Недолгое счастье Эрнеста Хемингуэя
В квартире каждого советского интеллигента лет 40 назад на стене висел его портрет — серьёзный, в свитере с воротником под горло, седой человек с роскошной бородой и глубокими морщинами у глаз. Его не просто читали — им восторгались, ему подражали, его любили. Он был символом эпохи — уходящей эпохи сильных, немногословных мужчин и преданных женщин.
В наше время
Париж 20-х —Джеймс Джойс, Эзра Паунд, Гертруда Стайн, Пабло Пикассо, Фрэнсис Скотт Фицджеральд... Это было удивительное время. Латинский квартал был наводнён художниками, писателями, поэтами, музыкантами — американцами и англичанами, немцами и французами. Жизнь в Париже была очень дешёвая, но Хемингуэю и его жене Хэдли порой приходилось туго, особенно когда родился сын Джон, которого все называли Бэмби, и особенно когда Хемингуэй решил оставить журналистику, отнимавшую у него уйму времени и сил, и вплотную заняться литературой. Это был риск, и Хэдли безропотно согласилась с мужем.
«С точки зрения любых норм, мы были по-прежнему очень бедны, и я всё ещё, чтобы немного сэкономить, говорил жене, что приглашён на обед, а потом два часа гулял в Люксембургском саду и, вернувшись, рассказывал ей, как великолепен был обед».
Они экономили на еде и одежде, но покупали картины знакомых художников и ездили летом на бой быков в Испанию, а зимой — кататься на лыжах в Швейцарских Альпах. Обед не был для них обедом, если его не завершал бокал сухого вина или кружка светлого пива, хотя часто меню состояло из варёной картошки с луком.
В эти голодные дни молодой Хемингуэй тщательно работал над своей прозой, пытаясь найти необходимый стиль. Он искренне верил в «mot juste» — единственно верное слово — и считал, что человек губит свой талант, если пишет хуже, чем он может писать.
«С тех пор, как я изменил свою манеру письма и начал избавляться от приглаживания и попробовал создавать, вместо того, чтобы описывать, писать стало радостью. Но это было отчаянно трудно, и я не знал, смогу ли я написать такую большую вещь, как роман. Нередко, чтобы написать один абзац, я работал целое утро...».
Он часто говорил: «Будь я проклят, если напишу роман только для того, чтобы обедать каждый день!». И Хэдли с ребёнком приходилось терпеть.
Хемингуэй писал рассказы, которые публиковали его парижские друзья и знакомые в своих журналах, появлявшихся и лопавшихся подобно мыльным пузырям. Это не приносило никаких денег. Усилиями тех же друзей он выпустил малым тиражом свои первые сборники, которые едва окупились. Но некоторые критики в США отметили появление нового автора и его необычный стиль. Это дало толчок, и вскоре Хемингуэй, наконец, понял, что созрел для романа.
Сюжет книги «И восходит солнце» писатель взял там, где брал сюжеты для всех своих прошлых и последующих произведений, — из собственной жизни. Его неоднозначная дружба с Дафф Туизден, одной из звезд светского Парижа, стала в книге историей отношений Джейка и Брет, а поездка в июле 1925 года в Памплону его самого, Хэдли, Дафф и двух её поклонников — основой для общей канвы романа. Причём созданные персонажи настолько легко угадывались, что многие шутливо предрекали писателю покушения на жизнь.
Критик Малкольм Каули, живший тогда в Нью-Йорке, заметил, что «молодые люди старались напиваться так же невозмутимо, как герой романа, а молодые девушки из хороших семей проповедовали нимфоманию героини... Все они говорят в манере, которую я потом определил как хемингуэевскую, — жёстко, сухо, доверительно».
У Хэдли впоследствии спрашивали, была ли связь у Хемингуэя и Дафф? «Что может знать бедная жена? Он всегда нравился женщинам», — отвечала Хэдли. Она, действительно, многого не знала. В период работы над романом Хемингуэй внезапно увлёкся журналисткой «Vogue» Полин Пфайффер — подругой Хэдли. Эта связь продолжалась под носом у наивной супруги достаточно долго, и, в конце концов, Хэдли, в памяти которой было свежим ещё воспоминание о Дафф Туизден, потребовала у мужа развод. Он не стал спорить с ней — брак подошёл к своему логическому концу.
