Эрнест Хемингуэй
Эрнест Хемингуэй
 
Мой мохито в Бодегите, мой дайкири во Флоредите

Проблеск истины. Глава восьмая

День, когда Мэри наконец добыла льва, был чудо как хорош — главным образом потому, что Мэри добыла льва. В остальном это был самый заурядный день.

Ночью распустились белые цветочки, и в предрассветном полумраке луга напоминали снежное поле, озаренное луной. Солнце еще не взошло, а Мэри уже полностью экипировалась и даже правый рукав не забыла закатать. Когда мы с Джи-Си подошли, она осматривала свой «маннлихер» и на наше приветствие хмуро отвечала, что чувствует себя неважно. Судя по всему, она не лгала, и мы решили воздержаться от шуток. Не представляю, что она могла иметь против Джи-Си; разве что его легкомыслие перед лицом серьезной и трудоемкой задачи. В том, что она дулась на меня, ничего необычного не было. Вот и славно, подумал я, будет метче стрелять. У меня была теория, что ее нелепые промахи обусловлены чрезмерной мягкостью сердца. Охотники бывают разные. Одни стреляют играючи, легко и непринужденно; другие бьют с чудовищной быстротой, за доли секунды успевая прицелиться и положить пулю в цель с точностью опытного хирурга; третьи стреляют механически и отрешенно, как автоматы, пока процессу не помешает что-нибудь непредвиденное. В это утро Мэри, судя по всему, намеревалась стрелять с убийственной точностью, опираясь на презрение к легкомысленным субъектам, прикрываясь дурным самочувствием, на которое можно сослаться в случае промаха, и подпитываясь мрачной и твердой решимостью довести дело до конца. Это был новый подход, и меня он вполне устраивал.

Мы стояли возле джипа и ждали рассвета. Держались деловито и решительно, с некоторыми вариациями. Нгуи, ненавидевший ранние подъемы, был деловит, решителен и хмур. Чаро был деловит, решителен и сдержанно-весел, как дальний родственник на похоронах. Мтука был просто счастлив и любовался живописным восходом из защитного кокона своей глухоты.

Прирожденные охотники, мы предвкушали близкую охоту, и это было прекрасное чувство. О нем написаны горы околомистической чепухи, в которой тем не менее есть доля истины, ибо охота древнее, чем религия. Люди делятся на охотников и остальных. Мисс Мэри, несомненно, была охотницей, отважной и обаятельной, однако приобщилась к этому занятию не в детстве, а гораздо позже, и многие привычные нам ощущения были для нее шокирующим откровением, как первая течка для кошки. Она считала их неким сакральным знанием, которое доступно только нам, избранным.

Мы, четверо старых охотников, отслеживали ее рост с самого начала, ступень за ступенью, наблюдали превращение слабой женщины в эффективную смерть-машину, способную на протяжении многих месяцев неутомимо и самозабвенно охотиться за живым существом, невзирая на объективные трудности, — и теперь вели себя как квадрилья юного матадора. Если матадор серьезен, квадрилья тоже должна быть серьезной. Квадрилья знает слабые и сильные стороны своего матадора; она неоднократно в нем разочаровывалась, — и всякий раз ему удавалось вернуть доверие. Сейчас, сидя в машине и ожидая, когда рассветет и можно будет выступать, мы ждали начала корриды. Наш матадор был торжественно-серьезен, а значит, были торжественно-серьезны и мы, потому что, как ни странно, любили своего матадора. А матадор чувствовал себя неважно. Его следовало оберегать, поддерживать и по мере сил облегчать его задачу. И в то же время, сидя в машине и окончательно избавляясь от остатков сна, мы были по-охотничьи счастливы. Возможно, это высшая форма счастья: предвкушение неизменно свежего, непредсказуемого нового дня, и Мэри, будучи охотником, не могла этого не чувствовать.

Ее, однако, тяготил добавочный груз: в благородном деле абсолютного убийства ее наставлял и опекал сам Отец. Она была его последней и любимой ученицей, и ему удалось привить ей особую этику, которую до сих пор не восприняла ни одна женщина; благодаря его учению Мэри охотилась на льва, руководствуясь не практическими соображениями, а неким идеальным шаблоном. Под хрупкой женской оболочкой старый мастер разглядел дух бойцового петуха и гуманного убийцы, единственный недостаток которого — некоторая непредсказуемость стрельбы, и Мэри, получив такое благословение, обязана была следовать Священному Пути. Увы, ассистировали ей я и Джи-Си, причем ни один из нас не разделял привитую ей этику в полной мере. И вот сегодня она вновь выходила на корриду, которая постоянно откладывалась.

Мтука кивнул, соглашаясь со мной, что уже достаточно светло. Мы тронулись и поехали через спрыснутое белыми цветочками поле, еще вчера равномерно зеленевшее. По левую руку был перелесок с высокой жухлой травой на опушке; поравнявшись с ним, Мтука плавно затормозил. Не говоря ни слова, он повернул голову — показались стреловидные ритуальные шрамы на щеке. Я проследил направление его взгляда. Рассекая высокую траву, к нам неторопливо приближался исполинский черногривый лев. Плотная желтая трава скрывала его тело, возвышалась только огромная голова.

— Предлагаю тихонько проехать мимо и вернуться в лагерь, — шепнул я Джи-Си.

— Согласен, — шепнул он в ответ.

