Письмо Эрнесту Хемингуэю от Кристофера Лафарджа. 5 декабря 1942 г

5 декабря 1942 г.

Восточная 62-я улица, 234

Дорогой Эрнест,

Я уже как раз собирался написать тебе, когда получил письмо от Росса, где он говорит, что ты назвал меня подонком за то, что я не пишу. Сам ты подонок, старый писака. Что и говорить, моя переписка полетела к чертовой матери в корзину для мусора. Я настолько далек от всего этого, что никогда уже не очухаюсь, да и не вижу смысла пытаться. В августе прошлого года проклятые врачи наложили свои лапы на бедную Луизу, запугивали ее (под видом эдакой отеческой заботы), а потом взяли и разрезали ее на маленькие, тщательно подобранные кусочки, после чего они эти кусочки сшили и собрали ее заново, почти как было. Парень, после этого вся работа Лафарджа пошла прахом! В один миг я превратился в челночного пассажира между Нью-Йорком и Род-Айлендом, гувернантку, преподавателя, отца, мужа, писателя, фермера, ключника, заполнителя анкет, алкоголика (хотя пока и не хронического) и ответственного за карточки на сахар. Все страшно нрвно. Специально написал это слово с ошибкой, потому что так это больше похоже на то, что я чувствую.

Я чертовски хотел попробовать выбраться этой осенью в Сан-Вэлли, но, господи, об этом не могло быть и речи. Очень хотелось снова увидеть тебя и Марти, поохотиться, как бывало, чтобы сделать из Айдахо скотобойню, и узнать, как идут дела с твоей картиной. Я погряз в дикой рутине, сижу в кустах черники и ядовитом плюще на Род-Айленде, и мне очень нужен кто-нибудь вроде тебя, чтобы вытащить меня к чертовой матери из этого состояния. И все же я хотя и медленно, но понемногу выкарабкиваюсь. Хотел вернуться в армию, но, черт их дери, они меня не взяли. В конце концов мне заявили: "Не сейчас, но ах! — это так патриотично предложить свои услуги, и, может быть, когда-нибудь, когда уже никого годного не останется, мы снова вас призовем". Поэтому теперь мне осталось только писать. Или пытаться это делать. Так хорошо, как только я способен. А это очень трудно. Пропагандой как таковой заниматься не собираюсь, а это практически единственное, что им надо. Выступаю с речами, говорю людям, что они должны уяснить себе, на кой черт все это нужно и как дьявольски важно слово, а потом возвращаюсь домой и думаю о том, как важно мне было бы драться вместо того, чтобы заниматься этой паршивой говорильней, и чувствую себя просто жалким. Если ты еще не рыдаешь, на этом, наверное, мне пора остановиться, чтобы не заставлять тебя лить слезы. Почему писатели должны быть такими богом проклятыми эгоистами?

Что же до того, чтобы снова пострелять, о чем мы не говорили, я бы страшно хотел приехать на Кубию и увлечь тебя простой, но прекрасной идеей о 150 голубях per diem {За день (лат.)}. Но, парень, где, черт возьми, мне раздобыть денег? Я не тот человек, который может куда-нибудь поехать просто за красивые глаза, а путешествовать за счет собственной задницы я никогда не любил. Поэтому выход из положения я вижу только один. Если только моя страна пошлет меня на Кубу описывать ее красоты, тогда все будет как надо. Но я ума не приложу, как это устроить. Разве что поговорить с Россом, чтобы он послал меня от "Нью-Йоркера". Ну и мысль!

Охота этой осенью кое-где была неплохой. Было до черта уток, что очень утешало. Но охоту на вальдшнепов теперь запрещают с ноября, и поэтому, пока отстрел разрешен, нет такого обильного разнообразия птицы. Перепелов становится все больше, многие земли Род-Айленда, которые не знали плуга с тех пор, как ребята ушли в великую пограничную страну Саскеанна-Вэлли, теперь возделываются. Так что война творит и добрые дела. Куропаток было не слишком много, поэтому я гонялся за ними без особого энтузиазма. Отлично провел время, стреляя ворон с тем сычом, которого подбил в Айдахо и сделал из него чучело. Оно действовало безотказно. Восхитительное зрелище смотреть, как вороны, несколько сотен этих подлых черных тварей, кругами носятся вокруг сыча. От этого получил не меньшее удовольствие, чем от самой охоты.

Прочел большую часть твоих "Людей на войне". Введение просто отличное. Сначала прочитал его про себя, потом вслух Луизе. В твоих словах, дружище, много правды. Легче становится жить, когда узнаешь, что кто-то, кого ты уважаешь и любишь, открыто говорит о писательском ремесле то, чему ты сам пытался следовать долгое время. Единственное, что имеет значение во всем мире, — это правда, но, господи, как же легко и часто об этом забывают! Что же касается книги, так она хороша вдвойне. Я узнал многое из того, что мне раньше не было известно, особенно о Джоинвилле Сент-Луисе. Это было отлично. Я совсем спятил, или ты ошибся, говоря, что все события прошлой войны не стоят того, чтобы о них писать? Разве Нэйсон того не заслуживает? Я никогда не был во Франции, но принимал участие в славной битве в лагере Гранта, в штате Иллинойс, великом, кровопролитном и беспорядочном деле, поэтому здесь я не судья. Но его нашивки всегда казались мне хорошей иллюстрацией к определенного рода сражениям, бесстрастным, без попыток смягчить их или приукрасить. Может быть, я ошибаюсь. Как бы то ни было, все это не имеет значения, а книга получилась чертовски ценная. До чего же здорово перечитывать "Алый знак доблести"! Это самая дьявольская смесь разговорной речи, поэтической прозы и напыщенных сентенций из того, что я читал. Но смесь эта действует. Как действует, непонятно, но действует.

Черкни мне пару строк, парень, когда у тебя будет просвет между заходами, или попроси это сделать твою исключительно привлекательную половину. Прривлекательную, я тебе говорю, через два "р". Даю тебе свой телефон на тот случай, если ты его потерял, и оба вы будете детьми шайтана, если приедете в Нью-Йорк и не дадите мне знать. Однажды ночью я уже разминулся с М. Геллхорн, хотя без труда мог бы это не сделать, черт бы все это драл. У меня полно выпивки и найдется даже пара свободных кроватей.

Люблю вас обоих Кипфер

Р. S. Получил прекрасное, по-шотландски безграмотное письмо от Джин Рэмсей. У нее был перитонит (ну, да надеюсь, что для девицы [?] это не опасно). Говорит, что граф Джон в порядке, занят и поедет на охоту, когда правительство выделит ему на это бензин. А что поделывает достопочтенный Джон Хемингуэй?

К.