Сергеев А. - Анализ романа «По ком звонит колокол» Э. Хемингуэя
Июль 1936 года. В Испании, где пятью годами раньше произошла демократическая революция, вспыхивает фашистский мятеж. Республиканцы не были к нему готовы; прошло всего несколько дней, и в руках мятежников оказались целые области, а вскоре началась осада Барселоны и Мадрида. По стране катилась волна террора и убийств. Разыгрывался пролог второй мировой войны.
Эрнест Хемингуэй с первых же дней франкистского путча занял позицию активную и непримиримую. На собственные средства он приобрел для республиканской армии двадцать четыре санитарные машины — нужда в них была особенно велика. Вместе с прогрессивными писателями он создал группу для съемки фильма о войне: тогда еще надеялись, что правительства США и европейских стран вмешаются в события, остановив резню, и всем станет ясна истинная подоплека событий.
Надежды были напрасны. Запад объявил о нейтралитете, фактически означавшем пособничество франкистам. На их стороне открыто выступили Италия и Германия. Немецкие бомбы уничтожали испанские города. Итальянские дивизии, переброшенные из Абиссинии, которая стала первой жертвой фашистской агрессии, наступали на Валенсию.
Герой пьесы Хемингуэя "Пятая колонна", написанной под артобстрелом в мадридском отеле «Флорида», скажет, что впереди «пятьдесят лет необъявленных войн». И добавит: «Я подписал контракт на них все».
Хемингуэй мог сказать о себе теми же словами.
Он знал, что такое война. Его писательская биография начиналась в окопах первой мировой, куда он отправился добровольцем в составе американского отряда Красного Креста. Книгой, которая принесла ему мировую известность, стал роман "Прощай, оружие!" (1929) — быть может, лучшее, что создано писателями того фронтового поколения. В ней много от пережитого самим автором. Это трагическая книга, где сделаны выводы горькие до безнадежности: «Когда люди столько мужества приносят в этот мир, мир должен убить их, чтобы сломить… Он убивает самых добрых, и самых нежных, и самых храбрых без разбора».
Но в Испании завязывались другие конфликты, и сама война была другой, потому что противником был фашизм, который Хемингуэй назвал «ложью, изрекаемой бандитами». Остаться в стороне — значило бы для Хемингуэя смириться с этой ложью. И он, ненавидевший войну, снова стал солдатом. Весной 1937 года он прилетел В Мадрид. Он покинет Испанию с последними отрядами республиканцев, отступавшими через Пиренеи во Францию полтора года спустя.
Все это время с небольшими перерывами Хемингуэй находился на передовой. Фронт проходил рядом, по окраинам испанской столицы. Гостиница, где под одной крышей с ним жили Михаил Кольцов и Илья Эренбург, подвергалась бомбежке. От взрывов подрагивала клавиатура машинки, на которой Хемингуэй писал очерки в американские газеты, сценарий фильма «Испанская земля», снимавшегося прямо на месте боев, пьесу «Пятая колонна». Кое-что из этих рукописей погибло: Хемингуэй сжег их, опасаясь, что попадет в плен.
Он был под Теруэлем, на Эбро, в траншеях, перерезавших мадридский Университетский городок. Он выбирал самые опасные точки на карте военных действий. Война проходила перед ним и в ужасе своем, и в своем величии. Ненависть к фашизму крепла. Она останется у Хемингуэя навсегда.
Через много лет он скажет своему биографу К. Бейкеру: «В Испании, пока мы верили, что Республика может победить, было самое счастливое время моей жизни».
Да, это была счастливая пора — при всем ее драматизме, при всех опасностях и лишениях. Впервые Хемингуэй ощущал себя участником исторического действия, а не его сторонним наблюдателем. Впервые у него не было сомнений в смысле и целях борьбы. Поэтому те годы в Испании и запомнились ему как светлое время.