Пока мы говорили, лев развернулся и пошел в лес. Его движение можно было отследить по волнению травы.

В лагере за завтраком Мэри сказала, что понимает, почему мы вернулись, и вполне согласна с необходимостью такого решения. Ее корриду, однако, вновь отменили, и нам это очков не прибавляло. Самочувствие Мэри оставляло желать лучшего. Мне было жалко на нее смотреть, хотелось как-то снять напряжение. Говорить, что лев наконец сделал ошибку, смысла не было. И я, и Джи-Си понимали: теперь он в наших руках. Всю ночь он ничего не ел, а утром вышел проверить, нет ли приманки. Теперь он лежит в чаще голодный и выйдет на охоту еще засветло, если целый день будет тихо. По крайней мере мы на это рассчитывали. Джи-Си должен был завтра уехать, оставив Мэри на мое попечение. Меня это не особо беспокоило: лев сделал грубейшую ошибку, поменял старый проверенный график, и я не сомневался, что мы его добудем. К тому же охотиться вдвоем с Мэри было даже приятнее, хотя с Джи-Си я чувствовал себя, конечно, надежнее: в конце концов, как справедливо заметил Джи-Си, от осложнений никто не застрахован, а я не был идиотом и не горел желанием оказаться в опасной ситуации наедине с любимой женщиной. В воображении я давно нарисовал и отточил до мелочей, как все произойдет: Мэри попадет аккурат куда следует, и лев послушно перекатится кверху лапам и, как делали на моих глазах сотни застреленных наповал животных. Если попробует встать, я всажу в него две пули. Вот и все дела. Мэри будет счастлива, что сама убила великого льва, а мои выстрелы лишь сыграли роль пунтильи, и мы проживем много лет в любви и согласии и умрем в один день, аминь.

Через живописное поле, покрытое белыми цветочками, в лагерь въехал здоровенный «лендровер» одной из последних моделей, каких мы еще ни разу не видели. За рулем сидел краснолицый человек среднего роста в выцветшей полицейской форме цвета хаки. Он был покрыт дорожной пылью, только белые лучики морщинок разбегались из углов глаз.

— Хозяева дома? — осведомился гость, войдя в столовую и сняв фуражку.

— Дома, — ответил я, разглядывая машину в дверной проем палатки. — Как поживаете, мистер Гарри?

— Отлично.

— Присаживайтесь, я распоряжусь насчет выпивки. Надеюсь, останетесь ночевать?

Он сел, вытянул ноги и с наслаждением повел плечами.

— Никакой выпивки. Нормальные люди в такую рань не пьют.

— Одну бутылочку.

— Ну, если составите компанию…

Я налил ему пива; мы чокнулись. Я с удовольствием наблюдал, как в его смертельно уставших глазах зажигается улыбка.

— Ваши вещи отнесут к Пэту, вон в ту зеленую палатку. Она сейчас пустая.

Гарри Данн был скромен, трудолюбив, справедлив и беспощаден. Он любил Африку и хорошо понимал ее жителей. Расклад был прост: ему платили жалованье, чтобы он поддерживал порядок и беспрекословно выполнял приказы. Его характер был редким сплавом твердости с деликатностью, без примеси мстительности, ненависти, глупости или сентиментальности. В этой стране затаенных обид он ни на кого не таил обиды, и я ни разу не видел, чтобы он проявил мелочность. Стоя на страже закона во времена коррупции, истерии, ненависти и садизма, Гарри Данн каждый день выкладывался без остатка, не ожидая повышения по службе, потому что знал свое место и свой потолок. Мисс Мэри называла его ходячей крепостью.

— Как сафари? Не скучаете?

— Отнюдь.

— Слухами земля полнится. Что за история с леопардом, которого надо убить до Рождества?

— Это из-за статьи в иллюстрированном журнале. Мы ее сдали в сентябре, когда еще не были с вами знакомы. С нами был фотограф, он много наснимал, а я написал коротенький текст и подписи к фотографиям. Там был роскошный снимок леопарда, которого я убил. Только леопард был не мой.

— Это как?

— Мы охотились на крупного льва, чертовски умного, — на другом берегу Ивасо-Ньиро, за Магади, в предгорьях.

— Не мой участок.

— Мы шли по следам, и мой друг взобрался с оруженосцем на небольшую скалу, чтобы сверху высмотреть льва. А лев предназначался Мэри, потому что мы с другом уже добыли каждый по льву. И вдруг я слышу, он начинает палить — бах-бах! В пыли кто-то заревел и упал. Оказалось, здоровенный леопард. А пыль такая густая, целая туча, ни черта не видно, только слышен рык. И непонятно, в какую сторону он выпрыгнет. Мейито, мой друг, дважды его задел со скалы. Я стреляю наугад в центр пылевого облака и быстро смещаюсь вправо, потому что по логике вещей он должен прыгнуть туда. И тут из пыли высовывается голова — рычит, матерится. Я ему бац в шею, он падает, пыль оседает. Прямо перестрелка на Диком Западе. Только у леопарда оружия не было. Зато он находился очень близко и запросто мог кого-нибудь порвать. Фотограф нащелкал снимков: сначала леопард и Мейито, потом групповой, потом леопард и я. Удачнее всех вышел я, и журнал, естественно, захотел этот снимок напечатать. Я сказал «о'кей», но только после того, как я сам добуду аналогичного леопарда. Уже три раза пытался, пока безуспешно.

