Симонов К.М. Испанская тема в творчестве Хемингуэя
Название этой статьи, пожалуй, шире ее содержания. Испания была местом действия первого романа Хемингуэя — "Фиеста". Поездке в Испанию он посвятил страницы последней книги, над которой работал, — "Опасное лето". И все же если говорить об испанской теме в творчестве Хемингуэя, то в нашей памяти прежде всего, встают те вещи, которые Хемингуэй написал о гражданской войне в Испании как ее свидетель и участник.
Хемингуэй возвращался к событиям гражданской войны в Испании в нескольких рассказах, написанных им позже, но огромное большинство его вещей, посвященных этому, было написано им между 1937 и 1940 годами, или в разгар войны, или по ее еще не остывшим трагическим следам. Почти все написанное им в те годы и составляет содержание этого тома, включающего и испанские рассказы Хемингуэя, и его знаменитую речь "Писатель и война", и дикторский текст к фильму "Испанская земля", и пьесу "Пятая колонна", и роман "По ком звонит колокол".
Через год после окончания второй мировой войны, летом 1946 года, в письме, адресованном автору этих строк, Эрнест Хемингуэй спрашивал: "Был ли переведен на русский язык роман "По ком звонит колокол"?"
Видимо, этот вопрос интересовал его, и ему хотелось увидеть свой роман переведенным на русский язык, потому что, задав свой вопрос, он далее, в том же письме, говорил о романе: "Его можно было бы издать с небольшими изменениями или пропуском некоторых имен. Мне бы хотелось, чтобы вы прочли его. Он не о той войне, какую мы пережили за эти несколько лет. Но как раз о малой партизанской войне, и там есть место о том, как мы убиваем фашистов, которое вам должно бы понравиться..."
Мне показалось уместным вспомнить эти строчки из старого, двадцатилетней давности, письма Хемингуэя, говоря сейчас об испанской теме в его творчестве.
Когда Хемингуэй начинал писать "По ком звонит колокол", трагический для испанского народа финал гражданской войны в Испании был у всех на памяти. Испанская республика была только что проглочена фашизмом, уже совершился мюнхенский сговор; французские и английские политики готовились окончательно предать Чехословакию.
Когда в 1940 году Хемингуэй заканчивал и публиковал свой роман, Чехословакия была уже стерта о карты Европы, Польша залита кровью и оккупирована, а между Германией, о одной стороны, и Францией и Англией — с другой, шла "странная" война, странность которой объяснялась прежде всего, страстной надеждой тогдашних политических лидеров Англии и Франции на то, что им еще удастся перевести стрелку и, избежав настоящей войны на Западе, направить бронированный поезд германского фашизма на Восток.
Вышло не так, как они думали. В конце концов Гитлер действительно обрушился всеми своими силами на Советский Союз, но этому предшествовали бомбардировки Лондона, захват Бельгии, Голландии, Дании, Норвегии, эпопея Дюнкерка и разгром Франции.
Пламя, вспыхнувшее в июле 1036 года, в дни фашистского мятежа в Испании, разгорелось в охвативший вое континенты пожар второй мировой войны.
Произошло то, что предчувствовал Хемингуэй, когда он после Испанской войны испытывал острую потребность немедленно засесть за книгу о первых трагических уроках вооруженной борьбы с фашизмом.
Слово "немедленно" не мое слово. Именно его употребил сам Хемингуэй, объясняя, почему он торопился начать работу над "По ком звонит колокол". "После Испанской войны я должен был писать немедленно, потому что я знал, что следующая война надвигается быстро, и чувствовал, что времени остается мало..."
Хемингуэй ненавидел фашизм. Ненавидел открыто и непримиримо. Ненависть его была действенной — он боролся против фашизма всеми доступными ему средствами. Он писал статьи и произносил речи против фашизма, он написал пьесу "Пятая колонна", сидя под обстрелом в Мадриде, и написал "По ком звонит колокол" сразу же, как только кончилась война в Испании. Наконец, он просто-напросто воевал против фашизма с оружием в руках. Он не ограничивался ролью военного корреспондента в Испании и не ограничивался ею во время второй мировой войны. Этому есть немало свидетельств, но, пожалуй, лучшим свидетельством являются его собственные слова, относящиеся к 1946 году: "Всю эту войну я надеялся провоевать вместе с войсками Советского Союза и повидать, как здорово вы деретесь, но я не считал себя вправе быть военным корреспондентом в ваших рядах, во-первых, потому, что а не говорю по-русски, н, во-вторых, потому, что я считал, что буду полезнее в уничтожении "кочерыжек" (так мы прозвали немцев) на другой работе. Почти два года я провел в море, на тяжелых заданиях. Потом отправился в Англию и перед вторжением летал с Королевским воздушным флотом, как военный корреспондент участвовал в высадке в Нормандию и потом остальную кампанию провел с 4-й пехотной дивизией. В Королевском воздушном флоте я хорошо, но бесполезно провел время. В 4-й дивизии, в составе 22-го пехотного полка, я старался быть полезным, зная французский язык и страну, и имел возможность работать в авангардных отрядах маки".
