Эрнест Хемингуэй

Мой мохито в Бодегите, мой дайкири во Флоредите

Джед Кайли. "Хемингуэй. Таким я его знал"

Отплыли мы на Бимини на четвертый день рано утром. Ветер и дождь прекратились, но продолжалось сильное накатное волнение. На пристани мы спросили про Эрнеста, но оказалось, что он еще не возвращался. Мы забеспокоились. Я позвонил в Береговую охрану. Услышав фамилию Хемингуэй, человек на противоположном конце провода оглушительно захохотал.

— Да этот парень знает здешние воды лучше нашего,— сказал он.

Начальник дока тоже не разделял наших страхов.

- Если этот субъект когда-нибудь потеряется на море,— сказал он,— знайте, что он висит на рее.

На закате мы завидели Бимини. Зрелище просто замечательное! Небольшая диадема из ярких тропических цветов в изумрудной оправе. Туземцы утверждают, что во время своего первого путешествия Колумб именно здесь бросил якорь. И назвал это место Сан-Сальвадор. Я об этом никогда не слышал, но готов пари держать, что Христофор едва ли обрадовался при виде земли больше, чем обрадовались мы в тот момент.

Бимини — самый маленький из Багамской группы Вест-Индских островов. Собственно говоря, это два островка, но один из них необитаем. Он расположен в ста милях к востоку от Майами и, если не считать небольшой гостиницы, выглядит приблизительно так же, как и во времена Колумба. Население состоит из пары сотен туземцев, и живут они и выглядят приблизительно так же, как в пятнадцатом веке, разве что слушают по радио передачи о боксе или о баскетбольном матче. Похож на все тропические островки, что показывают в кино: сплошные кокосовые пальмы и белый песок. В Атласе мира он отмечен крошечным пятнышком и одной строчкой: «Бимини: маленький остров из содружества Багамских в Вест-Индии, на котором, как говорят, Понс де Леон открыл источник молодости».

Я попросил у капитана бинокль. Рассмотрел док — длинный узкий мол, но никаких признаков хемингуэевскои яхты не обнаружил. На моле стояло человек пятьдесят туземцев, среди них не замечалось ни одного белого. Возможно, заходил и дальше отправился, подумал я. Во всяком случае была у меня такая надежда.

Но, как выяснилось, он не заходил. Это мы узнали от помогавших нам пришвартоваться туземцев. Прежде всего они спросили нас, не видели ли его мы. Когда мы сказали им, что видели его четыре дня тому назад, перед отплытием сюда, на Бимини, они расплылись в улыбках. Я не уловил, что уж такого смешного в том, что кто-то несколько дней провел в море во время шторма. А вот их, по-видимому, это веселило.

- Папа шторма не страшно,— сказал один туземец.— Шторма кончилась. Теперь он приходит.

Мы надеялись, что они правы, но некоторые опасения по этому поводу имелись. В начале мола мы заприметили небольшой бар и направились туда. Море весь день было довольно бурное, и нам хотелось как можно скорей лечь в постель. Несколько туземцев взялись помочь нам и безо всякой с нашей стороны просьбы прямым ходом доставили нас в бар. Войдя в бар, мы плюхнулись на стоявшие там табуретки. И только выпив по паре стаканчиков доброго шотландского виски, которым славятся Британские острова, начали понемногу приходить в себя.

Но участь Эрнеста продолжала нас беспокоить. Гиб хотел позвонить в Ки-Уэст и объявить его пропавшим без вести. На Бимини имелся радиотелефон, и такая возможность была, но если бы мы это сделали, а он потом явился бы целым и невредимым, его это взбесило бы. Он терпеть не мог, когда начинали совать нос в его личную жизнь. Любой газетчик, знающий его, это подтвердит. О книгах своих распространяться не желал, куда уж там о собственной персоне. Тут приходится отдать ему должное. Вспомните, что он отмочил, когда я напечатал хвалебную статью о нем в «Бульвардье».

Так что вместо этого мы добрались до гостиницы и завалились спать. С рассветом мы получили благую весть. Слуга, который принес нам кофе, так и сиял улыбкой. Папина яхта ковыляет в направлении порта, объявил он, ее уже видно. Еще час или около того — он подойдет к молу, и тогда весь остров выйдет встречать его. Прямо будто сам Христофор Колумб решил наведаться сюда снова, подумал я.

