Тепер Е.М. «По ком звонит колокол» Э. Хемингуэя и испанская война (заметки историка)
Убежденный враг фашизма, Хемингуэй задумал свой роман "По ком звонит колокол" как произведение, предупреждающее мир о нависшей над ним смертельной угрозе. Фашизм Хемингуэй ненавидел всеми силами души, и сердцем, и разумом. Он воспринимал его как орудие злой воли господствующих классов, порождение самых мрачных сил реакции, видя в нем политическую систему, воплощавшую в себе предельную моральную деградацию, крайнюю степень нравственного одичания и презрения к людям. Заклеймив на Втором съезде американских писателей идеологию фашизма, как "ложь, изрекаемую бандитами" [1], Хемингуэй подчеркнул, что "Нужно ясное понимание преступности фашизма и того, как с ним бороться" (с. 615). Это глубокое убеждение, складывавшееся у писателя постепенно, окончательно сформировалось в результате увиденного, услышанного щ пережитого им в Испании в марте — мае 1937 г. Именно тогда Хемингуэй предельно четко осознал, в чем слабость нейтралистской позиции, понял, что ненависть к фашизму должна быть действенной, что борьбу с ним нельзя откладывать ни на один час, что место писателя в этой борьбе — в боевом строю, на стороне народа.
В 1937 — 1938 гг. Хемингуэй четырежды побывал в Испании, лично был свидетелем многих незабываемых событий — от всеобщего ликования после разгрома итальянского экспедиционного корпуса под Гвадалахарой в марте 1937 г. до скорбного исхода республиканцев из Каталонии во Францию в конце 1938 г. Писатель оказал Республике немалую материальную помощь, порой сам принимал участие в боях, был одним из авторов документального фильма "Испанская земля". Живой и общительный, он быстро стал своим человеком в интернациональных бригадах, близко сошелся со многими выдающимися испанскими командирами и деятелями международного рабочего движения. Как корреспондент Объединения североамериканских газет (НАНА) он регулярно отправлял-на родину репортажи, очерки, статьи; одновременно написал несколько рассказов, пьесу "Пятая колонна". Но главные помыслы его были сосредоточены на романе. Исподволь он обдумывал его содержание, разрабатывал сюжет, судьбы главных действующих лиц, основные коллизии.
И до написания этого романа Хемингуэй пользовался широкой международной известностью как писатель-новатор, выдающийся мастер современной прозы. Испанская война, однако, намного расширила его творческий диапазон, прибавила ему политического "опыта. В таланте писателя проявились новые грани, мастерство его стало еще отточенней, мировоззрение — более зрелым. В результате роман "По ком звонит колокол" вышел на несравненно более широкую аудиторию, нежели предшествующие произведения писателя. В числе его читателей было немало людей, потенциально враждебных фашизму, но державшихся до тех пор в стороне от политических битв своего времени. Роман помог им понять, почему обретающая отныне глобальный размах битва с фашизмом — кровное дело каждого честного человека. В этом смысле уже эпиграф к роману, напоминающий, что "нет человека, который был бы как Остров, сам по себе..." (с. 107), в контексте своего времени воспринимался как антифашистский призыв.
Так в тревожном 1940 и в последующие годы хемингуэевский "Колокол" прогремел антифашистским набатом.
"По ком звонит колокол" до сих пор остается одним из наиболее популярных в мире антифашистских романов. В этой связи особый интерес представляет выявление взаимосвязей его художественной ткани и исторической основы, соотношения с действительностью образов, порожденных творческой фантазией художника и, в частности, трактовки писателем темы народа, испанского национального характера.
* * *
Большой знаток Испании, Хемингуэй впервые ступил на испанскую землю еще в начале 20-х годов и полюбил эту страну буквально с первого взгляда. Быстро постигнув, что в, Испании нет ничего ясного и простого, он мгновенно и навсегда прикипел сердцем к ее народу, природе, искусству, с годами исколесил всю страну, неутомимо изучая ее обычаи, быт, нравы, с головой ушел в таинства тавромахии, всю жизнь упорно стремился постичь глубинные свойства испанского национального характера. Всю страсть своего сердца и ума, все приобретенное им за долгие годы знание Испании он вложил в любимое свое детище — роман "По ком звонит колокол".
Значительные произведения нередко рождают большие споры уже в силу своего художнического своеобразия, остроты поставленных ими проблем, прямоты и бескомпромиссности содержа1щихся в них суждений. "По ком звонит колокол" — произведение именно такого Масштаба. Это роман о войне и революции, любви и ненависти, жизни и смерти. Хемингуэй посвятил его героическому народу Испании, которому битва с фашизмом обошлась во много сотен тысяч жертв, и пришедшим тогда на помощь испанскому народу бойцам интернациональных бригад — всем тем, кто прибыл в Испанию с разных концов света, чтобы сражаться "за всех обездоленных мира, против всех угнетателей..." (с. 361).
