Эрнест Хемингуэй

Мой мохито в Бодегите, мой дайкири во Флоредите

Хемингуэй глазами русских людей. Гражданская война в Испании

В ноябре 1964 года в журнале "Американ дайэлог" появилась статья Милтона Вольфа, отозвавшегося о Хемингуэе как о человеке, достойном симпатии и преданном своему делу. "В то время у меня сложилось впечатление, — пишет автор, — что комнаты Хемингуэя во "Флориде" стали штаб-квартирой командира батальона Фила Детро и комиссара Фредди Келлера..." Интересно, что в конце 1940 года тот же Вольф употребил по отношению к Хемингуэю слово rooter {Болельщик (англ.)}. (Так называют тех, кто бурно приветствует игроков своей команды, а в данном контексте это человек, чьи действия не идут дальше аплодисментов. — Прим, авт.). Ответ Хемингуэя, решительный и резкий, не заставил себя ждать: "После твоего письма наша дальнейшая дружба невозможна". Прошло несколько недель, и, по мнению Карлоса Бейкера, Хемингуэй пожалел о чрезмерной суровости своих слов. А через семь месяцев он одолжил Вольфу 425 долларов на покупку птицефермы.

Глубокая искренность ощущается в описаниях Эрвина Рольфа, автора книги "Батальон Линкольна": "Среди приезжавших к нам американцев наиболее заметным был Эрнест Хемингуэй, и именно его, наряду с Гербертом Мэттьюзом, ребята особенно любили. Одним своим присутствием этот могучего вида мужчина с плечами борца и с вопрошающим взглядом добавлял бодрости измученным американцам-интернационалистам, как бы передавая им частицу своей силы и смелости. Они знали о его неподдельной заинтересованности в судьбе Испанской республики, за которую он сражался, знали, что он уже участвовал в одной войне и что в его теле после ранения осталось немало осколков. Сам факт, что такой человек, как Хемингуэй, пользующийся известностью во всем мире, отдает свое время и силы делу испанского народа, был настолько значителен, что не мог не вдохновлять американцев, с оружием в руках защищавших Республику".

Во многом таким же Хемингуэй предстает перед читателем в статьях и репортажах ряда советских авторов. Благодаря наблюдениям Романа Кармена мы можем узнать, каким был писатель на войне: "В эти дни на передовых линиях борьбы за Валенсийскую дорогу я несколько раз встречал человека, неуклюже шагавшего по окопам. Он пробирался на самый передний край, присаживался к бойцам интербригады, беседовал с ними. Это известный американский писатель Эрнест Хемингуэй, он вместе с голландским кинооператором Йорисом Ивенсом снимает фильм о борьбе испанского народа...

Хемингуэй был одет в легкий светлый плащ, вымазанный в окопной глине. Под плащом — свитер и мешковатый пиджак. Грубые, на толстой подошве башмаки. На голове черный баскский берет. Под густыми дугами бровей — очки в круглой железной оправе. Черные, большие, чуть свисающие к углам рта усы.

Пробежавшему мимо адъютанту Лукача Леше Эйснеру я сунул в руки "лейку", он щелкнул нас — Ивенса, Хемингуэя и меня, сидящих на земле.

Жил Хемингуэй в Мадриде в отеле "Флорида". Раньше там жили и мы с Кольцовым, до того, как переехали в Палас-отель. Несколько вечеров я провел у Хемингуэя. Обычно комната его была забита людьми, большинство которых были одеты в военную форму интербригад — грубую суконную куртку, такие же шаровары, заправленные в высокие ботинки на толстой подошве, с огромными пистолетами на поясе. У двери всегда стояли прислоненные к стене две-три винтовки. Хозяин встречал входивших приветливым "хелло", кивал на стол, уставленный бутылками, вскрытыми консервами, апельсинами, лежавшими прямо гроздью вместе с веткой. Звучала речь — английская, испанская, кто-то болтал по-французски, по-немецки. Окна были зашторены, комната утопала в сизом тумане табачного дыма. Помню, в один из вечеров на кровати полулежала одетая в военную форму очень красивая молодая женщина, рассыпав на подушке золотую гриву пышных волос. Ее ботинки были вымазаны глиной, говорила она на немецком языке, пересыпая речь испанскими словами, пила неразбавленное виски. Кто-то сказал мне, что она врач одной из интербригад, немка. Хозяин дома подсаживался к ней, подолгу беседовал"

