Абросимова В.Н. Пьеса Э. Хемингуэя «Пятая колонна»
Мадрид. Холодная весна 1937 года. В опустевшем отеле "Флорида" Э. Хемингуэй пишет пьесу "Пятая колонна". Через полтора месяца он на короткий срок покинет Испанию и примет участие в работе Второго конгресса американских писателей, его выступление в защиту Республики встретило подлинное понимание и восторженный прием.
Речь в Нью-Йорке, обращение к театру и кино были вызваны потребностью в сиюминутном отклике, желании именно сейчас вести за собой и видеть результаты своего воздействия.
"Писатель и война", "Испанский репортаж", дикторский текст к фильму Ивенса "Испанская земля" и сегодня читаются как хорошая проза.
Пьеса "Пятая колонна" — единственный и не вполне удачный опыт писателя в новом жанре. Драма никогда не печаталась Хемингуэем отдельно, а была опубликована вместе с рассказами1. Ее сценическая история за четыре десятилетия очень невелика2. У автора возникла мысль отдать кому-нибудь пьесу, чтобы ее переделали для сцены. Первый же вариант, сделанный опытным голливудским сценаристом Б. Глейзером, поверг писателя в уныние.
Вопросов в пьесе поставлено больше, чем найдено ответов. Одна из причин непопулярности драмы у постановщиков и критиков состоит в том, что она написана по законам хемингуэевской прозы3. В первую очередь это сказалось в проблематике и композиции произведения. Подобно многим романам Хемингуэя, пьеса построена по системе концентрических кругов, в центре которых — проблема революционного гуманизма.
Хемингуэй в прозе всегда стремился к объективности и объемности изображения. Драму он рассматривал только как публицистическую, написанную на злобу дня. В предисловии он объяснял читателю необходимость подобных открыто тенденциозных произведений. Не извинялся — сознательно агитировал4. Но художник, привыкший мыслить общечеловеческими образами и категориями, остался и в данном случае верным себе. Задуманная как документальная, драма постепенно перерастала в психологическую5.
В лаконичной, как заставка или эпиграф, первой сцене Хемингуэй наметил основную проблему: добро и революция. Действующие лица намеренно не названы по имени. Первая реплика6 и ремарка7 задают необычайно высокий темп. Но столь стремительно начавшись, действие словно спотыкается.
Автор лишь попутно отметит торопливость интербригадовцев, их желание забыться в объятиях своих случайных подруг. Внимание драматурга сосредоточено на вынужденной заминке.
Девушка. Нет, постой, прочти мне. Ну, пожалуйста. Прочти мне по-английски.
Боец. Вот еще не хватало. Образованная попалась. К черту. Не стану читать.
Девушка. Ты не добрый8.
Упрек задевает бойца. Он механически огрызнется: "А от меня это и не требуется". Но через мгновение вернется к этому разговору, попытается найти оправдание. "Так я не добрый, по-твоему? А ты знаешь, откуда я сейчас пришел?" Он спрашивает не спутницу, лишь сегодня им встреченную. Видимо, бойцу уже приходилось сталкиваться с противопоставлением "добрый — недобрый". Его риторический вопрос порожден горечью, а не бравадой.
В условиях войны и революции нелегко сохранить подлинную доброту. "Все вы приходите из каких-то ужасных мест, и опять все уходите туда"9. Так подготавливается развязка. Общий план заставки сменяется крупным. Хемингуэй широко использовал этот кинематографический прием и в прозе10.
В центре внимания — Филип Ролингс. Он показан автором в момент внутреннего надлома. Двойная жизнь, постоянное напряжение не прошли бесследно. Подобно героям многих хемингуэевских произведений, это сильный человек, умеющий скрыть улыбкой или шуткой надвигающееся тихое отчаяние. А состояние Филипа Ролингса, едва мы с ним знакомимся, можно определить именно так. Предыстория, умело, как и в прозе, введенная в текст пьесы, помогает понять истоки кризиса.
