На правах рекламы:
• Ветеринарная помощь на дому телефон ветврач на дом vetdocs.ru.
Эрнест Хемингуэй. Поездка на поезде (читать онлайн)
A Train Trip - Поездка на поезде
Отец прикоснулся ко мне, и я открыл глаза. Он стоял у кровати в темноте. Я почувствовал его руку на плече, и мозг мой тут же пробудился, хотя тело, похоже, продолжало спать.
— Джимми, ты проснулся? — спросил он.
— Да.
— Тогда одевайся.
— Хорошо.
Он стоял у кровати, и я хотел двинуться, но на самом деле еще спал.
— Одевайся, Джимми.
— Хорошо, — повторил я, продолжая лежать. Потом сон покинул меня, и я вылез из постели.
— Молодец, — похвалил меня отец. Я стоял на ковре и на ощупь искал одежду в изножье кровати.
— Одежда на стуле, — услышал я. — Надень чулки и ботинки. — И он вышел из комнаты.
Одеваться в холодной комнате — удовольствие сомнительное, и я не носил ботинок и чулок все лето. Так что теперь надел их безо всякой радости. Отец вернулся, сел на кровать.
— Ботинки давят?
— Жмут.
— Если ботинок жмет, надень его1.
— Я и надеваю.
— Мы найдем другие ботинки, — добавил он. — Это не принцип, Джимми. Это поговорка.
— Понимаю.
— Вроде «у ниггеров заведено: двое против одного». Тоже поговорка.
— Мне больше нравится про ботинок, — ответил я.
— Она не совсем верная. Поэтому тебе и нравится. Приятные на слух поговорки не всегда верны.
Я шнуровал второй ботинок и одевался и никак не мог согреться.
— Тебе больше нравятся ботинки на кнопках? — спросил отец.
— Мне все равно.
— Если захочешь — они у тебя будут. Каждый, кто хочет ботинки на кнопках, должен их получить.
— Я готов. Куда мы едем?
— Мы едем далеко-далеко.
— Куда именно?
— В Канаду. Мы поедем и туда, — кивнул он. Мы вышли на кухню. Все ставни отец закрыл, на столе горела лампа. Посреди кухни стоял чемодан, большая дорожная сумка и два рюкзака. — Садись за стол.
Он принес с плиты сковороду и кофейник, сел рядом, мы съели яичницу с беконом и выпили кофе со сгущенными сливками.
— Съешь как можно больше.
— Я уже сыт.
— Съешь еще яйцо. — Лопаткой для оладий он подхватил со сковороды оставшееся яйцо и положил на мою тарелку. Краешки на свином жире зажарились до хруста.
Я ел и оглядывал кухню. Раз уж уезжал, мне хотелось все запомнить и со всем попрощаться. Угол плиты проржавел, половина крышки бака с горячей водой разбилась. Над плитой висела сушка, погнутая с одной стороны. Как-то вечером отец запустил ею в летучую мышь. Потом повесил на место, чтобы она напоминала ему о том, что надо купить новую, но я решил, что она скорее напоминала о летучей мыши. Я поймал ее рыболовным сачком и какое-то время держал в ящике, накрытом сеткой. С маленькими глазками и крохотными зубками, она, сложив крылья, сидела в углу. Вечером, уже в темноте, мы вынесли ящик на берег озера и отпустили ее. Она полетела над водой, размахивая крыльями, опустилась к самой поверхности. Потом поднялась, развернулась и уже над нашими головами взяла курс на деревья, силуэты которых виднелись на фоне темного неба. На кухне у нас стояли два стола: за одним мы ели, на другой ставили готовые блюда. Оба накрытые клеенкой. Жестяное ведро мы использовали для того, чтобы принести озерной воды и наполнить бак, эмалированное — для колодезной. В кладовой висело полотенце на ролике, рядом с плитой — для посуды. Щетка стояла в углу. Наполовину заполненный ящик для дров. Сковороды, висящие на стене.
Я оглядывал кухню, чтобы запомнить ее, и мне она очень нравилась.
— Что ж, — отец повернулся ко мне. — Думаешь, ты ее запомнишь?
— Думаю, да.
— И что ты запомнишь?
— Весело проведенное здесь время.
— Не только ящик для дров, который следовало наполнять, и ведра воды, которые приходилось приносить?
