Эрнест Хемингуэй
Эрнест Хемингуэй
 
Мой мохито в Бодегите, мой дайкири во Флоредите

Мендельсон М.О. Антифашизм в военной публицистике и книгах Хемингуэя

Мендельсон М.О. «Современный американский роман», М.: «Наука», 1964.

Если в 20-х годах критическое восприятие Хемингуэем американской действительности во многом было связано с его разочарованием в первой мировой войне, то с середины 30-х годов его настороженное, а то и откровенно враждебное отношение к правящим кругам США находилось в определенной зависимости от начавшегося тогда бурного подъема антифашистского движения на его родине.

И до этого Хемингуэй остро воспринимал проявление фашистских тенденций в Италии и других странах. Он имел право сказать в 1940 г., что боролся против фашизма всюду, где "только представлялась возможность этого, всюду, где действительно можно было бороться против него". Фентон приводит данные, свидетельствующие о том, что даже в самом начале 20-х годов Хемингуэй куда более отрицательно относился к Муссолини, нежели большинство корреспондентов американских газет. В сатирическом стихотворении писателя "Все они хотят мира. Что такое мир?", опубликованном в "Литтл Ревью" за апрель 1923 г., Муссолини был назван "скверным типом". Как писал Хэмйнгуэй К. Бейкеру в начале 1951 г., сам он считал себя антифашистом с 1924 г., когда был убит Маттеотти.

Молодой фашист, который "в Италии далеко пойдет", изображен в очерке "Che Ti Dice La Patria?" (1927) с нескрываемым негодованием. Как уже не раз отмечалось в литературной критике, в итальянских офицерах, которые "спасали родину", холодно и деловито расстреливая ни в чем не повинных людей ("Прощай, оружие!"), писатель несомненно видел будущих чернорубашечников. В статье "Старый газетчик" Хемингуэй проницательно указывал, что фашизм в Италии возник, в частности, "на деньги банка Коммерчиале, Кредито Итальяно и миланских промышленников".

Когда в 1935 г. по вине властей в США погибла большая группа ветеранов войны, Хемингуэй ощутил в этом событии угрозу возникновения фашизма и на его родине. В статье "Кто убил ветеранов войны во Флориде?" он с болью и негодованием спрашивал: "Кто послал почти тысячу ветеранов войны, среди которых были крепкие, способные к тяжелому труду и просто не знавшие удачи люди, а были и слабые, почти больные, — в дощатые бараки Флоридских островов в ураганный период?" Писатель даже проводит параллель между событиями во Флориде и тем, "что произошло на равнине Анакостия", где в начале 30-х годов американские войска под командованием фашистских генералов стреляли в участников войны, которые пришли в столицу США просить помощи своим голодающим семьям.

Знаменательно, что статью "Кто убил ветеранов войны во Флориде?" писатель опубликовал в журнале "Нью Мэссиз" — органе наиболее прогрессивных кругов американской художественной интеллигенции (статья была послана в журнал па телеграфу в сентябре 1935 г. — от гонорара Хемингуэй отказался). Это было первое выступление писателя в "Нью Мэссиз", и реакционные круги США, надо думать, никогда не забывали об этом "прегрешении", об этом свидетельстве сдвига Хемингуэя влево.

К 1935 г. относится также выступление, в котором писатель выражает глубокую тревогу по поводу надвигающейся войны. Хемингуэй предупреждает, что войну "с каждым днем делают все более близкой — это напоминает преднамеренное, задолго подготавливаемое убийство".

Проблемы фашизма и войны с еще неиспытанной остротой встали перед писателем, когда фашист Франко пошел войной на законное испанское правительство. Широко известно личное участие в испанских событиях Хемингуэя, делавшего свое большое дело и в обстреливаемом фашистами Мадриде.

Некоторые американские критики утверждают, что Хемингуэй воспринял тогда идеи коммунистов. Так, Фрохок пишет, что "в середине 30-х годов Хемингуэй, как и многие другие "воспринял коммунистическое «видение»". Коммунист Джозеф Норт, который не раз встречался и беседовал с писателем в Испании, судит об этом более сдержанно. В своей книге "Нет чужих среди людей" (1958), а также в статье памяти Хемингуэя, опубликованной в газете "Уоркер" в июле 1961 г., Норт характеризует Хемингуэя второй половины 30-х годов как гуманиста, далекого, однако, от понимания марксизма.