— Не знал, что у вас так строго.

— Увы, этика очень жесткая, практически закон. Право первой крови, все такое.

К полудню Арап Майна и младший егерь донесли, что две львицы и молодой лев успешно поохотились на дальней границе солончака. Приманка осталась нетронутой, только гиены ее слегка покусали, и два разведчика подняли мясо повыше. Вокруг на деревьях в изобилии сидели птицы, что было весьма кстати: до висящей приманки они добраться не могли, зато служили хорошим ориентиром для нашего льва. Всю ночь он ничего не ел, был голоден, и следовало ожидать, что если днем его не беспокоить, то вечером он непременно выйдет из укрытия.

За поздним обедом Мэри была весела и приветлива со всеми, а меня даже спросила, не хочу ли я добавки. Когда я вежливо отказался, она заметила, что лишний кусок мяса не повредит, ибо пьющий человек должен хорошо питаться. Эту старую как мир истину муссировали авторы большой статьи в номере «Ридерз дайджест», который мы прочли от корки до корки, потому что он лежал в туалете. Я отвечал, что решил честно и твердо следовать пути беззаветного алкоголика, не прибегая к дешевым уловкам, и в качестве примера привел Черчилля, который пил вдвое больше меня, если верить свидетельствам очевидцев, и в результате получил Нобелевскую премию по литературе. Если я возьму его за образец и поработаю над увеличением литража, то и мне, быть может, достанется высокая награда.

Джи-Си заявил, что Нобелевская премия, считай, у меня в кармане, причем ее присудят за одно бахвальство, поскольку Черчиллю она досталась главным образом за ораторское искусство. А если не за бахвальство, добавил он, то уж точно за вклад в развитие религии и заботу о местных жителях. Мэри предположила, что если я буду хоть иногда что-нибудь писать, то есть доля вероятности, что премию все же дадут за литературу. Меня это чрезвычайно растрогало, и я тотчас же поклялся, что когда она добудет льва, я начну писать ежедневно, лишь бы ей угодить. Она ответила, что это ей, несомненно, будет приятно. Джи-Си поинтересовался, не намерен ли я написать эссе о мистической природе Африки на языке суахили, и прибавил, что уступит мне взаймы англо-суахильский разговорник, незаменимую для серьезного писателя вещь. Мэри сказала, что разговорник у нас уже есть; тем не менее она настоятельно советует писать по — английски. Я возразил, что если в качестве тренировки регулярно конспектировать разговорник, то мой стиль несомненно улучшится. Она ответила, что перепиши я хоть десять разговорников, все равно двух слов связать не смогу, что письменно, что устно. Я вынужден был признать ее правоту.

— Посмотри на Отца: прекрасно говорит на суахили! И Джи-Си тоже. А ты… просто позор! Ни разу не встречала человека, который бы прожил в стране столько времени и не удосужился выучить язык.

Я мог возразить в свое оправдание, что сперва делал неплохие успехи в суахили, однако мне не хватило ума остаться в Африке; вместо этого я зачем-то вернулся в Америку, где принялся различными способами заглушать ностальгию по Африке. А потом началась Испанская война, в которую я втянулся всерьез и надолго, и только спустя много лет мне удалось наконец вернуться в Африку, порвав путы ответственности, которые налипают на нас незаметно, как легкая паутина, но держат крепче стальных тросов.

За столом все смеялись, подтрунивали друг над другом, и я тоже шутил, стараясь держаться скромно и особо не дразнить мисс Мэри, чтобы не портить ей настроение перед охотой. При этом я налегал на сухой сидр «Балмер», замечательный напиток, большие квартовые фляги которого привозил из Каджиадо Джи-Си. Просыпаясь по ночам, я пил его вместо воды. Очаровательная кузина моей жены подарила нам две рукодельные квадратные подушечки, набитые сосновыми иголками; одну из них я обычно подкладывал под затылок. Она пахла штатом Мичиган, запах я помнил с детства, он придавал уют любому ночлегу, особенно вдали от дома. Сухой сидр тоже пах Мичиганом; я вспоминал старую яблокодробилку, дверь которой никогда не запирали, только подбивали деревянным клином; вспоминал запах мешков для отжима сока, развешанных для просушки на глубоких ваннах, где фермеры, привозившие фургоны яблок, оставляли долю дробильщика. Под плотиной был глубокий пруд, в мельничном колесе шумела вода, и при известном терпении можно было поймать форель; добычу я складывал в большую плетеную вершу, стоявшую в тени, и покрывал листьями папоротника, а потом шел внутрь, снимал с гвоздя жестяную кружку, приподнимал мешковину над одной из ванн, зачерпывал густой сидр и пил.

Мэри наконец расслабилась, и я надеялся, что лев вечером выйдет на открытое место, и она его уложит наповал и будет счастлива до конца своих дней. Мы закончили трапезу и дружно решили вздремнуть; я вызвался разбудить Мэри, когда придет время ехать на охоту.