События в романе довольно четко обозначены в пространстве и во времени. Они разворачиваются в трех сферах: в партизанском крае, расположенном за боевыми порядками франкистских войск, примерно в 70 км к северо-западу от Мадрида; в самом Мадриде, особенно в его отелях "Флорида" и "Гейлорд"; на передовой линии фронта. Время действия (если не считать нескольких экскурсов в прошлое в форме внутренних монологов-воспоминаний и вставных новелл) — около трех суток конца мая 1937 г. В центре романа — образ американца-подрывника Роберта Джордана, которому поручено отправиться в расположение партизан и с их помощью в надлежащий момент — не раньше и не позже — взорвать мост, чтобы помешать противнику использовать его для переброски подкреплений. "...Операция осуществима, — объясняет Джордану генерал Гольц... — Если удастся разрушить мост, она может быть успешной. Мы можем взять Сеговию" (с. 115).;
Сеговия - небольшой провинциальный город близ Мадрида, у подножья Гвадаррамской горной гряды. Здесь к началу франкистского мятежа были сосредоточены значительные консервативные силы, находилась Артиллерийская и инженерная академия. Сеговийская операция действительно проводилась республиканцу ми, и в указанные Хемингуэем сроки.
Достоверно и органично раскрывается в романе его центральная, партизанская, тема. Хотя в первых своих репортажах на Испании Хемингуэй об этом умалчивает, есть веские основания полагать, что партизанской темой писатель "заболел" сразу же по прибытии в эту страну.
Весной 1937 г. слово guerrilleros в Испании было у всех на устах. О рейдах специальных подразделений геррильерос во франкистский тыл и действиях там местных партизанских отрядов в республиканской зоне говорили и писали тогда почти с таким же воодушевлением, как и о победе над итальянскими фашистами под Гвадалахарой. На территории провинций Кордова и Гранада действовало множество партизанских групп, костяк которых составляли андалузские рабочие и батраки. Громкую славу стяжали также партизаны шахтерского района Минаc-де-Рио-Тинто. Годом позже в одном из номеров барселонского журнала "Тимон" ("Руль") сообщалось, что "в сьерре Уэльвы до сих пор действуют более тысячи партизан. Ранее в течение долгих месяцев в горах сражалось не менее 5 тыс. человек, которые успешно громили врага, добывая себе в результате смелых вылазок боеприпасы и продовольствие" [2].
В марте 1937 г, в местной и международной печати то и дело мелькали сообщения о подрыве железнодорожных мостов — например, в Альколеа, через Гвадалквивир, — о взрывах в районе Пеньяррон, Сарагосы, Талаверы, Теруэля, Толедо. 23 марта в "Известиях" появился репортаж об уничтожении в районе Кордовы 11 франкистских эшелонов. Хемингуэй аналогичную информацию получил из испанской, английской и французской прессы.
Для журналистов, аккредитованных при пресс-бюро Республики, в ту пору устраивались поездки на партизанские базы. На одной из них — в Вильянуэва-де-Кордова — вместе с другими в марте побывали Михаил Кольцов и Илья Эренбург, которые вскоре, особенно Кольцов, тесно сдружились с Хемингуэем. И когда тот вплотную заинтересовался партизанами, Кольцов, вообще оказывавший Хемингуэю в те месяцы огромную помощь, помог ему наладить необходимые контакты.
Овладевать навыками минирования и разведки во вражеских тылах испанцам в годы войны помогали советские военные советники П. Герасимов, В. Ефимов, А. Кононенко, М. Кочегаров, В. Кремнев-Киселев, Ф. Латыпов, Н. Патрахальцев, И. Старинов, А. Спрогис, Г. Туманян, Г. Харитоненко, В. Цветков и др. Мемуары полковника Старинова, минера, впоследствии прославившегося в годы Великой Отечественной войны, и поныне могут считаться одним из наиболее достоверных свидетельств о действиях испанских геррильерос той поры [3].
Советскими военными советниками в первых контролируемых республиканским командованием партизанских группах (объединенных вначале в батальон, а затем и в специальный XIV партизанский корпус, отдельные подразделения которого действовали на разных фронтах) руководил человек, известный тогда под именем македонца Ксанти. Испанцам этот коренастый разведчик, отличавшийся беспредельной отвагой и быстротой ориентации при самых сложных обстоятельствах, сразу пришелся по душе. Несколько озадачивало его полное отвращение к спиртным напиткам; последнему качеству Ксанти, впрочем, более других удивлялся Хемингуэй.
Встреча Хемингуэя с Ксанти, которого сопровождала его переводчица Лина Абрамсон, состоялась, по-видимому, в апреле 1937 г. при содействии Кольцова. Последний попросил Ксанти ознакомить Хемингуэя, насколько позволяла конспирация, с особенностями партизанской тактики и спецификой деятельности партизан-подрывников. Много лет спустя Ксанти вспоминал: "Встречались мы три дня подряд. Беседа начиналась часов в шесть вечера и кончалась за полночь. Сидели в ресторанах, ходили по улицам.