Но и мы с Гибом были там вместе со всеми, когда «Пилар», пыхтя, подошла к молу. Яхту сильно потрепало. Что и говорить, штормяга был нешуточный. Тем не менее оттуда, где мы стояли, Эрнест, казалось, выглядел вполне сносно. На моле-то нас не было. Там не хватило места. Мы ждали его у входа в бар. Знали, куда он рванет сразу по прибытии. Но надо было видеть и слышать, как его приветствовали! Даже с музыкой! Раздобыли откуда-то трех музыкантов. Если бы не неуместная музыка,— а наяривал оркестр: «Боже, храни короля!», можно было бы подумать, что это Линдберг едет по Пятой авеню. И обращались они с ним соответственно. Все смеялись, сияли и что-то выкрикивали и были рады его видеть не меньше нашего.

Наш расчет оказался верен — он прямиком отправился в бар, с улыбкой продираясь сквозь множество полуобнаженных тел. Он и сам был полуголый и так обожжен солнцем и ветром, что мало чем отличался от них. Он ступал босыми ногами по утыканному гвоздями, топорщившемуся занозами молу, как по пушистому ковру. Ничего себе подошвы! Прямо носорожьи. Правда, вид у него был довольно-таки усталый, как мне показалось. Его все еще изрядно шатало. Но его окружали друзья, не дававшие ему упасть. Впечатление было, что он по-детски счастлив свидеться с ними. Молоденький кубинец — его помощник— отсутствовал. Он уже спал крепчайшим сном в своей каюте. И неудивительно, после того как их столько времени трепало в море. Но на самом Эрнесте все это сказалось мало, подумал я.<...>

Совершенно очевидно, шторм никак не сказался на намерении Эрнеста выпить. Он вломился в бар и, глазом не моргнув, опорожнил два стаканчика неразбавленного виски. Затем пожал нам руки, и я обнаружил, что и на рукопожатии его шторм тоже не очень сказался. Мозоли на ладонях оставляли вмятины. Казалось, ты сжимаешь в руке пригоршню стеклянных шариков.

— Каким тебе показался Атлантический океан? — спросил я.

— Огромным,— сказал он.

— Приятное было плаванье? — осведомился Флойд Гиббоне.

— Нет! — сказал он.

— Что так? — спросил я.

— Виски кончилось,— ответил он.

— Кошмар! — сказал Гиб.

— А как обстояло с продуктами? — сказал я.

— Ели летучих рыб сырыми,— сказал он.

Вот и все, чего мы от него смогли добиться. Разговор, сжатый до предела, вроде тех, что попадаются в его книгах. Будто он просто вернулся из Центрального парка с лодочной прогулки. Ничего себе прогулочка! Мы прихватили с собой бутылку и отправились в гостиницу, где наблюдали, как он поглощает огромный бифштекс. Такого хватило бы на семью из четырех человек.

— Как бы нам заполучить историю этого путешествия по бурному морю? — сказал Гиб.— Подождать, пока ты его опишешь, и затем купить в магазине?

— Да никакой истории не было,— сказал он.— Просто поднял якорь и носился по морю, всячески увертываясь от ударов, пока волнение немного не улеглось.

— Всего-то? — сказал я.

— Как в ожесточенной драке,— сказал он.— Надо пригнуть голову и держаться до последнего издыхания.

— А как насчет той драки на Дювал-стрит? — сказал я.

— Какой драки? — сказал он.

Большинство особей мужского пола любит порассказать о том, как им случалось оказаться в центре затеянной кем-то в баре драки. Сам я постоянно рассказываю одни и те же случаи одним и тем же слушателям. Это доставляет мне большое удовольствие. Но разговорить Хемингуэя было просто невозможно. Большинство людей, выпив, становятся болтливыми. А этот с каждым стаканчиком замыкался все больше и больше. Никакого смысла поить его, чтоб развязать ему язык. Кончаешь тем, что сам заводишься и начинаешь рассказывать ему, как ты отделал того верзилу прошлой ночью.

Мы еще сидели в столовой, когда вдруг появились два посетителя. Ну, сейчас начнется представление, подумал я. Для этого парня они готовы в лепешку расшибиться. Но он предупредил нас, чтобы мы не смеялись. Дело предстояло нешуточное. Один из посетителей был по всем признакам важной персоной на острове. Он был в шелковом цилиндре и во фраке. Вопрос, какой галстук надеть — черный или белый, он разрешил, на мой взгляд, с большим тактом, явившись вообще без галстука. Собственно, на нем и рубашки-то не было. Босые ступни были, как и полагается, черны.

