Эрнест Хемингуэй

Мой мохито в Бодегите, мой дайкири во Флоредите

Письмо Эрнеста Хемингуэя к Мэри Уэлш. 25 ноября 1944 г

25 ноября 1944 г.

Э. Хемингуэй, военный корреспондент,

90-й разведотдел, штаб 4-й пехотной дивизии,

полевая почта 4-й армии США

Моя самая дорогая,

Написал тебе днем письмо и отослал его сегодня же с армейской почтой из штаба армии, где я не был с тех пор, как все началось.

Сегодня был еще один из этих дней. Я провел его с Баком, поел с ним и только что вернулся к себе через залитый лунным светом лес. Чувствовал себя сегодня прескверно. Хотел бы, чтобы ты провела с нами денек в этой драке. Ведь ты гораздо выше меня как репортер, а я настолько пристрастен и так глубоко погряз во всем этом, ближе узнав людей, что каждый следующий день вышибает из моей памяти предыдущий. Ты могла бы отлично описать все как есть, а я объяснил бы тебе то, чего ты не поняла. Я так устал от объяснений с журналистами, которые не способны на понимание. Пикл, мне недостает твоей красивой, ясной, здравомыслящей, знающей и неспособной на ложь головы так же сильно, как чуда твоего миниатюрного тела и прекрасного лица, которое разрывает мне сердце на части каждый раз, когда я вижу его.

В конце концов я должен буду усвоить и переварить все, связанное с этим представлением. А если не смогу описать все как есть, тогда придумаю вполне пристойную для книги драку, ничего общего не имеющую с тем, что мне довелось увидеть. Но я хотел бы, чтобы ты была здесь ради истории и видела все-такими же глазами, как я. А я настолько вжился в это, что заставляю себя все видеть и подмечать, а не только рассуждать о проблемах и подводить итоги. Половину времени я так вымотан, что не в состоянии наблюдать. Чтобы преодолеть это, я езжу стоя, прислонившись к отогнутой вперед спинке сиденья джипа, и заставляю себя внимательно смотреть на все кругом; так я ездил, подмечая лишь технические детали и размышляя.

Когда писатель перестает замечать то, что творится вокруг, с ним все кончено. Поэтому, моя Пикл, я на все смотрю заново, но хотел бы, чтобы все это прошло перед твоими красивыми глазами, перед твоим свежим взглядом, схватывающим самую суть. Ты знаешь, как бывает, когда душа уходит в пятки, а это одна из самых жестоких драк из всех, из всех, из всех.

Чертовски озабочен тем, чтобы не быть убитым. Из-за моей любви к тебе, Пикл, из-за того, что уже виден конец моей поездки, которую я считаю делом чести, эта мысль беспокоит меня, как никогда раньше. Я не могу отделаться от тебя. Понимаешь, потому что мы так решили. Мы исключили возможность того, что "Я могу все потерять, и ты тоже". Так я считал до того, как наша беда отучила нас быть дураками. Я отказался от этой легкой, дешевой защиты от любви. Если со мной случится несчастье, пожалуйста, запомни и скажи Вилли, потому что я хочу, чтобы он это знал, что я любил тебя все время, повторяю, все время, и боролся с этим (внутренне) все время, не отстраняясь ни от тебя, ни от детей, ни от той работы, которая мне еще предстоит, считая это своего рода этапом на пути к достижению зрелости. И я буду сукиным сыном, если это не трудный путь.

Пикл, ты знаешь, как мы относимся к тому, что говорят и делают люди, заставляя нас этим гордиться: мы не выносим это на обсуждение с другими. Например, то, что ты рассказывала мне об отношении к тебе со стороны штатских летчиков, наполняло меня гордостью за тебя. А ведь по существу это такая мелочь. Но все солдаты в полку Бака отдают мне честь, а часовые берут на караул, хотя я всем им объяснил, что я штатский и мне не положено отдавать честь, и все это знают, дураков нет. Но все равно при встрече со мной все продолжают брать под козырек, а часовые вытягиваются по струнке.

