Дягтерёва В.В. Типология предельной черты в нравственном конфликте человека и природы (Г. Мелвилл – Э. Хемингуэй – В. Астафьев)
Несмотря на то, что творчество Виктора Петровича Астафьева является глубоко русским по своему духу, языку, содержанию, повествование в рассказах «Царь-рыба» не стоит особняком в мировой литературе. Глубокие типологические (а, возможно, и контактные) связи сближают данное произведение с романом классика американской литературы Германа Мелвилла «Моби Дик, или Белый Кит» и повестью его соотечественника Эрнеста Хемингуэя «Старик и море», что уже не раз отмечалось исследователями. Например, Т. М. Вахитова и В. Я. Курбатов сопоставляют повести В. П. Астафьева и Э. Хемингуэя, а Л. Г. Вязмитинова и А. И. Нагаева – все три указанные произведения [3, 42; 6, 127; 4, 363; 10, 38]. В частности, А. И. Нагаева обращает наше внимание на то, что для основного конфликта и смыслового стержня главы «Царь-рыба» автор избирает ситуацию, «пусть не традиционную, но и не новую в мировой литературе (поединок человека с рыбой)», одновременно наполняя ее содержанием, отвечающим его поэтической концепции человека <…> и философскому пониманию взаимодействия и противодействия человека и природы» [10; 38]. В качестве примера А. И. Нагаева приводит выделенные нами произведения Г. Мелвилла и Э. Хемингуэя. Несмотря на все вышесказанное, систематизированное, многоаспектное исследование данной проблемы до сих пор еще не было проведено, в связи с чем можно говорить о недостаточной изученности указанного вопроса.
Сравнительный анализ вышеупомянутых произведений позволяет отметить типологическое сходство между ними в нескольких основополагающих моментах. Прежде всего, данные произведения являются вершиной творчества названных авторов и воплотили в себе их философские, главным образом, натурфилософские концепции, что не раз указывалось исследователями. Так, Ф. Кузнецов, один из первых рецензентов «Царь-рыбы», отзывался о ней, как о книге «философской, вернее (если допустимо переосмысление и осовременивание старинных терминов) – натурфилософской прозы, однозначное, однолинейное истолкование которой обедняет и, по сути дела, убивает ее» [5, 127]. О натурфилософии / натурфилософской концепции В. П. Астафьева писали также В. Н. Максимов [7, 95], А. И. Смирнова [12, 47; 12, 55] и мн. др.
Нельзя также не отметить, что все анализируемые нами произведения представляют собой притчи. Целый ряд исследователей называет «Моби Дика» и «Старика и море» романом-притчей и повестью-притчей соответственно. Многие специалисты по творчеству В. П. Астафьева считают притчей рассказ «Царь-рыба», подчеркивая при этом ее мифологичность (М. З. Бару [2, 59], А. И. Нагаева [10, 38] и др.). В данном контексте образ царь-рыбы (осетра) приобретает характер мифологемы, равноценной мифологемам Моби Дика (Белого Кита, кашалота) и рыбы (марлина) в произведениях Г. Мелвилла и Э. Хемингуэя. Фактически это три варианта одного мифологического образа – образа Рыбы, имеющего множество символических значений. Культ рыбы был распространен во всем мире еще в эпоху палеолита, а позже нашел свое отражение не только в ряде религий (особенно в христианстве), но и в литературе и искусстве [11, 391-393]. Сравнительный анализ трех указанных нами литературно-мифологических образов и является предметом нашего исследования.
Типологическое сходство и различие данных образов можно проследить уже на примере описания их внешности. Нужно заметить, что если внешний облик царь-рыбы и гигантского марлина дан читателю в восприятии лишь одного главного героя (Игнатьича, Сантьяго), то Моби Дика он видит глазами нескольких персонажей (Ахав, Измаил, Старбек, Фласк), каждый из которых по-своему интерпретирует образ Белого Кита. Поэтому их «портретная» характеристика является отражением тех чувств и мыслей, которые испытывает человек по отношению к рыбе / киту.