Молодой журналист, честный, общительный, умеющий расположить к себе разных людей, оказался постепенно вовлеченным в национально-освободительное движение. Его приезд в Испанию не случаен. Столь же естественной является и его усталость. За плечами Ролингса долгие месяцы тайной борьбы на Кубе. Он покинул остров, когда о победе приходилось только мечтать. Всюду, где он бывал, Филип оказывал посильную помощь, но нигде не был свидетелем народного торжества. И в Испании иллюзии на быструю победу у него, вероятно, уже не было. Надежда уступила место стоицизму, свойственному всем героям Э. Хемингуэя, и страстному желанию дожить до победы — здесь или где-нибудь еще.
Внешний конфликт — столкновение с Пятой колонной — осложняется внутренним. Герой вступает в поединок с самим собой. Смысл названия постепенно приобретает объем, размах и глубину.
Пятой колонной назвали себя фалангисты, сражающиеся в самом Мадриде (22). В тексте пьесы в это понятие входит все, что мешает нормально жить. Сейчас — и всегда. Как и в романах Хемингуэя, сегодняшнее и вечное в драме переплетаются.
До появления Филипа Ролингса на сцене о нем говорят, как о веселом человеке, встреча с которым всегда приносит радость (26 — 28, 47). "Мадридский шалопай" (43) мелькнет лишь на мгновение. Но и его будет достаточно, чтобы понять, как устал Филип играть эту роль.
Из его разговора с управляющим выяснится, что американским журналистам далеко не все известно о своем приятеле. У него есть дело, к которому он относится очень серьезно. Это — контрразведка для будущей победы революции. И слово "товарищ" в его устах — наивысишая похвала, которой не бросаются даже ради любимой (46 — 47, 85).
Он научился владеть собой, отгонять прочь все, что не идет сейчас на пользу Республике. Правда, с каждым днем ему все трудней это удается. Лишь один управляющий по каким-то своим признакам научился различать природную жизнерадостность Филипа Ролингса и вымученную улыбчивую маску. Их разговор показателен.
Филип. А вы не думайте об этом. Держитесь, и все будет хорошо.
Управляющий. Вы тоже держитесь и будьте поосторожнее.
Филип. Я держусь, не беспокойтесь.
Управляющий. …Мистер Филип, вы только будьте поосторожнее...
Филип. Я держусь, не беспокойтесь. Просто иногда на меня находит скверное настроение (52 — 53).
Читателю, знакомому с хемингуэевской прозой, нетрудно; выделить в партии Филипа Ролингса ключевое слово "держусь". Чем чаще оно произносится, тем больше, видимо, хочется герою убедить себя и собеседника в истинности сказанного. Желаемое выдается за действительность. Поэтому и появляется глагольная форма настоящего времени.
"Скверное настроение" исправить легче, чем вернуть душевный покой. Тем более что любовь к Дороти приводит Филипа на грань катастрофы.
В творчестве Хемингуэя появился новый тип героя. Его естественная жажда счастья не противостоит всему остальному. Она вырастает из мечты о всеобщем мире, свободе и братстве. Но тяга к дому, тишине, покою мешает бороться с реальным противником. И Ностальгия, как называет автор Дороти (23), оказывается включенной в понятие Пятая колонна. Так решается судьба героини. Разрыв Филипа Ролингса с ней неизбежен.
Их встреча — словно мостик в мирную жизнь. Хочется перекинуть его, но заведомо известно, что не дотянешься до желанного берега. Поединок "ночного" и "дневного" человека в душе Филипа Ролингса — одна из разновидностей столкновения с Пятой колонией. Эта тема впервые появилась в рассказе "Там, где чисто и светло". В пьесе "Пятая колонна" она возникает сначала в разговоре Аниты с Филипом (64). Дальнейшее развитие она получает в сцене на рассвете, одной из наиболее драматичных в произведении. Точно указано время действия: "4.30 утра" (76). Тот самый момент, когда и в природе спорят тьма и свет. Филип только что вернулся из неудачного похода за фалангистами. Он устал и огорчен. Где-то по-прежнему безнаказанно убивают, устраивают поджоги. "В открытое окно доносится отдаленная пулеметная дробь: поп-поп-поп" (77). Ремарка превращается в эмоционально-психологический комментарий к словам Филипа Ролингса. Как и в прозе Хемингуэя, в соотношении текста и подтекста выявляются подлинные мотивы того или иного поступка.