Просто испытывать ненависть к фашизму Хемингуэй считал недостаточным. Он требовал, чтобы эта ненависть находила выражение в борьбе, и говорил об этом в своей гневной речи "Писатель и война", произнесенной в нюне 1937 года на Втором конгрессе американских писателей. Коротко упомянув, какие массовые убийства мирного населения совершили фашисты в Мадриде, он отказался от описания подробностей и счел нужным объяснить, почему он не делает этого: "Начав описывать все это, я вызвал бы у вас только тошноту. Может быть, я пробудил бы в вас ненависть. Но не это нам сейчас нужно. Нам нужно ясное понимание преступности фашизма и того, как с ним бороться. Мы должны понять, что эти убийства — всего лишь жесты бандита, опасного бандита — фашизма. А усмирить бандита можно только одним способом — крепко побив его".
Сказать об испанских вещах Хемингуэя и о крупнейшей из них — романе "По ком звонит колокол", что они написаны человеком, ненавидящим фашизм, — значит сказать слишком мало. Этот роман написан человеком, который боролся против фашизма не только пером писателя, но и по-солдатски, с оружием в руках. И написан он был тогда, когда кровавая борьба с фашизмом, в которой участвовал Хемингуэй, окончилась горчайшим поражением. Горечь Хемингуэя — это не горечь стороннего, хотя бы и горячо сочувствующего свидетеля, это личная нестерпимая горечь человека, потерпевшего поражение. И в то же время его книга — это книга человека, знающего, что дальнейшая борьба впереди, и не верящего в то, что фашизм всесилен.
Роман "По ком звонит колокол" написан в перерыве между двумя схватками, и это очень важно для его понимания.
Когда в финале романа его герой Роберт Джордан "очень бережно, очень осторожно, чтобы не дрогнула рука", берет на прицел пулемета подъезжающего во главе отряда фашистского офицера, когда мы знаем, что в следующую секунду за той, на которой кончается роман, Джордан нажмет на гашетку и даст очередь по фашистам, — это звучит символически, хотя Хемингуэй как писатель не склонен к символике.
Готовый к смерти в этом, очевидно, последнем лично для него бою, Джордан думает: "Теперь если бы еще наступление оказалось удачным. Ты чего же хочешь? Всего. Я хочу всего, но я возьму что можно. Пусть даже это наступление окончится неудачей, что ж, другое будет удачным". И эти последние мысли героя романа мне кажутся символичными для того настроения, с которым Хемингуэй завершал работу над книгой.
Действие романа происходит в 1937 году. Джордан, думая о том, что, если это наступление окончится неудачей, другое будет удачным, имеет в виду просто следующее наступление; он умирает, не зная, чем кончится война в Испании. Но Хемингуэй пишет эту сцену, зная, чем кончилась война, — поражением. И, однако, он дает своему герою в последние минуты жизни именно эти мысли, и делает так, конечно, не случайно. Когда он писал свою книгу о трагедии Испанской войны, он думал о будущих битвах с фашизмом. И за мыслью Джордана о будущем удачном наступлении стоит мысль Хемингуэя о будущей войне с фашизмом, в которой необходимо будет его победить.
В своем написанном в 1938 году маленьком очерке "Мадридские шоферы", говоря об одном из этих шоферов, об одном из бесчисленных рядовых антифашистов, Хемингуэй как нельзя ясней в прямой публицистической форме выразил свою веру в возможность будущей победы над силами фашизма. "Пусть, кто хочет, ставит на Франко, или Муссолини, или на Гитлера. Я делаю ставку на Ипполито".