Я рассказывал о диверсионных группах. Описывал людей, — конечно, не называя имен..." [4].
Многое из рассказов Ксанти в том или ином виде воплотилось впоследствии в романе. Прочитавшего роман Хемингуэя впервые лишь четверть века спустя после его опубликования Героя Советского Союза генерал-полковника Хаджи Мамсурова (он же Ксанти. Хемингуэю так и не довелось узнать его настоящее имя) глубоко взволновало прочитанное. В частности, большое впечатление произвела на генерала точность описания автором работы подрывника [5].
Мастерство Хемингуэя, совершенное владение им материалом позволили ему в эпизодах романа, происходящих в партизанском крае, создать полную иллюзию достоверности. Некоторые испанские историки (например, Кастельс, автор интересной книги об интернациональных бригадах), завороженные "Колоколом", считают, что в районе Сеговии действительно оперировали партизаны [6].
Между тем сеговийские партизаны — плод воображения автора романа, воспользовавшегося, как теперь это точно установлено, данными, относившимися к Эстремадуре. "Привязать" же эту информацию к нужной ему местности помогло Хемингуэю то, что топографика окрестностей Сеговии была ему хорошо знакома еще с 1932 г., когда он пешком исходил там все вдоль и поперек.
С неменьшей достоверностью воспроизведен в романе и Мадрид. Писатель широкими мазками рисует облик с дав них пор отлично знакомого ему города. Он пишет о Палас-отеле, пережившем зимой 1937 г. жестокую бомбежку, об аристократическом особняке на улице Веласкеса, 63, превращенном в штаб интернациональных бригад, где царила атмосфера духовного горенья и аскетизма, об Университетском городке, Толедском мосте, о ресторане при гостинице на Гран-Виа, где в 1937 г. так скудно кормили посетителей, знакомит с многоквартирными домами окраин столицы и ту п.
Наибольшее внимание в мадридских эпизодах романа уделено отелям "Флорида" и "Гейлорд". Если первый, излюбленное пристанище писателя как перед войной, так и в 1937 г. (хотя расположен он был в зоне наиболее интенсивных артобстрелов), олицетворяет собой преимущественно тыловой комфорт, то у "Гейлорда" совершенно другая функция.
В "Гейлорд", корпуса которого возвышались на тихой улице Альфонса XII, в районе парка Ретиро, зимой 1937 г. из разбомбленного Палас-отеля и подвалов штаба мадридского фронта (бывшего министерства финансов) перебрались советское консульство, мадридское отделение ТДСС и часть военных советников. Для них там открыли ресторан, где обитателей отеля и их гостей кормили без карточек. В "Гейлорд", по приглашению Кольцова, Хемингуэй попал вскоре по приезде. "Там, у Гейлорда, — говорится в романе, — можно было встретить знаменитых испанских командиров, которые в самом начале войны вышли из недр народа и заняли важные командные посты...". (с, 354). Бывали там и руководители правительства, и лидеры политических партий, и интербригадовцы. Особенно часто посещали они расположенный в бельэтаже двухкомнатный номер гостеприимного Кольцова.
Хемингуэй сообщает, что в ресторане "Гейлорд" кормили по тем временам очень хорошо. Но все же куда более важным для Роберта Джордана было то, что только у Гейлорда он узнавал, "как все происходит на самом деле, а не как оно должно бы происходить" (с. 355), и что "все, о чем он узнавал у Гейлорда, только укрепляло его веру в правоту дела, которое он делал" (с. 356).
Более схематично воспроизведен в романе передний край, запечатленный в самый канун готовящегося наступления: нервозность и расхлябанность в штабах, заторы грузовых и санитарных машин на дорогах, солдаты в стальных шлемах, танки и т. п.
Все три сферы действия в романе крепко связаны, в единый узел подготавливаемым наступлением.
Для замысла Хемингуэя, писавшего роман в жанре лирической эпопеи, стремившегося в художественной форме поведать миру о трагедии антифашистской войны, которую, по его глубокому убеждению, можно было и обязательно следовало выиграть, выбор Сеговийской операции в качестве основного стержня романа был закономерен. Своей быстротечностью, почти: классической компактностью во времени (три дня!); эта. операция соответствовала намерению автора показать через частность целое, высветить через "магический кристалл" одного Кратковременного сражения бури и страсти всей войны. Не случайно герой романа высказывает убеждение, что и "за семьдесят часов можно прожить такую же полную жизнь, как и за семьдесят лет..." (с. 286).