— Невелик труд.
— Да, — кивнул он. — Невелик. Ты будешь сожалеть об отъезде?
— Нет, если мы поедем в Канаду.
— Мы там не останемся.
— Но какое-то время побудем?
— Не очень долго.
— А куда мы потом поедем?
— Посмотрим.
— Мне без разницы куда.
— Постарайся и в дальнейшем так относиться к переездам. — Отец закурил и предложил мне пачку. — Ты не куришь?
— Нет.
— Это хорошо. А теперь выйди из дома, поднимись по лестнице на крышу и накрой трубу ведром, а я пока все запру.
Я вышел из дома. Все еще была ночь, но небо над полоской холмов просветлело. Лестница стояла у стены. Рядом с сараем я нашел старое ведро для картошки и полез на крышу по лестнице. Чувствовал себя неуверенно, кожаные подошвы ботинок скользили по перекладинам. Накрыл ведром печную трубу, чтобы ее не заливало дождем, а белки и бурундуки не пролезли по ней в дом. Сквозь деревья посмотрел на озеро. С другой стороны видел крышу сарая, забор и холмы. С каждой минутой становилось все светлее, но ночной холод никуда не исчез: утро только начиналось. Я вновь посмотрел на деревья и озеро, чтобы запомнить их и все вокруг. Потом на холмы и лес с другой стороны дома, и на крышу сарая, и все это я очень любил: и сарай, и забор, и холмы, и леса, и мне хотелось, чтобы мы просто отправились на рыбалку, а не уезжали. Я услышал, как хлопнула дверь и отец поставил на землю наш багаж. Потом запер дверь. Я начал спускаться по лестнице.
— Джимми, — позвал отец.
— Да.
— Как тебе на крыше?
— Я спускаюсь.
— Поднимайся обратно. Я сейчас приду. — И он медленно и осторожно забрался на крышу. Огляделся, точно так же, как и я. — Я тоже не хочу уезжать, — признался он.
— Тогда почему мы должны ехать?
— Не знаю, — ответил он. — Но должны.
Мы спустились по лестнице, и отец убрал ее в сарай. Вещи мы отнесли на причал. Рядом с ним на воде покачивалась привязанная моторка. Роса вымочила и клеенчатый чехол, и мотор, и скамьи. Я снял чехол и вытер сиденья ветошью. Отец поставил наши вещи на корму. Потом я отвязал носовой и кормовой швартовые канаты, перелез в лодку и удерживал ее у причала. Отец включил подсос, пару раз качнул колесо, добавляя бензина в цилиндр, крутанул маховик, и двигатель завелся. Я удерживал лодку у причала, обмотав канатом сваю. Винт вспарывал воду, лодка раскачивалась у причала, волны бежали между свай.
— Отпускай, Джимми, — скомандовал отец.
Я отпустил швартовый канат, и мы отплыли от причала. Сквозь деревья я видел коттедж, окна которого закрывали ставни. Мы уходили от причала по прямой, и он становился все меньше, а береговая линия — шире.
— Рули, — сказал отец, и я встал у штурвала и развернул моторку к мысу. Оглянулся и увидел берег, и причал, и сарай для лодки, и тополиную рощу, а потом мы прошли вырубку, и бухточку, где в озеро впадала маленькая речушка, и высокий обрыв с елями, и заросший деревьями мыс, и тут мне пришлось увести лодку подальше от берега, чтобы не наткнуться на песчаную косу около мыса. Я повел лодку параллельно ей, рядом с ее краем, круто уходящим в глубину и заросшим водорослями. Они тянулись к винту, а потом мы миновали мыс и, когда я оглянулся в очередной раз, причал и сарай для лодки скрылись из виду, а остались только мыс и три вороны, вышагивающие по песку и наполовину ушедшему в него старому бревну. Впереди расстилалась гладь озера.
* * *
Я услышал поезд и увидел его вдали: сначала длинную дугу, которая выглядела очень маленькой, и торопливой, и поделенной на связанные секции, двигающуюся с холмами, и холмы двигались с растущими на них деревьями. Увидел клуб белого дыма над паровозом и услышал гудок, увидел еще один клуб, и гудок повторился. Происходило все тем же ранним утром, и поезд находился по другую сторону поросшего лиственницами болота. Вода бежала по обе стороны насыпи, чистая весенняя вода над бурым болотным дном, над центральной частью болота висел туман. Деревья, погибшие в лесных пожарах, стояли в тумане серые, и тонкие, и мертвые, но холодный и белесый туман оставался полупрозрачным в это раннее утро. Поезд двигался на нас по рельсам и, приближаясь, становился все больше и больше.