Эти слова были написаны, когда борьба в Испании еще продолжалась, но объяснить их оптимизм только этим неверна Принципиальный взгляд Хемингуэя на то, что фашизм все равно когда-нибудь будет побежден, не изменился и после поражения Испанской республики. В феврале 1939 года, в те дни, когда над Мадридом уже развевалось фашистское знамя, Хемингуэй в своем звучавшем как реквием обращении "Американцам, павшим за Испанию" писал:
"Как земля никогда не умрет, так и тот, кто был однажды свободен, никогда не вернется к рабству. Крестьяне, которые пашут землю, где лежат наши мертвые, знают, во имя чего они пали. За два года войны они успели понять это, и никогда они этого не забудут.
Наши мертвые живы в памяти и в сердцах испанских крестьян, испанских рабочих, всех честных, простых, хороших людей, которые верили в Испанскую республику и сражались за нее. и пока наши мертвые живут как частица испанской земли, — а они будут жить, доколе живет земля, — никаким тиранам не одолеть Испании.
Фашисты могут пройти по стране, проламывая себе дорогу лавиной металла, ввезенного из других стран. Они могут продвигаться с помощью изменников и трусов. Они могут разрушать города и селения, пытаясь держать народ в рабстве. Но ни один народ нельзя удержать в рабстве".
Эти строки были написаны Хемингуэем, когда он, по его словам, испытывал потребность "немедленно" начать работу над романом "По ком звонит колокол". И роман "По ком звонит колокол" — это тоже своего рода реквием, главные герои его — люди, погибшие за свободу испанской земли. И среди этих людей, испанцев и не испанцев, Роберт Джордан, один из "американцев, павших за Испанию", человек, глазами которого Хемингуэй смотрит на борьбу с фашизмом, человек, наиболее полно выражающий в романе взгляды самого Хемингуэя, как это, впрочем, свойственно всем главным героям его книг.
Главная и определяющая черта романа "По ком звонит колокол" — непримиримая и действенная ненависть Хемингуэя к фашизму.
Развернутая в романе картина жизни — а жизнь в то время была прежде всего, войной — сложна и противоречива. В этой противоречивости отражается и реальная противоречивость происходившего, и противоречивость взглядов самого Хемингуэя. В том лагере, в рядах которого с беззаветным мужеством сражается его герой, Хемингуэй многое критикует, отвергает, не принимает. Разрозненность усилий, бюрократизм, бестолковщина, анархистские нравы и влияния — все это вызывает ярость и Роберта Джордана, и самого Хемингуэя. И очень часто нельзя не разделить этой ярости.
Хемингуэй понимает и чувствует, что испанские коммунисты были единственной партией, способной противопоставить испанскому фашизму и стоявшему за его спиной фашизму немецкому и итальянскому свою цельность, организованность и твердую волю к победе.
Но в то же время Хемингуэй с тревогой и жестокими колебаниями думает о проблемах, связанных с подчинением личности коллективной воле и общественной необходимости.
Проблема партийной дисциплины для него сложная и мучительная проблема, хотя он ясно сознает, что без железной дисциплины победа над фашизмом невозможна, что без этого гражданская война будет проиграна.
При всей силе этих противоречий осознанное чувство общественного долга побеждает все остальное в Роберте Джордане — герое "По ком звонит колокол" так же, как оно побеждает в Филипе — герое "Пятой колонны".
Но сама сила этих противоречий носит острый, глубоко драматический характер. И это очень органично для Хемингуэя. Он и не мог написать своего Роберта Джордана иначе, чем написал. Убежденный гуманист, ставший в гражданскую войну с оружием в руках на сторону народа, пришедший в этой борьбе к твердому логическому выводу, что победу можно завоевать, только идя вместе с коммунистами, Роберт Джордан внутренне остается индивидуалистом и идеалистом, корни его чувств связаны с иным, буржуазным обществом, с иными взглядами, с иной школой воспитания. И по ходу романа, вопреки своему неприятию коммунистических идей, он совершает беспрерывную и трудную работу над самим собой во имя того, чтобы остаться верным делу борющегося с фашизмом народа. И как бы ни были сильны эти противоречия, Джордан до конца не сворачивает с пути, который избрал.
Рисуя сложную, противоречивую картину лагеря Республики и многое в этой картине рисуя не таким, каким это видим мы, Хемингуэй на протяжении всего романа никогда не выпускает из виду самого главного. А самое главное для него — это победа над фашизмом. Для него, так же как и для его героя, нет ничего важнее, чем победить фашизм. Его герой просто не может представить себе без этого своей дальнейшей жизни. Он готов за это умереть и считает, что за это следует умирать. Как бы ни была бесконечно дорога и бесконечно духовно богата отдельно взятая человеческая жизнь, но раз ее главная цель — победить фашизм, то во имя этой цели человек не смеет щадить себя.
