Эрнест Хемингуэй
Эрнест Хемингуэй
 
Мой мохито в Бодегите, мой дайкири во Флоредите

Юрий Папоров. Хемингуэй на Кубе - Конкурс Хемингуэя

Юрий Папоров. Хемингуэй на Кубе

Постараюсь. Это я могу обещать. А что еще? Что ты еще можешь?
Ничего, подумал он. Ровно ничего. Но, как знать, со временем,
может быть, и сумею с собой справиться.
Эрнест Хемингуэй "Нужна собака-поводырь"

— Мы почти той же братией, что провожали, и встречали «Ягелло» в порту. Не было Дос Пассоса и Серпы.— Хосе Луис Эррера достает из стола свою записную книжечку и проверяет себя.— В мае, двадцать второго, сорок девятого Эрнесто стоял на палубе, несмотря на довольно основательное пекло,— при полном параде. Элегантный костюм и галстук уже издали свидетельствовали о его хорошем состоянии. Правда, как только он сошел с трапа, первое, что мне бросилось в глаза,— как он за последние восемь месяцев заметно поседел. Но был весел и шепнул мне: «Фео, ты выгонял израненного Сатира, а встречаешь окрыленного дважды Амура». Мы все завалились в «Ла Вихию». Эрнесто держался молодцом — гораздо меньше пил и впервые посетовал на Синдбада, что капитан стал быстро хмелеть от незначительной дозы. Потом, примерно через час, мне показалось, что Эрнесто двоится. Все вроде хорошо, но что-то не так! Отдельные слова, интонация, тень, вдруг набегавшая на лицо. Сомнения, тревога! Как перед финалом второй части концерта для фортепиано с оркестром Эдварда Грига. Мэри же была не просто внимательна, она следила за каждым его движением и, ловя себя на этом, сама раздражалась. В отношении Эрнесто к ней появились новые качества: налет снисходительности и в то же время боязнь обидеть ее. Эрнесто улучал любую возможность, чтобы продолжать каверзничать. Когда рядом никого не оказывалось, он спешил мне сообщить: «Фео, она истинная Геба!» — доктор встает, подходит к полке, берет «Ларусс», перелистывает страницы.

— Богиня красоты,— пытаюсь вспомнить я.

— Нет, не совсем. Вот, в греческой мифологии дочь Зевса и Геры, богиня вечной юности, прислужница богов на Олимпе... Да, так вот, он, бывало, говорил мне: «Фео, ты не поверишь! Но сам убедишься. Она красива и очаровательна. Послана свыше за мои страдания. Все, что видишь, сделала она!» — я окончательно был заинтригован, а Мэри, слышавшая последнюю фразу, прищурив глаза сказала: "Пусть лучше покажет вам рассказ, написанный в Торчелло, про собаку-поводыря",— я почувствовал в голосе его жены и гордость и упрек, но объяснить их природу тогда не мог. Эрнесто же наотрез отказался показать мне то свое сочинение, о котором «никто не знает, когда оно будет напечатано и вообще будет ли?».

...Известно, что рассказ «Нужна собака-поводырь» был опубликован в 1957 году, в ноябрьской книжке бостонского журнала «Атлантик», и мы можем попытаться объяснить «и гордость и упрек», прозвучавшие в голосе жены Хемингуэя.

В марте 1949 года во время очередной охоты на уток в левый глаз Хемингуэя попал кусочек пыжа. Он царапнул роговицу, началось заражение крови. Сопротивляемости организма почти никакой, и инфекция грозит перейти в мозг. Большие дозы пенициллина не дают ожидаемого результата. Врачи Кортино д'Ампеццо боятся сепсиса, и Хемингуэя срочно отправляют в больницу Падуи. Там специалисты высказывают опасение, что писатель может потерять зрение, и Хемингуэй впервые ощущает трагичность ситуации, которая может возникнуть. На больничной койке в Падуе, как утверждает доктор Эррера, Хемингуэй серьезно осознал, что, случись с ним что-либо, рядом не будет никого, кроме Мэри.

Еще в больнице он начал писать рассказ. В нем нашло отражение общее состояние Хемингуэя, и на страницы рассказа легли если не точно те слова, которые произносил Эррера в Гаване перед отъездом писателя в Венецию, то, во всяком случае, те же мысли: «Тебе хорошо бы съездить в Париж, а потом в Лондон, повидать людей и поразвлечься», или «надо отправить ее, и отправить как можно скорее, вот только как это сделать, не обижая ее». Но главное в рассказе о мужчине, потерявшем зрение, и о женщине, готовой постоянно находиться рядом и разделить горькую участь,— примирение: «Ты любишь меня, и ты знаешь это, и мы радуемся так, как другие не могут».

Потом, перед посылкой рассказа в редакцию «Атлантика», Хемингуэй скажет доктору Эррере, жалуясь, что, когда он прочел рассказ Адриане, сразу после его написания, та «никак не отнеслась к нему». Мне же Хосе Луис так и сказал: «Прочти внимательно «Нужна собака-поводырь» — и многое поймешь в Хемингуэе и в том, как он работал, как писал».

Поначалу, недели две-три после возвращения, Хемингуэй чувствовал себя в норме и с успехом работал. Но однажды без причины отругал почтальона за то, что тот якобы приносит почту с опозданием. Хемингуэй ожидал писем из Венеции, а они не приходили.

На некоторое время настроение выправилось — в «Ла Вихию» приехали гости. Из Венеции прилетел с известием от Адрианы барон Наники Франкетти, друг братьев Федерко и Карло Кехлеров, из Вашингтона — генерал Бак Ланхэм, с ним Хемингуэю необходимо было проконсультироваться по поводу образа полковника Кантуэлла для нового романа. На каникулы приехали дети.

Сразу же было организовано несколько выходов на «Пиларе» к Багамам и островкам Иннес де Сото. Однако главное — количество написанного за день, когда удавалось поработать,— не удовлетворяло. 21 июля в «Ла Вихии» готовились отметить пятидесятилетие хозяина, но юбилея не получилось. Хемингуэй, как всегда в день рождения, вышел в море, но в очень узком кругу друзей. За день в «Ла Вихии», правда, был выпит ящик шампанского, но широко отпраздновать пятидесятилетие Эрнест не пожелал, не было настроения. Его до слез растрогал подарок гаванского адвоката Ли Са-муэлса, владельца табачной фабрики. Он привез в «Ла Вихию» шоколадный торт, который с трудом внесли два человека. Торт украшала свеча в пять фунтов веса— она и сейчас находится среди экспонатов музея,— и его ели два дня все, кто работал на финке и кто по соседству с ней жил.