Так, в мечтах Игнатьича царь-рыба представлялась «богоданной», «сказочной», «волшебной», но когда он встречает ее наяву, то «долгожданная, редкостная рыба вдруг показалась Игнатьичу зловещей» [1, 183]. Невольная оторопь переходит в ужас и отвращение, и если в первом описании царь-рыбы имплицитно выражено восхищение ею («Что-то редкостное, первобытное было не только в величине рыбы, но и в формах ее тела, от мягких безжильных, как бы червячных усов под ровно состругнутой внизу головой до перепончатого, крылатого хвоста – на доисторического ящера походила рыбина, какой на картинке в учебнике у сына нарисован» [Там же]), то, когда она начинает казаться Игнатьичу «оборотнем», меняется и описание. «Почему же он раньше-то не замечал, какая это отвратная рыба на вид! Отвратно и нежное бабье мясо ее, сплошь в прослойках свечного, желтого жира, едва скрепленное хрящами, засунутое в мешок кожи – все-все отвратно, тошнотно, похабно!» [1, 190-191] Такое восприятие царь-рыбы, служащей в произведении В. П. Астафьева олицетворением всей природы, можно объяснить словами самого Игнатьича: «Ни Бога, ни черта не боюся, одну темну силу почитаю.…Так, может, в силе-то и дело?» [1, 183-184]. Искаженный внутренний мир героя искажает в его глазах и окружающий мир.
Подобным воплощением темных сил является и Моби Дик – но только для одного героя, капитана Ахава. «Белый Кит плыл у него перед глазами как бредовое воплощение всякого зла <…>. Белый Кит был для него той темной неуловимой силой, которая существует от века, чьей власти даже в наши дни христиане уступают половину мира и которую древние офиты на Востоке чтили в образе дьявола <…>. Все, что туманит разум и мучит, что поднимает со дна муть вещей, все зловредные истины, все, что рвет жилы и сушит мозг, вся подспудная чертовщина жизни и мысли, - все зло в представлении безумного Ахава стало видимым и доступным для мести в облике Моби Дика» [8, 226]. Однако остальные персонажи романа не испытывают к киту ненависти, и даже напротив. Юродивый Гавриил с китобойного судна «Иеровоам» провозгласил Моби Дика «ни много ни мало как воплощением бога шейкеров» [религиозная секта – В. Д.] [8, 354]. Некоторые китоловы «объявили Моби Дика не только вездесущим, но и бессмертным» [8, 224], а герой-повествователь Измаил подчеркивает, что «сам Зевс в своем несравненном верховном владычестве не превосходил величавостью божественного Белого Кита [8, 573]. При этом ни один из героев, включая Ахава, не питает к нему отвращения. В то же время этот кит – «все сокрушающий» [8, 598], в связи с чем в его описании подчеркиваются не только его огромные размеры, мощь, но и карающая сила. «Так, по безмятежному спокойствию тропического моря, среди волн, что не решались от восторга разразиться рукоплесканиями, плыл Моби Дик, еще скрывая от глаз мира самое жуткое свое оружие – свирепую свернутую нижнюю челюсть. Но вот передняя часть его туши стала медленно подниматься из воды; на мгновение его огромное мраморное тело изогнулось над волнами крутой аркой <…>; грозно взмахнув в воздухе знаменем хвоста, могучий бог явился во всей своей величавости, и тут же, уйдя под воду, скрылся от взоров» [8, 573-574].
