Премьера "Старика и моря" в Театре Сатиры

Премьеру Театра сатиры «…И море» по повести Эрнеста Хемингуэя "Старик и море" можно смело назвать лучшей постановкой этого произведения за последние несколько лет.

Режиссер Александр Назаров при минимальном отклонении от рукописи достоверно воссоздал атмосферу и философичность, которыми проникнут этот поздний опус классика американской литературы. Помогли ему в этом актер Федор Добронравов, художники Илария Никоненко и Лада Шведова, музыкант Андрей Рейн — вся команда, чувствуется, работала очень слаженно, потому что постановка вышла на редкость выдержанной и гармоничной.

Сюжет прост: старый рыбак уплывает на лодке в океан. Ему хочется поймать большую рыбу, поэтому уходит он далеко. Поймав ее, он берет курс к берегу, но лодка движется медленно под тяжестью добычи, а хищники так и норовят оттяпать от нее кусок. В итоге старик возвращается домой лишь со скелетом рыбы, но с уверенностью, что своего человеческого достоинства не посрамил — ведь он поймал, что хотел, и сумел отбиться от акул.

В афишах постановка значится как моноспектакль — единственная роль старика отдана Добронравову. А кому, как не ему, сыграть человека «себе на уме» да еще вечно разговаривающего с самим собой? Кажется, что суетливость его экранных героев здесь находит свое обоснование.

Режиссер сумел обернуть это амплуа артиста в художественную ценность постановки: как и прописал Хемингуэй, самобытность старика предстает здесь выражением самой природы, порывистой и непредсказуемой. И если смотреть на игру Добронравова с этой позиции, то в своей органичности это одна из лучших его сценических работ.

Громогласно посетовать на изворотливость рыбы, от души спеть балладу на испанском, с недоумением признать в себе гордеца — существование его героя кажется непосредственным и в иные минуты глубоко драматичным. Особенно когда он в финале буквально на последнем дыхании признает, что «человека можно уничтожить, но его нельзя победить».

Такой естественности во многом способствует и сценический антураж. Это только на афише написано, что роль здесь одна. Внимательный зритель увидит, что своя роль есть и у пролетающей благодаря работникам сцены птички, и у моря, которое нетрудно угадать в колышущейся на полу серебристой материи, у теней на заднике, означающих ход солнца, и даже у игрушечного мальчика, слепленного стариком прямо перед зрителями из песка.

Именно это переплетение проявлений мироздания, которому создатели спектакля уделили так много внимания, передает на сцене уникальную эстетику позднего Хемингуэя.