Он приводит такой, например, эпизод из своих встреч с Хемингуэем в Испании. Однажды писатель "начал восхвалять, добровольцев бригады Линкольна, их храбрость, о которой он часто писал". Дальше Хемингуэй заметил, что ему "нравятся коммунисты, когда они являются солдатами", но тут же добавил, что он ненавидит комиссаров, "которые раздают с высоты своего величия папские буллы".

В статье, напечатанной в газете "Уоркер", Норт пишет, что Хемингуэй проявлял "сознательное невежество в отношении политики и политических идей". Норт, безусловно, стоит гораздо ближе к истине, нежели иные буржуазные литературоведы, когда он обращает внимание на двойственность отношения Хемингуэя к коммунистам даже в годы гражданской войны в Испании. Писатель действительно многого в коммунистах не принимал. Но его творчество второй половины 30-х годов показывает, что едва ли этот писатель-гуманист был тогда вовсе чужд понимания важнейших "политических идей" своего времени. И антифашистская публицистика Хемингуэя, и его пьеса "Пятая колонна", и роман "Иметь и не иметь", и, наконец, роман "По ком звонит колокол" показывают, что гуманизм писателя в ту пору неизбежно приобретал определенную политическую окраску.

Когда в середине 30-х годов десятки писателей США во главе с Драйзером публично объединились во имя высоких гражданских целей, к ним присоединился и Хемингуэй. В июне 1937 г. на II конгрессе американских писателей он произнес замечательную антифашистскую речь. По свидетельству Бейкера, это было первое значительное публичное выступление Хемингуэя. Слова писателя: "...фашизм — это ложь, изрекаемая бандитами", его призыв усмирить фашистского бандита, крепко побив его, дошли до сотен тысяч американцев.

Ставя в этой речи вопрос о характере войны, развертывавшейся на его глазах, писатель дает на него совершенно недвусмысленный ответ. Впервые в жизни Хемингуэй осознал, что бывают войны оправданные, справедливые. Впервые — надо добавить — он освободился от чувства "потерянности". Художник слова, главные герои которого в прошлом были беспомощными жертвами плохо понятых им злых сил и большей частью хранили молчание или болтали бог весть что, лишь бы не кричать от боли, писатель, редко позволявший себе сказать от собственного имени то, чего не могли бы сказать его персонажи, теперь рассуждает широко и свободно.

Речь Хемингуэя "Писатель и война" — это не речь пацифиста. Война имеет смысл, говорит он, даже самая тяжелая война, "если знаешь, за что борются люди, и знаешь, что они борются разумно". Писатель говорит о том, какую войну он считает оправданной, — это война "за освобождение своей родины от иностранных захватчиков", это война против фашизма ("Нам нужно ясное понимание преступности фашизма и того, как с ним бороться"). В отношении такой войны уже не скажешь, что она напоминает скотобойню (как говорилось о первой мировой войне в романе "Прощай, оружие!") — ведь оказывается, что "есть вещи и хуже войны". <…>

В "Испанском дневнике" Михаила Кольцова есть такая запись: "Во всей огромной гостинице "Флорида" остался один жилец — писатель Хемингуэй. Он греет свои бутерброды на электрической печке и пишет комедию". Речь идет, несомненно, о пьесе "Пятая колонна", которая была завершена в 1938 г.

Хемингуэй много раз встречался с Кольцовым в Испании, внимательно прислушивался к его суждениям о происходящем, с уважением запечатлел некоторые черты и поступки советского писателя в романе "По ком звонит колокол".

В "Пятой колонне" — единственной пьесе Хемингуэя — мы находим свидетельства дальнейших и довольно значительных сдвигов в его мировоззрении. Главный герой пьесы Филип, борец против фашистской пятой колонны, часто испытывает чувство усталости, его влечет к жизни в роскоши, которую он знал в прошлом (воплощением, даже символом ее становится журналистка Дороти — эта "красивая вещь"), но все же он не только остается до конца активным антифашистом, но и решает посвятить свою дальнейшую жизнь сражениям за социальную справедливость.