На следующий день после юбилея Хемингуэй пишет письмо Марио Менокалю. Текст письма говорит сам за себя.

«Финка «Ла Вихиа», Сан-Франсиско-де-Паула,Куба

22 июля 1949 года

Дорогой Марио!

Ты сейчас, вероятно, уехал следом за своими лошадьми, но н посылаю это письмо в Клуб и надеюсь, что оно со временем до тебя дойдет. Бак отправил через посольство два маскировочных костюма для охоты на уток, и я уже их получил. Уже имею 125 долларов, внесенных Наники, Баком и мною для передачи команде «Делисиас», которые мы должны им вручить. Наники был очень огорчен, что не повидал тебя перед отъездом. В конце концов я довел его до хорошей стрелковой формы. Также и Гиги. В одно воскресенье Гиги прикончил подряд двадцать двух этих проклятых голубков, оставив позади таких мазил, как Франки, Родриго Ди-ас, Хосе Куэрво (средний стрелок), и всех других, кроме Хулито Каденаса, который вошел в страшный раж, но тоже на 23-й птице схватил баранку, а Гиги выиграл пульку.

Никогда мне не было так хорошо, как во время нашего совместного выхода в море. Бак и Наники тоже были очень довольны. Бак сказал, что он тебе писал. У меня полно новых книг, и в любое время, когда тебе захочется приехать ко мне и выбрать что-нибудь почитать, они твои. То же самое распространяется на Элисио и младшего Марио. У нас есть один экземпляр книги генерала Фунстона, в которой он так хорошо пишет о твоем отце. Мой дед дал мне эту книгу, когда я еще был мальчишкой, но я прочел ее как ребенок и не разобрался как следует в кубинских именах. Сейчас я получил огромное удовольствие, прочитав ее снова и узнав, каким превосходным солдатом и замечательным человеком был твой отец. Мой дед познакомил меня с генералом Фунстоном, когда я был ребенком, и с тех пор я всегда испытывал по отношению к нему чувство глубочайшего восхищения.

Брюс был здесь пару дней, ему необходима довольно серьезная операция в этом заднем агрегате. Мы бы связались с тобой, если б я не был твердо уверен, что ты на Севере. Если ты все еще здесь, а не идешь по следу диких зверей, то сообщаю, что Брюс пробудет в Англо-Американском госпитале три-четыре дня, начиная с понедельника (25 июля). Если ты позвонишь, то мы сможем съездить повидать его вместе.

Прошлую субботу я поймал агуху весом в 272 фунта, и я возлагаю большие надежды на завтра и воскресенье, когда я буду рыбачить у Пуэрто-Эскондидо. Течение очень хорошее, и начинает поддавать бриз. Если будешь писать младшему Марио, то, пожалуйста, скажи ему, что я посылаю туда пачку книг. Ребята благополучно отбыли в Европу, а здесь у нас все чувствуют себя хорошо. Мне теперь 50 лет от роду, и я не знаю, что мне делать — торжествовать или скорбеть. Последнее время очень хорошо работается над книгой.

Неизменно лучшие пожелания тебе, Раулю и Элисио, передай им, когда ты их увидишь.

Всегда твой Эрнесто».

В сентябре в Гаване появился Аарон Хотчнер, которого Хемингуэй встретил весьма радушно. Теперь Хотчнер прилетел с намерением уговорить Хемингуэя продать журналу «Космополитен» новое произведение для публикации его частями, в нескольких номерах. Однако роман писался с трудом — не было еще и подходящего названия,— хотя Хотчнер, которому Хемингуэй давал читать рукопись, утверждал, что отдельные главы интересны и значительны настолько, что журнал с удовольствием будет печатать их с продолжением.

Хотчнер улетел, и, как часто бывает, совершенно неожиданно у Хемингуэя родилось название, которое сразу ему понравилось и было принято: «За рекой, в тени деревьев».

— Есть название, надо заканчивать книгу,— сказал Хемингуэй своим друзьям, собрался и на пароходе «Иль де Франс» отплыл в Гавр, откуда поездом в Париж и дальше в Венецию.

В Париже Хемингуэя настигает Хотчнер. Он прилетел, чтобы сообщить о согласии журнала на публикацию «За рекой, в тени деревьев» с начала будущего года. Писателя обрадовало это известие, но о конкретных сроках он решительно ничего сказать не мог — роман не был завершен, да и написанные главы требовали редакции, сокращения и основательной доработки.

В Венеции, куда он стремился всей душой и всем сердцем после встречи с Адрианой, Хемингуэй почувствовал прилив сил, обрел уверенность и тут же оповестил редакцию «Космополитена», что первые главы вышлет с расчетом увидеть их на страницах журнала в феврале 1950 года.

Днем и по вечерам встречался с Адрианой, молодыми приятелями ее и подругами, был он юн, весел, неутомим. Радовался жизни! Однако доктор Эррера, которому очень хотелось видеть Хемингуэя здоровым, но которому, как ни странно, in- очень верилось в «целительное увлечение» Адрианой, в ответ на открытку, оповещавшую о благополучном приезде в Венецию, отправляет 19. XI 1949 года в «Гритти-палас» письмо. К нему были приложены три рекомендации. Вот они:

«Общий режим. Прогулки, охота, рыбная ловля и любой другой вид спорта, который не требует чрезмерных нагрузок.

Отводить по меньшей мере четыре часа ежедневно отдыху, из которых один час должен быть «созерцательным»— полный умственный отдых: ни читать, ни размышлять над тем, что может вызвать волнения.

Спать положенные восемь часов в сутки и — в постели, а не в креслах.

Если будут продолжаться судороги в икрах, слегка массировать ноги в течение десяти — пятнадцати минут по утрам и перед сном.

Не допускать половых излишеств».

