Эрнест Хемингуэй
Эрнест Хемингуэй
 
Мой мохито в Бодегите, мой дайкири во Флоредите

Мендельсон М.О. Влияние войны на творчество Хемингуэя

Мендельсон М.О. «Современный американский роман», М.: «Наука», 1964.

Какова была важнейшая причина трагического восприятия жизни Хемингуэем на первых этапах его творческой деятельности, установить нетрудно. В основе всего, бесспорно, лежали испытания первой мировой войны.

Буржуазное литературоведение склонно считать, что взгляды Хемингуэя на мир целиком определились в тот июльский день 1918 г., когда он, еще совсем мальчик, воспринимавший войну, по словам его фронтового товарища, как "крестовый поход за демократию", был тяжело ранен при Фоссальти ди Плаве (Хемингуэй участвовал в первой мировой войне в качестве лейтенанта итальянской армии). Это-де сразу выбило из головы юноши наивные представления о личном бессмертии. Он увидел, что на свете есть много трудного, и мгновенно проникся крайним пессимизмом. Ф. Янг, ревностный поклонник Фрейда, видит в первом ранении будущего писателя источник не только физической травмы, но и психического расстройства, якобы раз И навсегда определившего внутренний его мир — изломанный, пессимистический. Поскольку важнейшие персонажи Хемингуэя — Ник, лейтенант Генри ("Прощай, оружие!") и Джейк Барнс ("И восходит солнце") испытали нечто сходное, в них Янг тоже подчеркивает психопатологическое. Так, он пишет, что типичный хемингуэевский герой "слишком долго находился под воздействием насилия и смерти" и потому "стал предаваться мыслям об этом на нездоровый лад". Литературовед много рассуждает на тему о "травматических" испытаниях, вызывающих "неврозы", если "данная личность предрасположена к такой болезни" и т. д. Психобиологическое, по Ф. Янгу, — единственный, по сути дела, определяющий фактор в жизни писателя и его героев. Вопроса о социальном смысле войны исследователь почти не касается.

На самом деле отрицательное отношение Хемингуэя к войне носило несравненно более осмысленный характер, чем это обычно представляют. И сложилось оно отнюдь не сразу.

Разумеется, все испытанное Хемингуэем в 1918 г. оказало на него огромное воздействие. Но вот интересная маленькая деталь: опыт первой мировой войны не помешал юному лейтенанту по возвращении в США выступать там в роли юного героя и хвастливо демонстрировать перед школьниками свое "видавшее виды" обмундирование. Чтобы как следует осознать бессмысленность и чудовищную бесчеловечность империалистической войны, Хемингуэю понадобился дополнительный жизненный опыт и, в частности, новый опыт войны. Углублению его миропонимания в немалой степени способствовали впечатления, которые он почерпнул в 1922 г., когда в качестве корреспондента одной канадской газеты стал свидетелем событий греко-турецкой войны.

Эпизодам этой воины и прежде всего страданиям мирного населения посвящены некоторые из самых волнующих миниатюр в книге "В наше время". В них изображены женщины с больными и умершими детьми на руках, роженицы, разрешающиеся от бремени на телегах под открытым небом, несчастные старики и беззащитные девушки.

Воспоминание об одном из эпизодов этой войны терзало Хемингуэя на протяжении долгих лет. В 1930 г. в очередное издание книги "В наше время" он включил небольшой рассказ "В порту Смирны", в котором описаны ужасы, испытанные жителями этого турецкого города в результате военных действий и смены властей. В рассказе есть несколько строк о том, что сделали греки с мулами, оставляя Смирну: "Когда они уходили из Смирны, они не могли увезти с собой своих вьючных животных, поэтому они просто перебили им передние ноги и столкнули с пристани в мелкую воду. И все мулы с перебитыми ногами барахтались в мелкой воде. Веселое получилось зрелище. Куда уж веселей".