Хотя личных впечатлений от Сеговийской операции у самого Хемингуэя быть не могло, ибо в это время он ненадолго выезжал во Францию и на родину, все необходимые данные о боях под Сеговией, однако, имелись в его распоряжении. Кроме того, в процессе работы над романом он постоянно общался с непосредственным участником операции подполковником Густаво Дураном. И если в нашедших отражение в романе подробностях боев под Сеговией можно встретить все же некоторые существенные отклонения от действительности (на самом деле, например, в операции было занято гораздо больше сил, чем указано в романе, франкисты вовсе не обладали тогда таким подавляющим господством в воздухе и т. п.), то только потому, что в намерения Хемингуэя входило не скрупулезно точное воспроизведение событий, а такая компоновка их, которая позволила бы вести большой разговор о судьбах войны в целом. Тем более, что в "Колоколе", в сущности, развернута только экспозиция операции. Операция же как таковая остается за рамками произведения.
Нельзя не подчеркнуть, что восприятие "Колокола" как произведения, основанного на фактах, имеющих отношение только к одной конкретной военной операции, явно нуждается в уточнении. В связи с этим уместно, в частности, напомнить о том, что хорошо знавший Хемингуэя югославский интернационалист Мирко Маркович, был уверен, что в романе подразумевается операция под Брунете [7]. Мемуары Марковича, несомненно, заслуживают внимания. Тем более, что из других источников стало известно, что не перед Сеговийской, а перед Брунетской операцией, начавшейся несколько позже, в конце лета, использовались заблаговременно спланированные боевые рейды партизан-подрывников [8].
И все же из фактов, подвергшихся в романе основательной художественной переплавке, первое место, безусловно, принадлежит Сеговийской операции. Именно в ходе подготовки к ней раскрываются характеры и поступки главных героев романа; ею же цементируется и его "второй план. Это позволило автору выстроить захватывающий сюжет, органически связать его весьма разнородные линии, ярко запечатлеть крайний накал гражданской войны и живописать народную стихию в самых драматических ее проявлениях.
Многое из этого, особенно последний аспект, далеко не сразу и не всеми было правильно понято. Непосредственно по опубликовании роман вызвал большие споры. Огромный читательский успех и безусловное одобрение романа подавляющей частью друзей и почитателей таланта автора, среди которых было немало видных участников испанской войны, сочетались не только с брюзжанием эстетствующей критики и злобным улюлюканьем справа, но и с нескрываемым недовольством ряда влиятельных оппонентов слева. Так, в открытом письме в нью-йоркской "Дейли уоркер" группа добровольцев бригады им. А. Линкольна высказалась в том духе, что новая книга Хемингуэя отвергается ею "как искажение подлинной картины войны в Испании..." [9].
Письмо это было опубликовано газетой без всяких комментариев. В других, правда уже частных, письмах отдельные американские ветераны войны пеняли автору на то, что он якобы неверно выбрал жанр романа; некоторые сетовали на то, будто любовная линия в "Колоколе" заслонила гораздо более важные события; третьи даже утверждали, что-то, что произошло в Испании, вообще не стало движущей силой книги и т. п. По мере того, однако, как уходила в прошлое крайняя обостренность переживаний, связанных с горечью недавней трагедии, и кипение страстей утихало, несостоятельность и даже вздорность подобных упреков, как политических, так и тех, что были связаны с недопониманием художественной специфики произведения, обнаруживались сами собой и становились очевидными даже для тех, кто ранее весьма рьяно все это отстаивал.
Но наряду с этими в общественных кругах раздавались и критические высказывания другого рода, полемика вокруг которых теплится чуть ли не по сей день. Мы имеем в виду недовольство, с которым встретила роман определенная часть испанской демократической эмиграции, в том числе и писатель-республиканец Артуро Барреа, военный цензор в Мадриде в годы войны, и военачальник-коммунист Энрике Листер. Оба, неоднократно выступая в печати, утверждали, что автор "Колокола" обнаружил в романе поверхностное знакомство с Испанией и преследовал при его написании сугубо коммерческие цели.
Чем были вызваны столь серьезные обвинения? Думается, что в основе их лежали отнюдь не действительно встречающиеся кое-где в романе фактические погрешности или неточное использование автором отдельных испанских выражений и даже не личные обиды, а более веские обстоятельства. По всей вероятности, Барреа, Листер и все, кто разделял их взгляды, сочли, что в романе 5 задето их национальное чувство.
Хемингуэем, полагали они, допущено непозволительное смещение акцентов, его роман не о национально-революционной войне испанского народа, а о войне, наиболее активная роль в которой отдана интернационалистам. Искажение исторической правды ими усматривалось уже в выдвижении на первый план такой фигуры, как Джордан. Джордан у Хемингуэя, считали они, идеальный герой, рыцарь без страха и упрека, в то время как среди испанцев в романе наиболее действенным и колоритным персонажем получился Пабло, явно отрицательный образ партизанского вожака, воплощение глубоко индивидуалистического, стихийного крестьянского начала.