«Режим питания. Обычная разнообразная пища с большим употреблением свежих овощей и фруктов. Рекомендуются продукты моря: устрицы, креветки, лангусты, съедобные ракушки и т. п.

Во время еды стремиться избегать каких-либо разговоров, особенно связанных с делами.

Употребление спиртного сократить до минимума. По возможности исключить прием джина и перно».

«Лекарственный режим. Комбекс и афаксин — как обычно. Секональ — в случае необходимости две таблетки перед отходом ко сну. Седоспазмаль — четыре таблетки в день, но если нет необходимости, лучше две. Фетин «Сиба» или пететоник по две таблетки во время еды. Оретон Шеринг— в течение десяти дней по две таблетки днем и вечером во время еды. Гексанитрат — снизить до трех таблеток в день, принимая в течение десяти дней, и десять дней перерыва».

Хемингуэй точно следовал рекомендациям своего друга и домашнего врача. Он знал, что предписанные ему лекарства в основном антидепрессанты, а он нуждался в медикаментозной коррекции своего настроения.

Ближе к рождественским праздникам отроги вокруг Кортина д'Ампеццо покрылись снегом, и Мэри, любившая кататься на лыжах, увозит мужа из Венеции. Но горы и превосходная охота в угодьях графа Карло Кехлера не удерживают, и Хемингуэй вскоре возвращается к морю...

Там завершен финал романа: «Это были последние слова, которые полковник произнес в своей жизни. Но до заднего сиденья он добрался и даже закрыл за собой дверь. Он закрыл ее тщательно и плотно.

Через некоторое время Джексон... зажег свет в кабине, вынул листок с приказом и прочел: «В случае моей смерти упакованную картину и два охотничьих ружья из этой машины вернуть в гостиницу «Гритти», Венеция, где их получит законный владелец...» «Не беспокойся, вернут законным порядком»,— подумал Джексон и включил первую скорость».

Как бы на ней, на этой скорости, с ее потенциальной мощностью, Хемингуэй принимается за переписку рукописи книги набело. И на страницах ее появляются новые диалоги и такие, например, мысли: «Ты моя последняя, настоящая и единственная любовь». «Под футляром, уже засаленным и потертым, было выгравировано: «Ричарду от Ренаты с любовью». «Дочка,— сказал полковник,— когда ты поймешь, что я тебя люблю!» «Я тебя люблю такой, какая ты есть,— сказал полковник.— Ты самая красивая женщина, каких я знал или видел — даже на картинах старых мастеров». «Я бы очень хотела, чтобы я любила так тебя». «Всеми моими земными благами одарю я тебя»,— думал он. «Я любил в своей жизни только трех женщин, и трижды их терял... а теперь у меня четвертая, самая красивая из всех, и чем же, черт подери, это кончится?»

Хемингуэй в те быстротечные недели ликовал душой, сердце то и дело обрывалось в груди, но разумом он не отдавал себе отчета в том, что же будет дальше. А жизнь, самая непосредственная, реальная, которою он не мог не жить, возвращала его на круги своя, к действительности и обязывала думать.

Отношения с женой становились ложными, требовали разъяснения, на что он не был способен. Мэри находила силы и разум и сглаживала ситуации, которые при Хедли, Полин и Марте ни при каких обстоятельствах не получали бы разрешения. Хемингуэй благодарен и прикладывает усилия, чтобы меньше досаждать жене.

Появляются первые отклики на журнальную публикацию нового романа. Они разноречивы, в подавляющем большинстве недоброжелательны — уж очень многих и достаточно многого коснулся писатель критическим пером. Но наиболее серьезные критики, дав по достоинству оценку художественности, прежде всего, отмечали, что новое произведение Эрнеста Хемингуэя — более чем какое-либо другое — «документально» и в отношении войны, и в оценке правительства, и в портретах военных, и в том, что испытывал писатель, когда работал над книгой, заполняя ее страницы пересказом еще вчера пережитого им самим.

Венецию чета Хемингуэев оставляет в марте. Вслед за ними в Париж приезжает Адриана. Там Хемингуэй представляет молодую женщину своему издателю Чарлзу Скрибнеру, который уже познакомился с выполненными Адрианой Иванчич рисунками—будущей обложкой и иллюстрациями книги «За рекой, в тени деревьев». Адриана провожает Хемингуэя до каюты «Иль де Франс», отплывающего в Нью-Йорк из Гавра.

В Нью-Йорке Хемингуэй задерживается на неделю лишь для того, чтобы повидать старых друзей и принять от них поздравления. Большинство из них искренне приветствовали появление «За рекой, в тени деревьев» как свидетельство окончания долгого, слишком затянувшегося, десятилетнего перерыва в творческой жизни писателя.

Дома, в «Ла Вихии», Хемингуэя ждали письма от Адрианы. Целых три! Он, к великой радости своей, убеждается, что чувство его обоюдно, что сила его любви породила взаимность.

Казалось, оснований радоваться было более чем достаточно. Новое произведение, после томительного десятилетия, написано с небывалой быстротой. Гранки биографического очерка «Портрет», сделанного Лилиан Росс «весьма недурно», как считал сам писатель, были прочитаны и подготовлены для публикации в журнале «Нью-йоркер». Сын Патрик с успехом учился в Гарвардском университете...

И вместе с тем Хемингуэю было не по себе. Сложилась ситуация, которую надлежало разрешить! Он же не знал, не был уверен в том, как ему вести себя и что делать. Как окажется впоследствии, ситуация была настолько сложной, что исключала для Хемингуэя желаемый финал.

Он ищет выхода на борту «Пилара» и в наборе испытанных прежде увеселений: охотничий клуб, хайалай, петушиные бои, бокс, «Флоридита». Но его терзает тоска по женщине, которая вернула ему утраченную радость творчества, которую он любил, но которая находилась далеко от него. И снова доктор Хосе Луис Эррера требует от своего друга и пациента уменьшить дневную дозу спиртного.

В середине мая в журнале «Нью-йоркер» появляется очерк Росс «Портрет», о котором Хемингуэй написал автору, что находит его «забавным и интересным». В июне в «Ла Вихию» приходит взволнованное письмо Лилиан Росс- Та сообщает, что многим «Портрет» пришелся по душе только потому, что им не нравится Хемингуэй и они в описанных ею простых вещах усмотрели критику в адрес писателя. Хемингуэй письмом от 16 июня успокаивает разволновавшуюся журналистку и заявляет: «Они не хотят понять, что молено быть серьезным писателем, не будучи помпезным».