Кармен признается, что его "...охватывает чувство горечи — почему не записал в блокнот слова Хемингуэя, его шутку, гневную реплику, не запомнил, кто был его гостями? Почему не было тогда ощущения, что встречи с этим человеком, с простым собеседником, радушным хозяином номера "Флориды", станут бесценным воспоминанием?". Приведенное ниже письмо стало одним из последних писем, полученных Хемингуэем на Финке Вихии. Роман Кармен написал его двадцать лет спустя после завершения гражданской войны в Испании.

Москва, 10 июля 1959

Дорогой Хемингуэй!

Я долго ждал, прежде чем написать тебе. В последний раз я получил от тебя весточку во время войны. Какое счастье охватило меня при виде того письма! Мне передали его на фронте, и я с глубоким волнением читал и перечитывал твои теплые слова. Письмо от Хемингуэя с далекой Кубы. Это было почти чудо.

Не знаю, получил ли ты мой ответ. Позже я услышал о тебе, о твоей высадке в Нормандии, р несчастном случае и о том, что ты был ранен. На фотографии в "Лайфе" я впервые увидел тебя с бородой. Мне показалось, что это фотография Капы, нашего общего друга по Испании.

Мне очень дороги воспоминания о наших встречах в Испании. Помнишь Хараму? Мы с тобой сфотографировались вместе с Йорисом Ивенсом в штабе XII бригады Лукача. Посылаю тебе фотографию, у тебя, может быть, ее нет. Да, много грустных и трудных лет прошумели над нашими головами, но Испания, любимая Испания и дорогие испанцы остались для меня лучезарным и теплым воспоминанием.

Помню нашу последнюю встречу. Твоя комната в гостинице (кажется, ты тогда уже переехал из "Флориды" на Гран-виа) вся в клубах табачного дыма. Множество людей в форме интернациональных бригад, выпачканные в красноватой глине башмаки. Кто-то лежит на постели. И бутылки, батарея бутылок на столе. В те годы вечерами в Мадриде было грустно и темно. Мы говорили по-испански и по-английски и прекрасно понимали друг друга. Помню, я еще предложил тебе поехать вместе в Армению половить форель и на Кольский полуостров лосося. Ты пообещал мне приехать в СССР.

После отъезда из Испании осенью 1937 года где я только не был с моей камерой. Провел две трудных зимы в Арктике. В 38 — 39-м был в Китае, через горы добрался до 8-й армии и пещеры Мао Цзэдуна в горах Северной Шеньси (Шаньси. — Прим, авт.). Затем четыре года по дорогам войны против Гитлера, с первого дня и до взятия Берлина. Потом десять месяцев снимал Нюрнбергский процесс. Фильм получил название "Суд народов". Но это лента не о суде, а о преступлениях фашизма. В джунглях

Вьетнама снимал борьбу вьетнамского народа за свою свободу. Это была четвертая (надеюсь и верю, что последняя) война в моей жизни. Я сделал много фильмов о моей стране, о советском народе и о его труде, сделал фильмы о Индии и Бирме. У меня есть два сына, и я вырастил виноградник. Вот вкратце итог моей жизни за последние двадцать лет.

Мне хотелось бы показать тебе мою последнюю работу. Это кинопоэма о нефтяниках, работающих на стальном острове в Каспийском море. Этот фильм, "Покорители моря", вышел совсем недавно, и о нем очень тепло говорят.