Подобные соображения вряд ли можно признать убедительными. Выбор своего соотечественника на роль главного героя для автора-американца вполне правомерен, обоснован и соответствует общему замыслу романа. К тому же невозможно отрицать, что и Хемингуэю удалось воссоздать в романе полнокровный, собирательный образ народа, каждый персонаж которого не манекен, не носитель наперед заданной идеи, а подлинно живой человек.
Что касается самой расправы, которой верховодит анархиствующий Пабло, то детали этой впечатляющей сцены, несомненно, и плод авторского воображения, которое, однако, базировалось на фактах, на том, что действительно происходило в первые дни войны в некоторых малых населенных пунктах, где анархисты пользовались преобладающим влиянием. Так, ряд историков (сочувствовавшие анархистам французы П. Бруэ, Э. Темим, американец X. Томас и др.) вслед за недавно скончавшимся испанским академиком X. М. Пеманом считают, что отправной точкой для Хемингуэя в данном случае послужили события в начале войны в маленьком андалузском городке Ронда, близ Малаги. Рассказывают также, что нечто подобное в ту пору произошло в городке
Фрага (в Арагоне), а также в ряде других мест. Властями Республики подобные действия анархистов сразу были решительно осуждены. Про массовые расстрелы и прочие подобного же рода эксцессы нам известно не только от Хемингуэя, но и от других всем сердцем сочувствовавших делу Республики известных писателей, например от Сент-Экзюпери [10]. Вряд ли есть смысл упрекать Хемингуэя за то, что он с такой силой все это изобразил. Важнее выяснить, для чего это ему понадобилось.
Подробно останавливаясь на этом эпизоде, в сущности своей характерном не только для гражданской войны в Испании, но и для гражданских войн вообще, Хемингуэй проводит резкую грань между спонтанными актами насилия так называемых "неконтролируемых", типичным представителем которых является Пабло, и организованным террором во франкистской зоне, осуществлявшимся "просвещенными" кабальеро, в первую очередь фалангистами. Именно, их жертвами стали героиня романа Мария и ее родители.
Тему народа Хемингуэй решает разносторонне и многопланово, пользуясь пестрой палитрой красок. "Не надо романтизировать их... — говорит он устами Джордана, — Испанцы бывают разные, так же как и американцы" (с. 328 — 329). Размышляя об испанском национальном характере, он обращается к далекому прошлому народа, касается его исторических корней. "От старой веры, — пишет он, — они (испанцы, — Е. Т.) никогда не отступались, а лишь затаили ее, давая ей выход в войнах и инквизиции. Это люди аутодафе 4+ акта веры" (с. 413).
Испанский народ, в представлении Хемингуэя, в высшей степени предупредителен и гостеприимен, необычайно горд и высок духом, постоянно готов вступить в единоборство с самой смертью и бросить вызов судьбе. Он умен, порой хитер и способен на крайнюю жестокость, как Пабло, но и добр, совестлив, открыт, верен в беде и в бою, как проводник Ансельмов полон собственного достоинства, как партизан Фернандо, мудр сердцем, как Пилар.
Народ в изображении Хемингуэя отнюдь не богоносец. В этом взгляды американца Хемингуэя, по существу, вполне совпадают с воззрениями испанца Луиса Бунюэля. Это могучая, во многом стихийная, как разбушевавшееся море, сила, достойная и самого высокого уважения, и любви, и верного служения. "Нет лучше их, когда они на верном пути, но когда они собьются с пути, нет хуже их" (с. 126). Эту мысль Хемингуэй повторяет не единожды. В той же сцене избиения богатеев, наряду с взрывом слепой ненависти и ярости со стороны людей, веками находившихся под страшным гнетом, подчеркивается и классовый аспект их поведения.
И хотя в минуту гнева, вызванного экстремальными обстоятельствами (после того как Пабло, в надежде помешать взрыву моста, похищает взрыватели и детонаторы), Джордан в сердцах восклицает: "...к чертовой матери эту вероломную проклятую страну и каждого проклятого испанца в ней по ту и по другую сторону фронта... Пусть идут к чертовой матери после того, как мы умрем за них!" (с. 500) — это только миг отчаяния. Тут же он берет себя в руки и отрекается от этих вырвавшихся вдруг у него кощунственных слов.
Воссоздавая испанский народный характер и явно любуясь им, Хемингуэй всей силой своего могучего таланта обрушивается, на тех, кто стремится возвыситься над народом и самовластно вершить его судьбы, тех, кто фактически ставит себя выше народа. При этом ему все равно, к какому лагерю эти люди принадлежат. В уста Джордана тут же вкладывается и следующая тирада: "Пусть все идут к чертовой матери — Ларго, Прието, Асецсио, Миаха, Рохо, — все вместе и каждый в отдельности. К чертовой матери их эгоцентризм, их себялюбие, их самодовольство и их вероломство... Ну их к чертовой матери, всех... которые всегда правили Испанией и командовали ее армиями. К чертовой матери всех — только не народ" (с. 500 — 501).
