Эрнест Хемингуэй
Эрнест Хемингуэй
 
Мой мохито в Бодегите, мой дайкири во Флоредите

Спиллер Р.Э. Литературная история Соединенных штатов Америки том III (отрывки)

Литературная история Соединенных штатов Америки том III, под ред. Р. Спиллера - М.: "ПРОГРЕСС", 1979

Когда Фицджеральд уже снискал первый успех и даже стал знаменитостью, он не раз оказывался в Париже одновременно с Хемингуэем. Говорят, Гертруда Стайн как-то сказала, что у него больше таланта, чем у всех остальных из «потерянного поколения», вместе взятых. Более молодой Хемингуэй тогда писал еще свои ранние очерки. С «видом выпускника Итона или Оксфорда, молодого бравого командира полка Его Британского Величества, расквартированного на континенте», Хемингуэй красовался, как рассказывает Форд Мэдокс Форд, среди молодых американцев, которые, «вырвавшись на волю, устремились» из бескрайних прерий в Париж.

Подобно тому как Фицджеральд дал сжатую характеристику Сент-Пола, а Т. С. Элиот — Сент-Луиса, сын врача Хемингуэй, родившийся в 1898 году в Оук-Парке, штат Иллинойс, с самого начала вынес приговор американской торговле: «Пусть Хартман обогащается на вас». Вместо этого писатель избрал леса Индианы и Мичигана — идиллические картины юности в его первой книге «В наше время» (1925), столь непохожие на картины первой мировой войны. Хемингуэй работал репортером в газете «Стар» в Канзас-Сити, участвовал в движении итальянских смельчаков и был ранен. В первой книге слились воедино ранние жизненные впечатления: категоричная и в то же время уклончивая западная манера выражаться, присущая «наивному» провинциалу, сочеталась с облагороженной чисто личным артистизмом репортерской манерой, которой было суждено изменить весь строй нашей современной прозы. Наверное, никто из нынешних писателей не развертывал перед своим читателем столь невыносимо ярких картин и образов человеческих характеров в условиях войны. В известном смысле Хемингуэй был создан для войны и в ряде рассказов — "В чужой стране", "Какими вы не будете", "Только вопрос", а также в романе "Прощай, оружие!" — обручился с ней.

В романе «И восходит солнце» (1926) прямая и фактографическая манера повествования становится более очевидной. Лишь в жанре романа смогло «потерянное поколение» осознать до конца свое положение и с упоением и полнотой вновь пережить свою судьбу. Многие пытались, но мало кохму удавалось запечатлеть освобождение от иллюзий так, как это сделал Хемингуэй, изобразив небольшую группу любителей развлечений, которые так изысканно и обреченно терпят жестокое разочарование. Писатель проявил себя не только современным реалистом; в его произведениях, созданных между 1927 и 1937 годами, были высказаны условия его «сепаратного мира». В то время как Скотт Фицджеральд в значительной мере отрекся от родного Запада, но балансировал, подобно канатоходцу, между элитой и массой, Хемингуэй отрекается от своей среды, как то видно в «Зеленых холмах Африки» (1935), и не желает тратить время «на общество, демократию и другие дела». Некогда Америка была хорошей страной, но «мы превратили ее черт знает во что, и я-то уж поеду в другое место, потому что мы всегда имели право уезжать туда, куда нам хотелось, и всегда так делали. А вернуться никогда не поздно».

Таково было десятилетие, когда создавались мрачные рассказы, собранные в книгах «Мужчины без женщин» (1927) и «Победитель не получает ничего» (1933). Некоторые из них, как и главы, воспевающие испанскую корриду в «Смерти после полудня» (1932), имели свои достоинства, хотя читатель не мог не ощутить что-то неладное в этой картине уничтожения животных. Хемингуэй обратился к странному кругу явлений — к миру матадоров и антилоп куду, к миру, где охотник, дичь и смерть составляли единую троицу; к миру глубоких и всегда роковых иррациональных чувств, когда разум лишь регистрирует способ уничтожения; к миру, характеризующемуся развитым чувством смерти, когда всякое действие, как и всякая мысль, становится всего лишь своеобразным опиумом; миру духовного нигилизма, получившему законченное выражение в таких «первых сорока девяти» рассказах, как «Дайте рецепт, доктор» («Хлеб — опиум для народа») и «Там, где чисто, светло»: («А чего ему бояться? Да и не в страхе дело, не в боязни! Ничто — и оно ему так знакомо. Все— ничто, да и сам человек — ничто»). Более того, в 1937 году этот всепоглощающий нигилизм в менее отделанной и погрубевшей ткани романа "Иметь и не иметь", казалось, поразил наконец свой собственный источник. Здесь Хемингуэй, хотя и временно, отказался от того, что составляло его отличительную особенность среди современных американских писателей: от способности к состраданию, которая смягчала и придавала своего рода завершающую гармонию постоянному волнению израненной души.