Твое шестидесятилетие в нашей стране было отмечено с энтузиазмом и сердечностью. От всего сердца желаю тебе всего хорошего. Посылаю тебе несколько вырезок, которые другим путем до тебя вряд ли дойдут. Я хочу, чтобы ты почувствовал великую и искреннюю любовь, испытываемую миллионами читателей моей страны к Эрнесту Хемингуэю. Твоего великолепного "Старика и море" прочитало бесчисленное множество людей: молодые и старики, студенты, рабочие, колхозники. Все они восхищаются автором "Фиесты", "Farewell" и "Пятой (колонны". — Прим, авт.). Тебе, может быть, неизвестно, как в СССР любят Эрнеста Хемингуэя. Ну почему, скажи мне, почему ты до сих пор не приехал к нам? Ведь даже Карл Сандберг, несмотря на свои годы, побывал у нас вместе с Никсоном. Поговаривали, что ты тоже должен был сопровождать Никсона, и я с нетерпением ждал возможности ощутить радость нашей новой встречи.

Я вижу, что Куба стала для тебя вторым домом. Понимаю тебя, как понимаю и твою любовь к кубинцам. Читая репортажи и статьи о Кубе, я не могу насмотреться на лица кубинцев на фотографиях. Что за благородный народ! В грустных глазах этих людей я вижу чуть ли не фанатичную честность, чистоту и мужество. Похоже, ты сумел полюбить их всем сердцем. Так же, как испанцев? Иногда я чувствую, что должен отправиться на Кубу и сделать фильм об этой стране и о ее народе. Меня прямо-таки преследуют образы этих людей с мягким овалом лица и длинными до плеч волосами — образы стойкости и чистосердечия. Время от времени мне кажется, что для этого фильма мне потребуется атомная энергия, титанические усилия.

Мне хочется, чтобы это письмо дошло до тебя. И я хочу получить твой ответ оттуда. Хочу, чтобы мы поскорее снова встретились. Моя жена Нина и дети Роман и Александр шлют тебе горячий привет.

Крепко обнимаю тебя, дорогой Хемингуэй.

Искренне твой

Роман Кармен

Итак, Роман Кармен пытался восстановить связи со своим другом по испанской войне, однако Хемингуэй, как мы теперь знаем, ему не ответил. В то время, когда это письмо пришло на Финку Вихию, в поведении шестидесятилетие то писателя появились несвойственные ему и опасные признаки. Депрессии, потеря памяти и мания преследования с каждым днем все больше подтачивали его здоровье. Приходившая на имя Хемингуэя почта грудами скапливалась на его постели, а выходы в море на "Пилар" становились все более редкими.

Желание Кармена увидеть Кубу осуществилось в конце 1960 года. Он снял 35 тысяч футов пленки, а вот своего друга на Финке Вихии он не застал. Как раз в то время Хемингуэй уехал в свое последнее путешествие по Испании, где он намеревался собрать новый материал для книги о бое быков. Но работа не заладилась, и писателю не оставалось ничего другого, как с грустной улыбкой взирать на места, знакомые с молодости.

Кармен пережил своего друга почти на двадцать лет. В эти годы он написал воспоминания и критически пересмотрел сделанную в течение жизни работу. В 1977 году в одном из театров Москвы отмечалось семидесятилетие Романа Кармена. Юбилей кинематографиста больше походил на митинг советских ветеранов гражданской войны в Испании. В декабре того же года автор этой книги, встретившись с Карменом, сказал ему, что в Гаване в музее Эрнеста Хемингуэя он прочитал его письмо писателю. Кармен удивился: "Мое письмо Хемингуэю? Не может быть, ведь прошло столько времени..."

