Эрнест Хемингуэй
Эрнест Хемингуэй
 
Мой мохито в Бодегите, мой дайкири во Флоредите

А. Хотчнер "Папа Хемингуэй" (отрывок)

Весной 1948 года американский журнал «Космополитэн» послал молодого репортера А. Хотчнера на Кубу к Хемингуэю. «Поручение было самое дурацкое, — вспоминает Хотчнер, — я должен был попросить Хемингуэя написать статью на тему «Будущее литературы»... Я послал ему записку, в которой рассказал, зачем прибыл, добавив, что не хочу его беспокоить и, если бы он мог написать мне несколько слов отказа, это было бы чрезвычайно полезно для будущего Хотчнера.

На следующее утро раздался звонок.

— Говорит Хемингуэй. Получил вашу записку. Не могу позволить, чтобы вы провалили задание, иначе потеряете доверие Херста, а это все равно что быть выброшенным из колонии прокаженных.

Так началось знакомство Эрнеста Хемингуэя с журналистом А. Хотчнером. Это знакомство продолжалось до самой смерти писателя. А. Хотчнер подолгу беседовал с ним, был свидетелем многих событий его биографии.

Аарон Хотчнер и Эрнест Хемингуэй
Аарон Хотчнер и Эрнест Хемингуэй

Недавно в Нью-Йорке вышла книга А. Хотчнера «Папа Хемингуэй», два отрывка из которой мы предлагаем читателям.

Гавана, 1951 — 1953

Ранней осенью 1952 года Эрнест попросил меня прилететь в Гавану, чтобы обсудить претенциозный телесценарий, предложенный одной из студий. Я был удивлен, обнаружив, что Эрнест опять работает над новой книгой — я впервые оказался в Финке, когда он писал, и перемена в нем была поразительная. Утренние часы работы соблюдались строжайшим образом. Дверь его спальни была недоступна до часу дня, когда он появлялся и делал коктейль, чтобы освежиться перед завтраком. Потягивая коктейль, он читал газеты и журналы, так как, по его словам, для разговоров он был слишком опустошен.

Вставая для работы в 5 — 6 утра, после полудня он дремал, но к вечеру был готов для выпивки в приятной компании. Однако к концу обед а он погружался в себя, обращаясь к творческим проблемам следующего утра, и к тому моменту, когда он шел спать — всегда очень рано в период работы, — он уже знал людей, события, места и даже некоторые диалоги, которые он напишет завтра утром. <...>

Венеция, 1954 г.

Когда я вынырнул из густой темноты вокзала на сверкающую набережную Большого канала, портье из отеля «Гритти» уже поджидал меня.

— Как доехали? — спросил он, снимая шляпу и улыбаясь.

— Отлично.

— Синьор Хемингуэй ждет вас в отеле.

— Ну как он?

— В хорошем настроении.

— Как он себя чувствует после всех этих катастроф?

— Похоже, он сильно пострадал, но держится молодцом и, как всегда, весел.

Портье погрузил мои чемоданы в свою фирменную лодку, и мы поплыли вниз по каналу, а я стоял на корме, глядя назад, и думал о том, как все же не похож этот приезд в Венецию на все предыдущие...

Хемингуэй в Венеции, Италия
в Венеции

Эрнест пережил недавно несколько тяжелых катастроф в непролазных джунглях возле Марчизонского водопада, в Уганде. Когда мы говорили по телефону, он сказал мне, что никто по-настоящему не знает, насколько сильно он пострадал.

Аварий было две. Первая не очень страшная, но именно после нее газеты всего мира подняли дикий шум и запестрели некрологами, которые, правда, тут же превратились в поздравления, после того как Эрнест неожиданно появился из джунглей в Батиабе (в своих сообщениях пресса изображала его со связкой бананов в одной руке и бутылкой джина в другой, но Эрнест отрицал эту живописную версию спасения имущества). Потрясенному журналисту, бросившемуся к нему взять интервью, он, оставаясь верным себе, сказал: «Пока мне везет».

Однако уже через несколько часов везенье изменило ему. За четой Хемингуэев был послан спасательный самолет, чтобы доставить их обратно на базу в Кению. Но при взлете самолет загорелся...

