Эрнест Хемингуэй

Мой мохито в Бодегите, мой дайкири во Флоредите

События, нашедшие отражение в романе «Острова в океане» Хемингуэя

Да, вот так оно и есть. Не к месту какому тянет человека, может, этого места уже и нет, и не надо. А тянет человека тоска к тому, про что он вспоминает.
Уильям Фолкнер. Особняк

Грегорио и Альсидес прекрасно понимают друг друга, ведь оба они рыбаки. И хотя Грегорио старше своего коллеги на двадцать лет, глядя на него, этого не скажешь. Пусть его лицо изборождено морщинами, а кожа выдублена морской водой, ветром и солнцем, но в его мускулах все еще ощущается сила. "Но я же провел в море 70 лет", — отвечает он на немой вопрос писателя. Правда, море Грегорио несколько отличается от моря Альсидеса. Для Грегорио Фуэнтеса море означало службу на "Пилар" и довольно приличную зарплату, получаемую из рук Папы. Ну а Альсидес к старости почувствовал себя обессилевшим, каждой своей косточкой ощущающим груз прожитых лет. Да и одет Грегорио, сменивший щегольскую шляпу на бейсбольную шапочку, лучше, чем Альсидес с его солдатским кепи, козырек которого он обшил красной материей. Голос Грегорио чист, уверен и иногда по-детски звонок, в то время как Альсидес говорит хриплым прерывающимся голосом, как будто у него что-то застряло в горле.

Представляя членов своей семьи, Альсидес Фалье назвал полное имя и обе фамилии каждого из них. Начал он с женщин, которые, выслушав комплименты, одна за другой скрылись в глубине дома. Одни ушли готовить кофе, другие отправились за кокосовой водой. И только жена хозяина дома осталась в комнате, занятая глаженьем штопаных-перештопанных брюк.

"Много лет назад мы бывали здесь на коричневом судне, у которого по бортам выступали два длинных шеста", — поясняет Грегорио. Полуприкрыв глаза, Альсидес перелистывает многостраничную книгу памяти в поисках искомого образа. Грегорио повторяет: "Коричневое судно с двумя шестами".

"Как же, очень хорошо его помню, — откликается Альенде, — но это было не просто рыбацкое судно, на его палубе были американцы".

"Бог мой, я ведь тоже припоминаю, — вступает в разговор жена хозяина дома, — я была тогда еще совсем девочкой..." Женщину зовут Зойла Марина. Она рассказывает, что, когда яхта подходила к острову и экипаж сходил на берег, ее мать стирала им белье. В то время подросток по имени Альсидес еще только начинал робко заигрывать с Зойлой, а сегодня у них десять детей. "Трое в партии и один пограничник", — уточняет Зойла. Грегорио также не забыл то, как они приносили сюда белье вместе с Уинстоном Гестом. "Ну да, такой здоровенный загорелый американец, — подтверждает Зойла. — Он всегда давал мне целую кучу одежды".

"Сколько же это времени утекло с тех пор?" — в вопросе Альсидеса звучит нотка грусти. Грегорио, глядя прямо в лицо собеседнику, тихо отвечает: "Страшно и подумать". Сам он в те времена был уже взрослым человеком.

Женщины предлагают кофе. Грегорио ставит свою чашку на стол. "Вы не пьете кофе?" — почтительно спрашивает Зойла. "Предпочитаю холодный", — отвечает он.

Яхта Тома Хадсона бросает якорь у кайо Конфитеса.

"Восходящее солнце светило Томасу Хадсону в спину, и ему нетрудно было найти между рифами проход пошире, а потом, лавируя среди мелей и коралловых островков, вывести судно к удобному для причала месту. Песчаный пляж полумесяцем огибал защищенную от ветра бухту, а дальше земля на острове была покрыта пересохшей травой, и только с наветренной стороны громоздились большие плоские камни. Глядя в зеленую воду, сквозь которую просвечивало песчаное дно, Томас Хадсон прошел по самому центру бухты и стал на якорь, почти ткнувшись носом в берег. Солнце уже взошло, над радиостанцией и служебными постройками развевался кубинский флаг. Сигнальная мачта торчала голая, обдуваемая ветром. Кругом не было ни души, только флаг, новенький, чистый и яркий, хлопал на ветру".