В этом полном неистовства внутреннем монологе героя и некоторых других аналогичных его высказываниях, всегда мотивированных обстоятельствами, в тисках которых Джордан оказывается по ходу действия, есть, безусловно, и явные перехлесты, вызванные состоянием, аффекта, в котором находится герой. Но есть и отголоски дав них выстраданных мыслей автора, адресованных, конечно, вовсе не только испанцам — власть предержащим. Для времени, когда писался роман, подобные филиппики, рожденные переживаниями, связанными с поражением Республики, вполне понятны и никак не свидетельствуют о нигилистическом отношении Хемингуэя к Испании вообще. Они проникнуты болью "за всех обездоленных мира", и прежде всего, за испанский народ. При любых обстоятельствах высшим критерием для Хемингуэя остаются интересы народа. Отсюда и рефрен: "К чертовой матери всех — только не народ".
Вторжение иностранца в сокровенную область национального, содержащее к тому же подобные критические нотки, может восприниматься болезненно. К подобным высказываниям, к хемингуэевской манере раскрытия испанского народного характера возможно разное отношение. Некоторые, на его взгляд, истины звучат по меньшей мере наивно, и тех, кому это не по сердцу, можно понять. И все же в романе нет ничего такого, что можно было бы воспринять как оскорбление испанского национального достоинства. Истинная любовь и уважение Хемингуэя к испанскому народу несомненны.
Обращаясь к произведению, посвященному конкретному историческому периоду, в данном случае к "Колоколу", и знакомясь с персонажами, созданными авторским воображением, читатели не могут не задумываться над тем, какое реальное лицо скрыто за тем или иным образом, существовали ли прототипы героев романа. Перед исследователями творчества Хемингуэя, его современниками такие вопросы вставали уже неоднократно. Естественно, что на этот счет высказано немало дельных замечаний, интересных догадок и предположений.
Так, нельзя не согласится с теми, кто считает Роберта Джордана, так сказать, частицей самого Хемингуэя, с его подлинными размышлениями, страстями, надеждами и чаяниями той поры. Это, несомненно, так. И все же не следует забывать, что Джордан не слепок с Хемингуэя, а образ человека, каким писатель в ту пору хотел бы сам себя видеть, идеал, на который он желал бы быть похожим.
Бесспорно, что свое имя Джордан получил в честь майора Роберта Мерримена, бывшего доцента Калифорнийского университета, вскоре после своего прибытия в Испанию возглавившего батальон им. А. Линкольна, а в августе 1937 г. назначенного начальником штаба XV интернациональной бригады.. Как писал Хемингуэй в корреспонденции с Арагонского фронта, повествуя о сражении под Бельчите, Мерримен, "давно не бритый, с черным от дыма лицом... пробивал себе путь гранатами и, хотя был шесть раз ранен осколками в обе руки и в лицо, не ушел на перевязку, пока не взял собор" (с. 627). В марте 1938 г., будучи тяжело ранен, он попал к франкистам в плен и был уничтожен ими [11]. Хемингуэй знавал немало американских добровольцев в Испании, судьбы и черты которых вобрал в себя его Джордан. Среди них и близко знакомый писателю Том из отряда подрывников, которым командовал немецкий антифашист Фридрих, что известно от Ксанти [12], и Алекс, взрывавший вместе со Стариновым и его товарищами вражеские эшелоны на Юге [13], и др.
Собирателен также образ героини романа Марии. В обстоятельном двухтомном исследовании о Хемингуэе, принадлежащем его соотечественнику К. Бейкеру, сообщаемся о Марии — медицинской сестре, встреченной Хемингуэем весной 1938 г. в Матаро, которая наяву, как в кошмарном сне, пережила в начале войны все то, что выпало на долю Марии — героини романа [14]. Акты изнасилования, сама возможность которых так рьяно оспаривалась Барреа на основании весьма шатких религиозно-философских выкладок, в обстановке первых недель войны для франкистских "рыцарей" были делом самым обыденным. Свидетельств тому не счесть.
Сошлемся хотя бы на не столь давно опубликованные мемуары видного деятеля социалистической партии Вилара де ла Видиарте, который вспоминает, как "женщинам-социалисткам брили головы, на бритом черепе выводили буквы "UGT" и "UHP" [15], а перед этим (иногда потом) насиловали" [16]. Говоря о прототипах Марин, а также Пил ар и их судьбах, нельзя не вспомнить о 12-летней девочке, спасенной партизанами, и другие биографии женщин, про которых Яковлеву, как и в свое время Хемингуэю, рассказал Ксанти-Мамсуров [17].