Нелепая жестокость этого поступка становится в глазах Хемингуэя своего рода символом антигуманности войны. Снова и снова возвращается он к эпизоду с животными, обреченными на смерть в малкой воде порта Смирны. "...Я тогда только что приехал с Ближнего Востока, где греки, прежде чем оставить Смирну, сталкивали с пристани в мелкую воду своих тягловых и вьючных животных, предварительно перебив им ноги...", — пишет он в книге "Смерть после полудня". Несколько дальше лирический герой этого произведения снова рассказывает "Старой леди" о том, как "греки перебили ноги всем своим вьючным животным и столкнули их с мола в мелкую воду. Поистине мулы и лошади с перебитыми ногами, тонущие в мелкой воде, взывали к кисти Гойи". Хемингуэй даже вкладывает в уста мифической собеседницы укоризненное: "Вы уже писали об этих мулах" — и отвечает ей: "Знаю и прошу прощения. Не перебивайте меня. Я больше не буду писать о них. Даю слово". Ужасы греко-турецкой войны всплывают и в рассказе "Снега Килиманджаро ".

Каули приводит прямое свидетельство писателя о том, что он "по-настоящему узнал войну, когда увидел сражения в Малой Азии".

В начале 50-х годов, возвращаясь мыслью к пережитому в ту пору, Хемингуэй писал литературоведу Чарльзу Фентону: "Я помню свое возвращение с Ближнего Востока... Я был потрясен до глубины души тем, что там происходило..." И дальше следуют слова, которые, пожалуй, вызовут удивление у тех, кто склонен видеть в Хемингуэе извечного, прирожденного стороннего наблюдателя: "...в Париже я пытался решить, что делать: посвятить свою жизнь попыткам как-нибудь изменить все это или стать писателем".

Смысл слов: "посвятить свою жизнь попыткам как-нибудь изменить все это" можно лучше понять, если обратиться к статье Хемингуэя "Старый газетчик", опубликованной в середине 30-х годов. Писатель называет себя в этом примечательном публицистическом произведении одним из тех людей, которые после первой мировой войны верили в революцию, "ждали ее с часу на час, призывали ее, возлагали на нее надежды", ибо революция, поясняет он, была "логическим выводом" из войны.

Примечательно, наконец, что, вспоминая в начале 40-х годов мысли и чувства, обуревавшие его в конце первой мировой войны, Хемингуэй в предисловии к составленному им сборнику "Люди на войне" подчеркнул, какое сильное впечатление произвела на него книга Барбюса "Огонь" (любопытно, что это произведение упоминается и в романе "Прощай, оружие!" — глава XXXV). "Огонь" — "единственная хорошая книга о войне", опубликованная во время первой мировой войны, говорит писатель. Барбюс, читаем мы в том же предисловии, "был первым, кто показал нам, юношам, отправившимся на войну прямо со школьной скамьи или из колледжа, что не только при помощи стихов можно выразить протест против никому не нужной бойни гигантских масштабов, а также против того, что война ведется самым неразумным образом... Вся книга Барбюса, — продолжает Хемингуэй, — была выражением протеста, нескрываемого отношения к войне. Сущность этого отношения сводилась к тому, что Барбюс войну ненавидел".

У нас нет, пожалуй, оснований считать, что в начале 20-х годов Хемингуэй глубоко воспринял мировоззрение революционного пролетариата и что лишь тяготение к искусству помешало ему сделаться профессиональным революционером, готовым посвятить всю свою жизнь политической борьбе против социальной несправедливости. Отметим, кстати, что в статье Хемингуэя, помещенной в книге "Люди на войне", содержится и довольно критическая оценка "Огня". Автор предисловия, только что назвавший "Огонь" "единственной хорошей книгой" и т. д., делает неожиданный вывод, что произведение Барбюса все же якобы не выдержало испытания временем. В результате Хемингуэй, включивший в свою антологию куски из книг десятков авторов, писавших о войне, не нашел в ней места для отрывков из произведения Барбюса.

