Кашкин И.А. «Старик и море» (о книге в связи с фильмом)
Фильм этот создан на основе повести Эрнеста Хемингуэя «Старик и море», а повесть выросла из кубинской действительности, которая много лет окружала писателя, жившего рядом с рыбачим поселком вблизи Гаваны.
Толчком к созданию повести был давно услышанный рассказ Хемингуэем рыбака-кубинца об аналогичном случае на ловле. Излагая его в одном из своих фельетонов, Хемингуэй кончал так: «Когда его подобрали рыбаки, старик рыдал, полуобезумел от своей потери, а тем временем акулы все еще ходили вокруг его лодки»,
Хемингуэй не остановился на частном, натуралистическом анекдоте, а то, что именно кубинца он сделал героем своей короткой, но большой по захвату повести, и то, как он его изобразил, свидетельствует о глубоком проникновении в характер кубинского народа и о глубоком уважении к мужеству и выдержке кубинцев.
Характерно, что в этом нет какого-то преходящего увлечения экзотикой и национальной спецификой. Хемингуэю близки и солдаты-итальянцы, простившиеся с оружием, и мужественные испанцы, будь то бойцы республиканской армии или любимые его тореро. Хемингуэй с большим сочувствием и сожалением пишет о другом рыбаке, по ту сторону Гольфстрима, о неимущем Гарри Моргане. Зато с какой ненавистью пишет он об офицерах итальянской жандармерии, которые без суда расстреливают фронтовиков, о чиновных туристах из Вашингтона, разоривших Гарри Моргана, о всей среде и системе, толкнувшей Гарри на преступление.
Хемингуэй ограждает своего Сантьяго от соприкосновения с этой растленной средой и только с язвительной иронией упоминает о богатых туристах из США, когда они разглядывают остов большой рыбы, принимая ее за акулу. Словом, основное размежевание идет у него не по национальным, а по социальный граням имущих и неимущих.
Повесть «Старик н море» вышла в свет в 1952 году и сразу возбудила у западной критики большие недоумения и всякие кривотолки и домыслы. Одни склонны были рассматривать акул чуть ли не как хищников с Уолл-Стрита, так сказать, акул капитализма, ограбляющих кубинцев. Другие, и таких было большинство, рассматривали эту книгу как изображение абстрактной, вневременной борьбы добра и зла. Именно последнее и весьма произвольное толкование способствовало тому, что именно «Старик и море», а не какая-либо другая из книг Хемингуэя, с большим запозданием принесла ему Нобелевскую премию.
Сам Хемингуэй ничего не подтверждал и не опровергал. Он соглашался с догадками, что «Старик и море» — лишь часть какой-то большой работы и что до конца осмыслить ее возможно лишь в полном контексте будущей книги. С известной долей лукавства он отвечал на вопросы интервьюеров: «Не было еще хорошей книги, которая возникла бы из заранее выдуманного символа, запеченного в книгу, как изюм в сладкую булку. Сладкая будка с изюмом хорошая штука, но простой хлеб лучше. Я попытался дать настоящего старика и настоящего мальчика, настоящее море и настоящую рыбу и настоящих акул. И если мне это удалось сделать достаточно хорошо и правдиво, они, конечно, могут быть истолкованы по-разному».
И, конечно, прежде всего это повесть и фильм о реальном человеке, пускай с большой буквы, о его реальной жизни и повседневном труде, тяжелом и опасном.
Несмотря на кажущийся пессимизм частной неудачи, это оптимистическая повесть о несдающемся, несгибаемом человеке, которого можно убить, уничтожать, но нельзя победить. И действительно, поражение здесь или победа? Именно это связывает одну из последних книг Хемингуэя с рассказом 1939 года «Никто никогда не умирает» и с одной из первых его публикаций, с чудесным рассказом «Непобежденный». Но есть и разница. «Старик и море» мягче и светлее по тону, чем ранние книги Хемингуэя. Едва ли в ранних его книгах возможен был бы разговор Сантьяго с птицей: «Отдохни немного, малышка, а потом лети и борись за свою жизнь, как борются все птицы и рыбы, и люди».
