Эрнест Хемингуэй: «Я сражался с фашизмом всюду, где можно было реально воевать с ним»
«Я сражался с фашизмом всюду, где можно было реально воевать с ним». Эти слова были сказаны Хемингуэем еще в 1940 г. Он уже тогда имел на них моральное право. За плечами была Испания, где он воочию убедился в том, что представляет собой фашизм, и откуда вынес глубокую убежденность в неизбежности новой схватки с фашизмом, новой, на этот раз мировой, войны. В письме К. М. Симонову, написанному в 1946 г., Хемингуэй, говоря о романе «По ком звонит колокол», вспоминал: «После испанской войны я должен был писать немедленно, потому что я знал, что следующая война надвигается быстро, и чувствовал, что времени остается мало». Этим ощущением надвигающейся новой войны с фашизмом пронизана была вся атмосфера романа «По ком звонит колокол», герой его вновь и вновь возвращался к мысли, что если фашизм не остановить на испанской земле, он будет и дальше нападать на другие страны, неся с собой смерть и уничтожение. Герой пьесы «Пятая колонна» говорил, что впереди пятьдесят лет необъявленных войн и он подписал договор на весь срок. Эти слова Хемингуэй мог отнести и к себе. И, наверное, относил.
Хемингуэй знал, что такое фашизм, и знал, что борьба с ним будет не на жизнь, а на смерть. Поэтому он так горячо приветствовал героическое сопротивление, оказанное советским народом и его армией фашистским захватчикам. В 1942 г. он сделал следующее заявление для печати: «24 года дисциплины и труда во имя победы создали вечную славу, имя которой — Красная Армия. Каждый, кто любит свободу, находится в таком неоплатном долгу у Красной Армии, который он никогда не сможет оплатить».
Вторую мировую войну Хемингуэй встретил как старый солдат, торопящийся занять свое место в строю. Всю жизнь он был человеком действия, и в войнах он привык принимать участие не как сторонний наблюдатель. Так и на этот раз он решил внести свою лепту в дело разгрома фашизма. Вступление Соединенных Штатов в войну застало его на Кубе. В этом районе крейсировали немецкие подводные лодки, выслеживавшие и торпедировавшие танкеры союзников, которые следовали с грузом нефти из Венесуэлы в американские и английские порты. У Хемингуэя созрел дерзкий план — он решил переоборудовать свою рыболовную яхту «Пилар» для охоты за подводными лодками. Тогдашний американский посол на Кубе Браден писал впоследствии: «Операция была чрезвычайно опасная, так как естественно, что при нормальных обстоятельствах яхта, приспособленная для рыбной ловли, не может состязаться с тяжело вооруженной подводной лодкой. Однако Эрнест очень умно разработал план операции и, как я полагал, мог бы выиграть сражение, если бы вступил в соприкосновение с подводной лодкой». Браден помог Хемингуэю оборудовать «Пилар» радиолокационной и звукопеленгаторной аппаратурой и вооружением, состоявшим из пулемета, базуки и глубинных бомб.
С командой из девяти человек Хемингуэй крейсировал па яхте «Пилар» в течение двух лет (1942 — 1943). Его план основывался на том, что немецкие подводные лодки имели обыкновение останавливать кубинские рыболовные суда и требовать продовольствия. Хемингуэй рассчитывал па такую встречу, надеясь потопить подлодку своими глубинными бомбами. При этом он отдавал себе отчет в том, что при такой встрече погибнуть может и «Пилар» со всей своей командой. Ни с одной подводной лодкой ому так и не пришлось встретиться, но передававшиеся им по радио сведения о местонахождении вражеских подлодок помогали американским военным судам атаковать и топить их.
Такова была его служба на море. За ней последовала служба в воздухе. Когда весной 1944 г. немецкие подводные лодки перестали появляться у кубинских берегов.