Все это, однако, никак не может поколебать напрашивающегося вывода, что Хемингуэю в молодости была близка ненависть Барбюса к войне и что протест против империалистической войны рано сделался важнейшей особенностью духовного облика писателя.

Именно война определяет неизменно трагическую судьбу главных героев первых романов писателя. Война сделала невозможным счастье любящих друг друга Брет и Джейка ("И восходит солнце"), ибо искалечила Джейка физически (его увечье является как бы символом невозместимости потерь военного времени). Кэтрин ("Прощай, оружие!") умерла от родов в тихой швейцарской больнице, где ей был обеспечен хороший уход; однако книгу дочитываешь с чувством, что и Кэтрин, и ее возлюбленного — Фредерика Генри, оставшегося после смерти Кэтрин непоправимо одиноким, тоже погубила "страшная", "ужасная", "нелепая" война (так ее оценивают герои романа).

Следы разрушительной силы первой мировой войны встречаются повсюду в ранних книгах Хемингуэя. Еще до встречи с Джейком и Фредериком Брет и Кэтрин потеряли своих женихов на фронте. Глубоко несчастен на войне друг Генри — итальянский офицер Ринальди. Простые итальянцы, с которыми сталкивается Генри, не скрывают своей ненависти к войне. Даже священник, близкий к крестьянам, предсказывает, что солдаты не смогут долго терпеть и "перестанут воевать". Страшные сцены, разыгравшиеся после разгрома итальянцев при Капорет — то, буквально вопиют о дикой бессмысленности войны.

Кровавый отсвет событий 1914 — 1918 гг. и тех военных схваток, которые непосредственно следовали за первой мировой войной, лежит на многих, если не на большинстве новелл, вошедших в первые хемингуэевские сборники. В миниатюрах без названия, включенных в книгу "В наше время", повествуется о событиях греко-турецкой войны и о ранении Ника в Италии. В одном из самых трагических рассказов из цикла о Нике Адамсе — "Какими вы не будете" (1933) — этот герой Хемингуэя показан на фронте почти потерявшим рассудок. В рассказе "На сон грядущий" (1927) Ник тоже изображен военным; он "в начале прошлой весны... попал в скверную переделку" и теперь не может спать — ночью ему "всегда не по себе". Даже в некоторых из тех новелл, действие которых развертывается в чудесных мичиганских лесах, перед нами Ник, за спиной которого мучительные переживания, несомненно связанные с войной. Вот почему, надо полагать, в рассказе "На Биг-Ривер" (1924) состояние Ника, когда он разбил палатку у речки, чтоб устроиться на ночь, а затем заняться рыбной ловлей, автор характеризует в таких неожиданно многозначительных выражениях: "Он устроился. Теперь ему ничего не страшно... Он теперь был у себя...".

С рассказом "На Биг-ривер" перекликается новелла "Дома" (1925). Действие ее развертывается в маленьком городке, похожем на тот, выходцем из которого был Ник. О герое новеллы Кребсе мы достоверно знаем, что он вернулся с войны и что пережитое на фронте не дает ему покоя, лишая его возможности жить "нормальной" жизнью, так, как он жил раньше. Быт родного мещанского городка теперь ему противен, он не хочет "устраиваться", он не хочет "чего-нибудь добиться", подобно его сверстникам. В образе Кребса, который говорит о себе: "Я никого не люблю", — и не ведает, куда ему податься, нашло вполне ясное выражение одно из самых печальных, в представлении Хемингуэя, - следствий первой мировой войны. В результате переживаний военных лет, чувствует писатель, многие люди потерпели духовное банкротство, стали воплощением крайней внутренней опустошенности. Привычные устои, издавна знакомые представления о патриотизме, верности, доблести, борьбе за демократию и т. д., во имя которых они шли на фронт, оказались лишенными истинного содержания (об этом выразительно говорит Генри в романе "Прощай, оружие!": "Меня всегда приводят в смущение слова "священный, славный, жертва"... ничего священного я не видел, и то, что считалось славным, не заслуживало славы..."). Эти люди отшатнулись от "принципов", насквозь пронизанных ложью; истинных же принципов они не приобрели. В этом-то, в конечном счете, и заключается смысл слов: "Все вы — потерянное поколение", которые были предпосланы Хемингуэем роману "И восходит солнце" в качестве одного из эпиграфов и которые стали для множества читателей выражением сущности главных персонажей многих его произведений.