Конечно, и раньше Хемингуэй, ославленный западной критикой как «брутальный» писатель, неустанно требовал доброты. Но «то была доброта товарища (Макс из «Пятой колонны»), друга (негр при боксере), подруги (жена при ослепшем писателе). В «Старике и море» Сантьяго живет, окруженный сочувствием и даже заботой односельчан («Скажи, что мы все сочувствуем» – говорит бармен).
Правда, в часы и дни борьбы Сантьяго один. Все лодки выходят на ловлю не меньше, чем с двумя гребцами, а он один со своим «невезеньем». И зайдя в море слишком далеко, он повторяет: «Если бы мальчик был здесь». Но, как бы то ни было, впервые в этой повести Хемингуэем открыто окно в будущее. Манолино — не просто добрый спутник, это ученик - тот, кто сменит старика, когда Сантьяго не в силах будет выйти в море за очередной большой рыбой.
Все это были вопросы, подсказанные Хемингуэю реальной жизнью. Если уж искать в «Старике и море» не аллегорию, а образ, естественно вытекающий на подтекста повести и перекликающийся с общей линией творчества Хемингуэя, то можно сказать, что «большая рыба» — это образ всякой большой цели и закрепления достигнутого. ("Прости нас, Испания, что нам не удалось победить", — это неотвязная мысль героев Хемингуэя).
А фигура простого старого кубинца — это обобщенный образ по-своему большого человека нераскрытых возможностей, который к в иных обстоятельствах показал бы, «на что способен человек», справился бы и с иными задачами, что доказал пример «честных, простых хороших людей» республиканской Испании, а позднее — пример таких же людей республиканской Кубы.
Сантьяго мирный человек. Он говорит: «Как бы мне хотелось, чтобы не пришлось больше драться. Но если все-таки придется, я буду драться до конца». — думает он.
Такова повесть. Фильм не живет без повести. Вернее, оживляя восприятие книги, он мало что добавляет к ней чисто кинематографическими средствами, В соответствии с акцентами повести в фильме точно распределены наиболее запоминающиеся изобразительные кадры; ночной выход рыбаков на ловлю, игра Трэйси в моменты наивысшего напряжения борьбы с рыбой и с акулами или сны, как отступы а прошлое,— «львята, поединок с негром, когда кругом бушуют страсти своеобразного тотализатора, а у Сантьяго и тогда одна цель — победить.
И мимолетная добрая улыбка (разговор с птичкой, мысли о кашалотах, о дельфинах; «Они хорошие… они нам родня, как и летучая рыба»), и добродушная усмешка («Сейчас мне некогда… Но, господи, считай, что я прочел триста молитв») — в игре актера Спенсера Трэйси акценты расставлены тоже до скрупулезности точно.
Но этим и ограничились и сценарист, и постановщик. Ими не раскрыты многие образы. Свернутый парус, как фляг неизменного поражения, остается только в тексте: этого образа нет на экране, как и многих других образов-метафор повести. Возможная многозначимость и глубина повести, а может быть, и непосредственное участие Хемингуэя, полезное для актера, играющего Сантьяго, сковывали творческую работу и сценариста Питера Виртела, и режиссера Джона Стерджеса. Восхищение литературным материалом подавляло их кинематографическую мысль, получилось, что повесть Хемингуэя не переделана на особый, кинематографический язык, а только изложена в фильме в ненавязчивой, сдержанной манере, свойственной самому Хемингуэю.
В этом есть, может быть, свои минусы, но есть и плюсы.