Республика потерпела поражение. Есть у Хемингуэя замечательное стихотворение в прозе "Американцам, павшим за Испанию",— реквием бойцам Линкольновского батальона, входившего в состав Интернациональных бригад, объединивших антифашистов разных стран. И в этом реквиеме земля Испании названа бессмертной, потому что она хранит прах погибших за великое дело справедливости и свободы. Вовеки пребудет такая земля и «переживет всех тиранов».
Хемингуэй не поколебался в этом убеждении даже в те страшные дни, когда на пиренейских перевалах истекали кровью остатки республиканских полков. И в романе "По ком звонит колокол" (1940) , написанном по горячим следам событий, со всей ясностью сказано о том, что фашизм обречен, каких бы жертв ни потребовал его неотвратимый разгром.
«По ком звонит колокол» — роман эпический в самом точном значении понятия. Главное место здесь занимают не частные судьбы героев, а судьба народа и революции. Это книга об истории на одном из ее крутых и драматических переломов. Оттого каждая коллизия, завязывающаяся на страницах романа, приобретает углубленный, поистине обобщающий смысл.
Для литературы, посвященной испанской трагедии, и особенно для книг, созданных непосредственно в ту пору, когда она развертывалась, подобная обобщенность конфликта нехарактерна. Перечитаем «Испанский дневник» Кольцова, репортажи Эренбурга, «Надежду» Андре Мальро, командира республиканской эскадрильи, будущего министра культуры Франции. Все это прежде всего публицистика: страстная, гневная, насыщенная фактографией, которая обжигает. А у Хемингуэя философский характер повествования подчеркнут уже эпиграфом из английского поэта XVII века Джона Донна. И все, что происходит на страницах романа, будет подтверждать важнейшую мысль, которая метафорически выражена в этих поэтических строках: человек неотделим от человечества, он отвечает за всех, и все в ответе за трагедию, переживаемую каждым из людей.
С первых же страниц Хемингуэй ясно дал почувствовать, что речь у него пойдет прежде всего о нравственном долге противодействия убийству и злу, о гуманности истинной и ложной, о справедливости бесспорной и кажущейся. О личности, которая в испытании историей обретает свой «момент истины», постигая подлинную ценность, подлинное содержание собственного «я». И о жестоких противоречиях самой истории, о тягостных ошибках Республики, во многом предопределивших трагический исход гражданской войны.
Тогда, в 1940 году, многие не приняли такой художественной концепции. В ней действительно есть свои слабости. Хотя ни у кого не может вызвать сомнения, что все авторские симпатии принадлежат испанскому народу, сражающемуся против фашистского порабощения, героика этой борьбы и величие насильственно оборванной революции оказались у Хемингуэя приглушенными.
Но была и сильная сторона в этом напряженном внимании к этическому аспекту событий и их непосредственному преломлению в духовном мире рядового участника, который с занимаемой им позиции неспособен охватить весь горизонт происходящей исторической драмы.
И не в том лишь этот выигрыш сказался, что в центр коллизий выдвинуты непреходяще актуальные проблемы человеческого бытия — долг и ответственность, достоинство и моральная активность. Еще важнее, что Хемингуэй понял испанскую трагедию не только как результат столкновения антагонистичных политических доктрин, а как конкретное выражение того, что иногда называют «муками истории», неизбежными всякий раз, как терпит крах старый мир и на его обломках возникает новая действительность.
«По ком звонит колокол» оказался выдающимся явлением реалистической литературы XX века прежде всего потому, что в этом произведении с большой смелостью и точностью выявлены резкие противоречия эпохи революционного преобразования действительности, когда ломаются устои и вековые формы бытия и убыстренное течение жизни сдвигает целые пласты столетиями копившегося нравственного опыта с его героикой и трагичностью.