На втором туземце не было ничего, кроме спортивных красных трусов. Но зато какое сложение! Он выглядел как нечто среднее между Максом Байером и Джо Луисом. Росту в нем было приблизительно шесть футов два дюйма; длинные сильные руки свисали почти до колен. Дистанция удара хоть куда! И при каждом движении можно было видеть, как подрагивают, извиваясь словно змея, продолговатые, эластичные мышцы. У него была походка тигра, и на вид ему нельзя было дать больше двадцати одного года.

Приблизившись к нашему столику, обладатель цилиндра изящным движением снял его с головы и, сплющив, прижал к груди. Говорил он с оксфордским акцентом.

— Мое почтение, джентльмены,— сказал он.— Мне поручено передать вам вызов мистера Дизраэли.

Мы с Гибом только переглянулись. Представить, в чем смысл происходящего, мы при всем желании не могли. Все это походило на дуэль. Но Эрнест, по-видимому, знал, в чем дело. Он поклонился в ответ.

— Ладно,— сказал он,— доставайте перчатки и готовьте ринг. Еще пару стаканчиков выпью и приду.

Тот, что был чертовски наряден, светским жестом, со щелчком раскрыл свой цилиндр, и они удалились так же бесшумно, как вошли. Мы повернулись за объяснением к Эрнесту. Мне показалось, что он несколько смущен.

— Я уже давно предложил десять фунтов любому туземцу, который выстоит против меня два раунда, вот теперь Диззи и решил попытать счастья. Только и всего.

-Только и всего? — сказал Гиб.— Ты что, хочешь сказать, что собираешься боксировать с этим детиной прямо сейчас?

- Почему бы нет? — сказал Эрнест.

— Потому что ты не в форме,— сказал Гиб.

— Отложи до завтра,— сказал я.

— Невозможно,— сказал он.— Они меня уже неделю ждут. Я обещал, перед тем как отправился в Ки-Уэст, что встречусь с ним сразу же по возвращении. Я вернулся и не хочу терять лицо.

— Но так ты обязательно лицо потеряешь,— сказал я.

— Ерунда! — сказал он.

Он что, совсем сдурел, думал я. Ему тридцать пять лет, он четверо суток боролся со стихией, питаясь исключительно сырой рыбой, без сна, без пресной воды и теперь хочет драться с человеком моложе его и крупнее. И вдобавок на полный желудок. Я, может, и поставил бы на него, будь он в форме, но он ведь еще и на ногах твердо не стоит. Надо снова попробовать отговорить его.

— Два раунда ты не потянешь,— сказал я.

- Хочешь пари? — сказал он.

— Не хочу,— сказал я. А черт с ним, подумал я. В конце концов его дело. Ведь этому болвану ничего сказать нельзя ни о его книгах, ни о боксе.

Мы выпили еще несколько хайболов; затем он взял со стола колокольчик и вручил его мне.

-Ты будешь хронометристом и судьей,— сказал он.— Много работать тебе не придется. Не считай слишком быстро, когда надо объявить его выбывшим из состязания. Я обычно растягиваю счет. И не вздумай растаскивать нас, если мы войдем в клинч. Можешь ненароком схлопотать. Если он меня укусит, не дисквалифицируй его. Лучше я сам укушу его в ответ. Внимательно следи за временем и по прошествии трех минут сразу же звони в колокольчик. Если после двух раундов он все еще будет держаться на ногах, победа за ним.

До чего ж самоуверен! — думал я. Даже мысли не допускает, что может проиграть. Что бокс, что литература! Проиграв в первом раунде, обязательно даст нокаут во втором. Надо надеяться, что дерется он лучше, чем пишет. Хемингуэй протянул мне десять долларов. - Это мне? — сказал я.

— Приз проигравшего, — сказал он.— Сунь ему сразу же после встречи.

Как это вам нравится? Ну и нахал! Едва мы вышли из гостиницы, с пляжа донеслись приветственные крики, которые, на мой взгляд, должны были докатиться до самого Майами. Приветствовали они на английский манер: «Хип-Хип-Ура!»

За свою жизнь я немало повидал боксерских поединков, но такую публику видел впервые. Должно быть, все обитатели острова были здесь. Они стояли на пляже, образуя кольцо. Передние — так сказать, первый ряд,— крепко взявшись за руки, сдерживали напор задних. Это практиковалось в старые времена в Англии, когда только зарождался профессиональный бокс. Наверное, потому-то современные квадратные площадки для бокса по-прежнему называются «рингами», то есть «кольцами».