Вся тональность пьесы ясно говорила, что писатель не отделял себя от главного действующего лица. Слова Филипа: "Впереди пятьдесят лет необъявленных войн, и я подписал договор на весь срок", перекликались с собственными словами Хемингуэя, которые он произнес на конгрессе американских писателей: "Впереди у нас, по-видимому, много лет необъявленных войн. Писатели могут участвовать в них по-разному".

Действие "Пятой колонны" развертывается главным образом в стенах мадридского отеля "Флорида". Эта гостиница находится рядом с фронтом. Кроме американских журналистов и управляющего отелем, который вечно выпрашивает у них еду для своей семьи, в пьесе возникают образы бойцов республиканской армии, а также и убийц из "пятой колонны". Естественно, что антифашисты, повседневно подвергающиеся угрозе смерти, начинают думать не только о непосредственных целях борьбы, в которой они принимают участие, но и о социальных задачах более широких масштабов.

Слова коммуниста Макса о смысле деятельности его помощника Филипа звучат как декларация принципов социализма. "Ты работаешь, — говорит Макс, обращаясь к Филипу, — чтобы у всех был такой хороший завтрак. Ты работаешь, чтобы никто не голодал. Ты работаешь, чтобы люди не боялись болезней и старости; чтобы они жили и трудились с достоинством, а не как рабы... Ты работаешь, чтобы навсегда прекратить это (уничтожение людей, войну. — М. Л.)... Слышишь? Ты работаешь для всех. Ты работаешь для детей". Утверждая моральное величие Макса, Хемингуэй дает понять, что он видит в коммунистах не только союзников по борьбе против фашизма, но и вообще носителей высших человеческих идеалов.

Примечательно, что в этой же пьесе в уста горничной Петры вложена мысль о глубочайшей социальной обусловленности конфликта между фашистами и рабочими. Ведь пятая колонна убила электромонтера только потому, что он рабочий. "Они наши враги, — говорит Петра. — Даже мои враги. Если бы меня убили, они бы радовались. Они бы думали: одной рабочей душой меньше".

Как бы ни оценивал Хемингуэй коммунистов позднее, в "Пятой колонне" запечатлено то чувство, с которым он воспринимал людей, подобных Максу, "в самый счастливый момент нашей жизни", как сказал писатель однажды, в ту пору, когда "мы думали, что Республика (в Испании. — М. М.) может победить".

Гражданская война в Испании обогатила Хемингуэя идейно во многих отношениях. В частности, она помогла ему понять, что есть новая, "удивительная война" (как он писал в очерке "Американский боец", 1938), делающая подлинных героев из самых обычных людей.

В этом очерке рассказывалось о некоем клерке Питсбургского благотворительного общества, который приехал в Испанию, чтобы драться с франкистами. Он лежал в лазарете со страшной раной и говорил, что его больше всего огорчает неспособность следить за ходом борьбы против фашистов, что он, сугубо гражданский человек, войны "не боялся", что "боль — это пустяки". Вначале казалось, что этот клерк фальшивит, лжет, но он говорил правду.

Писателя теперь влекло к людям иного склада, нежели те, о которых он рассказывал раньше, к людям, проявляющим дорогие ему черты мужества, не только когда они охотятся, боксируют на ринге, участвуют в бое быков, не только когда они с достоинством встречают страдания и смерть.

Есть у Хемингуэя небольшой очерк "Мадридские шоферы" (1938), посвященный рядовому герою антифашистской борьбы — испанскому шоферу Иполито. Он заканчивается прекрасными и гордыми словами автора: "Пусть, кто хочет, ставит на Франко, или Муссолини, или на Гитлера. Я делаю ставку на Иполито". Разве не примечательно, что писатель, отличительнейшей чертой творчества которого в прошлом было глубоко укоренившееся ощущение бесповоротной и окончательной обреченности лучших людей, теперь проникается пониманием несокрушимости таких цельных людей, таких народных героев, как Иполито.