Весь гонорар за вышедший роман Хемингуэй оставил жене.
«Таким был Париж в те далёкие дни, когда мы были очень бедны и очень счастливы...».
Отцы и дети
Местные жители говорили, что граница между Чикаго и Оук-парком проходит там, где кончаются салуны и начинаются церкви. Викторианская атмосфера благопристойности царила и в доме Кларенса и Грейс Хемингуэй.
Грейс Холл имела все возможности стать оперной певицей, у неё были успешные выступления в Мэдисон-сквер-гарден, и даже Метрополитен-опера предложили ей контракт. Но, к несчастью, она уже была помолвлена с Кларенсом, и ей пришлось отказаться от карьеры. Об этом она с завидной регулярностью напоминала мужу.
А её супруг, местный врач, был слабым и безвольным человеком, подавленным женой, и единственным его утешением были охота и рыбалка, которые он страстно любил, и любовь к которым привил своему сыну. Он учил Эрнеста всему, что знал, читал ему вслух книги по естественной истории, и к восьми годам мальчик помнил все растения, всех зверей, птиц и рыб, встречающихся на Среднем Западе, умел удить форель и стрелять влёт.
Грейс раздражали эти мальчишечьи забавы с охотой. Она решила, что Эрнест, воплощая её несбывшиеся артистические мечты, будет музыкантом и очень хочет заниматься виолончелью. И мальчик, проклиная мать и весь Оук-парк с его приличиями и добрыми традициями, часами играл народную «Вот идёт ласка». Потом ещё был церковный хор...
Эрнест всегда любил отца и отчасти жалел его. Кларенс был очень добрым, чересчур добрым, и Эрнест решил для себя, что будет сильным, волевым, смелым человеком, как дед, герой Гражданской войны, или как герои рассказов Лондона. Но не как отец.
Повзрослев, он забросил виолончель и занялся, в отместку матери, боксом. Убегал из дома, путешествуя по Мичигану в товарных вагонах. После школы не поступил в университет, как того хотели родители, а уехал в Канзас-сити, где работал репортёром. Потом, несмотря на проблемы со зрением, попал всё-таки на итало-австрийский фронт, в пекло мировой войны, о которой он напишет ещё роман «Прощай, оружие!» и множество рассказов. Главное — он вырвался из оук-паркского болота. Он теперь сильный и независимый.
Чемпион
«Он романтик по натуре, и он влюбляется подобно тому, как рушится огромная сосна, сокрушающая окружающий мелкий лес. Кроме того, в нём есть пуританская жилка, которая удерживает его от флирта за коктейлем. Когда он влюбляется, он хочет жениться и жить в браке...» (Малкольм Каули).
Хемингуэй любил Полину — не слишком красивую, но умеющую казаться красивой. Не слишком честную, но умеющую льстить. Он прожил с ней одиннадцать лет, у них родились сыновья — Патрик и Грегори. И всё же именно её Хемингуэй винил в том, что он и Хэдли расстались.
Полина была из богатой семьи, и с помощью денег родителей она сделала его жизнь сытой и беззаботной. К счастью, «Прощай, оружие!» Хемингуэй начал писать ещё до их венчания, иначе бы он его мог и не начать вовсе — позже, до самого разрыва между ними отношений в 1937 году, все его работы не могли достигнуть уровня первых двух романов.
Это было время развлечений.
Ловля на Багамах и возле берегов Кубы марлина приводила Хемингуэя в полнейший восторг. Он выходил со своим новым приятелем, рыбаком Бра Сандерсом, и издателем Максом Перкинсом из Ки-Уэста (Флорида), где теперь был его с Полиной дом, и пропадал в море неделями. Однажды во время рейса Перкинс спросил Хемингуэя: «Почему ты не пишешь обо всём этом?». Мимо их лодки пролетел пеликан. «Вот погляди на него, — сказал Эрнест. — Я даже не знаю, какое место он занимает в соотношении вещей здесь». В этом был весь Хемингуэй.
«Нет ничего труднее, чем писать простую прозу о человеке. Сначала надо изучить то, о чём пишешь, затем надо научиться писать. На то и другое уходит вся жизнь».