Достоверный в каждой подробности, роман Хемингуэя вместе с тем не замкнут своим материалом. Случившееся в Испании предстает как один из жестоких исторических катаклизмов, когда на весах оказываются судьбы и отдельных людей, и народа, и человечества, которое логикой вещей должно вернуться к коренным проблемам своего бытия. Без их нового осмысления невозможно противодействовать опасности столь грозной, как фашизм. Рассказ о рядовом эпизоде войны наполняется этими масштабными коллизиями, связанными с преодолением отчужденности и поисками единства, с революционной необходимостью и нормами истинной гуманности. Здесь сгусток острейших идейных и этических конфликтов, которые проходят через всю летопись XX века, эпохи громадных общественных потрясений и мук исторического развития.
Оттого такой масштабной оказывается проблематика, стоящая за этим рассказом о бойце Интербригады, молодом филологе и писателе Роберте Джордане. Формально здесь нет рельефных признаков эпичности: действие охватывает всего три дня, сюжет исчерпывается описанием обыкновенной операции в тылу фалангистов — взрывом моста, который поручено произвести Джордану,— а крупный план событий намечается лишь время от времени и главным образом в воспоминаниях или внутренних монологах героя. Но это небольшое хронологическое пространство до такой степени насыщено конфликтами, что вмещает эпическое содержание. Образ войны становится многоплановым и глубоким, пусть взята лишь одна из ее бесчисленных драм. И неоспорима весомость проблематики, которая заключена в рассказе о трех последних днях Роберта Джордана.
Эпитафией бойцам Линкольновского батальона Хемингуэй выразил убеждение, что борьба не была бессмысленной, а поражение не станет окончательным. И все-таки трагическая развязка событий много определила в художественном мире романа. Она незримо присутствует в повествовании как память о тех, кто остался в холодной земле, отданной на растерзание фашистам. Как ничуть не притупившееся сознание предательства в самой Испании и за пределами Испании — того, что было первопричиной трагедии. Как потрясение открывшейся в годы гражданской войны безмерностью ненавидящей ярости, которая, вырываясь из потаенных глубин человеческой души, способна полностью разрушить личность. Как пережитая в эти годы драма невозможности остановить в Испании фашизм не потому лишь, что он «проламывал себе дорогу лавиной металла, ввезенного из других стран», а еще и потому, что не было ни единения, ни достаточной нравственной силы среди его противников.
Все это тоже вошло в роман «По ком звонит колокол», сказавшись не только на отдельных сценах, но оставив след и в духовной биографии героя, в предельно суровых испытаниях обретающего истину, о которой говорит эпиграф из Джона Донна.
Путь героя — это пересмотр давней идеи Хемингуэя, считавшего действенным лишь нравственный стоицизм, одинокое противостояние насилию и злу. Какой перелом необходимо было пережить Джордану, узами кровного родства связанному с героями раннего Хемингуэя, чтобы пришла решимость «драться за всех обездоленных мира против всех угнетателей, за все, во что ты верил, и за новый мир, который раскрыли перед тобой».
Здесь главный итог, но он неоднозначен. Трагическая ирония сопровождает действия Джордана, обозначаясь в романе как один из важнейших его компонентов. Мост, от которого расходятся и к которому в финале вновь стягиваются все нити повествования, становится тем центральным образом произведения, который всего ощутимее дает почувствовать эту тональность.
Джордану мост кажется «стержнем, вокруг которого повернется судьба человечества». Разумеется, с практической стороны он не может иметь такого громадного значения даже для операции, которую должен подготовить, среди тысячи других, и главный герой романа. Однако дело идет больше чем о необходимости выполнить опасное задание на данном участке фронта, потому что война в Испании действительно стала исходным этапом мировой истории на ближайшее десятилетие, и это обостренно чувствует Джордан. Давление такой ответственности — за все человечество — громадно в рядовом эпизоде, связанном с конкретной боевой задачей.
Но есть и иной счет каждому поступку героя. Это конкретная реальность войны, жестко корректирующая очень самоотверженные, самые высокие побуждения героя. Мост взорван — и ради этого был оставлен без поддержки отряд Эль Сордо, где погибли все до одного, ради этого погиб Ансельмо и погибнет сам Джордан. Цель достигнута — только повернется ли судьба человечества?