На глаз размер ринга был правильным. Поскольку никаких канатов, кроме рук туземцев, не было, размеры его, разумеется, могли меняться. Но меня это мало беспокоило. Тем труднее будет Диззи швырнуть моего боксера на канаты.

Пока мы протискивались сквозь восторженно ревущую толпу, стало очевидно, что фаворит здесь безусловно Папа. Так приветствуют надежду родного города, перед тем как он выйдет защищать честь своего клуба. И видно было, что все это ему очень нравится. Он всегда хотел быть чемпионом и получал от всего происходящего огромное удовольствие. Он был похож на выходящего на ринг Демпси, только грудь у него была поволосатей и брюшко покруглей.

Когда мы добрались до ринга, молодые люди, изображавшие столбы, подняли сомкнутые руки и пропустили нас, напомнив мне известную детскую игру. Но, увидев боксерские перчатки, я понял, что это отнюдь не детские игрушки. Предстояло серьезное дело.

Пока боксеры надевали перчатки, я попытался трезво оценить обоих. И не смог разделить уверенности Эрнеста. Крошка Дизраэли в красных трусах был, по меньшей мере, десятью годами моложе его и десятью фунтами тяжелее. Руки у него были длиннее, а живот поменьше. Но, повторяю, это была не моя забота. Я подобрал пару кокосовых орехов и выкинул их с ринга. Босоногий боксер легко мог сломать палец, споткнувшись о такой орех. Взглянул на крыльцо и увидел там Гиба, восседавшего в качалке. Он занимал место в ложе верхнего яруса и весело смеялся. Я пожалел, что не нахожусь там же, вместе с ним. Увертываться от двух тяжеловесов на сыпучем песке будет задачей не из легких.

Я присел на песок и тут же вскочил. Глаголы «ожечься», «нажечься» часто употребляют в переносном смысле. Со мной это произошло в самом прямом. Ощущение было такое, будто я уселся на раскаленную плиту! Уму непостижимо, как можно стоять на этом песке босиком, не говоря уж о том, чтоб боксировать. Но Эрнесту, казалось, все было нипочем. Из чего должны были быть у него подошвы, просто невозможно себе представить. Наверняка он мог бы ходить по раскаленным углям по примеру индийских факиров.

Когда они объявили о своей готовности, я пригласил обоих боксеров на середину ринга, чтобы дать им, как полагается, инструкции, но оба участника остались по своим углам.

- У нас свои правила,— сказал Хемингуэй.— Позвони в колокольчик и отойди в сторонку.

Я объявил, что поединок этот проводится за звание чемпиона Бимини. В ответ последовали восторженные возгласы. Затем я взглянул на свои часы и позвонил в колокольчик.

При его звуке великан в красных трусах вылетел из своего угла, как разъяренный носорог. Кулаки его мелькали в воздухе, и было совершенно очевидно, что он способен быка свалить хоть правой, хоть левой рукой. Вмажет один раз, и Старик с моря снова потерпит кораблекрушение. Но удары сыпались мимо. Белокожий боксер каждый раз заставлял его промахнуться. Он грациозно отклонялся то в одну сторону, то в другую вроде тореадоров, которых он так любил описывать в своих книгах. Каждый раз, когда казалось, что ему крышка, выходило, что ничего подобного — жив курилка! Просто непостижимо, как мог человек его размеров передвигаться с такой быстротой по мельчайшему песку, да еще имея металлическую коленную чашечку. Не попадаться им под руку было, ох, как не просто. Я набрал полные ботинки песка и пыхтел похуже их. Раунд, по всей вероятности, подходил к концу, но я не решался взглянуть на часы. Чтоб не схлопотать от них ненароком.

До сих пор Хемингуэй еще ни разу не стукнул его. Первые две минуты он только увертывался, думал я. А вот сейчас, наверное, возьмется за дело и в последний момент, как и говорил, влепит ему по-настоящему. Но этого не случилось. Претендент снова бросился на него, и на этот раз ему удалось кинуть Папу на живые канаты, после чего он размахнулся правой рукой с такой страшной силой, что голова чемпиона слетела бы с плеч, придись удар по назначению. Но в том-то и дело, что он не пришелся. Папа нырнул, а вместо него свалились с копыт два столба. Диапазон действия поразительный! Я не знал, что мне как рефери надлежит делать. Зрители, однако, знали. Из толпы выдвинулись два новых столба, заступили место павших, сомкнули руки, и канат, ограждающий ринг, снова оказался в целости. Наверное, это случилось не впервые. Инцидент дал мне возможность взглянуть на часы. Бог мой! Раунд, оказывается, продолжался четыре минуты. Я позвонил в колокольчик, и бой прекратился. Боксеры не разошлись по своим углам. Собственно говоря, и углов-то не было. Они просто легли на песок и заслонили глаза от солнца. Солнце же явно вознамерилось прикончить меня нокаутом. Зрители неистовствовали. Как я узнал потом, в тот раз туземцу впервые удалось продержаться целый раунд.