Отправной точкой для образа Пилар могли послужить рассказы Ксанти-Мамсурова, но и не только они. Об одной из женщин, биография которой тоже частично легла в основу образа Пилар, писатель получил письмо в 1953 г. Впоследствии он даже приезжал к ней в гости, в Галисию. В подходе к женским образам романа у Хемингуэя есть одна существенная общность: в них с особой симпатией выписано все то, что основано на приоритете чувства. Прекрасны страницы, посвященные любви Марии и Джордана, справедливо причисляемые к лучшим достижениям мировой литературы. Неподражаемо женственна (при всей ее внешней "некрасивости") Пилар во всем, что касается ее личной жизни и, так сказать, сферы рока, цыганской мистики, подсознательного. Но та же Пилар, едва она приступает к обязанностям командира отряда, сразу же терпит неудачу [18].
Разумеется, коль скоро речь идет не о документальном повествовании, далеко не все свидетельства о прообразах тех или иных героев должны сходиться в деталях; Например, по мнению Ксанти-Мамсурова в образе Эль Сордо (Глухого), командира маленького партизанского отряда, окруженного и уничтоженного карателями, запечатлены черты неразговорчивого мексиканца Мигеля Хулио Хусто, командовавшего на самом деле крупным партизанским подразделением в Эстремадуре [19]. В то же время, ссылаясь на свидетельство самого Хемингуэя, его испанский друг X. Л. Кастильо-Пуче сообщает, что человек, изображенный под именем Эль Сордо, погиб позднее в районе Гвадалахары [20].
О том, как из разнообразных компонентов синтезировались в воображении Хемингуэя некоторые образы, наглядно можно проследить на примере "светловолосого иностранца" Кашкина. Со слов Е. Яковлева мы знаем, что о человеке, выведенном в романе под этим именем, Хемингуэю рассказал Ксанти, фамилия его Цветков. Советский доброволец; старший лейтенант Василий
Дмитриевич Цветков был отчаянным храбрецом и опытным подрывником. Но постоянное перенапряжение и азарт боя однажды привели к тому, что подорвав вражеский эшелон, он не отступил, как ему было приказано, а ввязался в схватку с превосходящими силами противникам, был тяжело ранен, вынесен с поля боя и вскоре скончался. Похоронен он в глухом углу Эстремадуры, где все это и произошло. К его биографии Хемингуэй добавил некоторые подробности, по-видимому навеянные ему рассказами Кольцова и Романа Кармена ("Кашкин был тогда на Севере, в Ируне и Сан-Себастьяне, участвовал в неудачных боях под Викторией" (с. 361 — 362). Имя герою Хемингуэй дал в честь своего советского корреспондента, критика и переводчика И. А. Кашкина. Что же касается обстоятельств смерти "светловолосого иностранца", его опасений, связанных с возможностью живым попасть в руки франкистов, то тут автор, несомненно, приписал своему герою чувства и мысли, мучившие его самого. Вообще все в романе, что касается рассуждений о смерти, сокровенные мысли самого автора.
Помимо вымышленных персонажей, основанных на реальных прототипах, в романе выведено под собственными именами немало людей, активно действовавших тогда на исторической арене. Читатели знакомятся с видными командирами Народной армии Республики и интернациональных бригад, лидерами ведущих политических партий, членами правительства, журналистами. Одним уделено по нескольку абзацев, личности других намечены как бы пунктирно, двумя-тремя фразами, однако в любом случае каждому дана определенная авторская характеристика. Хемингуэевские определения, как правило, остры, нелицеприятны и дальновидны, хотя бывают и срывы.
Особенно поражает прозорливость авторских характеристик таких прославленных в годы войны республиканских командиров, как Э. Листер, X. Модесто, Эль Кампесино (В. Гонсалес), Г. Дуран. Подмечены импульсивность Листера, уравновешенность верного солдата партии Модесто, "вундеркиндство" Дурана и "лихорадочные, беспокойные глаза" Кампесино. вихрем событий в начале войны возведенного в ранг крестьянского вождя, который и "сам уверовал в то, что о нем говорили, и почувствовал себя крестьянином". Пророчески прозвучало высказанное в романе предостережение Хемингуэя относительно того, что Кампесино способен "причинить не меньше хлопот, чем настоящий крестьянский вождь" (с. 355). Сказано про каждого из них совсем немного, но с истинно хемингуэевской прямотой, удивительным его "ясновидением", прозорливостью и откровенностью. Сегодня мы знаем, что подмеченные Хемингуэем черты характеров этих людей во многом действительно определили их судьбу, их жизненный путь.
Закономерно, что среди выдающихся руководителей интернациональных бригад главное внимание в романе уделено Гольцу, отдельные черты которого напоминали современникам событий Вальтера (Сверчевского). Один из ведущих руководителей Сеговийской операции, он показан "как хороший командир и отличный солдат" (с. 358), достойный той легендарной когорты борцов за народное дело, которые, выражаясь словами главного героя хемингуэевской пьесы "Пятая колонна", подписали сами с собой договор на пятьдесят лет необъявленных революционных войн.