Хемингуэй полетел в Англию в качестве корреспондента журнала «Кольерс», чтобы писать о предстоящей высадке союзных войск во Франции. Но эта операция все откладывалась и откладывалась, а писатель не мог сидеть без дела, и он попросил прикомандировать его к английским военно-воздушным силам, которые изо дня в день сражались в воздухе с немецкими бомбардировщиками, перехватывали и сбивали немецкие летающие снаряды, летали бомбить военные объекты на территории Германии. Сохранилась его фотография в кабине английского бомбардировщика. Об этих операциях он и написал один из своих очерков в «Кольерс» — «Лондон воюет с роботами». С восхищением и нежностью, прикрывая, как всегда, свои чувства иронией, писал он о летчиках, которые несли в это тяжелое для английского народа время боевую вахту в небе.
Незадолго до дня высадки в Нормандии Хемингуэй во время затемнения попал в Лондоне в автомобильную катастрофу и получил тяжелое ранение в голову. Но в день, когда десантные суда двинулись к берегам Франции, Хемингуэй, сорвав по дороге с себя бинты, был на одном из них. Высадке в Нормандии был посвящен другой его очерк «Рейс к победе», знакомый советскому читателю по двухтомнику избранных произведений. Надо отметить, что к своим корреспондентским обязанностям Хемингуэй относился как к делу второстепенному — за одиннадцать месяцев он послал в журнал всего шесть очерков — ровно столько, чтобы редакция его не отозвала. Главным же для себя он считал посильное участие в военных действиях.
Так началась служба на суше. Официально Хемингуэй после высадки в Нормандии был прикомандирован к штабу 3-й американской армии, но его совершенно не устраивало существование при штабе, к тому же ему не нравился командующий этой армией генерал Паттон. Главное же заключалось в том, что Хемингуэй хотел быть в передовых частях, с теми солдатами и офицерами, которые реально, а не на бумаге сражались с гитлеровцами, хотел делить с ними опасности и радости боевой жизни. На первых порах в Нормандии он прибился к американскому истребительному дивизиону, а потом сам себя прикомандировал к 4-й пехотной дивизии под командованием генерал-майора Бартона, а точнее к ее 22-му пехотному полку, которым командовал полковник Лэнхам. Здесь он обрел прекрасных друзей и вполне достаточное количество боевых операций. «Главное, — говорил он впоследствии, — заключалось в том, что эта последняя война имела смысл, в то время как первая не имела для меня никакого смысла. К тому же у меня была очень хорошая компания. Я никогда не встречал столько замечательных людей, и впервые у меня была возможность воевать на родном языке». В уже упоминавшемся письме Хемингуэй писал: «В 4-й дивизии, в составе 22-го пехотного полка, я старался быть полезным, зная французский язык и страну, и имел возможность работать в авангардных частях маки. Хорошо было с ними, и Вам бы это понравилось... Это лето наступления из Нормандии в Германию было лучшим летом в моей жизни, несмотря на войну... Освобождение Франции, и особенно Парижа, радовало меня, как никогда и ничто в прошлом».
Благодарное человечество всегда будет помнить выдающуюся роль бойцов французского движения Сопротивления, партизан, сражавшихся в маки, французских коммунистов (не зря в годы фашистской оккупации их называли «партией повешенных») в деле борьбы за освобождение Франции. С этими отважными людьми и связал свою боевую судьбу Хемингуэй на полях сражений во Франции.
По мере продвижения 4-й дивизии от берегов Нормандии на восток джип Хемингуэя возникал в самых неожиданных местах далеко впереди наступающих войск. Он налаживал контакты с французскими партизанами, собирал оперативную информацию. Встречавшие его в эти месяцы вспоминали, что он представлял собой весьма колоритную и внушительную фигуру — крупная голова, про которую он сам, смеясь, говорил, что для нее малы шлемы американской армии, большой шрам, оставшийся на голове после лондонской аварии, великолепная борода, которую он отрастил за годы войны. Французы были уверены, что он должен быть генералом, Хемингуэй говорил, что он только капитан.