Один из официантов пришел из бара и присел рядом с Эрнестом. Повадки у него были определенно секундантские. Он дал Эрнесту бутылку с водой прополоскать рот, как принято у профессионалов. У меня горло пересохло не меньше, чем у него, и, схватив бутылку, я сделал большой глоток. И чуть не отдал Богу душу. Виски со льдом! Неудивительно, что он не выплюнул его. Между прочим, и я тоже.

Я взглянул туда, где находился претендент, и ахнул. Красные трусы был на ногах и боксировал с воображаемым противником. Это что же такое получается — мало ему лишней минуты боя, чтобы поразмяться? Он даже дышал почти ровно. Минутный перерыв закончился, но я решил, что по справедливости нам с Эрнестом можно дать еще минутку. Папа лежал навзничь, и я видел, как живот его вздымается и опадает — словно морской прибой. Я подумал, что он спит. Но не успел я оглянуться, как он уже был на ногах и принял боевую стойку. Инстинкт, наверное, сработал, подумал я. И надо было ему лезть в литературу! Мог бы стать чемпионом мира, а потом открыл бы бар. Как и прочие чемпионы.

Когда я снова позвонил в колокольчик, объявляя начало второго раунда, мне показалось, что какая-то огромная тень закрыла на мгновенье солнце, и тут же порыв горячего ветра налетел на меня. Я подумал, что это один из тех штормов, которые вдруг возникают в Карибском море. На самом же деле это оказалась темная туча в красных трусах, рванувшаяся мимо меня к своей добыче! Что там ваш тайфун Джексоне! Этот парень был как три тайфуна, слившие воедино свои силы. Пронесся мимо меня, как ветряная мельница на лыжах. Слышен был свист ее лопастей, когда она, держа курс на юго-запад, устремилась прямиком к цели. Сейчас он обрушит всю свою мощь на нашего ки-уэстовского моряка, думал я. Теперь в любой момент придется провозгласить: «Победителем и новым чемпионом стал...»

Но Старик с моря лишь покачнулся под порывом ветра, как многими бурями умудренная пальма. Его огромные ступни зарылись в песок, цепкие пальцы ног ухватились за него, как корни пальмы. Видели когда-нибудь, как эти корни уходят все глубже и глубже во время урагана? Кажется, что они только и ждут затишья. Пальма гнется, но не кланяется. Мне случалось видеть, как мелькают в воздухе кокосовые орехи во Флориде в дни осенних тайфунов— точь-в-точь бейсбольные мячи на весенних тренировках. Но мне никогда не приходилось видеть, чтобы один человек сумел уклониться от стольких ударов за такой короткий отрезок времени. Они летели на Папу со всех сторон одновременно. Но он твердо помнил, что перенял у пальмы и то, что было отработано поколениями тореадоров. Жаль только, что на нем не было красного плаща, за которым можно было бы спрятаться, думал я. И вот, наконец, мы оказались в эпицентре бури! С громом; молнией и всеми прочими атрибутами. Надвинувшись, темная туча грохотала, собирая все свои силы. Он чуял победу и забыл об осторожности. Я увидел, как поднимается его правая рука, годная для забивки свай. Кулак был похож на снаряд, при помощи которого в Штатах разбивают старые здания. Сейчас, думал я, вот сейчас...