Филип не хочет ждать утра. Неизвестно, сколько времени ему отпущено, вернется ли он из очередной облавы или его пристрелят в номере, как молодого бойца Уилкинсона. Поэтому Ролингс торопится сейчас сказать еще сонной11 Дороти самое главное: о постоянном страхе, который он научился преодолевать, и о любви, от которой придется отказаться. "Я хочу сказать тебе две вещи. Во-первых, у меня мурашки, а во-вторых, — я тебя люблю…Я никогда никому не говорю, когда у меня мурашки, и никогда никому не говорю, что люблю. Но я люблю тебя, понимаешь? Ты меня слышишь? Ты чувствуешь, что я здесь? Ты слышишь, как я это говорю?" (77).
По замечанию автора, Филип "говорит очень медленно". Паузы оказываются звучащими. Филипу и неловко говорить о любви и, главное, ему больно сознавать необходимость подобной жертвы".
Дороти слышит только признание в любви. В частых повторах слов, настойчивости риторических вопросов, самом звучании фраз ома не улавливает горечи. И не замечает, что Филип прибегает к спасительному сослагательному наклонению. "Я хотел бы жениться на тебе, и уехать, и бросить все это" (77). Маленькая частица, но если она существует, нет ни счастья, ни надежды на него. "Нет, не будет. Даже сейчас, ночью, я знаю, что этого не будет". Так обычная грамматическая форма оказывается психологически насыщенной. Теперь становится понятным тихое отчаяние Филипа Ролингса, Определения "сильный, стойкий" являются в данном случае синонимами "несчастливому" (83). На эту мысль наталкивает имя героя. Одно из значений слова raw — кровоточить, исходить кровью. Мостик в мирную жизнь ему не удается перекинуть.
Тема Пятой колонны постепенно разрастается. Пьеса приобретает трагические очертания в результате сложности и неразрешимости конфликта.
Даже самая справедливая война невольно схематизирует мышление, исключает из повседневной жизни привычные и необходимые понятия. Тем самым она уже наносит человеку глубокую рану. Филип Ролингс и Роберт Престон, Анита и Дороти, юный боец, заподозренный в измене, и Макс, Петра и управляющий, даже полковник Антони — жертвы Пятой колонны, в дополнение к убитым, раненым и осиротевшим. Поэтому и борьба предстоит длительная, тяжелая.
Свой выбор Филип Ролингс сделал задолго до того, как произнес вслух: "Впереди пятьдесят лет необъявленных войн, и я подписал договор на весь срок. Не помню, когда именно, но подписал" (100).
В связи с этим интересно посмотреть на Ролингса в баре Чикоте. Рядом с ним его прежняя возлюбленная Анита. Можно предположить, что знакомы они еще по Гибралтару (30).
У них есть общее дело, ради которого оба приехали в Испанию. Видимо, до встречи с Дороти Филипу с Анитой было хорошо.
Ностальгия и любовь обострили восприятие. Название отеля напоминает ежечасно, что родина далеко. Ломаный язык, на котором так смешно и прелестно изъясняется Анита, имеет лишь отдаленное сходство с его родным языком.
"Марокканская camarada" (29) умна и проницательна, главным образом, когда речь идет о гражданской войне (65 — 66). По своей наивной прямолинейности она убеждена, что все терзания се друга прекратятся, как только он вернется к ней. Анита не понимает, что мало одной ее любви. Диалог в этой сцене отсутствует. Его заменили монологи действующих лиц. Каждый думает и поэтому говорит о своем.
К постоянной мысли о Дороти прибавилось сейчас волнение, вызванное отсутствием Макса. Именно для встречи с ним Филип пришел в этот час в бар (60 — 62). На протяжении короткого отрезка времени он дважды подзывает официанта, спрашивает, не приходил ли его товарищ (64 — 66). Беспокойство и тревогу Филип едва скрывает.
Роль Аниты в данном случае и, видимо, всегда — служебная. Она отвлекает особо любопытных посетителей от человека с изуродованным и поэтому легко запоминающимся лицом. Ей нетрудно это сделать, тем более что она ни о чем не догадывается.