Командир 4-й дивизии генерал-майор Бартон рассказывал корреспондентам: «У меня на карте всегда вколота булавка, означающая местопребывание старины Эрни Хемингуэя». Когда дивизия вышла к Сене выше Парижа, она попала в сложное положение — на обоих флангах у нее оказались немецкие войска. В этих обстоятельствах Бартон сообщил своему штабу: «Старина Эрни Хемингуэй находится в 60 милях впереди нас, опередив всю 1-ю армию. Он шлет нам оттуда информацию. И что бы вы думали, он передает? Он сообщает, что если нужно продержаться там, то ему понадобятся танки».
Так началась знаменитая эпопея Хемингуэя в Рамбуйе — городке милях в 30 от Парижа, куда Хемингуэй ворвался 19 августа вслед за американской моторазведкой. Эту историю он частично описал в очерке «Битва за Париж» и в последовавшем за ним очерке «Как мы пришли в Париж». Моточасть тут же получила приказ о передислокации, и Рамбуйе остался незащищенным перед угрозой немецких танков. Мирному населению грозило истребление. В очерке Хемингуэй избегал писать о себе и о той роли, которую он сыграл. На самом же деле Хемингуэй организовал боевой отряд из французских партизан и неделю удерживал город.
Полковник американской военной разведки Дэвид Брюс, находившийся в Рамбуйе в эти дни, в частном письме описывал следующую картину: «Спальня Эрнеста в отеле «Гран Венер» была нервным центром всех операций. Сидя там с засученными рукавами, он беседовал с разведчиками, доставлявшими сведения, с беженцами из Парижа, с дезертирами из немецкой армии, с местными деятелями и вообще со всеми, кто приходил к нему. Свирепого вида француз с автоматом стоял на страже у двери. А за нею Эрнест, похожий на веселого черноволосого Бахуса, вершил высокое, среднее и малое правосудие на английском, французском и ломаном немецком языках».
Во время пребывания в Рамбуйе Хемингуэй считал своей главной задачей составить четкое представление о немецкой обороне южнее Парижа. Он высылал вооруженные патрули из числа французских партизан, которые прощупывали немецкие оборонительные линии, и добровольцев в штатском на велосипедах с заданием проникнуть за линию немецкой обороны. Некоторые из них добрались на своих велосипедах до самого Парижа и вернулись к Хемингуэю со схемами немецких укреплений. В этой деятельности Хемингуэю помогал французский разведчик Мутон.
Вскоре в Рамбуйе прибыл генерал Леклерк с французской дивизией, избранной для освобождения Парижа. Хемингуэй и Мутон явились к генералу, чтобы доложить свои сведения, но Леклерк не любил американских корреспондентов и французских партизан и отказался с ними разговаривать. К счастью, его начальник штаба отнесся к сведениям Хемингуэя и Мутона гораздо внимательнее. Полковник Брюс говорил впоследствии: «Я считаю, что эта информация имела решающее значение для успешного завершения марша Леклерка на Париж».
Пока дивизия Леклерка преодолевала немецкую оборону около Версаля, Хемингуэй со своим отрядом, насчитывавшим уже 200 французских партизан, окольными дорогами проник в Париж. Сильвия Бич, известная владелица книжной лавки в Париже и близкий друг Хемингуэя по его парижским годам, рассказывала в своей книге воспоминаний, что она с подругой, как и все население окрестных улиц, прятались в домах от немецких автоматчиков, расположившихся на крышах и стрелявших по мирным жителям, когда они услышали шум машин и знакомый голос Хемингуэя, кричавшего «Сильвия, Сильвия!» Оказывается, в первую очередь Хемингуэй поспешил к своей старой приятельнице, надеясь разыскать ее и помочь. По просьбе Сильвии партизаны Хемингуэя быстро ликвидировали немецких автоматчиков и двинулись дальше к центру города. Колонна генерала Леклерка еще находилась па южном берегу Сены, а Хемингуэй со своими боевыми товарищами дрался с немцами уже у Триумфальной арки. Вечером этого дня в Париж приехали иностранные корреспонденты, сопровождавшие Леклерка. Один из них, американский фотокорреспондент Роберт Капа, оказался у отеля «Риц» и узнал в солдате, охранявшем вход в отель, шофера Хемингуэя Пелки, упоминаемого писателем в его очерках. Пелки кратко доложил Робертс
Капа, которого знал: «Папа захватил хороший отель. Много всего в погребах. Идите быстрее наверх».