Получается так, что мост, который для Джордана, Ансельмо, Эль Сордо и других погибших на самом деле стал стержнем жизни, в сущности, утратит свое боевое значение. Не из каких-то практических результатов, увенчавших неимоверные усилия героев, возникнет предсмертное их сознание честно исполненного долга, а из того, что перед самими собою они чисты, отдав Республике все и не дрогнув в заведомо проигранной борьбе.
Духовная победа тех, кто принял бой и пошел на смерть, чтобы мост был взорван, неизмерима. И все же ее недостаточно в войне против фашизма, когда каждый из героев мечтает о реальной победе над реальным врагом. Есть величие в тех, кто, как Джордан или Эль Сордо, сумел подавить собственные слабости и сомнения, и рядом с величием — трагическое чувство невозможности установить единство с человечеством. А без этой связи, которая должна быть всеобщей и действенной, победить фашизм нельзя.
Но ее ведь нет даже в отряде Пабло. И в сцене уничтожения отряда Эль Сордо каждый встретит свой конец в одиночку, а Пабло будет втайне радоваться, что пока еще не по нему зазвонил колокол. И сам Джордан останется один перед лицом смерти — «как Остров, сам по себе», хотя всем своим строем роман Хемингуэя убеждает, что каждый человек—это «часть Материка, часть Суши». И останется вечная земля, устланная теплыми сосновыми иглами, принявшая в себя прах убитых, из которых никто не должен был умирать.
Несовмещение идеала и действительности оказывается почвой той трагической иронии, при свете которой осознает свою судьбу Джордан в минуты откровенности с самим собой. Он не позволяет Колебаниям взять верх. Но он не в состоянии заглушить их до конца.
О герое Хемингуэя никак не скажешь, что он вне политики. Однако он стоит вне политических партий и не всегда стремится установить первопричины, вызвавшие отталкивающую для него ожесточенность воюющих по разные стороны фронта. Он болезненно переживает эпидемию насилия, захлестнувшую Испанию в те годы.
Конечно, эта обостренность предопределена особенностями его личности и духовным обликом поколения, к которому принадлежит Джордан. Мы почти не знаем его предыстории. Но понятно, что он, если и не успел повоевать в первую мировую, то, во всяком случае, принадлежал к тем, кого оглушили тогдашние разрывы. Его отношение к миру предопределено ранними соприкосновениями с насилием. Рассказ Марии о том, что с нею сделали фашисты, как и рассказ Пилар о жестокостях, которые чинил Пабло, немедленно вызовут в памяти Джордана сцену линчевания, еще ребенком увиденную дома и потрясшую навсегда — озверением толпы, разнузданной яростью, всем тем, что потом не раз откроется в Испании, и не только как следы франкистских преступлений.
Мучает Джордана не сама по себе необходимость стрелять в фалангистов. Он уже умеет различать насилие как объективную необходимость, когда пассивность равнозначна предательству, которое не может быть оправдано ни условиями войны, ни значимостью конфликтов, решаемых в этой войне, для Хемингуэя с самого начала означавшей битву за будущее всего человечества.
Мучительно то, что с насилием, не имеющим оправданий, он сталкивается и в том лагере, к которому принадлежит сам. Слишком безоглядно проповедуют методы террора в том штабе, чьи приказы он выполняет. Слишком ожесточенно враждуют друг с другом пять сражающихся за Республику партий, и между ними идет своя необъявленная война, которая создает гнетущую атмосферу недоверия и чисток, обвинений в пособничестве врагу и накаленных политических раздоров. Коммунисты были единственными, кого Джордан уважает как настоящих бойцов. Но и разделяет его с ними не одно лишь неверие в «плановое общество и все прочее», а еще и разное понимание задач и высших целей войны.
Для героя Хемингуэя всевластно «чувство долга, принятого на себя перед всеми угнетенными мира». Оно дарит Джордану сознание «братской близости» с другими участниками общей борьбы. Джордан стремится руководствоваться простыми, но абсолютными истинами об ответственности, нравственном мужестве, гуманности. Это «простодушие» как раз и позволяет ему так остро почувствовать трагизм истории, воплотившийся в испанской войне, когда сражение за социальную справедливость для всех влечет за собой несправедливость и жестокость для множества отдельных людей.