Я отступил от рельсов и посмотрел на озеро с двумя продуктовыми лавками на берегу, и сараями для лодок, и пристанями, вдающимися в воду, на засыпанную гравием площадку вокруг артезианской скважины у самой станции. Водяная струя выплескивалась на солнечный свет из коричневой покрытой капельками воды трубы и падала в большую чашу, а дальше в озеро. Ветер усилился, и леса поднимались вдоль берега, и моторка, на которой мы приплыли, покачивалась у пристани.
Поезд остановился, проводник и тормозной кондуктор вышли из вагона, и отец попрощался с Фредом Катбертом, который пообещал приглядывать за нашей моторкой, поставив ее в свой сарай для лодок.
— Когда ждать вас назад?
— Не знаю, Фред. Весной покрась ее.
— До свидания, Джимми, — попрощался со мной Фред. — Береги себя.
— До свидания, Фред.
Мы пожали руку Фреду и поднялись на площадку в конце вагона. Проводник прошел в вагон перед нами, а тормозной кондуктор поднял с земли маленький ящик, на который мы наступали, и запрыгнул на площадку, когда поезд тронулся. Фред стоял на платформе, а я наблюдал за станцией, и Фред стоял там, а потом пошел, и вода выплескивалась из трубы на солнечный свет, а теперь и шпалы, и станция, и болото стали очень маленькими, и озеро под новым углом выглядело иначе, и скоро станция скрылась из виду, и мы пересекли Медвежью речку, и остались только шпалы и рельсы, бегущие вдаль, и кипрей, растущий у насыпи, и запоминать стало нечего. С площадки все теперь выглядело иначе, и леса отличались от знакомых тебе лесов, и с озером, если оно вдруг появлялось среди деревьев, происходило то же самое: не выглядело оно озером, рядом с которым ты жил.
— Ты здесь всю сажу соберешь, — усмехнулся отец!
— Да, нам лучше войти в вагон, — кивнул я. Мне стало как-то нехорошо от всей этой новизны. Полагаю, здесь все только выглядело похожим на ту местность, где мы жили, но по ощущениям не было таким же. Наверное, все породы лиственных деревьев с еще не поменявшими цвет листьями выглядят одинаково, если смотреть издалека, но рассматривать буковые леса из поезда — невелика радость: только хочется вернуться в тот лес, где ты живешь. Но тогда я этого не знал. Я думал, все тут такое же, как и там, где мы жили, только всего этого больше, и все останется таким же и будет вызывать те же чувства. Но я ошибся. Не имели мы к этому никакого отношения. С холмами дело обстояло еще хуже, чем с лесами. Возможно, все холмы Мичигана выглядят одинаково, но, выглядывая из окна поезда, я видел леса и болота. Мы пересекали реку, и все вызывало у меня интерес, мы проезжали холмы с фермерскими домами и лесом за ними, и это были такие же холмы, но при этом другие, и все вокруг было другим. Я, конечно же, понимаю, что холмы, мимо которых проходит железная дорога, могут быть одинаковыми. Но представлял я их себе совсем не такими. И в тот ясный день начала осени они выглядели по-другому. Чистый воздух вливался в открытое окно, и через какое-то время я почувствовал голод. Мы поднялись еще до рассвета, а теперь оставалось совсем немного времени до половины девятого. Отец вернулся, сел рядом со мной.
— Как ты, Джимми?
— Проголодался.
Он дал мне шоколадный батончик и яблоко, которые достал из кармана.
— Пойдем в вагон для курящих, — предложил он, и я последовал за ним.
Мы прошли через наш вагон в следующий по ходу поезда. Сели, отец у окна. Вагон для курящих показался мне очень грязным, с прожженной во многих местах черной кожаной обивкой сидений.