После истории в Рамбуйе в армейских кругах шли споры — следует ли наградить Хемингуэя орденом за выдающуюся организацию разведки или предать суду военного трибунала за нарушение Женевской конвенции, определявшей нормы поведения военных корреспондентов. Пока что началось следствие, продолжавшееся восемь недель. В октябре Хемингуэя вызвали с линии Зигфрида, где сражалась 4-я дивизия, для дачи показаний. В конце концов следствие кончилось ничем, а Хемингуэй, вернувшись в свой 22-й полк, сказал его командиру Лэнхаму: «Когда начнется следующая война, я вытатуирую Женевскую конвенцию у себя на заднице наоборот, чтобы я мог читать ее в зеркало».
На линии Зигфрида, а потом в Гюртгенском лесу и во время контрнаступления Рундштедта 22-й пехотный полк вел тяжелые бои. Из 3200 человек полк потерял убитыми и ранеными 2600 солдат и офицеров. Хемингуэй оставался с полком до конца битвы, разделяя со своими друзьями все опасности и трудности. Один из эпизодов этих боев описан в его очерке «Война на линии Зигфрида».
Во всех этих военных очерках Хемингуэя чувствуется, с какой любовью относился он к своим боевым товарищам, хотя он, как обычно, старался не особенно выдавать свои чувства. Друзья платили ему такой же любовью. «Нет никакого сомнения, — говорил полковник Лэнхам, — что этот Эрни был самым любимым и обожаемым человеком из всех, кто имел дело с 22-м полком. Когда ветераны полка организовывали свое общество, он был одним из двух штатских, которые были избраны почетными членами». При этом надо добавить, что большинство солдат и офицеров не знали, что он писатель. Художник Джон Грот, видевший Хемингуэя во время боев па линии Зигфрида, описывал, как двое солдат спрашивали у шофера Хемингуэя: «Кто этот парень? Он мировой мужик». Шофер ответил им: «Он большой человек. Я не знаю точно, что он делает, но он по-настоящему большой человек».
Так прошел этот большой писатель и большой человек через вторую мировую войну.
В своих немногочисленных очерках он написал о том, что увидел на войне, с чем непосредственно соприкасался. Он не ставил перед собой задачи давать общий анализ военных действий и поэтому, в частности, не писал о той несоизмеримой, по сравнению с боевыми операциями союзников па Западном фронте, роли, которую играла в разгроме фашизма Советская Армия. Но он живо интересовался событиями па Восточном фронте и высоко ценил подвиг советского парода. В том же письме в Москву он писал: «Всю эту войну я надеялся повоевать вместе с войсками Советского Союза и повидать, как вы здорово деретесь, но я не считал себя вправе быть военным корреспондентом в ваших рядах, во-первых, потому, что я не говорю по-русски, и, во-вторых, потому, что я считал, что буду полезнее в уничтожении «кочерыжек» (так мы прозвали немцев) на другой работе».
Публикуемые здесь впервые на русском языке военные очерки Хемингуэя представляют для читателей интерес не только потому, что нам интересно все, принадлежащее перу Хемингуэя, и не только потому, что они привносят новые черты в его человеческий облик, но еще и потому, что они дают некоторое представление о том жизненном материале, который был положен им в основу его романа о второй мировой войне.
О работе над этим романом он писал: «Вот уже с осени 1945-го я пишу с таким усердием и почти без перерыва, что недели, месяцы проносятся так быстро, что не успеешь оглянуться, как умрешь». Своему издателю, ныне покойному Максуэллу Перкинсу, Хемингуэи поручил отвечать всем интересующимся, о чем будет роман: «Говорите, что это будет книга о земле, море и воздухе».
Роман этот остался недописанным. Но хочется надеяться, что даже в этом незавершенном виде он станет достоянием читателей.
При заимствовании материалов с сайта активная ссылка на источник обязательна.
© 2016—2024 "Хемингуэй Эрнест Миллер"