Когда пограничный катер с Грегорио и его спутниками взял курс на остров Конфитес, над океаном разразилась настоящая гроза. Вечер еще не наступил, однако все вокруг будто бы погрузилось в сумерки. Шквалистый западный ветер обрушивал на северный берег острова тяжелые океанские волны и в том же направлении гнал набухшие водой облака. К сожалению, небо прояснилось, когда на остров уже почти опустилась ночь.

Тридцать пять лет назад здесь располагалась морская база, подобная той, что упоминается на страницах романа "Острова в океане". Здесь же экипаж "Пилар" пополнял запасы провизии. Холодильник яхты загружали морожеными свиными тушами, индейками, цыплятами. Лед на остров доставляло судно, называвшееся "Ла Энвиада". "Папа сходил на берег в чертовски веселом настроении, как будто все на острове принадлежало одному ему", — вспоминает Грегорио. Однако в 1977 году от былой ухоженности остались едва заметные следы, буквально все здесь поросло травой. С пляжа, где когда-то высаживался Хемингуэй, волны смыли весь песок, обнажив скалистое основание. Глядя на расстроенного Грегорио, можно было подумать, что кто-то повинен в том, что остров постепенно уступает напору океана. "Раньше тут было много деревьев, — делится своими воспоминаниями Грегорио, — а теперь все голо. Раньше тут были пальмы, сейчас нет ни одной. Остров состарился". Однако это не совсем так. На кайо есть семь сосен. Именно семь. Их посадил Хемингуэй в 1943 году. "Ни хрена себе, — удивляется старый рыбак, — если бы только Папа знал, что его сосны все еще живы".

Вернувшись на пограничный катер, Грегорио замечает: "Как-то напротив Конфитеса затонуло торговое судно, ставшее для нас одним из приметных знаков, по которому мы определялись при подходе к берегу". Действительно, такое судно было, и называлось оно "Колаби". Сегодня от него остался одиноко торчащий из песка кусок металла, насквозь проржавевший и ни на что не похожий. Чуть раньше, поднимаясь на борт, Грегорио посоветовал спутникам: "Обмахнитесь, ребята". Оказалось, что нужно было спугнуть комаров, чтобы не занести их в каюту.

В тот вечер Грегорио был счастливейшим человеком в мире. Ему предложили пострелять из автомата "АКМ" и постоять за штурвалом пограничного катера. Он согласился и с радостью весь вечер предавался воспоминаниям, уверенно направлял беседу и вообще, как говорится, был душой компании. Не отказался и от предложенного ему рома. Командир судна лейтенант Умберто Паскуаль сказал Грегорио: "Отец, вы настоящий моряк, чувствуете погоду, как барометр. Вы всю свою жизнь наблюдали за погодой, и я не глядя доверил бы вам катер. Но сами вы ничего не принимаете на веру, и потому ваш век будет долгим". "Как век сосен, что посадил Папа? — спросил Грегорио, довольно засмеялся и сам ответил: — Именно так, как век Папиных сосен".

Настроение Грегорио Фуэнтеса было подпорчено упоминанием того, что в романе его двойные обязанности рулевого и кока стали поводом для шуток. В один из моментов Вилли, отдаленно напоминающий своего прототипа Джона Саксона, резко высказался на этот счет, утверждая, что на военном корабле и вообще на приличном судне не годится быть одновременно и рулевым и коком. Правда, он сам себе и ответил: "Стряпает он что надо и насчет вождения мелких судов знает побольше, чем мы все, вместе взятые..." Дело в том, что Грегорио знал содержание романа только в пересказе. Ему нужно было называть места, где его упоминают, и объяснять, что там, где речь идет об Антонио, следует читать "Грегорио". Словом, встреча героя литературного произведения с местами, знакомыми ему не понаслышке, может и не получиться, как это произошло в данном случае, хотя все члены экипажа и гости катера, бороздившего воды в виду северного побережья провинции Камагуэй, пребывали в состоянии полнейшего благодушие.

