Мэри Уэлш Хемингуэй - Интервью Литературной газете о Хемингуэе
Её квартира на последнем, восемнадцатом этаже.
По пути я успеваю выяснить у лифтера, что "ее муж, кажется, тоже жил здесь. А может быть, и не жил. Вообще, говорят, он жил в Африке. Ведь он был писателем..."
Дверь открывает сама хозяйка.
Она не изменилась. Так же порывиста, стремительна и легка. Нет, Хемингуэй здесь не жил. В те времена у них в Нью-Йорке была другая квартира — I Ист, 62-я улица.
— Там мы жили внизу и в окно видели только стену дома. А здесь, — она подводит меня к широкому окну, — у меня есть хоть кусочек неба и вон, видите, клочок не асфальтированной земли.
Она ведет меня по небольшой, изогнутой скрипичным ключом квартире. Шкуры зебр на полу, как нотные линейки. А вот свирепый лев на стене. Шесть лет назад в Гаване Мэри рассказывала, как она убила его одним выстрелом.
— Я вывезла нашего дома в Гаване очень немногое — только вот эту шкуру и несколько безделушек, которые в разное время дарил мне Папа. Они никому не нужны. Какая-нибудь ракушка, а для меня — целый ворох воспоминаний. Все остальное — там.
Вы видели его библиотеку? Не только художественная литература. История Испании, Италии, Африки. Прекрасные книги по океанологии, метеорологии. История Кубы, конечно. Мне бы очень хотелось, чтобы тот дом был не только музеем. Чтобы туда приходили студенты и пользовались книгами.
— Когда вы закончите свои воспоминания о Хемингуэе?
Она говорит, что работа движется медленно. Много других дел...
Мэри достает из ящика стола фотокопию завещания Эрнеста Хемингуэя. Крупные, почти без наклона буквы. Сползающие вниз строчки. Подпись и дата. Завещание написано Хемингуэем еще в 1955 году.
— Смерть его была неожиданной, — говорит она. — Он никому не сказал тогда о своем решении...
Йорис Ивенс, замечательный голландский оператор, который вместе с Эрнестом Хемингуэем делал фильм "Испанская земля", рассказывал мне, что как-то в Испании Хемингуэй сказав ему: "Мужчина не имеет права умирать в постели. Либо в бою, либо пуля в лоб".
Я говорю об этом Мэри.
— Это похоже на него, — просто соглашается она.
Ну, а что же с рукописями Хемингуэя? Что с его "Большой книгой"? Мэри приносит две кружки крепчайшего чая и рассказывает:
— Когда-то кому-то из журналистов он сказал, что хочет написать "Большую книгу" о войне на воде, на земле и в воздухе. До сих пор я получаю письма из разных стран с вопросом, когда же она будет опубликована? К сожалению, работа осталась незаконченной. Завершенной можно считать только одну часть — "Война на воде".
— Другая часть, — продолжает рассказывать Мэри, — это "Война на земле". Вы знаете, что Хемингуэй провел несколько месяцев в четвертой американской пехотной дивизии, которая сражалась в Европе? Он даже некоторое время руководил разведкой этой дивизии, так как хорошо знал французский язык и быстро связался с французскими крестьянами. В этой части — три отдельных рассказа, более или менее объединенных между собой. Эта часть не дописана, видимо, и до половины. А третья, "Война в воздухе", только начата. Хемингуэй во время войны летал несколько раз с английскими летчиками бомбить немцев. "Война в воздухе" — репортажи об этих полетах.
— Идемте, я покажу вам, каким Папа был во время войны.
Я иду за ней в коридор. Тал на стене висит лист бумаги — будто, стенгазета, — на котором в кажущемся на посторонний взгляд беспорядке наклеены фото Хемингуэя. Он здесь свой, домашний, простой, всегда очень близкий.
С друзьями Хемингуэя Мэри собирается этим летом в Югославию.
А в будущем году хочет приехать в Советский Союз.
— Он собирался к вам, так у него и не получилось...
Она вспоминает своих советских друзей, с которыми познакомилась на Кубе, здесь, в Штатах. И о тех, которых она никогда не видела, но о которых слышала от Хемингуэя, — Константине Симонове, Романе Кармене, Илье Эренбурге.
Темно в комнате, и Мэри поднимает левую руку, чтобы зажечь свет. И я вижу, что локоть сгибается. А ведь тогда, в шестидесятом, она морщилась от боли, когда Хемингуэй, взяв электрический массажник и смочив ладонь каким-то маслом, сильно и нежно массировал ее руку.
Она замечает мой взгляд:
— Да, сгибается. А врачи не надеялись. Шла по болоту. А Папа с товарищем впереди. Ружье мое — мы охотились на уток — было заряжено, и предохранитель спущен. Вдруг под ногой сломалась коряга. Я начала падать и испугалась, что ружье выстрелит — убьет или ранит кого-нибудь из них. Я подняла ружье над головой и всей тяжестью упала на локоть левой руки и раздробила его. Руку мне спас Папа. Несколько лет подряд каждый день, утром и вечером, он массировал ее. И все уговаривал меня — надо верить, что рука станет сгибаться, надо верить в это, и она будет здоровой, твоя рука. Будь храброй и верь в победу.
А лиловое небо над Нью-Йорком уже давно стало черным. В большой комнате, где мы сидим за низким старинным столиком, горит только одна лампа — над пишущей машинкой. И над ней — приколотый кнопкой портрет спокойного бородатого человека в свитере...
Нью-Йорк (АПН специально для "Литературной газеты"). Генрих Боровик.
При заимствовании материалов с сайта активная ссылка на источник обязательна.
© 2016—2024 "Хемингуэй Эрнест Миллер"