Но не это главное, что меня здесь удерживает. Моя Пик, ты поняла бы это, бросив взгляд на те места, где мы деремся.

Ну и что теперь? Я уже говорил тебе, что два плохих дня не мог разглядеть тебя мысленным взглядом? И, тем не менее, ни на йоту не потерял доверия. Ни на йоту не потерял доверия. (Когда повторяешь предложение — это дурной знак.) А на следующее утро ты предстала предо мной так же ясно и красиво, как тогда, когда Джордж отворил дверь бара, чтобы впустить тебя, и я смотрел на тебя, пока ты проходила через зал, еще не заметив меня.

Пикл, думаю, нам надо ориентироваться на то, что я здесь задержусь еще на неделю. Должен уточнить этот срок. Поэтому я, наверное, так и сделаю и скажу об этом Баку. Потом буду на этом настаивать, если только он не попадет в какую-нибудь ужасную передрягу — тогда это будет самый краткий путь. Во всей этой заварухе он для меня единственное обязательство.

Если я путаю твои планы в отношении сроков отъезда, поступай, как уже решила, и сначала повидайся со своими и получи кубинскую визу. Хотя думаю, для граждан США она не обязательна — вопрос в том, чтобы иметь в паспорте все отметки, необходимые для Кубы. Так что, надеюсь быть в Париже ко второму декабря, может быть, раньше. Честно говоря, не думаю, что смогу продержаться еще неделю при нынешнем обменном курсе. Но неделя это максимум.

Все, что мне нужно сделать в Нью-Йорке, касается моих дел; день на "Колльерс", день на Скрибнера, день на моего паршивого юриста. Слишком устал, чтобы заниматься боксом. Хотя, если попаду туда, поработаю с Джорджем.

По утрам буду ходить к доктору и сдавать анализы. Беспокоюсь о твоем имуществе, оно как старый грузовик, и лучше заранее сделать ему профилактику, проверить, есть ли бензин, масло, все ли как следует смазано.

Если будешь там, немного развеемся (написал тебе длинное письмо о том, как мы могли бы это сделать).

Написал детям, чтобы они подготовили паспорта для Кубы и заказали билеты в "Пан-Американ" на начало рождественских каникул. У них бывает обычно от семи до десяти дней. Незадолго перед рождеством начинаются, а кончаются после Нового года.

Сколько времени займет дорога домой, если решишь ехать? Уверен, что смогу договориться о самолете.

Не получил от тебя письма ни вчера, ни сегодня. Боюсь теперь, что ты мне не писала, потому что ждала моего возвращения. Но, господи, как я надеюсь, что не зря исписал страницы этих писем не затасканными пророчествами, всего их должно быть не больше двадцати. Позднее они очень помогут, не говоря уже о большом удовольствии, которое смогут доставить.

Пикл, я закругляюсь. Орет проклятое радио, кругом все галдят, письмо становится бессвязным, поэтому лучше мне закругляться.

Люблю тебя теперь и всю оставшуюся жизнь.

Единственный

Позднее: только что пришел Бак. Он заснул на двенадцать минут, а проснувшись, подумал, что уже утро, и хотел поговорить со мной. Парень хотел поблагодарить меня за то, что я весь день слонялся без дела, а я сказал: "Пойди проспись, господин полковник. Я слонялся просто так, ради забавы. Не сентиментальничай со мной, ты, напуганный, грешный, никчемный старик, пойди сейчас и хорошенько выспись, а завтра мы снова запустим плутовскую фабрику".

Передай, пожалуйста, Биллу Уолтону самый теплый привет. Скажи ему, что мне его очень недостает, а совет, который я ему дал, остается в силе, потому что перед тем, как его дать, я обдумал его со всех сторон.

Так оно и есть на самом деле. Это вещь сугубо личная, и он сообразит, что я имею в виду.

Э. X.