В отличие от героев В.П. Астафьева и Г. Мелвилла старик Сантьяго у Э. Хемингуэя испытывает к пойманной им рыбе сочувствие и уважение, чуть позже переросшее в любовь. Он даже восклицает: «Хотел бы я быть рыбой и чтобы у меня было все, что есть у нее, а не только воля и сообразительность» [13, 37]. Не обожествляя рыбу явно, он, тем не менее, утверждает: «Ни разу в жизни я не видел существа более громадного, прекрасного, спокойного и благородного, чем ты» [13, 53]. Марлина он называет «чудом» и «необыкновенной рыбой». Описания рыбы полностью соответствуют чувствам героя: «И тогда рыба ожила, хоть и несла уже в себе смерть, - она высоко поднялась над водой, словно хвастая своей огромной длиной и шириной, своей красотой и мощью» [13, 54]. Величие рыбы передается с помощью сдержанной бытовой лексики, свойственной Э. Хемингуэю: «…рыба вышла из воды. Она все выходила и выходила, и казалось, ей не будет конца, а вода потоками скатывалась с ее боков. Вся она горела на солнце <…>» [13, 36]. Много внимания уделяет автор глазам марлина, посредством описания которых он подчеркивает мифологизм данного образа: «… глаз рыбы был таким же отрешенным, как зеркало перископа или как лики святых во время крестного хода» [13, 55]. Важно отметить, что, по словам старика Сантьяго, «у нее огромные глаза» [13, 39], в то время как у царь-рыбы «маленькие глазки» [1, 184], а у кита вообще «крошечные» [8, 369].
Акцент на размере глаз рыбы/кита здесь не случаен. Сантьяго чувствует родство с пойманной рыбой, поэтому глаза её не вызывают в нём неприятных эмоций. Напротив, царь-рыба и Моби Дик пробуждают больший или меньший страх в своих преследователях. Браконьер Игнатьич видит, как «в человека всверливались маленькие глазки с жёлтым ободком вокруг тёмных, с картечины величиною, зрачков. Они, эти глазки, без век, без ресниц, голые, глядящие со змеиной холодностью, чего-то таили в себе» [1, 184]. Позже, оказавшись с рыбой «на одной ловушке», он испытывает к ней всё больший страх и отвращение («рыба, холодная, тупологовая, в панцире плащей, с жёлтенькими, восково плавящимися глазками, похожими на глаза не зверя, нет – у зверя глаза умные, а на поросячьи, бессмысленно–сытые глаза» [1, 188]), а затем и ужас: «… лоб, как бы отлитый из бетона, по которому ровно гвоздём процарапаны полосы, картечины глаз, катающиеся без звука под панцирем лба, отчуждённо, однако ж не без умысла вперившиеся в него, бесстрашный взгляд – всё-всё подтверждало: оборотень!» [1, 190].
Что же касается Моби Дика, то страх в героях Г. Мелвилла вызывают всё-таки не глаза его, а непостижимая белизна этого кита, которой в романе посвящена отдельная глава (XLII. О белизне кита). Измаил поясняет: «… было в Моби Дике и ещё нечто, какой-то смутный, несказанный ужас, достигавший порой такого напряжения, что всё остальное совершенно подавлялось, но неизменно остававшийся таинственным, невыразимым, так что я почти не надеюсь связно и понятно описать его. Ужас этот для меня заключался в белизне кита» [8, 230]. По мнению Т.Ю. Пономарёва, для Измаила Белый Кит является олицетворением «таинственного начала в природе, до конца никогда не открывающегося человеческому пониманию и способного навевать священный ужас. В этом восприятии Моби Дик приобретает характер мифологемы и предстаёт венцом царственного рода «левиафанов»».15Ахава же данная белизна не пугает, для него Моби Дик – объект мести и жестокий противник: «… до последнего бьюсь я с тобой; из самой глубины преисподней наношу тебе удар; во имя ненависти изрыгаю я на тебя моё последнее дыхание» [11, 598].