Я связался с ним по телефону из Голландии. Сквозь помехи голос Эрнеста был удивительно сильным и звучным:

«...Тебе стоит приехать сюда. Венеция все та же, сам увидишь. Через пару дней я собираюсь в Мадрид к Мэри. У меня прекрасная «ланча» и хороший шофер, который может гнать, а может и не гнать. Я предпочитаю не гнать — до праздника святого Исидора в Мадриде еще есть время. Я бы поехал один, но как-то не по себе после всех этих африканских самолетов, которые сговорились падать... Когда мы загорелись во второй раз, досталось моей поврежденной почке, ну и заговорили все старые раны... Вышел из строя левый глаз, а когда мы упали и вспыхнули кустарники на берегу, мне пришлось бороться с огнем, и тут здорово обгорела левая рука. Я и не предполагал, что настолько ослабну, свалюсь на землю. Обжег себе живот, часть ноги и плечо...»

Лодка скользила вдоль пристани «Гритти», в прошлом королевского палаццо, а теперь спокойного элегантного отеля, бывшего постоянной резиденцией Эрнеста во время его приездов в Венецию.

Когда я вошел в комнату, Эрнест сидел в кресле у окна и читал. Неизменный теннисный козырек прикрывал глаза.

Я остановился у двери, потрясенный. В последний раз я видел его в Нью-Йорке в конце 1953 года, незадолго до отъезда в Африку. Он поразительно постарел за эти пять месяцев. Его волосы (большая часть сгорела) совершенно поседели. Седой была и борода. Казалось, он что-то потерял. Я говорю не о физической потере, но в нем как-то не чувствовалось прежней незыблемости.

В углу за столом перед кипой газет сидел худой человек с ястребиным профилем и делал вырезки. Когда я вошел в комнату, Эрнест поднял голову и широко улыбнулся.

— Хоч! Я чертовски рад тебя видеть!

Он снял теннисный козырек.

— Помоги мне подняться.

Я подхватил его под руку, и он мучительно, медленно вылез из кресла. Мы поздоровались по-испански — обняв друг друга левой рукой за плечи и несколько раз похлопав по спине.

Мы заговорили, и постепенно оживленность и энергия возвратились к нему. Эрнест представил меня человеку с ястребиным профилем. Это и был первоклассный шофер Адамо. Целыми днями он вырезал из газет всего мира некрологи об Эрнесте и наклеивал их в альбом. Эрнест сказал мне, что чтение собственных некрологов — неизъяснимое наслаждение и каждое утро он непременно прочитывает несколько страниц... Наконец Эрнест оставил некрологи, чтобы разлить шампанское, и пока он занимался этим, я обратил внимание на несколько прислоненных к стене узких деревянных футляров. «Копья», — ответил он на мой вопрос.

— Я пробовал научиться владеть ими. Чиро, ружьеносец Мэри, считает, что я могу убить копьем любого зверя, за исключением слона. Но если как следует поработаю, могу научиться убивать и слона. Для этого придется серьезно заняться гимнастикой. А пока мои трофеи — дикая собака, гиена и заяц...

Хемингуэй на охоте в Африке
Охота в Африке

— Как бы мне хотелось, чтобы ты был там, когда все шло хорошо! — сказал Эрнест. — Все никак не получалось написать тебе об этом... Главный лесничий уполномочил меня следить за всем районом и назначил почетным лесничим... Для этой роли им хорошо было бы иметь знаменитого шерифа, скажем, Гарри Купера1. Жаль, тебе не пришлось видеть меня в роли справедливого судьи...

Не успеешь сесть за письмо старине Хочу, как тут же приходит кто-нибудь и говорит: «Бвана, слоны разрушили мою «шамбу», — это может быть или дом, или плантация. Либо же прибегает какой-нибудь молоденький полицейский: «Бвана! Они забрали у масаи ослов. Сколько у вас людей?..» Операция занимает всю ночь. Наконец трое безоружных воров, уводивших ослов, задержаны... Теперь уж не до писем старине Хочу. Лежу в постели в ожидании следующего происшествия. Так и есть: слышим, подъезжает полицейская машина. Входит взъерошенный человек:

«Бвана, лев терроризирует Лайтокиток!»