— В конце мая Хемингуэю удается отвлечься от печальных дум еще на неделю. Он учреждает специальный переходящий приз имени Эрнеста Хемингуэя — огромный серебряный кубок — на организованном в Гаване Международном конкурсе ловцов агухи. Под этим термином объединяются голубой, белый марлины и парусник— рыбы, являющиеся, как и тунец, предметом спортивной ловли на спиннинг. Но не меч-рыбы, как у нас принято считать. Меч-рыба ночной хищник и на спиннинг не ловится.

Конкурс, хорошо организованный, привлек внимание некоторых иностранных любителей, и в первый день, 26 мая 1950 года, в море вышло 36 лодок, по два рыболова на борту каждой.

— Газета «Пренса либре» в тот день писала: «Сегодня объявлено начало Международного конкурса ловцов агухи, в котором будет оспариваться приз, учрежденный североамериканским писателем Эрнестом Хемингуэем. Все рыболовные организации Кубы решительно поддерживают эту инициативу. Председателем жюри избран адмирал Рафаэль Поссо, членами: Торвальд Санчес, Марио Менокаль и Педро Пабло Колли».

Состязания длились три дня, с пятницы по воскресенье. Лодки и катера выходили в море в девять утра и возвращались к причалам в семь вечера. В результате победителем оказалась команда «Мирамар яхт-клуба», в составе двух лодок — «Индианка-Ш» и «Карольсон», которым удалось выловить соответственно три рыбы весом в 177 фунтов и три, потянувшие при взвешивании 140 фунтов.

Приятным сюрпризом конкурса было то, что лучший экземпляр — им оказался голубой марлин весом в 100 фунтов — выловила «сеньора Хемингуэй, выходившая в паре с полковником Уильямсом Тейлором, на небольшой лодке «Тин-Кид», выступавшей за «Ведадо теннис клуб».

По окончании конкурса, 30 мая, газета «Эль Мундо» сообщила своим читателям: «Блестяще, с большим успехом, в прошлое воскресенье закончился Международный конкурс ловцов агухи, впервые проведенный в кубинских водах, в котором приняли участие местные и иностранные команды. Этот конкурс был организован «Клубом Наутико Интернасиональ» и Национальной корпорацией по туризму и получил название «Хемингуэй» в честь того, кто учредил переходящий приз — знаменитого североамерикансквго писателя Эрнеста Хемингуэя. Он является превосходным спортсменом-рыболовом, большим другом кубинцев и симпатизирует нашей стране».

Хемингуэй, естественно, принимал участие в конкурсе, выходя на «Пиларе» вместе с Элисином Аргуэльесом-младшим. За три дня они не выловили ни одной рыбы. Огорчили писателя и другие обстоятельства. Газеты, такие, например, как «Диарио де ла марина», «Гавана-пост» и журнал «Картелес», сообщая о конкурсе, ухитрились ни разу не упомянуть имя Хемингуэя, придавшего этому спортивному событию интерес и значение. Газета «Информасион» пошла дальше и поместила пасквильную заметку, критикующую писателя за развлечения в компании магнатов и крайне правых. Зато мисс Мэри пребывала в превосходном расположении духа, она праздновала победу.

— Мисс Мэри была героем конкурса,— рассказывает Марио Менокаль.— Она превосходно давала интервью журналистам, позировала перед фотокамерами. Все заметили, как это не нравилось Эрнесту. Он все время норовил что-то сказать жене, но та уходила от разговора. Была в ударе! Когда же вручали призы — делал это Эрнест,— он вошел в роль и, думаю, специально для фотокорреспондентов сладко расцеловал Мэри в губы, но я стоял рядом и слышал, как он что-то шепнул ей, что Мэри явно не понравилось. Но она сумела сохранить ликующую улыбку. Мэри была к нему внимательна. Многие поздравляли Эрнеста с ее успехом и с тем, что у него такая превосходная супруга, отменная спортсменка и добрая, общительная женщина.

— Эрнесто очень готовился к вручению призов на банкете, устроенном «Клубом Наутико»,— вспоминает Хосе Луис Эррера,— но выдвинул условие, что никаких речей при этом произносить не будет. Он долго примерял и отглаживал новую белоснежную гваяверу и говорил, что этим подчеркивает свое отношение не столько к Кубе официальной, сколько к ее жителям — простым кубинцам. Мэри тоже была во всем белом. Две нитки жемчуга плотно облегали шею, украшение заканчивалось круглым кулоном из таких же крупных зерен. Мистер Уильяме в светлом элегантном костюме с седыми усами ежиком выглядел как настоящий полковник. Мэри меня восхищала! Я глядел на нее и удивлялся ее выдержке, умению подавлять в себе отрицательные эмоции, делать так, чтобы Эрнесто сталкивался по возможности с меньшим числом проблем. Я смотрел на нее, и в тот вечер впервые мне пришла в голову мысль, вскоре затем перешедшая в убеждение: Мэри будет с Эрнесто до конца его дней. И никакая Адриана не сможет так, как она...

— Мы все радовались успеху мисс Мэри. Она обошла многих знаменитых спортсменов. Справиться женщине с марлином в сто фунтов — не каждый мужчина сможет! А она смогла. Папа ее обучил искусству,— Роберто Эррера излагает, как всегда, тоном, исключающим всякие сомнения.— Мисс Мэри сравнивали с амазонкой, оседлавшей «Тин-Кида», с валькирией, с женой Юпитера, царицей богов Юноной. А Папа утверждал, что она Пандора и Алекта [в древнегреческой мифологии богиня мщения, одна из трёх Фурий], вместе взятые. Потом сам же надоумил мисс Мэри написать рассказ в «Космополитен» о том, как она стала чемпионкой конкурса, помогал ей. Заметка под заглавием «Girl at Sea»— «Девушка в море» — была опубликована с шикарными фотографиями. Здорово получилось.

Существуют записи воспоминаний еще двух участников конкурса того года.