Сама по себе Анита оставляет Филипа равнодушным. От мучительного прозрения марокканку спасает лишь преданность делу и всепоглощающая страсть к Филипу. Она дает Аните возможность из пустячных знаков внимания и элементарной вежливости создать иллюзию любви. В ее жизни было так мало радости, что нельзя упрекать ее за нравственную глухоту и неумение расслышать "очень сухой, безжизненный голос" Филипа в последней сцене (106).
Женщина душевно более тонкая непременно уловила бы перемену в поведении друга. На свое счастье, Анита никогда не узнает, что была лишь забавной живой игрушкой, которую Филип мог взять куда-либо "просто так, для смеху" (35). Она по-детски радуется "возвращению" Филипа и не предполагает, что на самом деле все обстоит иначе (68). В сцене у Чикоте Анита настолько взволнована близостью Филипа, что не замечает полной его поглощенности своими мыслями. Молитвенные интонации, наслаждение, с каким произносит слова о любви, приподнятость тона скользят мимо Филипа. Тем интереснее посмотреть, что задело сознание Ролингса, вызвало отклик. Лишь дважды он прерывает Аниту.
Анита. Слушай хорошо. Ты мне нравился, все равно, если больной. Все равно, если старый и урод. Все равно, если горбатый.
Филип. Горбуны — счастливые.
Анита. Ты мне нравился, если несчастный горбун. Ты мне нравился, если нет денег. Тебе нужны деньги? Я буду тебе давать.
Филип. Вот, кажется, единственное, что я не пробовал на этой работе" (64 — 65).
Он услышал Аниту весьма своеобразно. Ему нечего ответить ей. Его реплики в обоих случаях вызваны смущением, стремлением снять возникающее напряжение и свести все к шутке. А над этим, возможно, даже не вполне осознанно, два ведущих мотива. Жажда счастья, тоска по нему — и понимание несбыточности своей мечты в том числе из-за работы в контрразведке.
Сцена у Чикоте непосредственно следует за разговором в Сегуридаде. И если прочитать ее как продолжение монолога — исповеди Ролингса полковнику Антонио, становится ясно, что от порученного дела Филип никогда не откажется, как бы он ни устал, и как бы двойная жизнь ему ни опротивела (59 — 60).
Его решение продиктовано двумя причинами: профессиональным долгом журналиста увидеть и запомнить все возможное12 и реальной опасностью фашизма.
О Пятой колонне постоянно говорят на сцене. Косвенные свидетельства ее существования даны в большом количестве. Социальную сущность затянувшейся гражданской войны старая горничная Петра определила бесхитростно и точно. "...Они наши враги. Даже мои враги. Если бы меня убили, они бы радовались. Они бы думали: одной рабочей душой меньше..."13. И лишь однажды появляются на сцене те, кто направляет удар этой внешне безликой и поэтому особенно страшной силы.
Зрелище ночного "Мадрида, освещенного вспышками разрывов", доставляет старшим чинам истинное наслаждение.
Штатский. Какая красота!
Адъютант. Сегодня мы их немало перебьем. Марксистская сволочь. Вес их норы перероем.
Штатский. Эффектное зрелище.
Генерал. Ну как, удовлетворительно? Он не отводит глаз от окуляра,
Штатский. Превосходно! (92 — 93).
В композиции пьесы эта сцена занимает особое место. В убийстве Уилкинсона был элемент случайности. Известие о смерти чудака-монтера подтверждало предположение о чудовищной нелепости происходящего. После длительной подготовки читатель и зритель впервые сталкиваются с идеологами Пятой колонны. Убийство — их главный метод действия.
Что можно противопоставить ему?
Артиллерийский наблюдательный пункт словно показан глазами Филипа Ролингса. После этой сцены герой уже не говорит о сомнениях в необходимости борьбы. Горечь, усталость, душевная боль не исчезают. Но перед угрозой фашизма все отступает на второй план.
Точка зрения автора и героя в данном случае совпадают. Пятая колонна не выдумана фалангистами для устрашения жителей Мадрида. Она диктует свои законы, с которыми невольно приходится считаться. И бойцам, которые торопятся к случайным подругам. И Филипу Ролингсу.