Противоречие, оказавшееся одним из центральных в истории нашего века, проходит через самое сердце Джордана. Высшей истиной, постигнутой им в его испытаниях, становится мысль о том, что нераздельны социальная справедливость и гуманность, только и создающие единство человека с человечеством, тот Материк, о который разобьются темные волны варварства, воплотившегося в фашизме.
То, что в Испании не создалось ни такой нераздельности, ни такого единства, предопределило сумрачный колорит книги Хемингуэя. Он светлеет лишь в тех эпизодах, когда на сцене остаются персонажи, осознавшие закон нерасторжимости добра и нравственной истины,— Пилар, Ансельмо, Мария и Джордан.
Любовь героев «По ком звонит колокол», для обоих беспредельная, потому что ей предшествовали травмы насилия, требует активно противостоять злу, утверждая человечность как норму среди казней, расстрелов, самосудов и надругательств. Чувство, соединившее Марию и Джордана, намного глубже физического влечения и родства душ, оно как ослепительная вспышка того гуманного и непреходящего, что живет в человеке вопреки ледяным ветрам, обдувающим его со всех сторон. Если проверка на нравственную стойкость выдержана, энергия духовного тепла не исчезнет и в минуту трагического финала. Испанский роман осветил мир Хемингуэя отблеском пронесшейся над человечеством грозы и указал путь среди новых гроз, своими отблесками и близящимися разрядами заполнивших атмосферу конца 30-х годов.
Книга эта осталась самым значительным творческим достижением писателя.
И другая счастливая пора вспоминалась Хемингуэю в нелегкое для него время. Париж, 20-е годы. До признания и славы еще очень далеко. Квартира на чердаке, холодная мастерская, куда надо подниматься восемью лестничными пролетами, страницы, написанные карандашом в кафе под взглядами равнодушных официантов. Молодость, отравленная памятью о фронте и все-таки прекрасная — вопреки нужде, а то и голоду, привычным отказам из журналов, куда посылались рукописи, выматывающей газетной поденщине: Хемингуэй тогда работал корреспондентом «Торонто дейли стар», и эта служба кое-как кормила, хотя была в тягость.
«Праздник, который всегда с тобой» закончен писателем в 1960 году, за год до самоубийства, вызванного непреодолимой депрессией. Памятуя об этом, легко понять настроение, с каким писалась книга. Хемингуэй знал, что прощается с творчеством. Душой он возвращался к истокам, в «те далекие дни, когда мы были очень бедны и очень счастливы».
Это мемуары, но не совсем обычные. С тем же основанием можно было бы назвать «Праздник, который всегда с тобой» трактатом о муках и радостях писательского труда. Или поэмой о молодости. Или гимном Парижу, тогдашней столице художественной жизни всего мира.
Юность, искусство, парижские улицы и набережные — три этих мотива переплетаются в рассказе Хемингуэя так тесно, что невозможно да и незачем воспринимать их по отдельности. Тут единый поэтичный образ, который остается едва ли не самым притягательным из всех, что созданы Хемингуэем.
О том, как родился этот образ, можно узнать непосредственно из повествования. Хемингуэй не занимается анализом собственного творчества, он просто рассказывает, как постигал тайны ремесла и находил свои особые художественные принципы, впоследствии сложившиеся в систему — одну из наиболее своеобразных систем, какие знает проза XX века. Знаменитый хемингуэевский лаконизм, подтекст, «айсберг», когда показывается лишь малая часть происходящего, а остальное как бы прочитывается между строк,— все это со временем стало для повествовательного искусства едва ли не каноном. Но в те времена, которые воссозданы на страницах мемуарной книги, еще только предстояло отыскать этот резко индивидуальный стиль, отбрасывая ходульные приемы, испытывая необычайные способы построения новеллы, специфический ритм, нестершиеся метафоры.