Много лет спустя он подробно изобразит ловлю марлина в повести «Старик и море».
В 1933 году ему пришла в голову новая забава — они с Полиной за счёт её дядюшки, обожавшего зятя — весельчака и выпивоху, отправляются на сафари в Африку, где Хемингуэй, стремясь быть первым во всём, подстрелил множество антилоп, нескольких львов и носорога, что для человека, первый раз попавшего на африканское сафари, было невероятным показателем.
Когда Полина родила второго ребёнка, врачи предупредили её, что следующая беременность может стать для неё смертельной, и, поскольку католическая вера запрещала использование противозачаточных средств, двери супружеской спальни захлопнулись перед Хемингуэм навсегда. Здоровый мужчина тридцати с лишним лет оказался перед выбором...
Молва приписывает ему романы с Марлен Дитрих, Ингрид Бергман, Джейн Мейсон. Насколько был близок с этими женщинами знаменитый писатель, не знает никто. Известно лишь, что осенью 1936 года он сдружился с довольно известной журналисткой Мартой Гельхорн, которая очень понравилась Полине. Здесь судьба жестоко посмеялась над Полиной, припомнив ей грешок в отношении Хэдли — наивная жена даже не заметила, что подруга настойчиво затягивает в свои сети её мужа. Вскоре Эрнест развёлся с Полиной и почти сразу же сочетался браком с Мартой.
Весной 1937 года Хемингуэй уезжает в любимую Испанию писать о гражданской войне — вместе с женой... Республика, за которую всей душой переживал Хемингуэй, потерпела поражение — к власти пришёл фашист Франко. Писатель решил бороться с фашизмом самым своим страшным оружием — словом — и приступил к работе над романом «По ком звонит колокол».
Этой книгой Хемингуэй с лихвой оправдался за кризисные для него 30-егоды и снова поднял для себя планку. Теперь каждую следующую его работу будут сравнивать с «Колоколом». Среди прочего, в романе он создал образ Марии — девушки идеальной, по его мнению. Только вот добрая, нежная, тихая и преданная Мария, боготворившая своего мужчину, никак не походила на его новую жену.
Марта сразу поставила знаменитость на место — оставила, будучи в браке, свою фамилию. Потом умчалась в новую командировку — где-то шла война. Пока Хемингуэй работал над романом, их ссоры не выходили за пределы допустимого. Но когда он устроил себе отпуск и пригласил в свой новый дом на Кубе друзей, оказалось, что у Марты к нему много претензий. Во-первых, они набили льдом бассейн и играли в нём в водное поло, что не пристало делать приличным джентльменам, во-вторых, они своим поведением оскорбляют её партнёров по теннису — выпускников Принстона... Хемингуэю почему-то сразу вспомнился Оук-парк...
Почти всю Вторую мировую войну Хемингуэй провёл в море — он вооружил свою яхту «Пилар» радарами, локаторами, пулемётами и глубинными бомбами и, курсируя вдоль кубинского побережья под видом рыбацкого судна, охотился за немецкими подлодками, за что удостоился ордена от кубинского правительства. В 1944 году отправился в Европу — открывался Второй фронт, пришла пора драться за любимый Париж.
Он был на войне в качестве журналиста, поэтому не имел права участвовать в сражениях. Но никто же не видел корреспондента «Colliers» Хемингуэя с оружием в руках... Он сблизился с бойцами Сопротивления, которые, не зная его настоящего имени, называли писателя Папой, и развернул под Парижем целую агентурную сеть, снабжавшую союзников разведданными. В город Хемингуэй вошёл одним из первых. Когда танки генерала Леклерка ещё были на южном берегу Сены, он со своим отрядом отвоёвывал у немцев Триумфальную арку. Своё победное шествие Папа и его молодцы завершили, лишь захватив винные погреба отеля «Ritz».
В уже освобождённом Париже двое солдат из другой части после выпивки и беседы с Хемингуэем спросили у караульного, служившего под его началом: «Кто этот парень? Он мировой мужик». Солдат ответил: «Он большой человек. Я не знаю точно, что он делает, но он по-настоящему большой человек».