Она уснула, едва коснувшись головой подушки. Полог палатки был откинут, и с вершины тянуло свежим бризом. Обычно мы спали ногами к выходу, но сейчас я перенес подушку на другую сторону, подмостил сверху подушечку с сосновыми иголками, разулся, снял штаны, взял книгу и улегся головой к свету. Книга была очень хорошей, ее написал Джеральд Хенли, автор другой очень хорошей книги под названием «Собрание на закате». Мой выбор был не случаен: книга рассказывала про льва, наделавшего много бед и убившего практически всех значимых героев. Мы с Джи-Си читали ее по утрам в туалете, чтобы зарядиться энергией на день. Пару-тройку второстепенных персонажей лев все-таки пощадил, однако их ждали другие несчастья, не менее жуткие, так что все было в порядке. У Хенли был безупречный слог, и его истории служили отличной приправой к охоте на львов. Я только однажды видел, как лев нападает на человека, и это произвело сильное впечатление; мне и сейчас не по себе, когда вспоминаю. Я читал книгу очень медленно, растягивая удовольствие. Дело двигалось к развязке; мне хотелось, чтобы лев загрыз главного героя или, на худой конец, Старого Майора: оба были крайне положительными и благородными фигурами, а он уже давно не убивал персонажей первого эшелона. Мои надежды, можно сказать, оправдались: лев прикончил другого героя, не менее важного и положительного.

Я решил отложить финал на потом и, надев штаны и обувшись, отправился посмотреть, не проснулся ли Джи-Си. Перед входом в его палатку я покашлял, подобно Стукачу.

— Заходи, генерал, — отозвался Джи-Си.

— Подожду снаружи. Дом человека — его крепость, — сказал я. — Готов к встрече с кровожадным хищником?

— Рано еще. Мэри проснулась?

— Спит. Что читаешь?

— Линдберга. Отличная вещь. А ты?

— «Год льва». Готовлюсь к предстоящей встрече.

— Ты ее уже месяц читаешь.

— Шесть недель, если быть точным. Лучше расскажи о мистическом очаровании свободного полета.

Тогда мы оба отчего-то увлеклись мистическим очарованием свободного полета, и мне это было в новинку: на мистическое очарование свободного полета у меня сформировался стойкий иммунитет еще в 1945 году, когда я вернулся домой на древнем еле дышащем «Би-17».

В должное время я разбудил Мэри; наши оруженосцы достали из-под кровати ее винтовку и мое тяжелое орудие и проверяли боеприпасы: патроны с полуоболочечными и цельнооболочечными пулями.

— Вставай, дорогая, он вышел. Пора его брать.

— Уже так поздно…

— Не беспокойся ни о чем. Просто собирайся и садись в машину.

— Мне надо обуться!

Я помог ей зашнуровать ботинки.

— Где моя чертова шапка?

— Вот твоя чертова шапка. Иди к ближайшему «лендроверу». Пешком, не беги. И не думай ни о чем, только лев и твоя винтовка.

— Что-то ты разговорился. Оставь меня в покое.

Мтука сел за руль, Мэри и Джи-Си расположились рядом; Нгуи, Чаро и я залезли в открытый кузов, где сидел егерь. Я проверил заряды в патроннике, в магазине «спрингфилда» калибра 7,62 и у себя в карманах — и зубочисткой принялся выковыривать сор из апертуры целика. Мэри держала винтовку вертикально; я видел черный блестящий ствол с примотанной изолентой прицельной планкой и нелепую шляпу на затылке.

Заходящее солнце висело над холмами. Мы проехали цветочный луг и двигались на север по старой колее, идущей параллельно лесу. Где-то справа был наш лев. Машина остановилась, все вышли, только Мтука остался за рулем. Львиные следы уходили вправо к небольшой рощице, а дальше виднелось одинокое дерево, на котором висела приманка, скрытая листвой. Льва возле приманки не было; стервятников, впрочем, тоже — они сидели на соседних деревьях. Я посмотрел на низкое солнце: света оставалось минут на десять. Нгуи взобрался на муравейник и внимательно оглядывал окрестности. Держа руку возле самого лица, он едва заметно указал вперед и сбежал вниз.

— Хико-хуко. Совсем рядом. Мзури машина.

Джи-Си и я одновременно посмотрели на солнце.

Джи-Си помахал рукой, подзывая Мтуку. Мы забрались в машину, и Джи-Си показал, куда ехать.

— А где он? — спросила Мэри.

Джи-Си положил руку Мтуке на плечо; машина остановилась.

— Машину оставим здесь, — сказал Джи-Си, обращаясь к Мэри. — Он, по-видимому, сидит вон там, в рощице. Папа будет держать левый фланг, чтобы лев не ушел в лес. Мы с тобой пойдем прямо на него.

В свете солнца, еще не скрывшегося за холмами, мы двигались туда, где должен был сидеть лев. Нгуи следовал за мной. Справа от нас шла Мэри, за ней Джи-Си, а за ним Чаро. Они направлялись прямо к рощице, опушенной густым кустарником. Я уже видел льва и потихоньку забирал влево. Лев наблюдал за нами, и мне мельком подумалось, что на этот раз он влип по-настоящему. С каждым шагом я отрезал его от надежного укрытия, столько раз служившего ему верой и правдой. Вариантов у него было немного: бежать на меня либо атаковать Мэри и Джи-Си, чего он делать явно не собирался, пока не был ранен, либо искать убежища в рощице, лежавшей в четырехстах пятидесяти ярдах к северу. Но тогда ему пришлось бы пересекать открытое место.