"Времени и так мало" (25) — для себя, для жизни. И безразлично много для борьбы с любой разновидностью Пятой колонны. "Впереди пятьдесят лет необъявленных войн..." (100). События в пьесе Э. Хемингуэя группируются в соответствии с этим противопоставлением.
Проблема революционного гуманизма является одной из важнейших в драме. Не уподобиться изуверам Пятой колонны, сохранить человечность необходимо, иначе самая высокая цель окажется изнутри подорванной.
В этом смысле принципиально важна сцена в Сегуридаде. Полковник Антонио — скорее скрытый противник, чем союзник и единомышленник Филипа Ролингса.
"Человек с лицом аскета", "ястребиным носом", даже внешне неприятный, циничный и подозрительный (56), — таков полковник мадридской контрразведки. По отношению к Филипу он ведет себя нечестно. Антонио неоднократно повторяет, что Ролингс на хорошем счету в штабе и ему доверяют (58 — 59). Но едва Филип покинет кабинет, как полковник снова вызовет арестованного на допрос. Все сказанное в защиту бойца ему безразлично. И главное, для Антонио совершенно не важно, виновен человек или нет. В глазах полковника подследственный должен быть виновным и не может не быть таковым.
Филип ему совсем неинтересен. К его признаниям Антонио равнодушен. Дружеского тона не замечает, не слышит обращения: "Тонико" (59). Полковник позволяет собеседнику выговориться только для того, чтобы знать о своем сотруднике побольше.
Уставший Филип Ролингс способен поставить себя на место бойца и понять его. Отсюда догадка: молодой солдат, утомленный длительным ожиданием стал думать о своей невесте, незаметно задремал на посту и лишь поэтому пропустил диверсанта (56 — 58). Полковнику Антонио до этого нет никакого дела.
Глухие рыдания бойца пробуждают у Филипа Ролингса жалость и, сострадание. Полковник Антонио остается к ним холоден.
Ролингс предпочитает услышать признание из уст бойца. Для полковника единственным способом установления истины является допрос. О том, как проходят эти беседы "с глазу на глаз" (62) видимо, в штабе хорошо известно. Позднее, когда арестованный фалангист самоуверенно заявит, что от него ничего не добьются, "Макс и Филип переглядываются. Филип усмехается" (96). А Макс настойчиво просит разрешения уйти: система допроса ему хорошо знакома по нацистским лагерям (100).
В столкновении Филипа Ролингса с полковником Антонио авторская симпатия, безусловно, на стороне американского журналиста. Сложнее обстоит дело с Максом. Его настоящее имя не названо (60 — 61). Перед нами максималист. Его характер порожден условиями длительного подполья. Многоцветный и многоплановый мир в его глазах превратился в однолинейный черно-белый. В нем существуют солдаты Республики — comarados — или ее враги. "Боец с изуродованным лицом" заглушил в себе голос чувства и целиком подчинил свою жизнь борьбе с фашизмом. Макс чудом вырвался из лап нацистов. Достаточно взглянуть на него, чтобы догадаться, кто он и откуда14. Тем не менее, он регулярно ходит в тыл фалангистов, где его постоянно ожидает расправа.
В устах такого бойца высокие слова о цели борьбы наполняются новым смыслом15. Макс произносит их спокойно, без ложного пафоса. Им веришь, за ними стоит его повседневная жизнь.
При непосредственном участии Макса решается и важнейшая в пьесе проблема гуманизма. Именно он убедительно говорит Филипу: "...помни — нужно быть добрым. Для нас, которым причинили столько зла, добро — самое важное" (101).
Однако, сопоставляя его с Филипом Ролингсом, отчетливо видишь, что не только лицо — душа Макса оказалась искалеченной. Этим объясняется прямолинейность, жесткость, категоричность суждений.
Лишь в финале пьесы авторская симпатия безоговорочно на стороне Макса. В этой сцене он ведет себя точно так же, как в штабе Сегуридад, когда ему предлагали присутствовать при допросе фалангиста (105). И словесный рисунок его партии в обоих случаях одинаков (106). Следовательно, в глазах Макса поступок его товарища сродни жестокости полковника Антонио.