Капитан-рулевой катера «Нилпр» Грегорио Фуэнтес рассказывает:

— По каким-то соображениям Вьехо не хотел иметь катер и лодку записанными на его имя, и «Гомес» была оформлена на мое. Сразу же лодке дали и второе название — «Тин-Кид». Это означает «Девушка — консервная банка» — так Пат называл мисс Мэри, и Папе это очень нравилось. Вот на этой небольшой лодке с одним мотором в море вышли на конкурсе пятидесятого мисс Мэри и «полковник» Тейлор. Рулевым взяли «Гальего», он и сейчас еще живет в Тарара. Мы вышли с Папой и Элисином. Нам не повезло. Начисто! Вообще-то за все три дня конкурса — тридцать семь агух. Это очень мало. Море было плохим. И ветер почти совсем не дул. Вьехо ужасно ругался и перекладывал из кармана в карман свои камни. А ничего! Ну хотя бы раз клюнула — мы бы взяли! В субботу Элисин увидел, что вокруг «Тин-Кида» летает крупная агуха. С ней на лодке ничего не могли поделать — она обязательно бы сорвалась. Подходить друг к другу нельзя. Сразу в бинокль заметят и снимут! Вьехо знал, что агуха обязательно уйдет. И тогда я спрыгнул за борт, доплыл до катера и взял. Оказалась лучшей агухой конкурса. Мисс Мэри получила приз,— и Грегорио показывает мне несколько снимков, великолепно выполненных фотографом Барсино.

Вскоре после встречи с Грегорио Фуэнтесом у него дома, в Кохимаре, где была сделана только что приведенная запись, я отправился на поиски Гальего.

Местечко Тарара — поселок в устье одноименной речушки и пляж из мелкого золотистого песка — отстоит от Кохимара по берегу в десяти километрах. Прежде поселок целиком принадлежал членам «Клуба Тарара», ответственным чиновникам железнодорожной компании «Феррокарилес Унидос», контрольный пакет акций которой находился в США, и посторонним было строго запрещено въезжать на довольно живописную и опрятную территорию.

Теперь здесь коттеджи сдаются трудящимся на время отдыха и отпусков, в отдельных домах живут семьи кубинских революционеров. К одному из них, Хуану Абеледо, я направлялся, зная от общих знакомых, что Хуан «если и не знаком с Гальего, то непременно разыщет его».

Но Хуана застаю спешно выбегающим из дома к машине. В учреждении, где работает Абеледо, что-то стряслось, и он лишь указывает мне направление. Пользуюсь услугами вездесущих и всезнающих мальчишек. Они прямо на асфальте улицы играют в «классики», точь-в-точь как наши, но, прыгая, почему-то делают больше движений. Вот самый рослый из мальчишек допускает ошибку, но не признается. Он, видимо, постоянно выигрывает, так как все остальные дружно и с повышенным темпераментом наваливаются на «Долгорукого». Так его называли приятели. Долгорукого уличают, и ему сразу становится неинтересно играть дальше. Он тут же пользуется подвернувшейся возможностью бросить игру и с охотой вызывается проводить меня к дому Гальего.

У низенькой деревянной калитки, от которой через довольно густой цветущий палисадник тянется к добротному одноэтажному дому с просторными верандами цементная дорожка, нас встречает сверстник Долгорукого, мальчуган с черными живыми глазами и аккуратно приглаженными вихрами. Узнав, кто мне нужен, он тут же кричит. И в голосе слышится мягкость и уважение.

— Дедушка Фернандо! Дедушка, к тебе пришли! Из дома появляется невысокий, очень пожилой человек в легкой холщовой куртке.

— Кому это я вдруг понадобился? — говорит он и жестом предлагает мне войти.

Мы усаживаемся, он — в красный, я — в синий шезлонги, и рассматриваем друг друга. Гляжу на старого рыбака, и на память сами собой приходят строки:

«Старик был худ и изможден, затылок его прорезали глубокие морщины, а щеки были покрыты коричневыми пятнами неопасного кожного рака, который вызывают солнечные лучи, отраженные гладью тропического моря.

Пятна спускались по щекам до самой шеи, на руках виднелись глубокие шрамы, прорезанные бечевой... Они были старые... Все у него было старое, кроме глаз, а глаза... веселые глаза человека, который не сдается.

— Сантьяго,— сказал мальчик...»

— Фернандо,— сказал я,— вас, кажется, так зовут?

— Фернандо Мануэль Паредес,— он приподнимается, протягивает руку, жесткую, знавшую столько труда,— раньше звали Гальего, мои родители родом из Галисии,— да и теперь для друзей и близких им и остался. Только вот внучата стали звать дедушкой Фернандо.

— А сколько вам лет?

— Восемьдесят пятый уже... С тринадцати на море, в лодке...— Он придавливает ногой ползущую по полу веранды гусеницу, и я, в который уже раз на Кубе, убеждаюсь, как же не похож Спенсер Трэйси, игравший в фильме «Старик и море», на кубинского рыбака. А когда в Москве впервые смотрел фильм, нравилось, казалось, что это шедевр.

— Вы-то кто будете? — спрашивает Фернандо Мануэль, продолжая изучать меня взглядом.

Представляюсь, объясняю причину, которая привела меня в дом рыбака. Фернандо Мануэль приходит в движение. Глаза оживают, и я вижу, что он хочет сказать все сразу, одним словом. Кажется, моя заинтересованность затронула дорогие ему воспоминания.

— Последние годы «Пилар» часто стоял в устье реки Тарара. Здесь жил Уильям Уитер, приятель Хемингуэя. Оба они любили итальянское кьянти. Я работал на катере у доктора Карлоса Колли — он тоже был друг Хемингуэя. Жил я рядом с Тарара, в боио,— его теперь снесли. От Кохимара до Тарара на «Пиларе» полчаса хода. Не смотрите, что я ростом не вышел, я проворный. Никогда, за всю жизнь ничем ни разу не болел. Доктор Колли хотел меня обследовать, чтобы узнать причину, но случилась революция, и он уехал. С Хемингуэем начал рыбачить в тридцатые. Он тогда приходил в Гавану, жил в «Амбос Мундос». И с Грегорио мы вместе выходили. И, когда надо, на «Гомесе» ходил. В Пуэрто Эскондидо, на кайо Левиса. На Мегано-де-Каси-гуа — «Эль Параисо»1, так Хемингуэй прозвал этот островок, и теперь все рыбаки его так называют, у меня произошел единственный случай — я поймал огромную агуху за хвост. Хемингуэя все любили, особенно рыбаки Кохимара. На всем побережье его знали. Он был что надо! С ним всегда было хорошо...— и Фернандо Мануэль выкладывает все, что первым приходит на ум.