То была позиция, далекая от слепого оптимизма ранней поры невинности, доходившая временами до слепого отрицания, какого еще не бывало в американской литературе, если не говорить о Стивене Крейне. Интересно сравнить растущую горечь произведений Ринга Ларднера этого периода, утрату «бьющего через край хорошего настроения», о котором речь шла в предыдущей главе, и постоянные предчувствия несчастья, которыми отмечены книги Г. Л. Менкена. Прежде чем вынести окончательное суждение об «анимализме» и «цинизме» Хемингуэя, следует припомнить, что если его постижение темных инстинктов и не отличается интеллектуализмом, то оно все же благотворно в эмоциональном и эстетическом отношении и что все его произведения посвящены теме, недостаточно или неверно представленной в нашем литературном прошлом, даже у Мелвилла, Готорна и По. Действительно, лучшие произведения Хемингуэя, такие, как поздние рассказы "Снега Килиманджаро" и "Недолгое счастье Френсиса Макомбера", стали неотъемлемой частью литературного наследия Америки; что бы мы ни говорили об их недостатках, это уже не может существенно сказаться на их оценке. Чем глубже погружался Хемингуэй в сокровенную область подсознательного зова смерти, тем, казалось, ближе становился он к реальной действительности между двумя мировыми войнами. Ибо его изображение благородства простых человеческих чувств перед лицом страданий предвосхитило ведущую эмоциональную тенденцию нашего времени и показало последнее убежище тысяч индивидуумов, равно обособленных и отчаявшихся перед лицом ухищрений цивилизованной порочности.

Цикл хемингуэевских отступлений и возвращений не ограничился романом «Иметь и не иметь», действие которого развертывается в курортном городке во Флориде в годы экономической депрессии. Однако теперь мы обращаемся к писателю совершенно иного склада. Если Хемингуэй изображал скрытые глубины и неясные побуждения, то Дос Пассос — это воплощение национальной традиции художника-рационалиста, здравый и передовой критик-моралист нашей общественной жизни. Как ни странно, может показаться, оба эти американца начинали со сходных психологических и даже географических позиций. И у раннего Дос Пассоса, и у позднего Хемингуэя в центре повествования находится беспристрастный, незаинтересованный наблюдатель, пассивно и самоотреченно взирающий на общество. Внук португальских иммигрантов, молодой Дос Пассос тоже обрел в республиканской Испании, в Испании хемингуэевской фиесты, анархистов и ледяного оршада, зримое противоядие торгашескому духу Гардинга и Кулиджа. В ранние годы Дос Пассос испытал также сильное влияние революционных идей испанского писателя Пио Барохи.

<…>

Хемингуэй переводился полностью; до широкого читателя дошли все его книги, кроме «По ком звонит колокол» уже набранного, когда издателей обеспокоил большой пассаж, содержащий открытые нападки на Андре Марти. Лидер французских коммунистов Марти находился в то время в эмиграции в России, и государственное издательство не желало выступать с поддержкой того, что оно считало клеветой на него. В результате книга не увидела света, хотя корректорские листы внимательно читались многими московскими писателями.

<…>

Итальянская цензура при Муссолини в принципе не отличалась излишней строгостью; лишь два американских романиста находились под официальным запретом — Хемингуэй (после того как он описал итальянское отступление в «Прощай, оружие!») и Эптон Синклер, чьи книги изъяли из общественных библиотек.

<…>

Пришло время подвести итоги творчества молодых бунтарей 20-х и 30-х годов, ныне признанных мастеров прозы,— Хемингуэя, Фолкнера и Дос Пассоса. Хемингуэй, хранивший молчание после вышедшего в 1940 году романа "По ком звонит колокол", писал меньше двух других, и его творческий путь безвременно оборвался летом 1961 года, когда он скончался от нанесенных себе огнестрельных ран. Для переживаемого им творческого кризиса был весьма характерен пущенный, очевидно, им самим же слух о близящемся завершении его последнего большого романа. К 1950 году появился роман "За рекой, в тени деревьев" — название заимствовано из предсмертных слов Твердокаменного Джексона [Джексон Каменная Стена (Твердокаменный Джексон) — прозвище генерала армии конфедератов во время Гражданской войны в США Томаса Джинатана Джексона (1824—1863), данное ему за то, что во время первой битвы при Булране (1861) его бригада стояла «как каменная стена»], — книг, в которой писатель изобразил стоицизм последних дней жизни полковника Кантуэлла, ветерана двух войн, старшего представителя хемингуэевеких героев, сопротивляющегося смерти до тех пор, пока он еще способен заниматься спортом и любовью.

Два года спустя в «Старике и море» Хемингуэй доказал критикам, которые начали было говорить о близящемся закате выдающегося таланта, что он еще может создать великий роман. И снова прошел слух, истоки которого восходят к самому писателю, что это всего лишь часть большого и честолюбивого замысла. Совершенная в своем художественном мастерстве повесть ярче любого произведения Хемингуэя выражала его убежденность в необходимости жить ради жизни. Старый Сантьяго победил Рыбу, но к берегу дотащил только ее огромный скелет; таким образом, главная авторская мысль — надо жить сражаясь. За это произведение и за предыдущие книги Хемингуэй получил в 1954 году Нобелевскую премию в области литературы и стал шестым американским писателем, удостоенным этой премии.

Р. Спиллер



 

При заимствовании материалов с сайта активная ссылка на источник обязательна.
© 2016—2024 "Хемингуэй Эрнест Миллер"