— Посмотри на сиденья напротив, — шепнул мне отец, не поворачиваясь к ним. Там бок о бок сидели двое мужчин. Тот, кто дальше от прохода, смотрел в окно, и его правую руку сцепили наручником с левой рукой сидевшего рядом. На сиденье за ними сидели еще двое мужчин. Я видел только их затылки, но они так же были скованы наручниками. Мужчины, которые устроились у самого прохода, разговаривали.
— ... в дневном поезде, — сидевший напротив нас по другую сторону прохода покачал головой. Тот, который сидел к нему спиной, ответил, не оборачиваясь:
— А почему мы не поехали ночным?
— Ты хотел спать с этими?
— Конечно. Почему нет?
— Так удобнее.
— Ни черта не удобнее.
Мужчина, который смотрел в окно, повернулся к нам и подмигнул. Невысокого роста, щуплый и в кепке. Под кепкой белела повязка. Кепка красовалась и на голове другого мужчины, к которому его приковали, одетого в синий костюм, с крепкой шеей, и чувствовалось, что кепку он надел в эту поездку впервые.
— Как насчет сигареты, Джек2? — Мужчина, который подмигнул, обратился к моему отцу поверх плеча другого, прикованного к нему. Этот мужчина, с толстой шеей, повернул голову. Посмотрел на моего отца и меня. Подмигнувший улыбнулся. Отец достал пачку сигарет.
— Вы хотите дать ему сигарету? — спросил охранник.
Мой отец уже протягивал пачку через проход.
— Я сам ему дам, — добавил охранник. Взял пачку свободной рукой, сжал, сунул в прикованную руку, держа в ней, достал сигарету, передал сидевшему рядом мужчине. Тот улыбнулся, и охранник дал ему прикурить.
— Вы очень добры ко мне, — поблагодарил сидевший у окна охранника.
Охранник уже протягивал пачку через проход.
— Возьмите одну, — предложил отец.
— Благодарю. Я предпочитаю жевать.
— Далеко едете?
— В Чикаго.
— Мы тоже.
— Отличный город, — подал голос сидевший у окна. — Однажды я там бывал.
— Верю, что бывал, — буркнул охранник. — Верю.
Мы поднялись и сели напротив них. Охранник, который сидел впереди, оглянулся. Его сосед смотрел в пол.
— Что случилось? — спросил отец.
— Этих господ разыскивают за убийство.
Мужчина, сидевший у окна, подмигнул мне.
— О как. Мы здесь все господа.
— Кого убили? — спросил отец.
— Итальянца, — ответил охранник.
— Кого? — весело спросил щуплый коротышка.
— Итальянца, — повторил охранник моему отцу.
— Кто ж его убил? — коротышка спросил охранника, округлив глаза.
— Очень смешно, — заверил его охранник.
— Нет, сэр, — покачал головой коротышка. — Я просто спросил, сержант, кто убил итальянца.
— Он убил итальянца. — Арестованный с переднего сиденья смотрел на сидящего рядом с ним детектива. — Он убил этого итальянца стрелой из лука.
— Заткнись, — бросил детектив.
— Сержант, я не убивал этого итальянца, — коротышка повернулся к охраннику. — Я бы не стал убивать итальянца. Не знаю я никаких итальянцев.
— Запиши это и используй против него, — откликнулся арестованный с переднего сиденья. — Все сказанное им может быть использовано против него. Он не убивал этого итальянца.
— Сержант, кто убил итальянца? — спросил коротышка.
— Ты убил, — ответил детектив.
— Сержант, это ложь! — воскликнул коротышка. — Я не убивал этого итальянца. Я отказываюсь это слушать. Я не убивал этого итальянца.
— Все сказанное им может быть использовано против него, — повторил второй арестованный. — Сержант, почему вы убили этого итальянца?
— Это была ошибка, сержант, — подхватил коротышка. — Серьезная ошибка. Не следовало вам убивать этого итальянца.
— Или того итальянца, — вставил второй арестованный.
— Заткнитесь, к черту, оба, — лениво бросил сержант. — Они наркоманы, — объяснил он отцу. — Свихнувшиеся, как клопы.
— Клопы? — воскликнул коротышка. — Нет на мне никаких клопов, сержант.
— В его роду множество английских графов, — добавил второй арестованный. — Спросите сенатора. — И он кивнул головой в сторону моего отца.
— Спроси маленького человечка, — предложил коротышка. — Он в возрасте Джорджа Вашингтона и не может солгать.