Я выжидаю, записываю и, когда мой собеседник набирает воздух в легкие,.чтобы продолжить, спрашиваю:

— Фернандо, а помните конкурс на приз Хемингуэя, первый, в мае пятидесятого?

— Я выходил на «Гомесе» с хозяйкой, мисс Мэри ее звали, и еще с полковником из США. Не очень удачное было море. Но мы взяли лучшую агуху. Мисс Мэри получила приз.

— А как это было, Фернандо? Расскажите поподробнее.

— Море белое, гладкое. Агуха ленивая. Клева нет. Первый день ни одной не видели. А в субботу — сас! Ударила по кукеадору, по наживке и тут же взяла! Но стала летать. Знала, что крючок неглубоко сидит. Рыба она умная. Я делал с лодкой все, что мог. Мисс Мэри работала здорово. Полковник предложил помочь — она отказалась и часа через два взяла. Сто фунтов весила.

— Сама и взяла? — спросил я, не отрывая шариковой ручки от тетрадного листа.

— Да, она...— в голосе Гальего проскальзывает нотка сомнения,— а я забагрил.

El Paraiso — рай (исп.).

— Было именно так, Фернандо Мануэль?

Он кивает, я перестаю записывать, смотрю в сторону синеющего неподалеку моря.

— Вы что отвернулись? — в вопросе звучит уже беспокойство.— Вы что-нибудь знаете? Голубой марлин потянул сто фунтов...

— Я знаю, что я ничего не знаю, Фернандо Мануэль,— так сказал один древний философ. Но вы-то знаете, что я хочу написать книгу, собираю материал для нее, достоверный, значит, многое из жизни Хемингуэя мне известно. А о вас могу подумать, что не желаете рассказывать, как произошло на самом деле, потому что мисс Мэри сделала вам дорогой подарок — преподнесла золотую цепь.

— Да... но! Вам... и об этом известно?

— Как видите! Грегорио мне рассказал все. О чем не надо писать, он меня предупредил.

— Грегорио...— мой собеседник на миг задумывается, он еще сомневается, не беру ли я его так ловко на пушку.

— Агуха у вас почти ушла, Фернандо! Первый раз — неудача. Забагрили вы ее со второго...

— Да...— Гальего сдается.— Что было делать? Я не стал за нее браться. Сказал, что, если брошу управление, рыба заведет лесу под винт и тогда всему конец. Я знал: возьмись — агуха, чего доброго, оборвется, уйдет, и только я один в ответе... Вся Куба будет знать... Такое случалось... А тут рядом «Пилар» проходил. Смелый он, Грегорио! Акулы — ладно. Рыба могла опутать леской — прожгла бы пополам. Он сумел... Вогнал крючок поглубже и взял. Хемингуэй подарил мне тогда часы. А золотая цепь — это потом, в августе пятьдесят восьмого...

Второй конкурс, на следующий год, проходил в те же сроки, в конце мая, но оказался более удачным. Команда рыболовов «Гавана-Билтмор яхт энд кантри клаб» выловила агух общим весом на 570 фунтов, и кубок перекочевал с 90-й улицы района Мирамар на угол 118-й и 3-й авениды.

В 1952 году Международные соревнования на Кубок Хемингуэя проводились, уже с учетом состояния погоды и моря, с 13-го по 15 июня. Победителями вышли спортсмены «Клуба Наутико Интернасиональ», выловившие 14 рыб, которые потянули при взвешивании 762 фунта. Хемингуэю вновь не повезло. Он пришел в порт лишь с одним небольшим белым марлином, но весело сказал: «Им опять показалось, что мне нравятся больше их красивые спины, чем передние челюсти, так напоминающие рыцарские мечи». Дома, однако, Хемингуэй в сердцах сетовал на невезение.

Четвертый конкурс состоялся в первую декаду июня. Он собрал еще большее число участников, но результаты были ниже среднего. Первое место вновь заняла команда «Клуба Наутико Интернасиональ», и над Хемингуэем нависла «угроза» через два года покупать новый кубок, так как по условиям конкурса серебряная чаша оставалась навечно трофеем того клуба, чья команда три года подряд выйдет победительницей.

Хемингуэю на «Пиларе» и на этот раз не сопутствовала удача, мисс Мэри выловила агуху в 52 фунта. Однако к лету 1953 года Хемингуэй уже обрел новую, по выражению доктора Штетмайера, «убеленную сединами форму», и суета, мелочи жизни его теперь не столь волновали. К тому же весь май и июнь он, его близкие друзья и все в «Ла Вихии» жили под впечатлением приятного события. Эрнест Хемингуэй за повесть «Старик и море» был удостоен премии Пулитцера, высшего литературного отличия США. Перед началом конкурса в Гаване была создана Федерация рыболовов-любителей Кубы, почетным президентом которой был избран Хемингуэй. В день, когда он вручал победителям кубок и другие призы и медали, Кубинский институт по туризму преподнес ему массивную вазу из серебра с надписью: «Эрнесту Хемингуэю в признание его больших заслуг в поддержании добрых отношений между Кубой и США. 1953 год».

Международная встреча спортсменов-рыболовов следующего года, собравшая особенно много участников из других стран, проходила без Хемингуэя. Писатель после сафари находился в Испании. «Клубу Наутико» не удалось третий раз подряд выиграть кубок.

В 1955 году конкурс не проводился.

— Эрнест почему-то решительно выступил против предложения ведущих спортсменов ограничить более строгими правилами эти соревнования,— утверждает Марио Менокаль.— Хотя кое-кто предлагал сократить время, определить класс катеров, одинаковые для всех крючки, номера лесок и тому подобное...