В чужой стране
Когда юный Хемингуэй ещё не был большим человеком и работал шофёром санитарной машины во время Первой мировой, война казалась ему чем-то вроде воскресного матча. Его не устраивала водительская работа, он хотел попасть на передовую. Но итальянское командование берегло американских солдат — ему разрешили лишь доставлять в окопы продукты. Во время одного из таких заданий Хемингуэй попал в перестрелку итальянцев с австрийцами. Он увидел, как подстрелили итальянского снайпера и выбрался из окопа, чтобы оттащить его в укрытие, пополз к нему, взвалил, всё ещё живого, на спину и так же ползком направился к своим. И тогда рядом взорвалась мина.
Он думал, что без сознания, парализован, а на самом деле он полз, волоча за собой уже мёртвого солдата. Хемингуэй получил 227 ран, и из него извлекли 26 осколоков.
В госпитале у 19-летнеговетерана случилась первая любовь. Медсестра Агнесс фон Куровски, которая за ним ухаживала, была старше его. Но молодой шофёр чем-то привлёк девушку, и у них возникли довольно близкие отношения. Когда Хемингуэй вернулся с войны домой, в Оук-Парк, они продолжали переписываться, и она обещала приехать к нему, но вскоре письма стали приходить всё реже, пока не пришло последнее, в котором Агнесс сообщала, что считает их связь глупостью, и что выходит замуж за итальянского офицера.
Первую мировую войну и любовь к Агнесс Хемингуэй изобразил в романе «Прощай, оружие!». Но теперь он не называл войну матчем — бойня, «обычная чикагская бойня, только мясо здесь зарывают в землю».
Когда Эрнест работал над романом, его отец покончил с собой. Хемингуэй никогда не поднимал эту тему ни в разговорах с друзьями, ни в интервью. Только 20 лет спустя он написал в предисловии к очередному переизданию всё того же романа о войне: «Мне всегда казалось, что отец поторопился, но, возможно, больше он не мог терпеть. Я очень любил отца и поэтому не хочу высказывать никаких суждений».
Мать он простил только после её смерти.
Там, где чисто, светло
С Мэри он познакомился в Лондоне, перед открытием Второго фронта и после очередной ссоры с Мартой. Они поженились после войны, и поселились на Кубе в поместье Финка-Вихия. Она была идеальной женой.
«Когда её нет, наша Финка пуста, как бутылка, из которой выцедили всё до капли и забыли выбросить, и я живу в нашем доме, словно в вакууме, одинокий, как лампочка в радиоприёмнике, в котором истощились все батареи, а ток подключить некуда...».
Тем не менее, последней любви он не миновал — её звали Адриана. Они познакомились в Венеции и сразу подружились. Но ей было 19, а ему — 50. Этот платонический роман длился несколько лет и стал основой для книги «За рекой, в тени деревьев».
Хемингуэй писал, ловил рыбу, охотился в Африке, путешествовал. Он перестал искать приключений, они сами находили его — череда авиа- и автокатастроф выбила его из колеи, у него опять портилось зрение, время от времени возникали головные боли.
В более-менее сносные дни он работал — в 1952 году выходит в свет повесть «Старик и море», за которую он получил Пулитцеровскую и Нобелевскую премии. Это была вершина творчества — превзойти себя самого он уже не смог. Теперь это стало целью будущих писателей.
Хемингуэй успел написать и отредактировать книгу воспоминаний о Париже 20-х годов «Праздник, который всегда с тобой», но не дождался её выхода в свет. С осени 1960 года у него началось психическое расстройство, появились устойчивые галлюцинации. Даже в моменты просветления сознания он не мог работать — не только буквы, но и мысли расползались иероглифами, превращались в кашу.
Он понял, что не может писать.
«Знаете, говорят, можешь не писать — не пиши. Я не могу не писать», — сообщал он в письме советскому переводчику Кашкину. 2 июня 1961 года, после нескольких неудачных попыток, пресекаемых Мэри и врачами, он застрелился в собственном доме.
Источник: «ХайВей», 21.03.2006, http://h.ua/story/9724/
При заимствовании материалов с сайта активная ссылка на источник обязательна.
© 2016—2024 "Хемингуэй Эрнест Миллер"