Каждый молодой писатель старается быть ни на кого не похожим. Это естественно. Но для тех, кто начинал в 20-е годы, жажда нового видения и нового художественного языка была особенно острой. Только что закончилась мировая война. Октябрьская революция «потрясла мир». Жизнь как бы начиналась заново: былые понятия обанкротились, а с ними утратилось доверие к искусству, исповедовавшему традиционную веру в безусловную разумность существующего порядка и в плавный прогресс, прямою дорогой ведущий ко всеобщему благоденствию. Господствовало ощущение краха, разлома, грандиозного переворота, переворошившего действительность сверху донизу и от литературы потребовавшего новаторских средств, без которых было невозможно рассказать о реальности XX столетия.
Вот что стояло за этими на первый взгляд сугубо профессиональными заботами о точности слова, о «настоящей фразе», о многомерности изображения, теснящего описательность. Происходила художественная ломка, которую сделала неизбежной резко и болезненно переменившаяся действительность. Молодежь того времени часто называли «потерянным поколением», а в Хемингуэе видели ее бесспорного идеологического вождя. Однако вчерашние солдаты, на фронтах проникшиеся неверием в красивые слова, непочтительностью к буржуазным ценностям и сознанием близости социальной революции, были «потеряны» только для тех, кого история ничему не научила.
Никто не назовет их потерянными для жизни, для творчества, для духовного поиска. Очень многих из них он затем привел в ряды коммунистов и под знамена сражавшихся за Испанию интербригад.
«Праздник, который всегда с тобой» — незаменимая автобиография всего этого поколения, потому что его черты сосредоточились в Хемингуэе как нельзя более цельно. Огромный отклик, вызванный первыми книгами Хемингуэя, тем и объяснялся, что в них, помимо художественной новизны, был ясно различим дух и пафос исканий, вдохновлявших молодую Америку и Европу в 20-е годы.
Поколение — довольно условное понятие, если подразумевать больше, чем возрастную близость. Редко бывает, чтобы она создавала и сходство представлений о жизни. Но у тех, кто был молод в годы после первой мировой войны, подобное совпадение предопределялось историческим и духовным опытом. Сам ход событий в мире придал особый облик тогдашней молодежи, обусловив ее идеалы. Делячество, комфорт, карьеризм, сытое существование — это было не для тех, кто под Верденом и на Марне постигал истинный смысл всех понятий на свете.
И, вызывая недоуменное брюзжание обывателей, эти молодые люди бескорыстно служили искусству, нищенствовали в парижских мансардах, мечтали о необыкновенной любви, увлекались корридой, трагической живописью Пикассо, настоянными на горечи стихами начинающего Элиота — чем угодно, только не перспективой со временем сделаться солидными банковскими служащими и мирно коптить небо в каком-нибудь благоустроенном типовом захолустье.
Пройдет несколько лет, и общность умонастроений, которая так сильно чувствовалась на заре 20-х годов, начнет ослабевать, распадаться. Но свой след в духовной истории нашего века «потерянное поколение» оставит. И след этот будет таким четким, что он различим даже сегодня. «Праздник, который всегда с тобой» — книга воспоминаний, однако описываемое в ней время живет во всех своих красках и полутонах, во всей своей поэтичности, романтике и красоте.
Здесь много субъективного, порой пристрастного — это чувствуется и в оценках изображаемых людей, в частности, выдающегося прозаика Скотта Фицджеральда да, пожалуй, и такой колоритной фигуры тогдашнего литературного Парижа, какой была Гертруда Стайн. Но здесь нет ни грана фальши, свойственной многим мемуарам, написанным с целью свести давние счеты. Напротив, книга Хемингуэя светится доброжелательством, радостью и счастьем. Тем недолгим счастьем, которое второй раз дано было ему пережить только в Испании — десятилетие спустя.
При заимствовании материалов с сайта активная ссылка на источник обязательна.
© 2016—2024 "Хемингуэй Эрнест Миллер"