гуманизм Хемингуэя — это не примиренческое всепрощение, а воинствующая любовь к человечеству. В предисловии к переизданию в 1948 г. романа "Прощай, оружие!" Хемингуэй заявляет: "...писатель не может оставаться равнодушным к тому прекращающемуся наглому, смертоубийственному, грязному преступлению, которое представляет собою война. Я принимал участие во многих войнах, поэтому я, конечно, пристрастен в этом вопросе, надеюсь, даже очень пристрастен. Но автор этой книги пришел к сознательному убеждению, что те, кто сражается на войне, — самые замечательные люди, и чем ближе к передовой, тем более замечательных людей там встречаешь; зато те, кто разжигает, затевает и ведет войну, — свиньи, думающие только о неприкрытой экономической конкуренции и о том, что на этом можно нажиться. Я считаю, что все, кто наживается на войне и кто способствует ее разжиганию, должны быть расстреляны в первый же день военных действий доверенными представителями честных граждан своей страны, которых те посылают сражаться.
Автор этой книги с радостью взял бы на себя миссию расстрелять их, если бы те, кто пойдет воевать, должным образом уполномочили его на это".
Эстетический факт — целый роман "Прощай, оружие!" уже давно подготовлял этот этический вывод зрелого мастера, ставшего участником еще двух войн. О том же слиянии правды искусства с правдою жизни свидетельствует рассказ "Никто никогда не умирает", перевод которого напечатан в одном из июльских номеров "Огонька" за 1959 г.
Хемингуэй — писатель неровный. Так, например, в период с 1929 по 1936 г. он переживал затянувшийся творческий кризис и за это время написал только несколько пессимистических рассказов, специальный трактат о бое быков "Смерть после полудня" (англ., 1933, некоторые извлечения даны в двухтомнике, 1959) и фактографическую дневниковую книгу об охотничьей поездке в восточную Африку: "Зеленые холмы Африки" (англ., 1935, размышления об искусстве в двухтомнике, 1959 г., остальное отдельной книгой в Географиздате).
После второй мировой войны Хемингуэй много лет работает над еще неоконченным романом, "большой книгой", как он ее называет. И за эти годы он опубликовал только неудачную, проходную для него книгу, "Через реку и к тем деревьям" (англ., 1950), несколько мелких рассказов и фрагмент какого-то большого, еще не напечатанного произведения, каким является повесть "Старик и море" (англ., 1952, в русском переводе Е. Голышевой и Б. Изакова, 1955). Однако книга эта имеет и самостоятельную ценность, как прекрасно написанное произведение, повторяющее одновременно и в более конкретном и более отвлеченном планах тему несгибаемого мужества, впервые прозвучавшую у Хемингуэя еще в 1925 г. в "Непобежденном".
И на солнце есть пятна, есть свои недостатки и у каждого человека. Конечно, далеко не разрешены противоречия и в творчестве Хемингуэя. Он не философ и не боец-политик. Он просто человек с честным разумом и талантливой душой. Отрыв от родной почвы, трудные и сложные условия современности, анархо-ин диви дуализм, свойственный стольким западным писателям, — нее это мешает ему, например, включиться в организованную борьбу за мир, за который он, бывало, боролся и с оружием в руках. Однако можно надеяться, что еще не раз прозвучит его, как всегда, неподкупно честный голос, требующий достойной жизни для простых людей всего мира.
Не тот ли это случай, к которому подходят слова В. В. Смирновой о лучших людях чуждого нам зарубежного мира? "Хотя мир в наше время разделился на два огромных лагеря, мы не были бы людьми, верующими в будущее, если б не вглядывались с надеждой в лица людей, живущих за рубежами социализма, если б не искали постоянно среди толпы собственников и нищих, равнодушных или обманутых, тех, кто мог бы быть нам товарищем и другом".
И пусть Хемингуэй — это всего только один, и притом одинокий писатель, но это писатель, окруженный множеством созданных им образов и своими книгами, оказывающий воздействие на миллионы читателей.
Хемингуэю в 1959 г. исполнилось шестьдесят лет, но он по-прежнему полон творческих сил и творческих планов, и можно ждать от него новых книг, достойных стать рядом с его лучшими достижениями прежних лет.
При заимствовании материалов с сайта активная ссылка на источник обязательна.
© 2016—2024 "Хемингуэй Эрнест Миллер"