Джон Миллер - Воспоминания о Хемингуэе

Я познакомился с Хемингуэем на борту парохода "Чикаго", доставлявшего нас, добровольцев Красного Креста, из Нью-Йорка в Европу. Во время плавания он заработал несколько прозвищ: друзья называли его Эрни или Хемми, другие — генерал Беспокойство. Мне он показался болтливым, и я склонен был согласиться с одним проницательным парнем постарше нас, который прозвал его Болтуном и Крикуном.

Хемингуэй самовыражался в довольно грубой манере. Кое-кто считал его остроумным, но если это и было так, то остроумие его носило грубый, даже жестокий характер. В поезде, в котором мы ехали из Франции в Италию, нас в купе сидело шесть человек. И вот дверь с шумом отворилась, и в купе вошел Хемингуэй: "Подвиньтесь, вы! Дайте мне место!" Не нужно было открывать глаза, чтобы понять, что он навеселе — его выдавал запах. Но он не вел себя как пьяный. Напомнил мне выражение моего отца: "Пыльным мешком хлопнутый". Хемингуэй разыгрывал представление. Было ясно, что он хочет произвести на нас впечатление своей грубостью — например, сплевывая через плечо. Я сидел у самой двери, и он сказал мне: "Подвинься, ты, сукин сын, дай мне место!" Я потребовал, чтобы он извинился за то, что обругал мою мать сукой. Тогда он нацелился в меня кулаком, но я увернулся и сшиб у него с головы кепи. Тут все сидевшие в купе вскочили и разняли нас. Кто-то сказал: "Убирайся отсюда, Хемингуэй! Ты же видишь, мы сыты тобой по горло". На следующее утро он пришел с застенчивым лицом и призвался, что "накануне был чертовски пьян". Он протянул мне руку, и я ее принял. Это стало началом нашей короткой дружбы.

Что касается его литературных симпатий, то я отметил его почти лихорадочное обожание Ринга Ларднера. Я думаю, что он копировал стиль Ларднера.

Когда мы добрались до Италии, большая часть нашей работы на санитарных машинах заключалась в перевозке солдат, заболевших малярией, и некоторого количества с самострельными ранами. Они клали буханку хлеба между дулом винтовки и собственной рукой и нажимали спусковой крючок, добиваясь этим, чтобы рана была чистой, поскольку хлеб поглощал пороховой дым. Таким путем они сматывались с войны по крайней мере на то время, пока рана заживала.

Мы стояли у реки Пьяве на ничейной земле, между Итальянскими частями и вражескими — австрийскими — окопами. Реку мы не видели, потому что находились ниже уровня реки — с итальянской стороны река была ограждена земляным валом высотой в десять футов...

Вскоре я навестил Хемингуэя в госпитале и узнал, как Си попал под взрыв мины, и смотрел, как он выковыривал кусочки стали, которые вылезали из его ног. Когда он вытаскивал такой кусочек, он бросал его в коробочку и помечал порядковый номер на табличке у изголовья. Количество их уже превышало две сотни. Коробочка выглядела вполне безобидно, но эти осколки стали разрушили какое-то количество нервов, сделали их нечувствительными.

Хемингуэй оказался первым американцем, или одним из первых американцев, раненных в первую мировую войну, и был награжден итальянской серебряной медалью "За Отвагу".

Джон Миллер - Из книги Дэниса Брайана "Подлинная информация"