— Говори, мальчик. — Второй арестованный, габаритами побольше коротышки, посмотрел на меня.
— Прекратить! — рявкнул сержант.
— Да, сэр, — кивнул коротышка. — Заставьте его прекратить. Он не имел права втягивать в разговор мальчика.
— Я тоже когда-то был мальчиком, — напомнил второй арестованный.
— Заткни свою чертову пасть, — предложил сержант.
— Будет исполнено, сержант, — ответил коротышка.
— Заткни свою чертову пасть.
Коротышка мне подмигнул.
— Может, нам лучше уйти в другой вагон. — Отец встал, посмотрел на сержанта. — Еще увидимся.
— Конечно, за ланчем, — ответил сержант. Второй детектив кивнул. Коротышка нам подмигнул. Наблюдал, как мы идем по проходу. Второй арестованный смотрел в окно. Мы вернулись из вагона для курящих к нашим местам в другом вагоне.
— Ну, Джимми, что ты об этом скажешь?
— Не знаю, что и сказать.
— Я тоже.
* * *
За ланчем в «Кадиллаке» мы сидели за стойкой, когда они вошли и парами сели за стол. Ланч удался. Мы взяли закрытый пирог с курятиной, а потом я выпил стакан молока и съел кусок черничного пирога с мороженым. Народу в зале было достаточно. Через открытую дверь я видел поезд. С высокого стула наблюдал, как едят все четверо. Арестованные ели левой рукой, а детективы — правой. Когда детективы хотели разрезать мясо, они брали вилку левой рукой и при этом тянули правую руку арестованного на себя. Обе скованные руки постоянно оставались на столе. Я наблюдал, как ест арестант-коротышка, и он вроде и не специально мешал сержанту. Непроизвольно дергался, то и дело двигал правой рукой, которая тянула за собой левую руку сержанта. Двое других ели спокойно. Внимания к себе не привлекали.
— Почему бы вам не снять их, пока мы едим? — спросил коротышка сержанта. Тот не ответил. Он потянулся за кофе, и, как только поднял чашку, коротышка дернул рукой и кофе пролился. Не глядя на коротышку, сержант двинул правой рукой, да так, что оба сцепленных наручниками запястья ударили коротышку по лицу.
— Сукин сын, — прошипел коротышка. Из разбитой губы потекла кровь, и он облизнул ее.
— Кто? — спросил сержант.
— Не вы, — ответил коротышка. — Не можете вы им быть, раз уж вас приковали ко мне. Ни в коем разе.
Сержант убрал свободную руку под стол и посмотрел коротышке в глаза.
— Что ты там говоришь?
— Ничего, — ответил коротышка. Сержант еще какое-то время смотрел ему в глаза, а потом потянулся за кофе скованной рукой. Правая рука коротышки поползла по столу следом. Сержант поднял чашку и подносил ко рту, чтобы выпить, когда кружка вдруг вылетела из руки и кофе пролился на стол. Сержант, не посмотрев на коротышку, дважды ударил его наручниками по лицу. Крови прибавилось, коротышка облизал нижнюю губу и уперся глазами в стол.
— Тебе хватило?
— Да, — ответил коротышка. — Хватило.
— Чувствуешь, что успокаиваешься?
— Уже успокоился, — ответил коротышка. — Как вы себя чувствуете?
— Вытри лицо, — буркнул сержант. — У тебя весь рот в крови.
Мы видели, как они по двое идут к поезду, а потом тоже встали и пошли к нашему вагону. Второй детектив, не тот, которого называли сержантом, а скованный с заключенным более крупных габаритов, словно и не заметил случившегося за столом. Он наблюдал, но будто ничего не заметил. Другой арестованный не сказал ни слова, но тоже внимательно за всем наблюдал.
На наше сиденье нападал пепел, и отец смахнул его газетой. Поезд тронулся, и я выглянул из окна, чтобы получше рассмотреть «Кадиллак», но ничего особенного не увидел, только озеро, фабрики и отличную гладкую дорогу, проложенную вдоль рельсов. На берегу озера высились горы опилок.
— Не высовывай голову, Джимми, — велел отец, и я сел. Все равно смотреть было не на что.
— Это город, откуда приехал Эл Могаст.
— Угу.
— Ты видел, что произошло за столом? — спросил отец.