"Почти целый год я дрался за то, во что верил, — думает Роберт Джордан, — Если мы победим здесь, мы победим везде. Мир — хорошее место, и за него стоит драться, и мне очень не хочется его покидать. И тебе повезло, сказал он себе, у тебя была очень хорошая жизнь".
Почти нестерпимо больно читать те страницы романа, где Хемингуэй описывает, почему проваливается так хорошо задуманное поначалу республиканское наступление, где он рассказывает о полной осведомленности фашистов об этом наступлении, о болтливости и неумении соблюдать военную тайну в республиканском лагере, о разрозненности усилий, продолжающей существовать вопреки всем требованиям и стараниям коммунистов, о генерале Марти, ставящем палки в колеса общему делу, о нелепо, а порой и жестоко пользующемся своей властью и своим авторитетом Марти, о неимоверно трудных условиях работы военных советников и о многом другом, что в итоге приводит к провалу наступления.
Однако при всей необыкновенной горечи этих страниц Хемингуэй далек от фатализма, от скептического вывода задним числом, что иначе оно и не могло быть. Наоборот, он в ярости, потому что убежден, что могло быть иначе. Его горечь — это не горечь беспомощно разведенных рук. Это горечь предметного урока. "Если так воевать, как воевали в этом наступлении, то фашизм нельзя победить, — как бы говорит писатель. — И если мы будем повторять эти ошибки, то они снова победят нас. А я этого не хочу. Я не хочу допустить мысли, что это неизбежно".
"По ком звонит колокол" — горькая книга. Иной ее и не мог написать Хемингуэй тогда, когда он ее писал, — сразу после поражения. Но я уже приводил его слова об испанском народе, который нельзя удержать в рабстве. И эта неисчезающая нота веры в непобедимость народа звучит до конца романа среди горького гула погребальных колоколов.
Я уже сказал о своем понимании образа Джордана как человека, в открытой борьбе с фашизмом вставшего на сторону народа и пошедшего с ним до конца, в то же время до конца не расставаясь в душе со своими колебаниями, сомнениями и ложными представлениями о том, какой может и должна быть революция.
Роберт Джордан беззаветно сражается за дело народа, и в то же время в своих мыслях, думая о народе, революции, коммунизме, часто и многое судит со своих, не разделяемых нами позиций. Нет нужды прослеживать за всеми ходами мыслей Джордана ж анализировать их противоречивость. Ибо противоречивость — в самой сути его общественной личности и поэтому на всем протяжении романа не только психологически оправдана, но и логична.
Роман о гражданской войне в Испании написал американец, сделав главным героем романа американца и увидев испанский народ и испанскую революцию его глазами. Этого нельзя выпускать из памяти, читая роман и оценивая различные его стороны, ибо эта особенность заложена в самой основе романа и необыкновенно много определяет в нем.
Очевидно, многое в восприятии испанской жизни и испанской революции, данном Хемингуэем через Джордана, может не сходиться с тем самоощущением, которое есть у самих испанцев, воевавших за свободу своей Республики. Это вполне естественно, Даже несмотря на глубочайшее писательское проникновение, писатель — сын одного народа, пишущий о другом народе и даже являвшийся участником его борьбы за свободу, все-таки в чем-то пишет об этом народе со стороны.
Можно и даже необходимо допустить, что за какие-то свои объективно неверные ощущения и представления о национальной жизни и национальном характере испанского народа писатель заслуживает критики со стороны представителей того народа, о котором он пишет, причем критики, обостренной национальным самосознанием.
Но как бы ни подвергать пусть даже самым справедливым сомнениям те идя иные стороны романа, те или иные частности, те или иные, быть может неверные, утверждения писателя, одно, и притом самое главное, не подлежит сомнению: роман Хемингуэя написан с громадной любовью к испанскому народу. Это любовь и преданная, и нежная, и сердитая, способная и подмечать слабости, и восхищаться, способная и на горечь, и на уважение, и даже на преклонение. Словом, это настоящая, большая, хотя и не свободная от заблуждений любовь большого и честного человека к великому и прекрасному народу.
А мера заблуждений, с которыми мы сталкиваемся в романе Хемингуэя, порою велика, и, говоря об этой замечательной книге все то, что я говорил, я не вижу причин умалчивать и об этой стороне дела. Для того чтобы охарактеризовать ее, достаточно привести один, пожалуй, наиболее показательный пример.
