Эрнест Хемингуэй

Мой мохито в Бодегите, мой дайкири во Флоредите

Письмо Эрнеста Хемингуэя к Мэри Уэлш. 27 декабря 1944 г

27 декабря, 8 утра

Моя дорогая любимая,

Хотел написать тебе вчера вечером, но был совершенно вымотан. За ночь перед этим заснул в 6 утра, другое письмо тебе кончил вчера.

Сегодня утром еще раз пролетел в маленьком самолете над этим представлением, чтобы оно до конца уложилось в голове, вчера отработал его с картами и донесениями и вернул все материалы Верту, чтобы он мог ими воспользоваться, если в том будет необходимость. Получился отличный материал с массой технических деталей, к которому могу дать приложение цветным курсивом (как в моем репортаже о Шнее-Эйфель), и, как он считает, если "Колльерс" не захочет давать с картами, это может сойти для "Лайф", если пропустит цензура. Он хочет, чтобы я работал для "Лайф" и т. д. Но мне бы очень хотелось, чтобы ни ты, ни я никогда снова не возвращались к журналистике. Думаю, так мы и сделаем, и от этого наша жизнь не станет менее счастливой. Я вовсе не потерял веру и теперь, зная твои взгляды, далек от этого, как никогда. Но если ты хочешь продолжать заниматься журналистикой, будь по-твоему. И не беспокойся, что я перебегу тебе дорогу, если будем работать в одной конторе. Все, чего я хочу, — это делать то, что хочется тебе.

Если бы это было возможно, хотел бы написать книгу. Почти больше всего на свете. Не для того, чтобы создать произведение искусства, потому, что это моя работа, которой я посвятил всю жизнь. Если бы ты взялась мне помочь, мы могли бы писать о том, о чем тебе больше всего хочется, и я уважал бы твой выбор.

Не думаю, что было бы чересчур эгоистично сначала делать то, что считаю нужным я, с этим не будет большей проблемы, чем с выяснением того, кто первый пойдет в ванную. Хотя М. остановилась в той же гостинице, что Верт, я ее не видел со времени ее контратаки.

Мне хочется, Пикл, чтобы небо хоть немного прояснилось; может быть, так это и будет. Скоро пойду к Баку, переночую у него.

Больше всего мне бы хотелось, чтобы мы поженились и я сел за работу. Не для того, чтобы стать важной шишкой или получать всякие привилегии, а чтобы тебе хватало времени быть моей женой, если ты захочешь быть ею — не женой писателя Э. X., а просто женой своего мужа, супругой, подругой в веселье, в горе и в радости, матерью наших детей. А если ты не хочешь этого, буду довольствоваться тем, что будет. Я действительно ненавижу журналистику — еще сильнее, чем ты ненавидишь пьянство или даже, может быть, римско-католическую церковь, — но я буду ею заниматься, лишь бы быть вместе с тобой. Хотя полагаю, что занятие ненавистным, противоестественным делом раньше или позже, но все равно, выводит из строя. Это уже и сейчас здорово меня достало.

Я действительно думаю, что у тебя будет возможность быть со мной счастливой, если я буду работать, потому что для тебя естественно иметь мужа, быть в добром здравии, крепко стоять на ногах, и при этом речь вовсе не идет о том, что тебе не надо будет думать собственной головой или учиться; у тебя будет вполне достаточно времени, чтобы посвятить его тому, что тебя действительно интересует. А когда мы будем приезжать в Лондон или Париж, ты будешь видеться со всеми, с кем тебе приятно общаться.

Ну, здесь, мне кажется, я становлюсь прямо-таки зазывалой. Извини меня, Пикл. Просто вдруг вспомнил, как говорил М., что все придется переиначивать, потому что мы с тобой любим друг друга, и мы (ты и я) можем и будем все делать как полагается, а потом я подумал о том, почему бы нам с тобой не жить так, как хочется тебе одной. Но я действительно хочу перетянуть нас обоих из журналистики в более серьезную область. Преимущество писательского труда в том, что он дает нам неограниченную свободу действий в перерывах между работой. Если бы даже у меня была фабрика, я не смог бы предложить тебе так много, и не думаю, что было бы справедливо отнимать тебя у твоих друзей. Но мы всегда сможем вернуться, чтобы повидаться с ними.

Ну, ладно. Уже должен одеваться и приниматься за дело. Я очень тебя люблю. Крепко и сильно обнимаю и целую тебя, малышка.

Дела здесь вроде бы теперь вполне в порядке, и это исключает всякие неполадки. Собираюсь прояснить ситуацию. Повидаюсь с остающимися здесь приятелями и приеду в конце недели или в начале следующей. Не беспокойся, если буду задерживаться. Сделаю все возможное и дам тебе знать.

Я люблю тебя, моя дорогая. Грудь и голова много лучше, но пока еще слаб. Думаю, у доктора найдется что-нибудь, чтобы скорее поставить меня на ноги.

Вся моя любовь с тобой. Извини за скучное (с прохладцей) письмо. Другое письмо — любовное.

Твой любящий муж

Единственный