Так замыкается еще один круг. И возникает новый. А нужна ли, необходима ли жертва Филипа Ролингса?
К проблеме доброты, подлинной и мнимой, постоянно обращаются все действующие лица в пьесе, но решить ее однозначно едва ли возможно. Для журналиста Филипа Ролингса со времени его работы в контрразведке одним из главных проявлений доброты стала дисциплина (39). При таком толковании в само понятие входит подчинение внешним обстоятельствам или внутреннему голосу. Но можно ли назвать это добротой? И оправдывает ли это подчинение даже самая благородная и жизненно необходимая, везде и всегда идея?
Именно высокая цель не позволяет Филипу Ролингсу закрывать глаза на то, что человеческая жизнь порой используется как средство для достижения чего-либо. Ему искренне жаль двадцатилетнего солдата, присланного в его распоряжение (49). Он знает, что Уилкинсона ждет скорая смерть, и не имеет права думать об этом (48). В данной операции молодой боец играет роль живой приманки для того, чтобы обнаружить и обезвредить скрывающегося диверсанта. Так, волею обстоятельств, человек превращается в мишень. И жить ему осталось меньше получаса.
Выстрел в Уилкинсона раздался в тот момент, когда Филипу очень хотелось, вопреки тревожному ощущению, сберечь хоть капельку счастья. Убийство интербригадовца доказывает, что дело не в болезненной мнительности Филипа Ролингса, а в самой ситуации. Звук выстрела, подобно камертону, настраивает зрителя на трагический лад.
Образ Пятой колонны, невидимой и вездесущей, постоянно присутствует на сцене. Об ужасах в университетском городке и других местах говорят Дороти и Престон (27). Эвакуация иностранных корреспондентов продолжается (30). Раздаются взрывы часто уже в центре города. К ним почти привыкли. Научились различать опасные и пустяшные, сохранять спокойствие, засекать время (33).
Пятая колонна заявляет о себе оглушительным грохотом, напоминающим звук гигантского банджо, стуком падающих кирпичей, звоном разбитого стекла, криками и стонами раненых, визгом собак, сигналом санитарной машины. Таков первый звуковой образ в пьесе Хемингуэя. Он возникает из ремарок и является не фоном, на котором происходят события, а полноправным героем.
Этому образу противостоят две музыкальных темы: ностальгия и сражающаяся Испания.
Произведения Шопена, написанные вдали от родины, создают образ ностальгии. И не случайно пластинку с записью мазурки Шопена в первой сцене выбирает именно Филип Ролингс. В дальнейшем этот образ усложнится. Появится мечта, любовь как составные части ностальгии. И в двух других сценах мазурка и баллада Шопена характеризуют внутренний мир героев (Дороти) — (53, 100).
Соотношение двух музыкальных тем также подготавливает зрителя к развязке. Мелодии Шопена появляются в пьесе трижды. Песни, с которыми интербригадовцы уходят в бой, — лишь однажды. И сразу же становятся самостоятельным художественным образом. "Лучшие люди, которых я знал, умирали за эту песню", — говорит Филип (75).
И как бы тяжело ему ни было, он одолеет свою Пятую колонну: и любовь к Дороти, тоску по родному дому, мечту о Сен-Тропез и мирной счастливой жизни. В этом убеждает его разговор с Дороти, на всем протяжении которого песни не только создают настроение, но помогают понять, почему Филип уходит. Ремарки превращаются в эмоционально-психологический комментарий к словам и поступкам героя (74 — 76).
Звуковые образы в пьесе Хемингуэя тесно связаны с событиями и основной проблемой произведения.
В одном отеле "Флорида" по далеко не полным данным три фалангиста. Один из них выстрелит в Уилкинсона, приняв его за контрразведчика. Так подтверждается худшее предположение Филипа Ролингса. "Вы дали уйти человеку, который мне был нужен. Вы дали уйти человеку, который мне был необходим. Вы дали уйти человеку, который пошел убивать" (38). А всего в Мадриде тысяч сорок фалангистов (59). Вот почему разведчики стремятся в первую очередь обнаружить и ликвидировать сборные пункты Пятой колонны.