Я решил, что уже достаточно взял влево, и начал сокращать дистанцию. Лев стоял в кустах, доходивших ему до середины бедра; бросив взгляд в мою сторону, он опять сосредоточился на Мэри и Джи-Си. Чудовищная черная голова была под стать телу, мощному и необычайно длинному. Я не знал, насколько близко Джи-Си намерен подвести Мэри. На них я даже не смотрел: все внимание сосредоточилось на льве. Я ждал выстрела. Дистанция была идеальной: достаточно далеко, чтобы успеть его уложить, если он меня атакует, и в то же время достаточно близко, чтобы не промахнуться, если он вдруг решит броситься на них. Последнее, впрочем, было маловероятно: я не сомневался, что лев, будучи ранен, побежит в мою сторону, ведь спасительный лес был у меня за спиной.

Уже пора стрелять, думал я. Ближе, наверное, не стоит. Или Джи-Си хочет подвести ее ближе?.. Я скосил глаза, стараясь не потерять льва из виду. Мэри, похоже, хотела стрелять, но Джи-Си не давал. Ко льву они, впрочем, не приближались, из чего я сделал вывод, что на линии огня находится какая-то помеха — ветки или кусты. Солнце напоролось на вершину холма, и окрас львиной шкуры тотчас изменился. Освещение было подходящим для стрельбы, но все понимали, что долго это не продлится. Лев едва заметно сдвинулся вправо, не спуская глаз с Мэри и Джи-Си. Выстрела все не было. Лев сместился еще немного — и тут я услышал грохот и сухой шлепок пули. Мэри не промахнулась. Лев прыгнул в кусты и тут же появился с другой стороны, направляясь на север, к дальней рощице. Мэри выстрелила вдогонку и, кажется, снова попала. Лев удирал большими прыжками, огромная голова моталась на бегу. Я выстрелил: пуля выбила фонтанчик пыли позади него. Взяв с упреждением, я выстрелил еще раз — опять недолет. Тут ударила двустволка Джи-Си, тоже подняв пыль. Я поймал зверя в прицел, сделал упреждение побольше — и увидел фонтанчик впереди. Лев бежал тяжело, в движениях чувствовалась обреченность, но дистанция увеличивалась, и шансы его росли. Взяв на мушку маленькое удаляющееся пятнышко, я плавно повел стволом вверх, нажал спуск — фонтанчика уже не было, и лев заскользил на брюхе, вздымая пыль передними лапами. Донесся шлепок пули. Нгуи хлопнул меня по спине и приобнял за плечи. Лев барахтался, пытаясь подняться, и Джи-Си повалил его на бок ударом из двух стволов.

Я подошел к Мэри и поцеловал ее. Она счастливо улыбалась, но что-то было не так.

— Ты выстрелил раньше меня.

— Зачем ты так говоришь, дорогая? Первый выстрел был твой, и ты попала. Неужели я стал бы стрелять после всех этих месяцев ожидания!

— Ндио. Мемсаиб пига, — подтвердил подошедший Чаро.

— Вот видишь! Конечно, ты попала. Сначала в ногу, потом еще раз.

— Но убил его ты.

— Нельзя же было допустить, чтобы он, раненый, ушел в кусты.

— И все равно ты выстрелил первый. К чему отпираться?

— Неправда. Спроси у Джи-Си.

Мы шли к тому месту, где лежал поверженный лев. Идти было долго, и по мере приближения труп казался больше и мертвее. Солнце практически скрылось, быстро темнело, освещение уже не годилось для стрельбы. Я чувствовал себя выжатым, как лимон, и совершенно разбитым. И у меня, и у Джи-Си одежда промокла от пота.

— Конечно, ты была первой, Мэри! — говорил Джи — Си. — Папаша открыл огонь позже, когда лев выбежал на открытое место. Ты в него попала дважды.

— А почему ты не дал мне стрелять, когда он стоял неподвижно и таращился на меня?

— На линии огня были ветки, пуля могла отклониться. Поэтому я велел подождать.

— А потом он отступил в сторону.

— Все правильно. Переместился, и ты смогла его подстрелить.

— Я правда была первой?

— Ну разумеется! Никому бы и в голову не пришло стрелять раньше тебя.

— Ты только так говоришь, чтобы я не огорчалась.

Чаро уже доводилось наблюдать подобные сцены.

— Пига! — крикнул он свирепо. — Пига, мемсаиб! ПИГА!

Я пихнул Нгуи локтем и кивнул в сторону Чаро и Мэри. Он подошел к ним и пробурчал:

— Пига, пига, мемсаиб! Пига били.

Джи-Си чуть приотстал, и мы пошли рядом.

— Что, в пот бросило? — спросил я.

— Какое же ты взял упреждение, сукин ты сын?

— Полтора фута. Может, два. Навесом, как из арбалета.

— Надо будет дистанцию замерить, когда назад пойдем.

— Все равно никто не поверит.

— Ты поверишь, я поверю. Кто еще нужен?

— Иди к ней, убеди, что она стреляла первой.

— Пацаны уже убедили. А ведь ты ему хребет перебил.

— Я знаю.

— Заметил, какая была задержка между выстрелом и звуком удара?

— Да, да. Иди к ней.

Нас догнал «лендровер».

Мы стояли над убитым львом, который безраздельно принадлежал Мэри, — теперь она в этом убедилась и могла разглядеть, какой он рослый, смуглый и прекрасный. По шкуре ползали верблюжьи кровососки, желтые глаза еще не затуманились. Я запустил руку в тяжелую темную гриву. Мтука вылез из машины, подошел к Мэри, стоявшей возле льва на коленях, и пожал ей руку.