Но Старик с моря лишь покачнулся под порывом ветра, как многими бурями умудренная пальма. Его огромные ступни зарылись в песок, цепкие пальцы ног ухватились за него, как корни пальмы. Видели когда-нибудь, как эти корни уходят все глубже и глубже во время урагана? Кажется, что они только и ждут затишья. Пальма гнется, но не кланяется. Мне случалось видеть, как мелькают в воздухе кокосовые орехи во Флориде в дни осенних тайфунов — точь-в-точь бейсбольные мячи на весенних тренировках. Но мне никогда не приходилось видеть, чтобы один человек сумел уклониться от стольких ударов за такой короткий отрезок времени. Они летели на Папу со всех сторон одновременно. Но он твердо помнил, что перенял у пальмы и то, что было отработано поколениями тореадоров. Жаль только, что на нем не было красного плаща, за которым можно было бы спрятаться, думал я. И вот наконец мы оказались в эпицентре бури! С громом; молнией и всеми прочими атрибутами. Надвинувшись, темная туча грохотала, собирая все свои силы. Он чуял победу и забыл об осторожности. Я увидел, как поднимается его правая рука, годная для забивки свай. Кулак был похож на снаряд, при помощи которого в Штатах разбивают старые здания. Сейчас, думал я, вот сейчас...

И действительно, долго ждать не пришлось. Но произошло не то, что я ожидал. Левая рука белокожего с быстротой молнии прочертила воздух и угодила в самый центр темной тучи. Проследить, откуда она взялась, было невозможно, но то, что ударила она во всю силу, было очевидно.

Видели вы когда-нибудь, как падает бык при последнем ударе, направленном прямо в сердце? Вот так же упал и он, медленно-медленно, словно устав. Опустился на колени, как для молитвы. А затем повернулся на бок и уснул.

Не было даже нужды считать. Однако я все-таки посчитал. Замедленно, по-чикагски. Но он и не шелохнулся. Белый выиграл нокаутом в первые десять секунд второго раунда. Я схватил его ручищу и по всем правилам поднял кверху. Он дышал так тяжело, что чуть не сдунул меня с ног.

Победитель и по-прежнему чемпион — Папа! - объявил я.

— Кончай с этим, и пошли в бар,— сказал он. Пойти куда-то еще я не мог бы при всем желании. В одно мгновение от ринга не осталось и следа: все перемешались между собой и ринулись в бар. Туда же внесла и меня толпа радостно орущих поклонников бокса. Переполнив бар, они выплеснулись на мол. По-видимому, таков у них тут ритуал, подумал я. Хотя на поклонников бокса они мало походили. Скорее на толпу мальчишек, вырвавшихся из школы.

И самым неистовым мальчишкой среди них был Хемингуэй. Он демонстрировал им, как увернулся от того удара справа, а четыре бармена разносили в это время прохладительные напитки. Я заметил, что сам-то он пил напиток отнюдь не прохладительный. Зрители могут получить все, что душе угодно, сообщил он мне, но они предпочитают что-нибудь сладенькое. Я взял себе виски. И спросил его, уж не праздник ли какой-нибудь сегодня? Почему никто на острове не работает?

—А здесь что ни день, то праздник,— сказал он.— Ведь не назовешь же ты работой рыбную ловлю.

Пока мы стояли там, вошел потерпевший поражение боксер; его встретили бурными аплодисментами и, расступившись, расчистили для него проход к стойке. Он еще был нетверд на ногах, но заказал себе безалкогольное пиво. Я сунул ему десять долларов, и он вежливо поблагодарил меня.

— Скажите на милость,— сказал он.— Как же это могло произойти?

-Ты забыл пригнуться,— сказал Эрнест. Нам с Гибом страшно понравилось, как этот огромный детина произнес: «Скажите на милость!», а затем стал потягивать через соломинку безалкогольное пиво. Может, не так уж он непрошибаем, подумал я. Знаете, как бывает.

Когда увидите парня, потерявшего сознание после того, как его хорошенько стукнули, он уже больше не кажется непрошибаемым. И вы начинаете сердиться на того, кто его звезданул.

Эрнест, по-видимому, прочитал мои мысли. — Как тебе понравилась схватка? — сказал он.

— Очень уж однобокая,— сказал я.— И с налетом садизма. Зачем тебе понадобилось бить этого несмышленыша с такой силой?

Это замечание наверняка возмутит его, подумал я. Но он не возмутился. Просто обнял меня за плечи и прошипел мне в ухо:

— Ставлю тысячу долларов против твоей сотни, что ты не выстоишь два раунда против него вот сейчас.

Деньги немалые. Тысяча долларов за шесть минут работы! Я оглянулся на проигравшего. Эти ребята умеют быстро очухаться, подумал я.

— Не мели вздор! — сказал я вслух.

— Ну, мне пора соснуть,— сказал он и направился в гостиницу. Было около полудня, и мы не видели его весь этот день и всю ночь. Он проспал часов восемнадцать подряд! Ничего себе соснул!