Небезынтересно, что эпиграф: "Все вы — потерянное поколение", принадлежащий мэтру американского модернизма Гертруде Стайн, печатался только в ранних изданиях книги "И восходит солнце", а затем был снят. По свидетельству Хемингуэя, содержащемуся в одном его письме, Стайн услышала это выражение из уст некоего владельца гаража во Франции, выразившего в такой форме свое недовольство плохой работой молодых и неопытных механиков, и перенесла его на "всех грустных молодых людей, которых война и высокая стоимость жизни выбросила на берега Франции" (слова в кавычках воспроизводят мысль Хемингуэя в передаче К. Бейкера). Сам писатель высказал свое несогласие со Стайн, — по его убеждению, "никакого потерянного поколения не существует" (в том же духе о термине "потерянное поколение" говорится в воспоминаниях Хемингуэя, опубликованных весной 1964 г.).

И все же термин "потерянное поколение" неизгладимо вошел в сознание читателей книг Хемингуэя, Олдингтона, Лоренса, Ремарка и ряда других писателей. Далеко не одинаковый смысл вкладывают в эти слова люди разных идейных позиций. Иные американские литературоведы (например Фрохок) ограничивают круг людей "потерянного поколения" американцами, которые после первой мировой войны покинули свою родину и стали частью парижской богемы. Некоторые другие буржуазные критики называют "потерянным поколением" всех тех, кто достиг зрелости в период первой мировой войны.

Известно, однако, что в годы этой войны миллионы людей не "потеряли", а впервые по-настоящему нашли себя — идейно, политически, духовно. С победой Октябрьской революции в России для трудящихся всех стран стали доступны, как никогда раньше, неисчерпаемые россыпи идей Маркса и Ленина, открылся реальный путь в социалистическое общество, в коммунизм. В конечном счете, "потерянными" оказались те субъективно честные и искренние люди, которых события военных лет заставили с ужасом осознать беспочвенность убеждений, которыми они жили раньше, но которые так и не дошли до сколько-нибудь правильных представлений о социальной действительности, не приобрели надежды на преодоление господства насилия, угнетения и войны.

Отрицая существование "потерянного поколения", Хемингуэй, надо думать, инстинктивно восставал против тех, кто склонен был видеть во всех его современниках людей без перспективы, без надежды на будущее и без мало-мальски ясного взгляда на мир. Вместе с тем он запечатлел с большей, пожалуй, художественной силой, чем кто-либо другой, пагубное влияние первой мировой войны на многих и многих американцев.

Воспоминания об ужасах войны преследуют Хемингуэя, можно сказать, гипнотизируют его даже тогда, когда он рассказывает о самых юных годах Ника Адамса или о виденном в Испании (дофранкистской) и в Африке. И в светлых картинах жизни Ника на лоне природы, в описаниях охоты и рыбной ловли, где нет и намека на бои военных лет, чувствуется известная связь с войной; в радостях юности и в природе писатель как бы ищет противоядия не дающему ему покоя смрадному дыханию войны. Не это ли, в конечном счете, вызвало к жизни новеллу "Десять индейцев", например?

Разбуженная мучительным опытом военных лет, душа писателя стала особенно чутко улавливать тяжесть и горечь, заключенные даже в обычной, будничной жизни.

М.О. Мендельсон



 

При заимствовании материалов с сайта активная ссылка на источник обязательна.
© 2016—2024 "Хемингуэй Эрнест Миллер"