По равнине приближался грузовик: в лагере услышали стрельбу, и Кейти выехал со всем персоналом, оставив для охраны двух часовых. Когда люди высыпали из кузова, распевая «львиную песню», у Мэри не осталось никаких сомнений относительно того, кто добыл великого льва. На своем веку я повидал немало застреленных львов и посетил немало посвященных этому событию торжеств, однако сегодняшний случай был особым, и мне хотелось, чтобы Мэри испила чашу сполна.

До рощицы, где надеялся укрыться лев, было совсем близко, и я пошел туда, чтобы осмотреть ее, пока окончательно не стемнело. Забеги он в эти заросли, до которых ему оставалось каких-нибудь шестьдесят ярдов, и нам с Джи-Си пришлось бы его оттуда выкуривать, да еще в темноте. Думать об этом не хотелось, и я вернулся к машинам, где уже разгоралось празднество. Джи-Си щелкал фотоаппаратом, а Мэри позировала рядом с трупом в свете фар грузовика и «лендровера». Нгуи достал из «лендровера» «Джинни» и передал мне. Слегка пригубив, я вернул ему фляжку. Он отхлебнул и помотал головой:

— Пига!

Мы оба рассмеялись. Я взял у него фляжку и глотнул по-человечески, чувствуя, как отпускает напряжение, — словно старая кожа слезает со змеи. Вплоть до этого момента мне не верилось, что мы наконец добыли льва. Умом я, конечно, все понял, как только с немыслимой дистанции навесным выстрелом перешиб ему хребет и Нгуи хлопнул меня по спине; однако пока мы подходили к трупу и спорили с Мэри, моя душа пребывала в оцепенении, как после атаки. И только сейчас, выпив джина, я ощутил все разом, как будто включили свет и звук: и закипающее торжество, и дурацкую фотосессию, столь же ненавистную, сколь и необходимую, без должного освещения, без вспышки, без профессионального фотографа, который сумел бы великого льва обессмертить, и сияющее лицо мисс Мэри в свете фар, и невообразимо огромную, в обрамлении черной гривы, львиную голову, слишком тяжелую для Мэри, безуспешно пытающейся ее поднять, и жадную пустоту внутри, словно в квартире, откуда съехал жилец, и жутковато зияющую улыбку Кейти, который, склонившись, трепал роскошную мертвую гриву, и по-птичьи разноголосое улюлюканье на языке камба, и общую гордость и радостное осознание, что лев по праву принадлежит нам, и в первую очередь Мэри, потому что она охотилась за ним многие месяцы и попала в него сама, первым же выстрелом, без посторонней помощи, и теперь стоит в свете фар, скромно и тихо сияя, как светлый ангел, и все ее любят даже больше, чем убитого льва, — и наконец позволил себе расслабиться.

Кейти, которому Чаро и Нгуи успели рассказать, как все произошло, подошел и пожал мне руку.

— Мзури сана, бвана! Учави ту.

— Просто повезло, — ответил я, искренне в это веря.

— Не везение, — возразил он. — Мзури, мзури! Учави кубва сана.

Тут я вспомнил свое пророчество, что лев умрет сегодня вечером, и подумал, что все завершилось и Мэри победила, и мы собрались в кружок — и Нгуи, и Мтука, и оруженосец Отца, и остальные последователи моего культа — и смеялись, качая головами, и Нгуи совал мне «Джинни». Сами они не пили, а лишь подносили фляжку к губам, откладывая удовольствие до возвращения в лагерь, где ждало пиво, но меня непременно хотели напоить. Мэри, уже закончившая фотосессию, увидела, чем мы занимаемся, и попросила фляжку. Отхлебнув, она передала ее Джи-Си. Когда «Джинни» вернулась ко мне, я хлебнул и улегся возле льва, и говорил с ним тихо по-испански, прося прощения за то, что мы его убили, и трогал его раны. Ран было четыре. Мэри попала сперва в лапу, потом в бедро. Моя пуля угодила в спину. Джи-Си проделал большую дыру в боку, чуть позади плеча. Пока я лежал и извинялся по-испански и гладил его шкуру, верблюжьи кровососки потихоньку перебирались на меня; пришлось пальцем на песке нарисовать перед его носом рыбу, а потом затереть ладонью.

По пути в лагерь Чаро, Нгуи и я молчали. Мэри еще разок спросила Джи-Си, кто выстрелил первым, я или она. Он ответил, что льва добыла она, ее выстрел был первым, такие вещи никогда не проходят гладко, и когда зверь ранен, его непременно следует добить; нам еще крупно повезло, и надо радоваться, а не сомневаться. Я понимал, однако, что радость ее как пришла, так и уйдет, потому что случилось совсем не то, чего она так страстно хотела, боялась и ждала на протяжении последних шести месяцев. Я очень ее жалел, тем более что остальным было, в сущности, наплевать, а для Мэри это несоответствие было самым главным. И в то же время я знал, что ничего не изменить, и доведись нам еще раз пережить эту охоту, все произошло бы точно так же. Джи-Си подвел ее к цели так близко, как на его месте не отважился бы никто, но он был отличным стрелком и имел на это право. В случае нападения раненого льва Джи-Си успевал сделать только один выстрел. Его огромная двустволка была столь же убийственна на коротких дистанциях, сколь бесполезна на длинных; на эту тему даже не шутили. Подводить Мэри на такое расстояние было чудовищным риском, который мы оба понимали, и я хорошо помнил, как на аналогичной дистанции она дала погрешность в восемнадцать дюймов при стрельбе по живой мишени. Сейчас было не время разбирать прошлые ошибки, однако тот эпизод помнили и Чаро, и Нгуи, а мне он стоил нескольких бессонных ночей. Так или иначе, лев сделал ставку на дальние заросли, где у него были неплохие шансы прихватить с собой хотя бы одного, и ему, надо сказать, едва не удалось сорвать банк. Он был не глуп и, уж конечно, не труслив; просто пытался перенести последний бой туда, где условия были в его пользу.