Следующей весной Хемингуэй улетает в Перу, к мысу Бланко, за «живой натурой», за «третьим действующим лицом» фильма «Старик и море», который снимался в то время на Кубе. Хемингуэй непременно хотел, чтобы зритель увидел на экране борьбу Старика с настоящей гигантской рыбой, а не с резиновым чучелом, привезенным из Голливуда. Соревнования по ловле агухи в начале того лета прошли бесцветно, участников было мало.

Конкурс 1957 года принес победу иностранной команде. И верх одержали на сей раз женщины. Спортсменки «Вумен клаб оф Америка» выловили большее число голубых, белых марлинов и парусников. Но серьезные трения вокруг получившего широкое признание Международного спортивного конкурса продолжались. Вот что по этому поводу писал в гаванской газете «Эль Мундо» под рубрикой «На острие форштевня» спортивный обозреватель Эрнесто Агилера:

«Существует определенная причина, по которой соревнования по рыбной ловле не обретают должной популярности среди широкой массы любителей. Автор имеет в виду соревнования ловцов агухи, в организационном механизме которого наблюдается нечто похожее на соперничество. Говоря иными словами, одни выступают против других, хотя существует положение, с которым многие согласны: ограничиться участием только тех, кто владеет хорошими катерами.

К примеру, на конкурсе им. Хемингуэя обратило на себя внимание отсутствие любителей, которые никогда прежде подобных турниров не пропускали. И в недавнем дуэль-митте между Гаваной и полуостровом Флорида участвовали не все, кто должен был, а кто был, тот не обладал необходимыми достоинствами. Даже флоридские асы, которые посещали Кубу, привлеченные учреждением Международного конкурса им. Хемингуэя, на этот раз отсутствовали.

Что же скрывается за всем этим? Похоже, что сбываются предсказания Федерико Линдера из журнала «Картелес», который писал, «что существует группка, стремящаяся разрушить то, что есть, чтобы затем прибрать этот вид спорта к своим рукам. В чем причина, что братья Айскорбе, Куко дель Кольядо, Теллеаче и другие не приняли участия в турнире Хемингуэя? И отчего в то же самое время они предоставили другим спортсменам свои отличные спортивные суда? Откуда эта радость у некоторых лишь оттого, что участники дуэль-митта за целый день не взяли ни одной рыбы? К чему в результате эти люди стремятся?

Существует много и других вопросов, но ставить их сейчас означало бы подбрасывать хворост в костер, желание же автора — обнажить проблемы во имя успеха развития спорта. Если мы пойдем дальше в этом направлении, то не придем ни к чему хорошему. Хуже всего то, что Федерация любителей-рыболовов, похоже, пребывает между двух огней. Деятельность этой организации, созданной с целью содействовать проведению соревнований, турниров и конкурсов и поднять этот вид спорта на должную высоту, нас не удовлетворяет. Она зачахла, ограничив свои обязанности установлением сроков и принятием регламентов. Дай бог, чтобы ее новое руководство сумело исправить дело.

В этом сезоне осталось провести еще одно соревнование— Большой клубный турнир. В нем встретятся и греки и троянцы, возможно позабыв о существующих между ними разногласиях. Но автор, к которому невольно сходятся комментарии тех и других, не может не заметить, что соперничество между руководителями различных групп может иметь печальные последствия. И если существующее уже положение ухудшится, то, по всей вероятности, возникнет кризис в спорте спиннинга и стального крючка».

Ситуацию нетрудно объяснить — более состоятельные в материальном отношении спортсмены делали все, чтобы не допустить к участию в этом «привилегированном» виде спорта и в конкурсе имени Хемингуэя более широкие круги ловцов агухи, которые не принадлежали, в силу своего положения в обществе, к «единой семье», напротив — были сильными спортсменами и серьезными соперниками.

Хемингуэй решительно выступал за привлечение к участию в конкурсе, носившем его имя, возможно большего количества участников. И позиция, которой он твердо придерживался, взяла верх. В 1958 году в соревнованиях приняли участие 74 катера и лодки, уже по три участника на борту каждой. В Гавану прибыли команды трех иностранных клубов. Результаты не были очень высокими, но конкурс возвратил себе прежнее значение и гти.ч н рнд таких широкоизвестных меж-дуна родных 1|пиров, как ежегодно проводимые тунцедонами по от Мсдгепорта и на острове Кат-Кей (США). Однако сам Хемингуэй в тот год в море и. на то, что усиленно работает над попои кпшом. хотя на банкет в <Клуб Наутико» прие.жмч кубок своего имени команде «Ассоциации дру.н-и моря.

самого первого своего дня, ОТКРЫЛ новую эру в истории Кубы и в корне изменил дальнейший путь развития спорта в этой стране. Большинству из тех, кто прежде развлекал себя ловлей крупной рыбы на спиннинг, было уже не до развлечений. Многие катера, лодки и шикарные моторные яхты уходили за пределы территориальных кубинских вод навсегда, а если и оставались, то владельцы их, нервно собирая чемоданы, спешно покидали Кубу — их теперь не интересовали разногласия с любителями, владевшими «калошами» за три сотни зелененьких.

Победой завершилась на Кубе народная революция, и Международный конкурс имени Эрнеста Хемингуэя в 1960 году проводился уже под девизом: «Спорт — народу». В море всего 163 участника на 55 лодках, представлявших цвета восьми местных и шести иностранных клубов Все внимание участников, прессы, радио, телевидения и многочисленных зрителей, появлявшихся неизменно и заполнивших до отказа причалы Барловенто, под Гаваной, к часу возвращения судов в порт, было приковано к двум катерам и составу их команд. На «Пиларе» находился Хемингуэй (но, как утверждает Грегорио Фуэнтес, «Вьехо не ловил — он был не в форме»). На удобном, быстроходном и комфортабельном катере «Кристалл» в кресле у спиннинга сидел Фидель Кастро, прославленный лидер победившей на Кубе полтора года назад революции. В состав команды премьер-министра входил Че Гевара, о котором Кастро перед тем, как прозвучал сигнал о начале соревнований, заявил: «Я попросил сопровождать меня Че, чтобы при подсчете не было обмана. Че ведь умеет считать» [В те дни Эрнесто Че Гевара являлся председателем Национального банка Кубы].

Легендарный доктор и командир одного из отрядов повстанческой армии Кастро, завоевавший симпатии не только кубинцев, несколько лет спустя во время шахматной партии вспомнил об участии в том конкурсе.