Вскоре Хемингуэй вторично выступил в журнале "Нью Мэссиз". Было вполне естественно, что об "американцах, павших за Испанию", о батальоне имени Линкольна, он рассказал именно в том органе американской печати, который вдохновлял солдат этого батальона на борьбу против фашистов. Оплакивая мертвых, писатель выразил веру в победу дела, за которое они отдали жизнь. Обращаясь к вечно юному образу наступления весны после долгой зимней спячки, Хемингуэй пишет: "Этой ночью мертвые спят в холодной земле в Испании... Но весной пройдут дожди... Весной мертвые почувствуют, что земля оживает. Потому что наши мертвые стали частицей испанской земли, а испанская земля никогда не умрет".

Свою прекрасную статью, эту траурную поэму в прозе, Хемингуэй заканчивает страстным выражением уверенности, что фашистам не удержать народ в рабстве. А ведь она была опубликована в начале 1939 г., когда перевес был уже на стороне Франко.

Казалось, можно было надеяться, что Хемингуэй изжил характерное для него в прошлом беспросветно-трагическое восприятие действительности, что в его творчестве теперь прочно воцарится социальный оптимизм.

Этим надеждам не суждено было тогда осуществиться.

<…>

Любопытно, что Джордан — самый близкий автору герой романа ["По ком звонит колокол"] — не скрывает своего удовлетворения, когда Сордо перестает пользоваться искусственным, упрощенным языком, который он применяет, "беседуя с иностранцами", и начинает "разговаривать нормально".

Образ Сордо, смелого противника фашистов, до конца преданного делу испанского народа, — один из самых сильных в книге. Хемингуэй сумел показать нового героя — человека самых передовых идей, целиком посвятившего себя борьбе за их осуществление, цельного и глубокого, не знающего разлада между мыслью и делом.

В сцене последней схватки отряда Сордо с окружающими его врагами превосходно передано мужество этого несгибаемого вожака партизан. Сордо гнетет горькое чувство, что не все было сделано для должного отпора фашистам. Он, пишет Хемингуэй, сердился, "что они попали в ловушку на холме, который был пригоден только для того, чтобы сложить там головы". Но Сордо не сомневается в деле, за которое отдает жизнь, не колеблется, выполняя свой долг.

По признанию писателя, образ Сордо был взят непосредственно из жизни. "Эль Сордо... жил на самом деле, — сказал Хемингуэй в одной беседе с журналистами. — Он сражался у Гвадалахары и погиб, как я описал".

Великолепен образ Ансельмо — старика в жалкой крестьянской одежде, в обуви на веревочной подошве. Это человек большого природного ума и благородной души. В одной из первых глав книги показано, с какой проницательностью Ансельмо уловил предательские потки в словах Пабло, обращенных к Джордану, который привез партизанам задание командования. Старик хорошо понимает, что именно лежит в основе перемены, происходящей в душе командира отряда. Раньше Пабло был беден и воевал решительно и смело. Но его положение среди партизан дало ему возможность завести хороших лошадей, и теперь он больше всего боится их потерять. Обращаясь к Пабло, Ансельмо с презрением говорит: "До тех пор, пока у тебя не было лошадей, ты был с нами, теперь же ты просто еще один капиталист". А на угрозы Пабло он отвечает: "Я старик, который никого не боится. И я — старик, у которого нет лошадей".

Писатель подмечает глубокие перемены в сознании крестьянина Ансельмо, происходящие в ходе революционной борьбы. Всю жизнь он искал утешения в молитве. Но с самого начала борьбы против фашизма этот человек редкой духовной чистоты, не терпящий непоследовательности и обмана, перестал молиться. Ансельмо трудно без привычного источника утешения, он страдает, но не хочет "лицемерить" и не станет испрашивать у бога особых милостей — "в отличие от других людей".

Правдиво изображена в романе тяжкая борьба в душе Ансельмо: он все время спорит и с Джорданом и с самим собой, допустимо ли насилие в борьбе с противником. Старик убежден, что людей убивать грех, ему хотелось бы, чтобы врагов "образумили" трудом и воспитанием. Но поскольку революция требует вооруженной борьбы с фашистами, он готов идти на это и на деле доказывает свою преданность народу.

Постепенно перед нами вырисовывается облик подлинного героя революционной схватки с фашизмом. Ансельмо не замкнулся в себе. Он — часть народа и с суровой решимостью выполняет опаснейшие поручения Джордана, встречая смерть на своем посту.