Филип Ролингс из-за этого даже жертвует любимой и мечтой, вызванной к жизни с необычайной силой встречей с Дороти.
Образ Дороти — один из наиболее интересных в пьесе. Она существует словно в двух измерениях: сама по себе и в восприятии Филипа Ролингса, любящего ее, тянущегося к ней, но едва ли ее понимающего. В его разговорах с товарищами происходит подмена реальной Дороти стереотипом праздной туристки.
В произведении Хемингуэя туристы всегда крайне поверхностно оценивают события. Они не знают сути происходящего, абсолютно равнодушны к тому, что является жизненно важным для героя и автора. Отсюда подчеркнутая неприязнь рассказчика к ним16.
В пьесе "Пятая колонна" функции туристов частично выполняют Дороти Бриджес и Роберт Престон.
Дороти добровольно приехала в Испанию. Ее привело профессиональное стремление на месте разобраться в том, что здесь происходит и желание добиться успеха. Она искренне хотела бы быть хорошим товарищем (33). В меру сил и разумения она старается приносить пользу Республике. Но по существу, гражданская война проходит мимо нее. Особенно заметно это в разговоре с Петрой о вечернем обстреле (41).
Дороти во всем видит и слышит лишь то, что касается Филипа. Этим вызвана и ее неожиданная реакция на слова управляющего о том, что монтер пьет с Филипом, в его номере (25). А, Дороти не скрывает радости от того, что Филип уже в отеле. Не в баре и не на улице, где есть постоянная опасность быть убитым из-за угла, а здесь, у себя в номере, совсем рядом, рукой подать.
Иногда она еще по инерции прячется за пустыми фразами. "Он такой живой, всегда веселый, всегда в духе" (26). Вскоре появится совершенно иной Филип Ролингс, и отношение Дороти к нему не изменится.
По привычке она говорит о своей любви к Престону. Но интонация, нарочито вежливый тон, раздражение, с каким она парирует реплики собеседника, постоянное упоминание имени Филипа свидетельствуют об ином.
Дороти старается не замечать резкости Филипа, пробует отвлечь его от тревожных раздумий лаской и милой болтовней о пустяках. И свое бессилие она интуитивно сознает задолго до разрыва. Дороти "очень милая женщина", как говорит о ней Филип (31). Но в деле защиты Республики давно нет такой категории ни для "правильной" Аниты, ни для Макса, ни для полковника Антонио. Со временем, видимо, перестанет существовать и для Ролингса.
Для понимания сути характера Дороти важен ее рассказ о происшествии в баре Чикоте. "...какой несчастный оборванец, который ходил с пульверизатором и всем брызгал в лицо. Он никого не хотел обидеть. Но кто-то рассердился и пристрелил его" (44). Дороти запомнила факт убийства и некоторые детали. Тем не менее, главное прошло мимо нее, оказалось приглушенным, окрашенным сплошь в серый цвет. Она повествует об этом неприятном событии явно в назидание Филипу, сказав, что его могут пристрелить (86). Дороти обо всем судит со стороны, ее искренне удивляет, зачем Филип "водится с ужасными людьми" (28). Понять это извне на самом деле невозможно.
Авторское отношение к Дороти неоднозначно. Мягкость, нежность, искренность, даже наивность Дороти, ее желание и умение скрасить жизнь любимому привлекают. Ни "скучающей вассарской куклы", как называет ее обиженный Престон (27), ни туристки, ради экзотики приехавшей в сражающуюся Испанию, в пьесе нет. Есть журналистка, честно пытающаяся писать только о том, в чем сумела разобраться (32), и на ходу восполняющая пробелы в знаниях, полученных в колледже (78). И есть женщина, с нетерпением ожидающая прихода Филипа, любящая его и стремящаяся всегда быть рядом с ним.
Жесткость Ролингса по отношению к Дороти представляется автору неоправданной. Она мотивирована длительной усталостью, неприкаянностью героя, его стремлением оттянуть момент расставания — но не оправдана в главном.
Да и нужна ли была такая жертва?