— Да.
— Ты видел все?
— Не знаю.
— Почему, по-твоему, коротышка все это затеял?
— Думаю, он хотел допечь сержанта, чтобы тот снял с него наручники.
— Больше ты ничего не видел?
— Я видел, как сержант трижды ударил его по лицу.
— А куда ты смотрел, когда сержант бил его?
— На лицо коротышки. "Наблюдал, как сержант бьет его.
— Так вот, пока сержант бил коротышку по лицу его же правой рукой в наручнике, левой он схватил со стола нож со стальным лезвием и спрятал в карман.
— Я этого не видел.
— Не видел, — согласился отец. — У каждого человека две руки, Джимми. По крайней мере изначально. Ты должен наблюдать за обеими, если хочешь что-то увидеть.
— А что делали остальные двое? — спросил я.
Отец рассмеялся:
— Я на них не смотрел.
* * *
После ланча мы сидели на своих местах, я рассматривал из окна окружающую местность. Не сказать чтобы это было мне интересно, но другого занятия не находилось, а предложить отцу пойти в вагон для курящих, до того как он сам это сделает, мне не хотелось. Он читал, и, полагаю, моя нетерпеливость мешала ему.
— Ты когда-нибудь читаешь, Джимми? — спросил он.
— Мало, — признал я. — У меня нет времени.
— А что ты сейчас делаешь?
— Жду.
— Хочешь туда пойти?
— Да.
— Ты думаешь, мы должны сказать сержанту?
— Нет.
— Это этическая проблема, — отец захлопнул книгу.
— Ты хочешь ему сказать? — спросил я.
— Нет, — ответил отец. — Потому что человек считается невиновным, пока закон не докажет его вины. Он, возможно, не убивал того итальянца.
— Они наркоманы?
— Я не знаю, сидят они на наркотиках или нет, — ответил отец. — Многие их принимают. Но от них люди не разговаривают так, как разговаривали эти двое.
— А от чего так разговаривают?
— Не знаю, — пожал плечами отец. — Что может заставить людей так разговаривать?
— Давай сходим туда. — Я встал. Отец снял с полки чемодан. Положил в него книгу и что-то еще из кармана. Запер чемодан, и мы пошли в вагон для курящих. Шагая по проходу, я увидел, что оба детектива и оба арестованных спокойно сидят. Мы сели по другую сторону прохода.
Коротышка натянул кепку на повязку, его губы раздулись. Он бодрствовал и смотрел в окно. Сержанту хотелось спать. Его глаза закрывались, потом открывались, какое-то время оставались открытыми и снова закрывались. На сиденье впереди них и арестованный, и детектив спали. Арестованный прислонился к окну, детектив отклонился к проходу. Чувствовалось, что им обоим неудобно, и чем глубже становился их сон, тем они сильнее сближались друг с другом.
Коротышка посмотрел на сержанта, потом на нас. Вроде бы не узнал и перевел взгляд на проход. Казалось, хотел пересчитать всех, кто сидел в вагоне для курящих. Пассажиров в этот день было немного. Потом он вновь посмотрел на сержанта. Мой отец достал из кармана другую книгу и читал.
— Сержант, — позвал коротышка. Сержант раскрыл глаза и посмотрел на арестованного.
— Мне надо в сортир, —"объяснил коротышка.
— Не сейчас, — сержант закрыл глаза.
— Послушайте, сержант, — не унимался коротышка. — У вас никогда не возникала потребность пойти в сортир?
— Не сейчас, — повторил сержант. Не хотелось ему покидать состояние полудремы, в котором он пребывал. Дышал он медленно и шумно, но, когда открывал глаза, дыхание затихало. Коротышка смотрел на нас, но вроде бы не узнавал.
— Сержант. — Сержант не ответил. Коротышка облизал губы — Послушайте, сержант, мне надо в сортир.
— Хорошо, — ответил сержант. Встал сам, встал коротышка, и они вдвоем двинулись по проходу. Я посмотрел на отца. «Иди, если хочешь», — ответил он на мой молчаливый вопрос. Я пошел следом за ними.
Они стояли у двери.
— Я хочу войти один, — заявил арестованный.
— Нет, не войдешь.
— Да ладно. Пустите меня одного.
— Нет.