Образ Пабло — один из самых сложных и значительных в романе. Это себялюбивый, жестокий и даже страшный человек, но он не является картинным злодеем. Недаром Пилар с ее тягой к справедливости проклинает Пабло, иногда готова обречь его на смерть и все же не теряет надежды, что он станет иным. В бесконечных колебаниях Пабло, который уже стал было на путь предательства, но снова вернулся в отряд, есть что-то характерное для крестьянина-собственника.

Пилар — женщина трудной судьбы, глубоко человечная и жадная до жизни, бескорыстная и полная мучительной зависти к молодым, Пилар, так быстро схватывающая смысл всего, что происходит вокруг нее, до конца верная Республике, встречающая опасность с открытыми глазами, предстает перед нами как совершенно реальный и обаятельный образ. Превосходны некоторые эпизоды романа, рисующие образы испанских бедняков, понявших, что только коммунисты могут вывести страну на верную дорогу.

Джордан — человек гораздо более высокого уровня политической сознательности, нежели те американцы, которых Хемингуэй изображал крупным планом в других своих романах. Это искренний антифашист, боец интернациональной бригады. Как только началась гражданская война в Испании, он, молодой педагог и писатель, связал свою жизнь с делом республиканцев. Не приемля программы коммунистов, идеи "планового общества", он сумел понять, во всяком случае, что в условиях гражданской войны коммунисты "единственная партия" в Испании, достойная уважения. Джордан превосходно осознает при этом, что за участие в борьбе против фашистов в Испании его занесут в США в "черные списки" как "красного". В образе Джордана, в котором есть особенно много от самого автора, сказались некоторые из идейных завоеваний Хемингуэя в годы участия в антифашистском движении.

Как гордо звучат предсмертные слова американца о том, что вот уж почти год, как он борется за то, во что верит. "Если мы победим здесь, то победим повсюду. Мир — хорошее место, и за него стоит драться, и очень не хочется его покидать".

В уста того же Джордана Хемингуэй вкладывает дорогую ему мысль (вспомним "Иметь и не иметь"!), что люди все же могут преодолеть одиночество. Совместная борьба против врагов помогает Джордану осознать (он говорит это приунывшей было Пилар), что "мы не одиноки. Мы все вместе". В одной из самых волнующих сцен романа рассказывается о том, как юный коммунист Хоакин, плача, вспоминает своих уничтоженных фашистами родителей, а Пилар, Мария и Джордан заверяют его в своей братской любви. "Мы все братья", — говорит Джордан.

А все-таки приходится отметить, что в этом образе сказались и уязвимые стороны мировоззрения Хемингуэя, проявилась противоречивость всей книги.

Охарактеризованная выше способность писателя создавать в своих произведениях эмоциональную атмосферу, вступающую в противоречие с фактами, находящимися "на поверхности", в "По ком звонит колокол" играет порой коварную роль.

Хемингуэй завершает роман рассказом о том, как Джордан вступил в последний бой с фашистами. Американец борется упорно, самоотверженно и встречает смерть с высоким сознанием честно исполненного долга. Однако через многие главы книги проходит мотив фатальной предрешенности гибели главного героя — и не только его самого, но и дела, во имя которого он готов отдать жизнь.

В повествовании о смерти Джордана появляется нечто такое, чего не было и в помине в кратком рассказе о гибели Сордо.

Джордану удается в конце концов выполнить задание командования. Цена этого — жизнь многих хороших людей, партизан. Но на десятках страниц романа автор как будто бы стремится убедить читателя, что принесенные жертвы в конечном счете были бессмысленными. Неизменно подчеркивая, что наступление, для которого с такими большими потерями был осуществлен взрыв моста, было заранее обречено на провал, Хемингуэй подсказывает нам мысль, что в этой неудаче нашли отражение органические пороки антифашистского лагеря.

Вполне понятно, разумеется, желание писателя понять корни поражения, которое потерпели антифашисты в Испании. Некоторые из слабых сторон республиканского лагеря, недостаточно объединенного и организованного, Хемингуэй уловил правильно. Что и говорить, среди руководителей войск, боровшихся против Франко, были и люди сомнительные, не заслуживавшие доверия. В образе Андре Массара, навеянном личностью Андре Марти, писатель с недоумением и тоской запечатлел иные из мрачных тенденций.