В финале драматург скорее жалеет Филипа, чем сочувствует ему. Так замыкается еще один круг.
Журналист Филип Ролингс, сотрудничающий сейчас с испанской контрразведкой, подчиняется долгу, каким он его представляет. Он продолжает считать дисциплину проявлением доброты, но играть в доброту он не умеет. И быть добрым, выполняя чей-то приказ, он тоже не может. Выдают жесты, интонация, казенные слова (90). В основе стоицизма Ролингса, как и героев многих произведений Э. Хемингуэя, — горечь, боль, кровоточащая рана в сердце17.
Пьеса "Пятая колонна" — этапное произведение писателя. Незадолго до начала работы над ней Хемингуэй внес последнюю правку в роман "Иметь и не иметь". Умирающий Гарри Морган пытался объяснить: Человек... Человек... Человек один не может. Нельзя теперь, чтобы человек один... Все равно человек один не может ни черта"18.
Филипу Ролингсу всю тяжесть решения приходится брать на себя, а не перекладывать на чьи-то плечи. От него зависит, превратится он в полковника Антонио или в длительной борьбе с Пятой колонной сумеет сохранить человечность.
Новый тип героя, сложная проблематика, двойной конфликт, многослойная композиция, приемы, привычные в прозе и неожиданные в драматургии, затруднили восприятие и постановку "Пятой колонны". Но для знакомства с характером гуманизма и с поэтикой Хемингуэя его единственная пьеса представляет несомненный интерес.
Примечания
1 Книга так и называлась: «Пятая колонна» и первые 49 рассказов».
2 Подобно многим произведениям Хемингуэя, «Пятая колонна» сначала заинтересовала европейскую аудиторию. В Норвегии она была известна уже в 1938 году. На родине писателя пьеса сразу же была названа прекрасной — и не сценичной.
3 См., напр.: Лидский Ю. Я. Творчество Э. Хемингуэя. «Наукова думка», Киев, 1973, с. 300.
4 См. предисловие Хемингуэя к пьесе: Хемингуэй Э. Собр. соч. в 4-х томах, М., Изд-во «Художественная литература», т. 3, 1968, с. 23—24.
Художественный текст цитируется в дальнейшем по этому изданию. Страницы указаны в тексте.
5 Это было сразу же отмечено И. А. Кашкиным.— См. Кашкин И. Эрнест Хемингуэй. Изд-во «Художественная литература». М., 1966, с 159— 160.
6 1-й боец. Идем. Времени и так мало. — См.: Хемингуэй Э. Собр. соч., т. 3, с. 25.
7 «Вторая пара проходит, не останавливаясь». — См.: там же.
8 «Вторая пара проходит, не останавливаясь». — См.: там же.
9 Там же.
10 Особенно интересно в романе «Прощай, оружие!» и повести-притче «Старик и море».
11 См. ремарки: "очень сонная", "все еще в полусне", "очень сонная".… "совсем сонная", "сонная". — Там же.
12 Этим, в частности, объясняется его возвращение в штаб и присутствие на допросе фалангиста. — См.: с. 99—100.
13 О «Пятой колонне» как социальной драме см.: Орлова Р. Д. «Политики Гекельберри Финна». «СТП», М., 1964, с. 50—51.
14 Вот как Филип описывает Макса: "У него лицо изуродовано, вот тут. (Показывает рукой на рот и подбородок). Передних зубов нет. И десны черные, там, где жгли каленым железом. А здесь шрам. (Проводит пальцем по нижней челюсти"). — См. с. 66.
15 «Ты работаешь, чтобы у всех (выделено Хемингуэем) был такой хороший завтрак. Ты работаешь, чтобы никто не голодал, чтобы люди жили и трудились с достоинством, а не как рабы».— См. с. 89.
16 Достаточно вспомнить финал романа «Иметь и не иметь» и повести-притчи «Старик н море».
17 Образ окровавленного сердца интересно будет варьироваться в повести-притче "Старик и море".
18 Хемингуэй Э. Собр. соч., т. 2, с. 96.
При заимствовании материалов с сайта активная ссылка на источник обязательна.
© 2016—2024 "Хемингуэй Эрнест Миллер"