Вернувшись в лагерь, мы расселись вокруг костра на раскладных стульях, вытянули ноги к огню и пили из высоких стаканов. Кого нам не хватало, так это Отца. Я приказал Кейти выдать людям пива и принялся ждать неизбежного. И оно пришло, как пенный горный поток в пересохшее русло; пацанам надо было только решить, кто понесет мисс Мэри. Шумная танцующая волна вакамба нахлынула из-за палаток, и все утонуло в звуке «львиной песни». Бой-поваренок и водитель грузовика принесли стул; Кейти, танцуя и хлопая в ладоши, усадил на него Мэри; стул вознесся и несколько раз проплыл вокруг костра в поющем хороводе; затем мою жену понесли к периметру, где лежал убитый лев, оттуда на кухню к большому общему костру, потом к навесу, под которым стояли джипы и грузовик, — людская змея извивалась, выкладывая узоры по всему лагерю. Молодые егеря обнажились, оставшись в коротких шортах; их примеру последовали все, кроме стариков. Я видел, как светлая фигурка Мэри покачивается над гибкими черными телами; они кружились и притопывали, то разбегаясь, то сходясь и протягивая к ней руки, — это был завораживающе красивый танец дикого льва. Наконец ее принесли обратно к нашему костру, поставили стул рядом со складным стульчиком, на котором она сидела, пожали ей по очереди руку и удалились. И опять стало тихо. Мэри была счастлива. Мы плотно поужинали и легли спать.

Среди ночи я проснулся и уже не мог уснуть. Над лагерем висела абсолютная тишь. Слушая ровное дыхание Мэри, я радовался, что больше не придется по утрам выводить ее на охоту. Потом мне стало жаль, что лев погиб не так, как она хотела. Праздничный ужин, танец дикого льва, любовь друзей, демонстрация всеобщей преданности — все это было временной анестезией, однако я не сомневался, что многие десятки неудачных утренних выездов не прошли даром, и разочарование скоро вернется. Мэри не догадывалась, какому риску она вчера подвергалась. А может, догадывалась, кто знает. Ни я, ни Джи-Си не испытывали никакого желания поднимать эту тему, потому что сами провели ее на волосок от опасной черты, и тот факт, что, несмотря на вечернюю прохладу, наши одежды вымокли от пота, тоже кое о чем говорил.

Мне вспомнились желтые глаза зверя, когда он мельком посмотрел на меня и сосредоточился на Мэри и Джи-Си. Я лежал и думал, что лев с места покрывает сто ярдов менее чем за три секунды. Он стелется низко по земле, быстрее, чем борзая, и прыгает в самый последний момент. Наш лев весил более четырехсот фунтов и был достаточно силен, чтобы перепрыгнуть через оплетенную колючей проволокой высокую бому, держа в зубах корову. На него многие пытались охотиться, и он обладал недюжинным умом. Но мы усыпили его бдительность и заставили совершить ошибку. Мне было приятно думать, что перед смертью он царственно возлежал на желтом холме, вытянув хвост и покойно сдвинув могучие лапы, а перед ним простирались его земли, от синего леса на горизонте до драгоценных снегов на вершине великой горы. И я, и Джи-Си приготовились к тому, что Мэри уложит его первым выстрелом, а если только ранит, то он нападет на нас, и мы его добьем. Но лев решил разыграть свой финал. Первая рана, наверное, была для него не более чем коротким уколом. Вторая, прошившая мышцу бедра, когда он бежал к зарослям своей последней битвы, показалась резким толчком. Мне не хотелось думать, что он почувствовал, когда моя пуля, выпущенная на авось по широкой дуге, сломала ему позвоночник. Я понятия не имел, на что мог быть похож удар цельнооболочечной пули весом в 220 гран. Слава Богу, спину ломать мне еще не доводилось. А потом Джи-Си великолепным выстрелом уложил его наповал, прервав мучения. И вот он мертв, и нам его будет не хватать.

Сна не было ни в одном глазу. В голове раскручивались варианты: я пытался представить, как бы мы действовали, если бы льву удалось добежать до зарослей, и вспоминал похожие случаи. А потом я сказал себе: к черту эту ерунду! О ней мы еще вдоволь наговоримся с Джи — Си и с Отцом. Хорошо бы утром Мэри проснулась и сказала: «Я так рада, что наконец добыла льва!» Но это было бы слишком жирно, и часы уже показывали три. Я вспомнил, как Скотт Фицджеральд однажды написал: «в чем-то там души трам-тарарам три часа ночи». На протяжении многих месяцев три часа ночи означало, что через пару часов придется вставать, обуваться и выезжать с мисс Мэри на льва.

