Эрнест Хемингуэй
Эрнест Хемингуэй
 
Мой мохито в Бодегите, мой дайкири во Флоредите

Николюкин А.Н. Фолкнер и Хемингуэй (из книги «О русской литературе. Теория и история»)

Николюкин A.H. "О русской литературе. Теория и история", М.: ИНИОН РАН, 2003.

“Человека можно уничтожить, но его нельзя победить”, — со стоическим мужеством утверждают герои Хемингуэя. “Победитель не получает ничего” — таков их этический кодекс стойкости и мужества.

Герои Фолкнера, которые близки ему своей человечностью, никогда не обречены на поражение. Писатель верит, что они способны выстоять, даже если терпят временное поражение.

Хемингуэй провел большую часть жизни вне Америки, он как-то обходился без нее даже в своих романах и рассказах. Фолкнер не мог бы и года прожить без своей Йокнапатофы, без своей Америки. Прочитав только что вышедшие охотничьи рассказы Фолкнера ‘‘Большой лес”, Хемингуэй сказал, что они отлично написаны, но его больше порадовало бы, если бы мистер Фолкнер сам охотился, как то делал он, Хемингуэй, в Африке.

В герое Хемингуэя прославляется личное мужество, писатель как бы предлагает каждому взять ружье и идти в лес на охоту. Герой Фолкнера предпочитает, подобно Айку Маккаслину, отправиться в лес безоружным — не для того, чтобы убивать, а чтобы встретиться со зверем лицом к лицу. (Гуманистическое решение той же проблемы предлагает русская литература: В. Астафьев в романе “Царь-рыба”.) Человек — не царь, не господин природы, а ее сын, часть природы. Губя ее, он губит прежде всего себя, разрушает собственный духовный мир, “стреляет по своим”.

Одним из важнейших принципов художественного мастерства Фолкнера была концепция “блестящего поражения”, высказанная в связи с оценкой им творчества Хемингуэя. Весной 1947 г. Фолкнер провел несколько бесед со студентами университета штата Миссисипи, в ходе которых сказал, что Хемингуэй “не наделен храбростью”, ибо никогда не пытается сделать то, что было бы выше его сил.

Оценивать писателей по “великолепию их поражения” — мысль, которую Фолкнер настойчиво развивал затем в своих беседах в Виргинском университете. Первым в ряду лучших он назвал Томаса Вулфа. Вулф пытался уместить всю историю человеческого сердца на булавочной головке: успеть рассказать все, пока он жив, в одном абзаце, как будто у него было предчувствие своей ранней смерти. “Он потерпел наибольшее поражение, потому что прилагал неимоверные усилия, предпринимал самые рискованные попытки, делал самые смелые ходы. Я расцениваю Хемингуэя ниже не из-за художественного уровня его произведений, а просто потому, что Хемингуэй выучился своему приему, методу, который он и использует и которого придерживается, не беспокоясь о каких-либо экспериментах. Я не говорю о качестве его сочинений. Просто речь идет о попытке достичь несбыточной мечты, совершить больше, чем человеческая плоть и кровь могут свершить или в состоянии достичь”.

Нечто весьма близкое высказывал в своих письмах Достоевский во время работы над “Бесами”. Выражая опасение, что многое из задуманного не по его силам, он писал А.Н. Майкову: “Безо всякого сомнения я напишу плохо; будучи больше поэтом, чем художником, я вечно брал темы не по силам себе. И потому испорчу, это наверно. Тема слишком сильна”. Фолкнер едва ли был знаком с этим высказыванием Достоевского, но типологическая близость их художественных миров заставляла его мыслить в том же направлении. Рассматривая творчество как необходимое отражение действительности (подобно науке, с исторической неизбежностью открывающей объективные законы жизни), Фолкнер говорил: “Если бы не было меня, кто-либо другой написал то, что написано мною, — Хемингуэй, Достоевский или еще кто-нибудь”. Писатель имел право так говорить о себе, ибо осознавал историческую необходимость своего творчества в развитии самопознания Америки.