«Сколько львов? Львы или львицы?»

«Один лев. Он задрал козла в полумиле от города».

«Я заплачу за козла».

«Нет, бвана, вы лесничий, и вы должны убить льва...»

Через несколько дней мы уезжали. Медленно с помощью Адамо Эрнест погрузился в моторную лодку. Когда мы тронулись и поплыли по каналу к тому месту, где ждала машина, он сказал: «Как можно жить в Нью-Йорке, когда существуют Венеция и Париж...»

Эрнест Хемингуэй, Венеция, Италия
Эрнест Хемингуэй, Венеция, 1954 г.

Испания, 1954 г.

Первой остановкой по пути в Мадрид был Сан-Себастьян. Там Эрнест принялся разыскивать кафе, название которого выскочило у него из головы (феноменальная память подводила его в крайне редких случаях; он никогда не вел записных книжек и дневников, однако помнил почти все места, имена, даты, события, цвета, наряды, запахи; он помнил даже имя победителя шестидневных трековых велогонок 1925 года).

Эрнесту очень хотелось найти кафе — это была единственная надежда встретить своего старого друга Хуанито Кинтана, описанного им в «Смерти после полудня» как одного из самых знающих aficionado2 в Испании. Перед началом гражданской войны Кинтана был импресарио в Памплоне. Тогда у него была собственная арена для боя быков и свой отель. Но Франко лишил его и того и другого. Эрнест не забыл товарища по оружию и посылал ему нечто вроде ежемесячного пособия, как и многим старым испанским друзьям.

Отель Кинтана, Памплона
Отель "Кинтана", Памплона

Наконец мы разыскали Хуанито. Это оказался маленький улыбающийся человек с испорченными зубами и пышущим здоровьем лицом. Он быстро уложился и присоединился к нам.

Хемингуэй и Хуанито Кинтана
С женой Мэри и Хуанито Кинтана, владельцем отеля Кинтана, 1953 г.

Когда мы проезжали Бургос, Эрнест попросил Адамо остановиться у кафедрального собора, одного из самых грандиозных в Испании. «Если вам попадется где-нибудь большой собор, значит вы в крестьянской стране»,— сказал Эрнест.

Мы заночевали в альберге — деревенской гостинице недалеко от Лограньо на мадридской дороге. Когда Эрнест и я вошли в переполненный бар альберге, мы услышали, как один англичанин говорил своим спутникам: «А вы знаете, ведь тут проходило действие «Фиесты». Было бы недурно увидеть здесь самого старика Хемингуэя».

Эрнест подошел к этому человеку и сказал: «Ну и что же дальше, джентльмены?»

Я думаю, этот эпизод доставил ему самое большое удовольствие за время нашей поездки, и впоследствии он часто вспоминал о нем. Пока Эрнест разговаривал с англичанами, ко мне протиснулся высокий толстяк с носом, как у Буратино, и представился Джоном Колбером из Коннектикута. Он сказал, что уже два дня сидит в мотеле и не может двинуться с места, потому что москиты забили радиатор его «бьюика». Он спросил меня, удобно ли будет снять кинокамерой мистера Хемингуэя. Я сказал ему, чтобы он обратился к самому Эрнесту. Коблер подошел к Хемингуэю и вмешался в его разговор с англичанами; Эрнесту нравились подобные вещи не больше, чем вторжение в его собственный дом. Коблер начал с того, что попросил Эрнеста попозировать перед кинокамерой, но Эрнест перебил его вопросом, где он достал свой пиджак, и заявил, что это самый потрясающий пиджак, который он когда-либо видел. Затем он принялся выпытывать мнение англичан о покрое пиджака, его цвете, хотел узнать, хорошо ли тот носится, и т. п. Коблер приосанился и охотно отвечал, преисполнившись гордости за свой пиджак (это был самый действенный способ, с помощью которого Эрнест спасался от назойливых любителей автографов)3.

В день открытия ферии шел такой дождь, что все бои пришлось отменить. В следующие дни нам удалось посмотреть несколько интересных, по мнению Эрнеста, боев, но погода почти зсе время была пасмурной и ветреной, а это особенно огорчало Эрнеста. «Облачный день для корриды все равно что неосвещенная сцена для спектакля. Солнце — лучший союзник тореро, а ветер — худший его враг».