Выпростав руку из-под москитной сетки, я нашарил бутыль яблочного сидра. Она уже успела остыть. Я подмостил под голову подушечку, набитую сосновыми иголками, и начал думать о душе. Для начала следовало восстановить точную цитату из Фицджеральда. Она промелькнула в одной из его статей того периода, когда он отошел от ширпотребных идеек и начал называть себя треснувшей тарелкой. Порывшись в памяти, я вспомнил цитату. «В кромешных потемках души всегда три часа ночи».

Сидя без сна в кромешных потемках африканской ночи, я думал, что ничего не знаю о душе. Люди постоянно о ней говорят и пишут, но кто понимает, что это такое? Кто способен рассказать хоть что-нибудь вразумительное о природе души и о том, существует ли она вообще? Всеобщая одержимость этим фантомом казалась мне странной; даже обладай я о душе какими-нибудь сведениями, как донести их, скажем, до Нгуи или Мтуки? Перед пробуждением мне снилось, что я кентавр с торсом человека и телом лошади, и во сне я недоумевал, почему этого до сих пор никто не заметил. Сон был выстроен очень логично и с должным правдоподобием освещал момент трансформации человека в лошадь. Мне было интересно, какую реакцию вызвал бы у окружающих рассказ об этом сне. Я уже давно проснулся, и холодный сидр приятно освежал горло, но в теле до сих пор жила мышечная память о конском крупе. Моим изысканиям о природе души это, однако, не способствовало, и я решил зайти в обход, через метафору. Скажем, свежий чистый поток, не иссякающий в засуху и не замерзающий зимой. Уже несколько лучше. Во времена моего детства в бейсбольной команде «Чикаго Уайт Сокс» на третьей базе играл некто Харри Лорд. Этот человек с библейской фамилией1 мог стабильно выбивать фаул-болы до тех пор, пока не случалось одно из двух: либо выдыхался питчер противника, либо игру останавливали из-за темноты. Я был еще мальчишкой и имел обыкновение все преувеличивать, тем не менее отчетливо помню, как начинало смеркаться (тогдашние бейсбольные поля не освещались электрическими прожекторами), и Харри Лорд продолжал отправлять фаулболы за линию, словно заведенный, а болельщики скандировали: «Господь, подумай о душе!» Это остается для меня лучшей иллюстрацией того, как природа души проявляется в реальном измерении.

Еще был случай, когда я почувствовал, будто из меня вышибли душу, а потом она вернулась. Но в ту пору я был порядочным эгоистом, много читал о душе и наивно полагал, что она у меня есть. Если бы лев вчера загрыз кого-нибудь из нас, думал я, куда делась бы душа умершего? Отлетела бы в иные миры? Не очень-то верится. Смерть любого из нас ничем не отличалась от смерти льва, а кто сейчас думал о его душе? Самым неприятным была бы поездка в Найроби на опознание. Для Джи-Си моя гибель, как и гибель мисс Мэри, означала карьерный крах, да и собственная его гибель была крупным несчастьем. Для моего литературного будущего моя гибель тоже не сулила ничего хорошего. Ни Чаро, ни Нгуи, разумеется, не хотели погибнуть, и трудно даже вообразить, каково было бы удивление Мэри, если бы лев ее убил. Смерть являлась безусловной неприятностью, которой следовало избегать во что бы то ни стало, и счастливы были те, кому не приходилось делать это ежедневно.

Однако какое это имело отношение к тому, что «в кромешных потемках души всегда три часа ночи»? Была ли душа у мисс Мэри? У Джи-Си? Наверняка. В Бога они, правда, не верили, насколько я знал, но если уж отказывать в наличии души таким людям, как мисс Мэри и Джи-Си, то у кого она есть? Чаро был убежденным мусульманином, ему душа полагалась по умолчанию. Оставались только я, Нгуи и лев.

Было три часа ночи. Я потянулся, разминая фантомные конские ноги, и подумал, что надо выйти на воздух и подождать рассвета возле дремлющих углей костра. Натянув ботинки и подпоясавшись кобурой, я выбрался из палатки. У кострища сидел Джи-Си.

— Почему не спишь? — спросил он тихо.

— Мне приснилось, что я конь. Очень яркий сон.

Я рассказал про цитату из Фицджеральда и поинтересовался, что он об этом думает.

— Когда просыпаешься среди ночи, один час не лучше другого, — сказал Джи-Си. — Не знаю, почему он выбрал именно три. Звучит, конечно, хорошо, тут не поспоришь.

— Должно быть, всего понемножку: страх, беспокойство, сожаление.

— Нам с тобой этого добра не занимать.

— Это точно. Но его еще мучили больная совесть и отчаяние.

— Тебе ведь незнакомо отчаяние, Эрни?

— Пока нет.

— Значит, не грозит. Иначе бы уже проявилось.

— Пару раз оно смотрело мне в лицо. Но я отказывался от его услуг.

— Кстати, об отказах: пиво будешь?

— Я принесу.

Большая бутыль «Таскера» охлаждалась в бурдюке; я наполнил два стакана и водрузил бутыль на стол.

— Жаль, что мне уезжать, — сказал Джи-Си. — Думаешь, она будет переживать?

— Думаю, да.

— Ничего, справишься. Может, обойдется.


Примечания

1 Lord (англ.) — Господь.




 

При заимствовании материалов с сайта активная ссылка на источник обязательна.
© 2016—2024 "Хемингуэй Эрнест Миллер"