Иное чувство вызывает у Игнатьича царь-рыба, она для него прежде всего – добыча. «Упускать такого осетра нельзя. Царь-рыба попадается раз в жизни, да и то не всякому якову» [1, 185]. Однако, изловив её, герой замечает, что «лёгкое настроение, которого он желал, не посетило его, и азарта, того дикого азарта, жгучей, всё поглощающей страсти, от которой воет кость, слепнет разум, тоже не было» [1, 183]. Очень скоро он начинает понимать, что подобную рыбу ему не осилить, и вспоминает предостережение своего деда: «Дедушко говаривал: лучше отпустить её, незаметно так, нечаянно будто отпустить, перекреститься и жить дальше, снова думать об ней, искать её» [1, 185-186]. Наконец, сам попавшись на уды собственного самолова и оказавшись почти намертво прикованным к рыбе, он, без надежды уже, обращается к Богу: «Господи! Да разведи ты нас! Отпусти эту тварь на волю! Не по руке она мне!» [1, 187]. Игнатьич отчётливо сознаёт, что он и царь-рыба «повязаны одним смертным концом» [1, 188]. Трагическая коллизия В.П. Астафьева «реки царь и всей природы царь – на одной ловушке» [1, 187] находит свои параллели в рассматриваемых произведениях Г. Мелвилла и Э. Хемингуэя.
Преследуя Моби Дика, капитан Ахав произносит последние свои слова: «… пусть тогда буду я разорван на куски, всё ещё преследуя тебя, хоть и прикованный к тебе, о проклятый кит! Вот так бросаю я оружие!» Просвистел в воздухе гарпун; подбитый кит рванулся; линь пробежал в жёлобе с воспламеняющейся скоростью – и зацепился. Ахав наклонился, чтобы освободить его; он его освободил; но скользящая петля успела обвить его вокруг шеи; и беззвучно, как удавливают тетивой свою жертву турки в серале, его унесло из вельбота, прежде чем команда успела хватиться своего капитана» [8, 599]. Нужно отметить, что в романе Г. Мелвилла «на одной ловушке» с китом оказывается не один, а целых два персонажа – Ахав и его alter ego парс Федалла, пропавший накануне гибели своего капитана и всего экипажа. Перед самой катастрофой, как последнее предостережение, морякам было явлено ужасное зрелище. «Накрепко прикрученный к спине чудовища, распластанный под тугими петлями линя, которые кит намотал на себя за ночь, им открылся наполовину растерзанный труп парса; его чёрное одеяние было изодрано в клочья; его вылезшие из орбит глаза устремлены прямо на Ахава» [8, 594]. Пренебрежение этим предвестием погубило всех преследователей Моби Дика (кроме Измаила).
Иначе данная коллизия воплощена у Э. Хемингуэя. Старик, напавший на рыбу не из жадности или чувства мести, а по крайней необходимости, не оказывается с ней непосредственно «на одной ловушке», а пытается доставить её домой, привязав её к лодке. На обратном пути он задаётся вопросом: «А кто же кого везёт домой – я её или она меня? Если бы я тащил её на буксире, всё было бы ясно. Но ведь мы плывём рядом, накрепко связанные друг с другом. Ну и пожалуйста, пусть она меня везёт, если ей так нравится. Я ведь взял над нею верх только хитростью; она не замышляла против меня никакого зла» [13, 56-57].
По мысли Л.Г. Вязмитиновой, старик Сантьяго «воплощает тип человека, не стремящегося только взять у природы, а принявшего своё естественное положение в ней, в гармонии её вечного кругооборота» [4, 363]. В этом контексте характерна эволюция его чувств к рыбе: из достойного соперника она превращается в его близкого друга. В первые часы их единоборства «ему стало жалко большую рыбу, попавшуюся ему на крючок» [13, 28]. Тем не менее, подобно Ахаву у Г. Мелвилла, он заявляет: «Рыба, <…> я с тобой не расстанусь, пока не умру» [13, 30]. Чуть позже он уточняет: «Рыба, <…> я тебя очень люблю и уважаю. Но я убью тебя прежде, чем настанет вечер» [13, 31]. При этом старик не только испытывает к рыбе глубокое и искреннее уважение, но и сверяет свои поступки с её поведением, чувствуя себя с ней на равных: «Если она терпит, значит, и я стерплю» [13, 31]. Утоляя голод, он не забывает и о своей неукрощённой ещё добыче: «Следовало бы мне покормить и большую рыбу <…>. Ведь она моя родня» [13, 34]. Однако, несмотря на непритворное сочувствие к рыбе, в критический момент схватки Сантьяго обращается к Богоматери с парадоксальной молитвой: «Пресвятая Богородица, помолись, чтобы рыба умерла. Хотя она и очень замечательная» [13, 37].