Ему очень понравилось выступление невысокого отважного матадора Чикелло («Хотя уже вышло из моды щелкать быка по носу, чтобы расшевелить его»). Он был в восторге от Кортега: «Он наносит удар точно между рогов... Но ему самому уже столько попадало, что все внутренности у него не иначе, как из стали и нейлона».

Эрнест и Мэри Хемингуэй на корриде
На корриде с женой Мэри

Эрнеста все еще мучили раны, и, хотя он не жаловался, я видел, что ему очень больно. Наконец он все-таки пошел к доктору Мадиноветта, своему старому приятелю, одному из ведущих врачей Мадрида. Вот что тот сказал Эрнесту: «Ты должен был умереть сразу после авиационной катастрофы. Но так как этого не произошло, ты должен был умереть от ожогов. Ты должен был бы умереть и в Венеции. Ну, а поскольку ты все еще жив, смерть больше не грозит тебе, если ты будешь вести себя хорошо и выполнять мои предписания». Он назначил Эрнесту строгую диету и разрешил ему пить не больше двух раз в день, плюс два стакана вина за едой.

Когда мы возвращались от доктора, в окна машины неожиданно ворвался отвратительный запах. Эрнест сказал, что это запах мадридской скотобойни. «Рано утром сюда приходят старухи, чтобы выпить свежей крови, которая считается целебной. Я часто вставал рано и шел сюда смотреть на noverilleros и иногда на тореадоров, которые приходят на скотобойню попрактиковаться, а длинная очередь старух стоит в ожидании крови. Тогда закон тоже не разрешал новичкам тренироваться на скотобойне, но если у того были хорошие отношения с бригадиром, он всегда мог незаметно пройти со шпагой, спрятанной под пальто, внутрь, и мог целиться, и делать выпады, и учиться попадать в цель — в крохотный пятачок на шее быка. Кроме как на скотобойне, научиться всему этому негде. Никто не может позволить себе покупать животных, чтобы убивать их, и хотя можно работать мулетой с учебными рогами на колесах и даже тренироваться с бандерильями, но научиться убивать быка таким образом — невозможно...»

Однажды вечером, когда Эрнест лежал у себя в комнате, читая испанский журнал о бое быков, его навестил Луис Мигель Домингин, первый матадор Испании в те годы. Этот гибкий, удивительно красивый человек вышел из семьи тореадоров, и даже его сестра, красавица Кармен, однажды прекрасно выступила на арене. Сам Домингин, получив тяжелую рану в живот, не выступал уже больше года. И вот теперь он подумывал над заманчивым предложением из Южной Америки и собирался вернуться на арену.

Хемингуэй и Луис Мигель Домингин
С Луисом Мигелем Домингином (справа)

Домингин сказал Эрнесту, что устроил tienta, чтобы проверить свою форму, и пригласил нас всех приехать. Tienta, которая устраивается для испытаний молодых бычков, проходила на сверкающей арене скотоводческого ранчо Антонио Переса, в красивейшей горной провинции. Мы выехали из Мадрида на трех машинах и около полудня были на ранчо.

Домингин должен был работать с бычками одной мулетой и только слегка покалывать их, чтобы они опустили голову, но не убивать.

Испытывая нескольких животных, владелец фермы определяет достоинства стада, из которого они взяты, и делает для себя выводы.

Всеми нами овладела атмосфера скрытого возбуждения, обычно не связанная с tienta. Для Домингина это будет такое же испытание, как и для бычков: он должен решить, вернуться ему на арену или нет.

«Эти бычки, — объяснял Эрнест, — гораздо труднее взрослых быков. Они подвижнее, и у них лучше координация движений. Не обманывайся словом «бычок». Я видел многих парней, которых уносили с tienta».

Мы стояли у деревянного барьера и смотрели, как Домингин работает с первым бычком, который агрессивно выскочил на арену. После блестящего выступления Домингина Эрнест сказал:

— Ты видел, что Луис Мигель сделал с этой телкой? Он придал ей индивидуальность и превратил в «звезду». Он убедил ее в этом. Эта телка ушла с арены чертовски гордая.