Зритель, ищущий в кино только развлечений, может быть, споткнется о некоторую замедленность темпа. Но это лишь внешняя неторопливость. Внутренний мир картины напряжен и все нарастает, а медленное развитие действия способствует замыслу и лишь подчеркивает величавый, эпический ритм большого напряжения. В этом — прямое следование излюбленной мысли Хемингуэя, неоднократно призывавшего не мельчить цели, рубить мелководные удочки, как это делает старик, не считаясь с потерями, ставить большие задачи и на одном дыхании преодолевать большие трудности и в жизни, и в искусстве.
Хемингуэй, должно быть, сам подобрал и консультировал исполнителя роли. Без этого даже прекрасному актеру Спенсеру Трэйси трудно было бы добиться профессиональной четкости движений рыбака и психологической глубины мудрого в своей простоте человека. Когда смотришь фильм, веришь, что Спенсер Трэйси — это человек, который мог бы сделать то, что сделал Сантьяго (и не только это), как веришь, что Н. Крюков мог бы повторить сделанное летчиком Беном, героем фильма «Последний дюйм». Что касается мальчика, то, может быть, это входило в замысел режиссера и он намеренно подчеркивает сдержанное достоинство маленького Манолино, выделяя такие кадры как мысль Манолино: «Они продали сеть» или его же слова: «Тебе не придется голодать, пока я жив», или слова Сантьяго, когда «рыбак подносит рыбаку»: «Ты угостил Меня пивом, ты уже мужчина». Но эта сдержанность иногда кажется скованностью, и игра Манолино несколько статична, особенно когда вспомнишь живую игру маленького Дэви а том же фильме «Последний дюйм».
Я на случайно сейчас прибег к этому сопоставлению не столь давно прошедшего по экранам нашего советского фильма молодых режиссеров Т. Вульфовича и Н. Курихина «Последний дюйм» по рассказу английского писателя Джеймса Олдриджа и нового американского фильма «Старик и море». Мне кажется, обе эти картины близки не только из-за большой родственности литературного материала. Они близки и по принципу кинематографического решения, при котором нет «перевода», но зато есть благородней сделанное изложение.
Конечно, в этих близких по стилю фильмах, о которых я сейчас говорю, есть и различие. Внутренний мир летчика Бена показан в рассказе Олдриджа и в фильме «Последний дюйм» преимущественно через внешние события и в скупых репликах, под стать манере раннего Хемингуэя. А в «Старике и море» затор держит внимание читателя и зрителя на всем протяжении длиннейшего внутреннего монолога Сантьяго.
Вглядитесь в текст повести, вслушайтесь в слова Хемингуэя, звучащие с экрана. Простой человек, оказывается, далеко не так-то прост. У него свои сложившиеся взгляды на жизнь, на труд, на долг, у него своеобразное поэтическое мировосприятие, глубокие переживания и чувства.
"Он собрал всю свою боль и весь остаток своих сил и всю свою давно утраченную гордость и кинул их на поединок с муками, которые терпела рыба", — это авторский текст. А сам старик говорит, что хотел бы купить немного счастья... "но на что ты можешь купить его, старик? На две покалеченные руки». Иногда кажется даже, что и через слова Сантьяго звучит голос самого автора, его интонации, его излюбленные мысли. Это, может быть, просчет с точки зрения цельности образа Сантьяго, но насколько важнее то, что автор, хотя бы косвенно, отождествляет себя именно с этим простым, мудрым, большим стариком-кубинцем.
Не знаю, Как другие, но мне кажется, что такие специфические, своеобразные по манере кинематографического изложения фильмы, как «Старик к моде» и «Последний дюйм», не только имеют право на существование, но просто необходимы. В частности, фильм «Старик и море» выгодно выделяется на фоне эффектной кинопродукции Голливуда, как творчество самого Хемингуэя выделяется сейчас на фоне маразма, охватившего значительную часть современной американской литературы.
При заимствовании материалов с сайта активная ссылка на источник обязательна.
© 2016—2024 "Хемингуэй Эрнест Миллер"