— Почему нет? Можете запереть дверь.
— Наручники я с тебя не сниму.
— Да ладно, сержант. Пустите меня одного.
— Давай поглядим, что там. — Они вошли вдвоем, и сержант захлопнул дверь. Я сел на сиденье напротив двери в туалет. Посмотрел на отца. Слышал, как они разговаривают, но не мог разобрать ни слова. Кто-то повернул ручку, чтобы открыть дверь изнутри. Потом я услышал, как что-то упало и дважды стукнулось о пол. Послышался звук, будто кто-то схватил кролика за задние лапы и ударил головой обо что-то твердое, чтобы убить. Я смотрел на отца и призывно махал рукой. Звук повторился три раза, и я увидел, как из-под двери что-то потекло. Кровь медленно растекалась ровным слоем. Я вскочил и побежал к отцу. «Из-под двери течет кровь».
— Сядь здесь, — велел отец. Сам поднялся, пересек проход и коснулся плеча детектива. Тот посмотрел на него.
— Ваш напарник пошел в туалет.
— Понятное дело, — ответил детектив. — Почему нет?
— Мой мальчик ходил туда, и он говорит, что из-под двери течет кровь.
Детектив вскочил и подтащил второго арестованного к краю сиденья. Тот уставился на моего отца.
— Пошли, — приказал детектив. Арестованный не шевельнулся. — Пошли, а не то я разобью тебе башку.
— В чем дело, ваша светлость? — спросил арестованный.
— Пошли, ублюдок, — прорычал детектив.
— Ладно, не кипятитесь, — ответил арестованный.
Они пошли по проходу: детектив впереди, с револьвером в правой руке, а прикованный к нему арестант сзади. Пассажиры поднимались, чтобы посмотреть. «Оставайтесь на своих местах», — посоветовал им мой отец и взял меня за руку.
Детектив увидел вытекающую из-под двери кровь. Повернулся, чтобы посмотреть на арестованного. Тот увидел, что на него смотрят, и застыл. «Нет», — вырвалось у него. Детектив, держа револьвер в правой руке, так сильно дернул левой, что арестованный упал на колени. «Нет», — повторил он. Детектив, который смотрел и на дверь, и на арестованного, перехватил револьвер за ствол и рукояткой внезапно ударил арестованного в висок. Арестованный повалился вперед и ткнулся головой о пол. «Нет, — шептал он. — Нет».
Детектив ударил его еще дважды, и арестованный затих. Лежал на полу лицом вниз, почти прижимаясь подбородком к груди. Не отрывая глаз от двери, детектив положил револьвер на пол, отцепил наручник от запястья арестованного. Потом поднял револьвер, встал. Держа револьвер в правой руке, дернул левой за шнур, чтобы остановить поезд. Потом взялся за ручку двери.
Поезд начал сбавлять ход.
— Отойдите от двери, — услышали мы голос, донесшийся из туалета.
— Открой дверь, — приказал детектив и отступил на шаг.
— Эл? — спросил голос. — Эл, ты в порядке?
Детектив стоял справа от двери. Поезд притормаживал.
— Эл, — тот же голос. — С тобой все в порядке?
Ответа не последовало. Поезд остановился. Тормозной кондуктор открыл дверь в вагон. «Какого черта?» — спросил он. Увидел лежащего на полу мужчину, кровь под дверью, детектива с револьвером в руке. Проводник приближался с другого конца вагона.
— Там парень, который убил человека, — детектив указал на дверь.
— Как бы не так, — ответил тормозной кондуктор. — Он вылез через окно.