В двадцатую годовщину Сталинградской битвы мне довелось быть в Волгограде на площади Павших Борцов в те часы, когда там был зажжен вечный огонь в память людей, погибших в боях с фашизмом, совершивших то, что потом во всех концах мира называли "Сталинградским чудом". Там, на этой площади, стоит скромный строгий памятник, под которым похоронен командир пулеметной роты Герой Советского Союза старший лейтенант Ибаррури. Стоя там, перед этим памятником, я невольно вспомнил одно место из романа "По ком звонит колокол". Партизаны, коммунисты и не коммунисты, в этой сцене романа спорят между собой о том, отправила или не отправила Долорес Ибаррури юношу, своего сына, в Москву. В разговоре звучит адресованное Ибаррури осуждение за то, что она, сражаясь сама за свободу Испании и призывая к этому других, отправила собственного сына в безопасное место.
Но в том "тихом месте", куда мальчиком приехал сын Ибаррури, он, едва перешагнув за двадцать лет, пошел в бой с тем же самым фашизмом, с которым воевала его мать, и сражался как герой и умер у стен Сталинграда за свободу России, за свободу Испании, за свободу всего человечества. Хемингуэй был исторически неправ в той сцене своего романа, и сама история сказала потом об этом.
Это не единственный случай, когда он был неправ, но наиболее очевидный, который не мог не прийти мне на память.
Некоторые страницы романа посвящены встречам его героя Роберта Джордана с советскими военными советниками и корреспондентами, находившимися в то время в Испании. Эти страницы противоречивы. Хемингуэй отдает должное тому героизму и самоотверженности, с которым участвовали эти люди в борьбе испанского народа за свободу. И военный советник Гольц, и корреспондент Карков изображены в романе как люди умные, сильные и в высшей степени мужественные. В то же время Хемингуэй привносит в образы этих людей свое тогдашнее понимание "русских", во многом несхожее с действительностью. Он далеко не все знал и далеко не обо всем мог составить себе объективно верное представление. А точнее сказать, в романе дано собственное, глубоко субъективное представление Хемингуэя об этих людях, вдобавок связанное, очевидно, о большой дозой художественного вымысла, присутствие которого в романе не требует ни объяснений, ни оправданий. Думается, что именно в связи с этим Хемингуэй, в других случаях очень часто употребляющий в книге подлинные имена, — и Гольцу, и Каркову, и Кашкину сознательно дал имена вымышленные. У читателя, конечно, всегда остается соблазн мысленно подставить под вымышленное — другое, подлинное имя, которое, по его мнению, могло бы стоять в том или ином случае. Но думается, что этого не стоит делать — и потому, что можно совершить невольную ошибку, и потому, что сам писатель не стеснялся оставлять подлинные имена всюду, где считал это необходимым, а не делал этого там, где сознательно не хотел этого делать. И с этим стоит посчитаться.
Сложные чувства оставляет в душе то, как описывает Хемингуэй отель "Гэйлорд", изображенный в романе как место пребывания части военных советников и других русских в Мадриде.
Хемингуэй подчеркивает относительную комфортабельность жизни в этом отеле в условиях осажденного города.
Однако, раздумывая над этой несомненной подчеркнутостью изображения, нельзя не обратить внимания на то, что все это дается глазами Роберта Джордана, находящегося во вражеском тылу, глядящего в глаза смерти и страстно мечтающего о том, как он после всех испытаний живым и вместе с Марией вернется в Мадрид. Он думает о "Гэйлорде", о его теплых комнатах, и глотке водки, и стакане пива как о чем-то в данный момент его жизни почти недосягаемом, как о земле обетованной. Именно отсюда и возникает большая доля подчеркнутой эмоциональной контрастности, которая присутствует в мыслях Джордана о "Гэйлорде". Преувеличенность этого чувства в какой-то мере понятна каждому, кому приходилось мечтать о таких вещах в обстоятельствах хоть сколько-нибудь близких к тем, в которые поставил Хемингуэй своего героя.
Но надо сказать ради справедливости и другое. Один из людей, воевавших на фронте под Мадридом советником в одном из испанских полков и вернувшийся оттуда Героем Советского Союза, прочитав "По ком звонит колокол", говорил мне с усмешкой, в которой был оттенок горечи, что он и такие, как он, — а таких, как он, было большинство, — и представления не имели об относительных благах "Гэйлорда" по той простой причине, что война и безотлучное выполнение своих обязанностей так ни разу и не позволили им побывать там.