— Рыболов я был никакой, но революционер должен уметь делать все! На успех экипажа, правда, я не рассчитывал. Фидель удивлял меня не столько энергией, сколько непоколебимой уверенностью, что мы не ударим в грязь лицом. На катере с нами были Селия Санчес, моя мать и жена Алейда. Они наблюдали, иногда подшучивали, но, когда Фидель начал сражаться с рыбой, увлекались этим великолепным зрелищем. В результате он выловил в первый и второй дни по две. а в воскресенье — одну, но этого оказалось достаточно, чтобы он вышел победителем в личном зачете. Помню, когда мы возвращались в последний день, Фидель сказал: «Вот хороши были бы мы, если бы пришли ни с чем, когда нас встречает столько народа».

Находившийся на катере «Кристалл» фотограф Альберто Корда, автор фотографий Фиделя Кастро и Хемингуэя, обошедших многие мировые издания, рассказал мне: «На одной из агух, которую выловил Фидель, сидела на брюхе рыба-прилипала. Че подошел, снял ее с туши и сказал: «Она в общий вес не пойдет. Однако интересно—и в море есть прилипалы...»

— На мой вопрос,— вспоминал Корда,— что Гевара думает об Эрнесте Хемингуэе, этот светлый и бесстрашный человек, пример людской честности, революционер-идеалист, ответил:

«Я всегда чувствовал в этом североамериканце прежде всего инфантильность. Мне казалось, что за всем его «геройством» я вижу слабость. Мне представлялось, что он жил и работал в отрыве от реальной действительности, в своем, созданном им, мире, вдали от центров борьбы. Произведения его мне нравились — все-таки он смело критиковал то. что видел плохого, и призывал человека быть честным, смелым, совершать достойные поступки».

...В результате трех дней соревнований первое место в командном зачете и переходящий Кубок Хемингуэя получил «Клуб Наутико Интернасиональ» во главе со своим президентом, адмиралом Рафаэлем Поссо. Рыболовы клуба доставили к весам на причалы восемь рыб и получили 528,40 очка. «Ассоциация друзей моря», в состав команды которой входил «Кристалл», заняла третье место. Кастро получил три приза: за общее первое место, за лучший результат в первый день и за второе личное место во второй день соревнований.

Многочисленные фотографии свидетельствуют о прекрасном настроении и расположении духа обоих «барбудос», встретившихся в тот день первый и последний раз и проговоривших около получаса.

Хесус Монтане, ныне член революционного правительства, а тогда заместитель директора Национального института туристской промышленности, во время перелета из Гаваны в Восточную провинцию, где должно было состояться вступление в строй нового предприятия министерства связи, рассказал мне:

— Лодка Фиделя была одной из последних, возвратившихся к пристани Барловенто в заключительный день соревнований. Все ждали. Полицейский кордон еле сдерживал напор публики. Голос одобрения пронесся как девятый вал прибоя, когда все увидели, что Фидель возвратился не пустой, а с крупным голубым марлином. Всем стало ясно, что в сумме он выйдет на первое место. Когда взвесили рыбину, так оно и оказалось: Фидель обошел своего ближайшего соперника — он был из «Хьюстон яхт клаб» — на двадцать очков. Фиделю стоило огромного труда пройти к тому месту, где вручали призы и где его ждал Хемингуэй. Когда Фидель получил за первое место серебряный кубок, Хемингуэй поздравил его, и они увлеклись беседой. Хемингуэй заявил тогда журналистам (текст точно совпадает с опубликованным в ряде кубинских газет): «Мне не сопутствует ни удача, ни счастье, ни везение на соревнованиях. В этом есть нечто положительное. Я не являюсь человеком, кому прет фарт на конкурсах, хотя мне хотелось бы иметь успех». На это Фидель ответил: «Вы же понимаете, что я в данном случае не мог возвратиться с пустыми руками!» После вручения премий Хемингуэй поблагодарил Фиделя за приглашение, но на банкет не остался. Тут же уехал.

— Я слышал, как он сказал Фиделю,— утверждает Альберто Корда,— что в кино последний день давали голливудскую картину «Отчаянная атака», где сорок «гринго», в том числе несколько военных журналистов, в джунглях Азии выиграли сражение против пяти тысяч туземцев. «Надо посмотреть, как они сами себя представляют храбрецами. Надо об этом кое-что написать!»

В мае 1961 года Эрнест Хемингуэй находился в США в клинике Майо, где оказался помимо своей воли. Он сражался с ветряными мельницами, и если в минуты передышки и вспоминал о том, что прежде составляло радостные страницы его жизни, то только как о чем-то теперь ушедшем, что уже не возвратится.

Конкурс имени Хемингуэя продолжал проводиться ежегодно. В регламенте его произошли изменения, он принял более массовый характер, новую периодичность начиная с 1963 года, и участвовали в нем теперь команды не клубов, а профсоюзов.

Победителем 1-го конкурса оказалась команда профсоюза работников образования, 2-го — работников авиации, 3-го — текстильной промышленности.

В 5-м, который проводился в 1967 году, мне нашлось место рядом с Грегорио Фуэнтесом на катере, выступавшем от Национального института рыбной промышленности. Море было отличным: течение быстрое — » узел с половиной с востока на запад, бриз прилично взъерошил поверхность, и марлин хорошо клевал. Но за три дня наш экипаж сумел взять на борт лишь одного парусника в 32 фунта. Старый рыбак улыбался, но видно было, что в душе его что-то происходило. Лучшей рыбой тех соревнований был голубой марлин в 99 фунтов. Первое место заняла команда, взявшая четыре рыбы общим весом в 208 фунтов.

Когда вечером после вручения призов мы прощались с Грегорио, он сказал:

— Ну что ж! Так оно и должно быть. Надо успеть передать что знаю — молодым. Вот оно, когда время пришло... А Папа говорил: «Грегорини, нам надо дотянуть с тобой до июля шестьдесят четвертого! А там... оба уйдем на покой. У меня хватит денег, чтобы и тебе было хорошо.. »




 

При заимствовании материалов с сайта активная ссылка на источник обязательна.
© 2016—2024 "Хемингуэй Эрнест Миллер"