Рыболовство было для старика не прихотью, а необходимостью, но, тем не менее, его терзают сомнения в правомерности убийства живых существ: «Может быть, мне не нужно было становиться рыбаком <…>. Но ведь я для этого родился» [13, 29]. Он замечает: «Но я все-таки убил эту рыбу, которая мне дороже брата» [13, 54]. Так в повести Э. Хемингуэя возникает мотив греха, который также явственно присутствует в произведениях В.П. Астафьева и Г. Мелвилла, но в каждом из них находит своё специфическое решение в зависимости от этнической и натурфилософской концепции автора.
Так, в восприятии героев В.П. Астафьева царь-рыбу, в принципе, возможно одолеть, она недоступна только для грешников. Дед Игнатьича предостерегал своих внуков: «А ешли у вас, робята, за душой што есть, тяжкий грех, срам какой, варначество – не вяжитесь с царью-рыбой, попадётся коды – отпушшайте сразу. Отпушшайте, отпушшайте!.. Ненадёжно дело варначье» [1, 191-192]. Вспомнив свой тяжкий грех – подлую расправу над любимой девушкой – и искренне, всей душой покаявшись в нём, Игнатьич освобождается от царь-рыбы, заслужив раскаянием своё право на жизнь. Так «притча сводит воедино два главных для повествования мотива – расплаты и спасения, придавая книге В. Астафьева сюжетную цельность» [12, 46]. В.Я. Курбатов обращает наше внимание на то, что «енисейский этот вариант «Старика и моря» глубоко милосерден: человек проиграл схватку с рыбой, но выиграл – с совестью. Это очень национальный поворот темы» [6, 127]. Таким образом, царь-рыба у В.П. Астафьева играет роль природной / божественной карающей силы.
В романе Г. Мелвилла мотив греха выходит на качественно иной уровень. Греховна сама охота на Моби Дика, греховна для каждого из его преследователей, но прежде всего – для капитана Ахава, так как, по выразительному замечанию старшего помощника Старбека, «питать злобу к бессловесному существу – это богохульство» [8, 208]. В одной из последних глав романа Старбек повторит свои слова: «… это богохульство продолжать и дальше нечестную охоту!» [8, 587]. Образ Белого Кита имеет множество порой диаметрально противоположных интерпретаций (косные силы зла, дьявольская сила, реминисценция ветхозаветного Бога, сама природа), и в контексте последней из них охота на Моби Дика представляется современному читателю не только нечестивой, но и нелепой: человек как часть природы не может покуситься на целое. Однако герой романа Ахав вовсе так не считает, ощущая себя равным самым великим мировым силам: «Не говори мне о богохульстве, Старбек, я готов разить даже солнце, если оно оскорбит меня. Ибо если оно могло меня оскорбить, значит, и я могу поразить его; ведь в мире ведётся честная игра, и всякое творение подчиняется зову справедливости» [8, 208-209]. «Это безумие!» - тщетно восклицает Старбек. Так в романе Г. Мелвилла возникает мотив безумной охоты. Впрочем, сумасшествие своего замысла сознаёт и сам капитан Ахав: «… я не просто безумный, я одержимый, я – само обезумевшее безумие» [8, 212].А автор романа устами Измаила сообщает нам опередивший своё время вывод: «… как бы неразумно ни вели себя животные, человек всех неизмеримо превосходит своим безумием» [8, 419].