Некоторые страницы "По ком звонит колокол" написаны с непривычной для русской литературной традиции натуралистической грубостью лексики. Хемингуэй пользуется этой лексикой особенно часто в сценах партизанской жизни.
В то же время невозможно согласиться с утверждениями, которые мне доводилось слышать в связи с этими сценами, что любовь Джордана и Марии якобы написана в них с излишней откровенностью. Можно сказать, что мера этой откровенности далека от наших собственных литературных традиций, и это будет верно. Но Хемингуэй никого не обязывал к подражанию себе теми художественными средствами, которые органичны для его собственной литературной традиции. Да, любовь Джордана и Марии написана у него с очень откровенными подробностями. Но само это чувство дано в романе как чувство такой огромной всепоглощающей доброй силы, что и близость этих двух людей ощущается лишь как неотъемлемая часть огромной и чистой обоюдной любви. И мне лично кажется, что страницы, посвященные трагической любви Джордана и Марии, — одни из самых сильных, высоких и чистых страниц во всем творчестве Хемингуэя.
Я перевертываю последнюю страницу этого романа, трагического и полного ненависти к фашизму, перевертываю и снова вспоминаю слова уже ушедшего от нас Хемингуэя:
"Пусть, кто хочет, ставит на Франко, или Муссолини, или на Гитлера. Я делаю ставку на Ипполито".
В январе 1962 года в Гаване я спросил у бывшего секретаря Хемингуэя, испанца Роберто Герреро:
— Часто ли здесь, на Кубе, Хемингуэй вспоминал об Испании?
— О да! Очень, очень часто, — ответил Герреро. — Мне даже кажется, что он и приехал жить именно сюда, на Кубу, потому что здесь много испанцев, эмигрировавших сюда после победы Франко. Я тоже эмигрировал сюда после победы Франко, и мой брат Фэо тоже. Он был врачом в санитарном отряде у Хейльбруна в Двенадцатой Интернациональной бригаде, а здесь, на Кубе, был все эти годы врачом Хемингуэя...
Я привел эту коротенькую выписку из своей записной книжки, потому что услышал в словах Герреро отзвук той глубокой внутренней уверенности, которая давно жила в моей собственной душе. Мне казалось, что работа Хемингуэя во время гражданской войны в Испания навсегда осталась, если можно так выразиться, частые его собственной личности, а трагедия Испанской республики была для него частью его собственной человеческой трагедия, Хемингуэи не только продолжал помнить об Испании, он продолжал жить ею.
В горах Гвадаррамы, в так называемой Долине Павших, Франко воздвиг неимоверных размеров монумент, предназначенный для того, чтобы увековечить его победу над Испанской республикой, Этот монумент увенчан неслыханной величины железобетонным крестом не то в сто сорок, не то в сто пятьдесят метров высотой, Я, к сожалению, не совсем точно запомнил масштабы этого триумфа в метрах, хотя эти метры указаны во всех путеводителях. Во всяком случае, крест этот виден километров за тридцать. Наверное, можно было бы еще поднатужиться, добавить еще несколько десятков метров, и тогда он был бы виден не за тридцать, а за сорок километров.
Вспоминая об этом кресте, построенном Франко под Мадридом, я вспоминаю слова Хемингуэя о фашизме и литературе.
"Есть только одна политическая система, — писал он, — которая не может дать хороших писателей, и система эта — фашизм". И добавлял: "Фашизм — ложь, и потому он обречен на литературное бесплодие. И когда он уйдет в прошлое, у него не будет истории, кроме кровавой истории убийств..."
Крест, призванный увенчать победу фашизма на земле Испании, виден за тридцать километров.
Литературы, которая пыталась оправдать и увенчать лаврами фашизм, практически не существует, если говорить о ее месте в духовной жизни человечества. Как и предвидел Хемингуэй, она оказалась бесплодной, и ее следы можно обнаружить только в лупу библиографа.
Памятника людям, погибшим за свободу испанского народа, пока нет. Мертвые антифашисты лежат в земле Испании, о которой Хемингуэй сказал, что она пребудет вовеки и переживет всех тиранов.
Литература, боровшаяся с фашизмом в открытом бою и запечатлевшая трагедию испанского народа, оказалась бессмертной. Ее бессмертие засвидетельствовано на всех континентах мира сотнями миллионов читателей. То, что написано Хемингуэем о гражданской войне в Испании, неотъемлемая часть бессмертия этой литературы.
Константин Симонов.
1968 г.
При заимствовании материалов с сайта активная ссылка на источник обязательна.
© 2016—2024 "Хемингуэй Эрнест Миллер"