В этот момент злобная телка с трехфутовыми рогами, с которой работал Домингин, потеряла вдруг всякий интерес к мулете и решила напасть на Эрнеста. Эрнест стоял, прислонившись к стене, далеко впереди предохранительного барьера. Все, и особенно Мэри, закричали, чтобы он укрылся за барьером, но он даже не пошевельнулся, и когда телка налетела на него, он просто сгреб ее одной рукой за рог, а другой за нос и отбросил от себя. Подбежавший Домингин сделал движение «ките», уводя телку подальше, на середину арены.

Домингин работал еще с пятью бычками, и когда он кончил, с него градом лил пот. «Да, Папа, — сказал он, — мне бы твои руки».

Хемингуэй и Луис Мигель Домингин
Луис Мигель Домингин, соперничество которого с Антонио Ордонесом описано в повести Хемингуэя "Опасное лето"

Домингин сел на землю и прислонился к стене. «Никогда за него не волнуюсь, — сказал Эрнест. — Он принц среди матадоров. Он похож на великого Маэру, который никогда не волновался, потому что знал о быках больше, чем они сами о себе. Есть матадоры, которые делают это ради денег, — они ни черта не стоят. Только тот матадор, который живет этим настолько, что работает не для денег, стоит многого. Это относится почти ко всем профессиям».

Я уехал из Мадрида в Париж в конце мая, но до возвращения в Штаты я еще говорил с Эрнестом по телефону. Они с Мэри были в Нэплесе, где готовились сесть на пароход и отправиться в длинное путешествие домой, на Кубу.

Эрнест сказал мне, что видел нового матадора, Антонио Ордоньеса, от которого был в восторге. Я в первый раз услышал тогда это имя. Ордоньес был женат на сестре Домингина, Кармен. Он был сыном матадора Каутано Ордоньеса, выступавшего в двадцатые годы. Каутано и Эрнест были друзьями, и это он послужил прототипом Педро Ромера в «Фиесте».

Хемингуэй и Антонио Ордонес
С Антонио Ордонесом

— Жалко, ты не видел его, — сказал Эрнест. — Бесподобен! Если он будет продолжать так и дальше и не выйдет из строя, он сможет стать таким же тореро, как и его отец, и даже лучше. Меня беспокоит только одно. Я хорошо знал его отца и других отличных матадоров. Из. них многие погибли на арене, а остальные сошли сами из-за страха; тогда я и решил никогда больше не заводить дружбу с матадором, потому что в те дни для меня было слишком мучительно видеть, как страх мешает моим друзьям выступать. В один прекрасный день любой матадор — начинающий или великий — может испытать приступы страха и стать ни на что не годным. Когда это случалось с моими друзьями, я страдал вместе с ними. И я отказался от матадоров, как от друзей. Но вот теперь с Антонио я не выдержал. И потом мне кажется, я узнал некоторые вещи, которые помогли мне вычеркнуть свой собственный страх. Это помогает мне легче сдружиться с Антонио. У него такое сильное чувство алегрии.

— А что такое «алегрия»?

— Это очень глубокое счастье, которое ничто не в силах убить...

А.Е. Хотчнер. Перевод с английского Ю. Осипов.
Источник: журнал "Вокруг света" №07, 1967 г.

Читайте также:

А.Е. Хотчнер "Папа Хемингуэй" (годы 1948-50)
А.Е. Хотчнер "Папа Хемингуэй" (годы 1954-58)
А.Е. Хотчнер "Папа Хемингуэй" (годы 1959-61)
А.Е. Хотчнер "Папа Хемингуэй" (Последние дни Хемингуэя)


Примечания

1 Г. Купер — американский киноактер, много лет игравший в ковбойских вестернах. — Прим. пер.

2 Aficionado — завзятый любитель боя быков. — Прим. пер.

3 По дороге в Испанию Эрнест сбрил бороду, после того как любители автографов едва не растерзали его в одном маленьком городке. — Прим. автора.

Читайте также:




 

При заимствовании материалов с сайта активная ссылка на источник обязательна.
© 2016—2024 "Хемингуэй Эрнест Миллер"