На следующий день Грегорио Фуэнтес, как и много лет назад, сошел на берег у маяка Паредон-Гранде. В романе Антонио приходит к этому выкрашенному в желтую и черную клетку сооружению, чтобы взять сообщение для командира катера. Грегорио, посмотрев на маяк, отмечает: "Совсем такой, как раньше. Может, только тот домик в глубине построен недавно".

Свет маяка виден далеко по Старому Багамскому каналу. Во времена военных приключений Хемингуэя на маяке стояла лампа в тысячу ватт с радиусом действия в 35 миль. Сегодня свет маяка можно заметить с расстояния в 50 миль благодаря новому светильнику мощностью в тысячу пятьсот ватт.

Над дверью, ведущей в помещение маяка, есть выполненная в виде треугольника надпись: "Диего Веласкес", а чуть выше: "Год 18..", причем последние две цифры разобрать невозможно. Маяку 120 лет, и, как считают специалисты, простоит он еще сто лет, поскольку выстроен из металла. "На маяке в Матернильосе лестница и поручни сделаны из бронзы, — припоминает Грегорио, — и похожи на золотые. Папе нравилась родниковая вода, которую мы брали на Паредон-Гранде, и еще ему нравилось ходить на Матернильос. Однако не всегда наши переходы проходили гладко. Помню, как мы сели на мель между Медиа-Луна и Гильермо".

Лейтенант Паскуаль, знаток здешних вод, соглашается: "Да, скорее всего, вы там действительно сели на мель".

Так оно и было. А потом тот случай нашел отражение и в романе "Острова в океане", где эпизод описан со смешанным чувством горечи и облегчения: "С тех пор как они сели на мель, у него было такое чувство, что ему дана передышка. В ту минуту он ощутил сильный толчок, точно его самого ударило. Морское дно здесь было не каменистое, он понял это по толчку, ощутил в руках и в ступнях. Но посадка на мель ударила его, как пуля. И только потом пришло ощущение передышки, какое наступает после того, как тебя ранило. Ему еще казалось, будто все это происходит в дурном сне, будто все это когда-то уже было. Но если было, то как-то по-другому, а сейчас, когда они сидят на мели, ему дана временная передышка. Он знал, что передышка короткая, но и это было хорошо".

Хемингуэй описывает Медиа-Луна как веселый островок, дававший ему ощущение счастья. Томас Хадсон избирает этот кайо в качестве ориентира, позволявшего ему вывести свое судно к Паса-де-Контрабандо, узкому и достаточно глубокому для его яхты каналу, о котором знали только рыбаки. Глядя в бинокль, он отыскивал превратившийся в бесформенный кусок железа киль полузатонувшего судна, одного из многих, нашедших свою гибель на этом мелководье. На картах, кстати, этот обломок помечен соответствующим знаком. Однако, сколько ни искали его в цейсовский бинокль Грегорио Фуэнтес, фотограф и писатель, обнаружить его им не удалось. Так выяснилась первая неточность в романе. Чтобы удостовериться до конца, Грегорио и писатель сели в лодку — Грегорио на веслах — и, оставив в стороне пограничный катер, сделали круг, как это изображено в романе. Безрезультатно. Не выручила и память Грегорио. "Я же вам говорил: подводит меня память". В одном месте весло ударилось о какую-то железку, и писатель тут же спрыгнул в воду. Глубина оказалась небольшой. Дно — мельчайший белый песок. Взору писателя предстали незаметные на первый взгляд обломки судна, котел, железная балка, едва выступавшие над поверхностью воды. Тридцать лет могут оказаться большим сроком, даже если речь идет о корпусе старого судна. "Я ведь вам давно сказал: если Папа говорит об этом в своей книге, можете верить ему с закрытыми глазами".

"Хемингуэй на Кубе" - Норберто Фуэнтес