Печально, однако, что автор романа "По ком звонит колокол" почти не коснулся той пагубной и по существу решающей роли, которую сыграли в трагических судьбах испанской республики западные державы, чья пресловутая политика "невмешательства" была на деле потворством интервентам — Гитлеру и Муссолини.

Вместе с тем Хемингуэй внес в роман нечто случайное и ошибочное, навеянное, надо думать, людьми, предвзято относившимися к коммунистам.

Уже упомянутый американский писатель, участник войны против Франко в Испании, Дж. Норт охарактеризовал то представление о коммунистах, которое дано в романе "По ком звонит колокол" как "непродуманное".

Ощущение, что прогрессивный лагерь в Испании в целом обречен, постепенно становится одним из эмоциональных ключей к роману (однако отнюдь не единственным).

О том, как автор нагнетает ощущение обреченности Джордана и его дела, говорит даже такая, второстепенная как будто, деталь. Вскоре после появления Джордана среди партизан Пилар погадала ему на руке. То, что ей сказали линии ладони, было столь печальным, что она попыталась скрыть это от американца. Хемингуэй многократно возвращается к теме таинственного и несомненно страшного предвещания, содержавшегося в линиях руки Джордана. Иногда он вкладывает при этом в уста как самой Пилар, так и Джордана весьма скептические суждения о ценности гаданий. Но все же чувство, что с самого начала Джордану суждено было погибнуть и что якобы было нечто гибельное также в миссии, которая привела его в партизанский лагерь, успевает проникнуть в душу читателя.

К сожалению, не только на образе Джордана, но и на общей тональности многих глав романа лежит отпечаток той безнадежности, которая овладела писателем после Мюнхена, падения Мадрида и вступления гитлеровских войск в Польшу. Наряду с чувством негодования против фашистов, в книге дают себя знать усталость и растерянность автора, непреодоленный им до конца, возродившийся пессимизм.

Есть основания полагать, что сам Хемингуэй не был вполне удовлетворен своей книгой и что это его мучило. Он, несомненно, считал необходимым многое в романе исправить, переделать.

Еще в конце 40-х годов М. Каули отметил, что, хотя писатель называет роман "По ком звонит колокол" любимейшим своим произведением, все же он не вполне им доволен. Хемингуэй "думает, — заметил Каули, — что он, пожалуй, создал эту книгу слишком рано...".

Десять лет спустя в печати промелькнули сообщения, что Хемингуэй намерен внести в свой роман существенные изменения. Так, в интервью, опубликованном во французской печати в 1958 г., приводились слова писателя о том, что книга "По ком звонит колокол" (напомним, что она была опубликована в 1940 г.) "еще не закончена", что в ней "много шлака". "Я хочу... пересмотреть" этот роман, говорится дальше в интервью. "Там есть вещи, которые сегодня не важны, на которые людям наплевать... Если издатели захотят... переиздать роман, они должны будут принять новый текст, который я им дам", — заявил Хемингуэй.

Точных данных о характере предполагавшегося "пересмотра" романа мы не имеем. Возможно, однако, что писатель хотел в какой-то мере учесть критические замечания о книге, высказанные участниками войны против Франко. Смерть помешала Хемингуэю, по-видимому, осуществить намеченную работу.

Несмотря на существенные недостатки того варианта книги "По ком звонит колокол", который нам известен, произведение это представляет собою крупнейший вклад в американскую и мировую литературу. Призыв к пониманию общности интересов людей, выраженный в названии романа и в предпосланном ему эпиграфе ("по ком бы ни звонил траурный колокол, он звонит по тебе") и подтвержденный основными его образами, а также страстное утверждение необходимости дать отпор фашистам придают книге Хемингуэя значение одного из ярких, значительных литературных памятников современного всемирного антифашистского движения.

М.О. Мендельсон



 

При заимствовании материалов с сайта активная ссылка на источник обязательна.
© 2016—2024 "Хемингуэй Эрнест Миллер"