К той же прославленной когорте принадлежали очерченные Хемингуэем с большой симпатией такие знаменитые командиры интернациональных бригад, как Лукач (Матэ Залка), Клебер (Манфред Штерн), Ганс (Ганс Кале).
Отважный и поистине вездесущий русский журналист Карков, по мнению Джордана "самый умный из всех людей, которых ему приходилось встречать" (356), вобрал в себя некоторые черты характера и моменты биографии навсегда запомнившегося Хемингуэю корреспондента "Правды" М. Е. Кольцова.
Среди советских людей, оказавшихся тогда в Испании, Кольцов — не только журналист, но и политический советник, комиссар, один из выдающихся организаторов обороны Мадрида — занимал положение, соответствующее масштабу его дарований и энергии, веры в дело, которому он служил.
-Важную особенность личности Карпова Хемингуэй справедливо усматривает в его вере "в силу доброжелательного вмешательства" (с. 559). Именно Карпов помогает Джордану избавиться от поверхностно-романтического осмысления действительности, учит его видеть и понимать события в их истинном свете.
Роман "По ком звонит колокол" — произведение глубоко трагическое, но это оптимистическая трагедия. Герой гибнет, до последнего своего мгновения исполненный несокрушимой веры в то правое дело, во имя которого он сознательно, без колебаний отдает жизнь и завещает живым вести борьбу с фашизмом до победного конца.
Прошли годы, но идеалы антифашистской борьбы в Испании нетленны. Воспевший их роман Хемингуэя "По ком звонит колокол" по-прежнему популярен и привлекает все новых читателей. Хемингуэевский "Колокол" по-прежнему звучит набатом, воодушевляя на борьбу с реакцией, за мир, правду, добро и светлое будущее человечества.
Примечания:
1. Хемингуэй Э. Собр. соч.: В 4-х т. М., 1968, т. 3, с. 613. В дальнейшем ссылки на этот том даны в тексте с указанием в скобках страницы.
2. Цит. по: Pons Prades Е. Guerrillas espanolas, 1936 — 1960. Barcelona, 1977, p. 101 — 102. В этой книге, в частности, собран богатый материал о партизанских отрядах, действовавших во франкистском тылу во время войны, особенно в окрестностях Сарагосы, Уэски, Авилы, Севильи, Бадахоса и т. д.
3. Старинов И. Г. Мины ждут своего часа. М., 1964. Об испанских партизанах и роли советских военных советников в их деятельности см. также воспоминания А. Н. Стариновой (Обручевой) и В. А. Трояна в сборнике "Мы — интернационалисты" (М., 1975), а также Г. С. Харитоненко в книге "Вместе с патриотами Испании" (Киев, 1978). Информацию о пустивших под откос 17 эшелонов противника партизанах, совместно с которыми действовал А. Спрогис, содержит статья В. Ровчана "Передовая — за линией фронта" (Сов. спорт, 1977, 18 дек.) и документальная повесть Е. А. Паршиной "Динамит для сеньориты" (Свердловск, 1981).
4. Цит. по: Мамсурова П. В. Боевое задание. — В кн.: Мы — интернационалисты, с. 55.
5. Яковлев Е. Скажите: по ком звонил колокол? — Журналист, 1968, № 10, с. 58
6. Castells A. Las Brigades Internacionales. Barcelona, 1974, p. 487.
7. Маркович М. Я знал Хемингуэя. — Иностранная литература, 1966, № 8, с. 236.
8. Старинов И. Г. Указ, соч., с. 140.
9. Цит. по: Интернационал, лит., 1940, № 11/12, с. 364.
10. Так, Сент-Экзюпери пишет про анархистов: "Стоит им вычитать из газет, как выглядит "властелин мира" Базиль Захаров, и они тут же переводят это на язык своих представлений. Они узнают в нем своего владельца парников или своего аптекаря... Здесь расстреливают, словно лес вырубают" (пери А. Соч. М., 1964, с. 531).
11. Castells А. Op. cit., р. 324, 335.
12. Яковлев Е. Указ, соч., с. 58.
13. Старинов И. Г. Указ, соч., с. 140.
14. Baker С. Hemingwey. Р., 1971, vol. 2, р. 83.
15. UGT — аббревиатура профорганизации Всеобщий рабочий союз, UHP — первые буквы боевого лозунга астурийских повстанцев 1934 г.: "Союз братьев пролетариев".
16. Vidiarte J. S.Todos fuimos culpables. Barcelona, 1978, p. 412.
17. Яковлев E. Указ, соч., с. 59, 60.
18. Cast ells A. Op. cit., p. 443; Castillo-Puche J. L. Hemingwey entre la vida у la muerte. Barcelona, 1968, p. 75.
19. Яковлев E. Указ, соч., c. 60.
20. Castillo-Puche J. L. Op. cit., p. 75.
При заимствовании материалов с сайта активная ссылка на источник обязательна.
© 2016—2024 "Хемингуэй Эрнест Миллер"