Отчет о встрече Фолкнера со студентами Миссисипского университета был напечатан в газете “Нью-Йорк геральд трибюн” и попал на глаза Хемингуэю, жившему на Кубе. Там говорилось, что Хемингуэй “не наделен храбростью, никогда не спускался на тонкий лед и никогда не употреблял слова, которые заставили бы читателя обратиться к словарю, чтобы проверить правильность их употребления”. Хемингуэй был глубоко задет и тотчас же сел писать сердитое письмо, перечисляя, в каких сражениях он участвовал... Письмо получилось длинное, он бросил его и написал своему другу бригадному генералу Чарлзу Лэнхему с просьбой сообщить Фолкнеру об участии Хемингуэя в военных действиях во время Второй мировой войны.

Месяц спустя генерал отправил письмо Фолкнеру, в котором сообщалось, что Хемингуэй в качестве военного корреспондента был в его 22-м пехотном полку, начиная с высадки во Франции до зимы 1944 г., проявив при этом исключительный героизм. Перечисление заслуг Хемингуэя заканчивалось выражением надежды, что все изложенное изменит мнение мистера Фолкнера относительно того, что Хемингуэй “не наделен храбростью”.

Фолкнер немедленно ответил генералу и послал копию письма Хемингуэю. Он объяснял, что имел в виду не Хемингуэя-человека, участие которого в обеих мировых войнах и в войне в Испании ему хорошо известно, а лишь его мастерство писателя. Он считает его предпоследним в списке великих поражений и неудач, поскольку “он решил не подвергать себя опасности, как: это делали другие, и боялся написать плохо, многословно или скучно”.

Развивая свою мысль о “блестящих поражениях” как критерии величия художника, Фолкнер, возможно, вспомнил слова одного из самых любимых им американских писателей — Германа Мелвилла: “Лучше пережить поражение, идя по пути оригинальности, чем преуспеть, следуя стезей подражания. Поражение — настоящее испытание величия. И когда говорят, что постоянный успех — свидетельство, что человек знает меру своих сил, остается добавить, что в таком случае он знает, как они невелики”.

Фолкнер не сослался на эти широко известные строки из статьи Мелвилла о рассказах Н. Готорна, чтобы не обидеть своего современника, но все же имел мужество еще раз повторить мысль о тех литераторах, которые “знают меру своих сил” и потому избегают великих падений. Как и Мелвилл, Фолкнер не возлагал надежд на подобных писателей, о чем прямо и заявил, какое бы глубокое личное уважение при этом ни питал он к Хемингуэю как к человеку.

В интервью Харви Брайту (1955) Фолкнер вновь вернулся к мысли о “блестящем поражении” как мерилу достоинства писателя. Но и здесь Хемингуэю отводится последнее место, ибо он не хочет рисковать, “всегда остается в границах хорошо ему известного. Делает это превосходно, но никогда не стремится к невозможному”. Наиболее обстоятельно развил Фолкнер эту идею в беседах в Японии: “Я думаю, Хемингуэй довольно рано открыл для себя, на что способен, и после не выходил за эти рамки. Он никогда не пытался отступить с освоенной им территории, чтобы испытать поражение. Из возможного для себя он все делал превосходно, первоклассно, но для меня это не успех, а провал... Поражение для меня выше. Стремиться к тому, чего нельзя достигнуть, — так, что даже невозможно надеяться на успех, — стремиться и потерпеть поражение и вновь стремиться. Вот в чем для меня успех”. Таким образом, оценка Фолкнером творчества Хемингуэя — не случайно оброненное замечание, а продуманная эстетическая позиция, вытекающая из собственной творческой системы.

А.Н. Николюкин



 

При заимствовании материалов с сайта активная ссылка на источник обязательна.
© 2016—2024 "Хемингуэй Эрнест Миллер"