Возникает вопрос: а что же такое разум? Не есть ли это инструмент самопознанияприроды и человеческой зависимости от неё? Необходимо признать, что природа (включающая в себя, помимо биосферы и прочих геосфер Земли, ещё и космос,пространство, время, то есть всё, что не являетсякультурой) представляет собой явление не только физического, но и метафизического порядка, и, таким образом, в ней заключена некая грань истины, недоступной человеку, по крайней мере, на бытовом уровне. Пусть человек считает себя царём природы, однако, как всякий царь, он сидит на колеблемом троне. Зависимость человека от природы не статична, а динамична, но, несмотря на всю сложность проблемы, человек вновь и вновь пытается осмыслить эту зависимость, подобно авторам рассматриваемых произведений. Несмотря на кажущуюся парадоксальность их сопоставления (разные культуры, языки, стили, литературные направления), путём сравнительного анализа нами было выявлено их типологическое сходство в нескольких аспектах (часть из которых осталась за рамками данной статьи), и, прежде всего в их проблематике. Очевидно, что на вопросы, поставленные В.П. Астафьевым, Г. Мелвиллом, Э. Хемингуэем, нельзя ответить однозначно, и, тем не менее, произведения указанных авторов оказывают человечеству существенную помощь в их решении.
Литература:
1. Астафьев В.П. Собрание сочинений: В 15 т. Т.6. Царь-рыба. Красноярск: Офсет, 1997. 431 c.
2. Бару М.З. Нравственный поиск В.П. Астафьева (Концепция мира и человека в художественной структуре «Царь-рыбы») // Проблемы нравственно-психологического содержания в литературе и фольклоре Сибири. Иркутск, 1986. С.49-60.
3. Вахитова Т.М. Повествование в рассказах В. Астафьева «Царь-рыба»: Учеб. пособие для студентов филол. спец. вузов. М.: Высш. шк., 1988. 71 c.
4. Вязмитинова Л.Г. Сантьяго // Энциклопедия литературных героев. М.: Аграф. 1998. С.363.
5. Кузнецов Ф. Жизнь находит уста // Лит. Россия. 1976. № 35. С.5.
6. Курбатов В.Я. Миг и вечность. Красноярск: Кн. изд-во, 1983. 168 c.
7. Максимов В.Н. К вопросу об этико-философской проблематике в повести В.П. Астафьева «Царь-рыба» // Из истории русской литературы и литературной критики: Межвузовский сборник. Кишинёв: Штиинца, 1984. С.91-102.
8. Мелвилл Г. Собрание сочинений: В 3 т. Т.1. Моби Дик, или Белый Кит: Роман / Пер. с англ. И. Бернштейн; Вступ. ст., послесл. Ю. Ковалёва; Примеч. Е. Апенко, И. Бернштейн. Л.: Худож. лит., 1987. 639 c.
9. Мифы народов мира: Энциклопедия / Гл. ред. С.А. Токарев. В 2 т. Т.2. М.: Сов. энциклопедия, 1982. 718 c.
10.Нагаева А.И. Притча в художественной структуре «Царь-рыбы» В. Астафьева // Фольклор и литература Сибири. Омск, 1981. С.34-43.
11.Пономарёв Т.Ю. Моби Дик // Энциклопедия литературных героев: Зарубежная литература XVIII – XIX веков. М.: Олимп; АСТ – ЛТД, 1997. С.438-444.
12.Смирнова А.И. Поэтика композиции повествования в рассказах «Царь-рыба» В. Астафьева // Проза В. Астафьева (к проблеме мастерства): Межвуз. и межвед. сборник / Под ред. А.Ф. Пантелеевой. Красноярск: Изд-во КГУ, 1990. С.40-57.
Хемингуэй Э. Собрание сочинений: В 4 т. Т.4. Старик и море; Опасное лето; Праздник, который всегда с тобой; Острова в океане / Пер. с англ.; Послесл. А. Старцева. М.: Худож. лит., 1982. 735 c.
При заимствовании материалов с сайта активная ссылка на источник обязательна.
© 2016—2024 "Хемингуэй Эрнест Миллер"