— Следите за этим, — детектив указал на арестованного. Открыл дверь на площадку. Я пересек проход, подошел к окну. Вдоль железнодорожных путей тянулся забор. За забором начинался лес. Я посмотрел направо, налево. Детектив бежал вдоль состава. Больше я никого не увидел. Детектив вернулся в вагон, и они открыли дверь в туалет. С большим трудом, потому что сержант лежал на полу. Увидели, что окно поднято. Сержант чуть дышал. Его перенесли в вагон, арестованного подняли и усадили на сиденье. Детектив приковал его к ручке большого чемодана. Никто, похоже, не мог решить, что делать, то ли помогать сержанту, то ли искать сбежавшего коротышку, то ли что-то еще. Все высыпали из поезда и осматривали железнодорожные пути и опушку леса. Тормозной кондуктор видел, как коротышка подбежал к забору, перемахнул через него и рванул в лес. Детектив пару раз углублялся в лес. Потом возвращался. Арестованный прихватил с собой револьвер сержанта, поэтому разыскивать его в лесу было опасно. Наконец они решили добраться до ближайшей станции, где могли известить о случившемся местного шерифа и разослать приметы коротышки. Мой отец помогал им с сержантом. Он промыл рану, нанесенную между ключицей и шеей, послал меня за бумагой и полотенцами в туалет, сложил в несколько слоев, накрыл этой «пробкой» рану и привязал рукавом от рубашки сержанта. Они устроили его поудобнее, и отец вымыл ему лицо. Он по-прежнему был без сознания, но отец сказал, что рана не опасная. На станции сержанта сняли с поезда, и детектив вышел вместе со вторым арестованным. Его лицо стало белым как мел, а на виске вздулся огромный синяк. Он тупо смотрел перед собой, когда выходил из вагона, и спешно делал все, что ему говорили. Мой отец вернулся в вагон после того, как убедился, что больше ничем не может помочь сержанту. Его положили в автомобиль и повезли в больницу. Детектив рассылал телеграммы. Мы стояли на площадке, когда поезд тронулся, и я увидел, что арестованный стоит на платформе, прижавшись затылком к стене. Он плакал.
От всего случившегося меня мутило, и мы пошли в вагон для курящих. Тормозной кондуктор раздобыл ведро и тряпки и отмывал кровь.
— Как он, док? — спросил он моего отца.
— Я не врач, — ответил отец. — Но, думаю, с ним все будет в порядке.
— Два здоровенных детектива, — тормозной кондуктор пожал плечами, — и не смогли справиться с одним мозгляком.
— Вы видели, как он вылезал из окна? — спросил мой отец.
— Конечно, — кивнул тормозной кондуктор. — Или я видел его, когда он бежал к забору.
— Узнали его?
— Нет. Когда увидел — нет. Как ему удалось зарезать его, док?
— Наверное, набросился на него сзади, — ответил отец.
— Интересно, где он раздобыл нож?
— Не знаю, — ответил мой отец.
— А второй бедолага. Он даже не попытался бежать.
— Не попытался.
— Этот детектив сильно его отделал. Вы видели, док?
— Да.
— Бедолага. — Пол тормозной кондуктор отмыл дочиста, и в вагон мы прошли по влажной поверхности. Потом двинулись дальше, к нашим местам в другом вагоне. Отец сел, долго молчал, и мне оставалось только догадываться, о чем он думает.
— Так вот, Джимми, — наконец нарушил он тишину.
— Да.
— И что ты теперь об этом думаешь?
— Я не знаю.
— Я тоже, — кивнул отец. — На душе погано?
— Да.
— Мне тоже. Ты испугался?
— Когда увидел кровь, — ответил я. — И когда он ударил арестованного.
— Это понятно.
— А ты испугался?
— Нет, — ответил отец. — На что похожа кровь?
Я думал с минуту.
— Она густая и гладкая.
— Да, кровь гуще воды, — кивнул отец. — И ты непременно столкнешься с этим во взрослой жизни.
— Это поговорка, и она про другое, — ответил я. — Она про семью.
— Нет, — покачал головой отец. — Кровь действительно гуще воды, но это всегда неожиданно. Вспоминаю тот случай, когда впервые это выяснил.
— И как?
— Я почувствовал, что мои ботинки полны ею. Густой и теплой. Все равно что вода в сапогах, когда мы охотимся на уток, только теплая, густая и обволакивающая.
— Когда это случилось?
— Очень давно, — ответил отец.
Эрнест Хемингуэй. Поездка на поезде. Изд. 1987 г. Перевод: В.А. Вебера.
Примечания
1 В оригинале фраза: «If the shoe pinches put it on». Отец Джимми имеет в виду поговорку «If the shoe fit, wear it»: «если вы принимаете это замечание на свой счет, что ж, на здоровье», или «на воре шапка горит».
2 Джек/Jack — имя, которое используется при обращении к незнакомцу.
При заимствовании материалов с сайта активная ссылка на источник обязательна.
© 2016—2024 "Хемингуэй Эрнест Миллер"