К моменту второй встречи Кармена с Кубой, в 1962 году, Хемингуэя уже не было в живых. Кармен приехал на остров в разгар "октябрьского кризиса", и многие кубинцы видели его за работой. Седовласый, с обветренным лицом, одетый в форму кубинской революционной армии, Кармен в сопровождении двух помощников с камерами и аппаратурой звукозаписи появлялся в самых "горячих" точках. Побывал он и на аэродроме в Сан-Антонио-де-лос-Баньос, построенном американцами во время второй мировой войны и оказавшемся в те дни одним из основных объектов, предназначавшихся для уничтожения с воздуха. Вот только на Финку Вихию Кармен не поехал.

Со дня смерти Хемингуэя прошло больше года, но дом его все еще не стал музеем, хотя официальное решение на этот счет уже было принято. Если бы Кармен решил посетить Финку Вихию, он не нашел бы там никого, кроме одетых в голубые рубашки и вооруженных до зубов шумных подростков из организации "Молодые повстанцы".

Последнее обращение Романа Кармена к памяти Хемингуэя прозвучало как признание заслуг писателя. Кармен включил в свою ленту "Великая Отечественная...", вышедшую на экраны уже после его смерти, кадры с участием Хемингуэя, Поля Робсона и других известных общественных деятелей, отправившихся в Испанию защищать дело демократии.

В апреле 1978 года гаванская "Гасета де Куба" поместила сообщение о смерти Кармена, взяв для него заголовок рассказа Эрнеста Хемингуэя "Никто никогда не умирает".

В книге "Но пасаран!" Кармен рассказывает об одной из "тех удивительных случайностей, которые происходили с людьми" во время второй мировой войны: "... произошло то, что до сих пор мне кажется неправдоподобным. Было это в начале сорок третьего года. Проездом с одного фронта на другой мне довелось двое суток провести в Москве. Жил на студии, заехал буквально на несколько минут в свою пустую, холодную квартиру на Полянке — нужно было что-то взять из вещей. Не успел перешагнуть порог, как раздался телефонный звонок, я поднял трубку. Звонили из ВОКСа: "Вам пришло письмо. Судя по конверту и маркам, письмо с Кубы. Как вам его передать?" Недоумевая, что это может быть за письмо, сказал, что заеду за ним.

Я был поражен, увидев подпись Хемингуэя. Письмо шло долго, неведомыми путями, и кто знает, дошло бы оно до меня, если бы не чудесное совпадение — надо же было подойти к телефону...

Письмо было коротким. Долго я его носил в нагрудном кармане гимнастерки, перечитывал. Многое было потеряно во время войны, но как же был я огорчен спустя два года, обнаружив, что потерял это дорогое мне письмо от далекого друга. Писал он примерно следующее — я запомнил почти слово в слово:

"Дорогой Кармен! Не представляю, где и когда дойдет до Вас это письмо. Я, зная Вас, убежден, что Вы в огне сражений, в боях, которые Ваш народ ведет с фашизмом. А я пишу Вам с далекой Кубы, которая в стороне от сражений. Но не подумайте, что я отсиживаюсь в тиши. Представьте себе, что, будучи здесь, на Кубе, я тоже воюю с фашистами. Сейчас я не вправе рассказывать Вам, в чем выражается это моя борьба с фашизмом. Придет время, я об этом расскажу, уверен, что мы встретимся. Быть может, встретимся на полях сражений в Европе, когда будет открыт Второй фронт.

Сердечный привет! Салуд! Ваш Хемингуэй."

Впоследствии мы узнали о героической борьбе Хемингуэя с нацистскими подводными лодками, которые крейсировали у северных берегов Кубы, нападая на транспорты союзников. Это он и имел в виду в коротких строках своего письма.

Так и разошлись наши пути. Когда я приезжал на Кубу, оказалось, что Хемингуэй недавно улетел в Испанию. А до этого Анастас Иванович Микоян, навестивший Хемингуэя в его вилле близ Гаваны, рассказывал, как хозяин дома, показывая свою библиотеку, снял с полки книгу "Год в Китае" с авторской надписью. Книгу эту я послал ему перед самой войной".

Норберто Фуэнтес - "Хемингуэй на Кубе"