Проблеск истины. Глава четвертая
Я вышел из палатки, чтобы еще раз проверить погоду. Тучи над Чулусом становились все гуще, но над восточным склоном было ясно. Мне показалось, что в небе еле слышно звенит мотор. Через несколько секунд сомнения развеялись, и я послал за джипом. Мэри села рядом со мной; мы выехали из лагеря и направились к взлетной полосе по колее, заросшей новой травой. Дичь лениво убегала с дороги. Самолет прозвенел над нами и пошел на посадку — серебристо-голубой, с посверкивающими крыльями. Уилли улыбался через плексиглас.
Машина села, развернулась и вперевалку, как журавль, побежала в нашу сторону, гоня пропеллером ветер.
Уилли открыл дверцу.
— Здорово, парни! Мисс Мэри, что твой лев? Уже можно поздравить?
Его негромкий голос ритмично гулял вверх-вниз с экономной грацией профессионального боксера, качающего маятник; тон был мягкий, исполненный неподдельного добродушия, однако мне доводилось слышать, как тем же тоном произносились нокаутирующие вещи.
— Увы, Уилли, — ответила Мэри. — Сидим и ждем, когда он к нам пожалует.
— Досадно. Ну ладно, у меня для вас гостинцы. Нгуи, помоги-ка разгрузить. Во-первых, почта. Мешок для мисс Мэри и несколько счетов для Папы. Лови! — Он запустил в меня увесистым коричневым пакетом, который я поймал. — Смотри-ка, старик, а рефлексы еще остались! Джи-Си передает приветы. Говорит, скоро вернется.
Я передал почту Мэри, и мы принялись разгружать самолет, укладывая пакеты и коробки в джип.
— Ты бы лучше постоял в сторонке, Папа, — говорил Уилли. — Еще перетрудишься. Побереги силы для гала-концерта.
— Может, не будет никакого концерта.
— Никто не отменял, насколько мне известно. Хотя билеты я бы и даром не взял.
— Вот видишь? — сказала Мэри. — Даже вы с Уилли! Слезай, Уилли, поедем в лагерь.
— Слушаюсь и повинуюсь, мисс Мэри.
Уилли спустился на землю. На нем были белая рубашка с закатанными рукавами, голубые шорты и грубые походные ботинки. Одарив Мэри обворожительной улыбкой, он взял ее под руку: темноволосый, хорошо сложенный, скромный без тени неловкости, с веселыми глазами на живом загорелом лице; пожалуй, самый естественный и обходительный из моих друзей. Летчиком он был изумительным, от Бога, но без тени заносчивости; просто занимался любимым делом в любимой стране.
Мы друг друга никогда ни о чем не спрашивали. Исключением были мои вопросы про самолеты и пилотаж; считалось, что все остальное и так понятно. Исходя из его безупречного знания суахили и умения находить общий язык с местными, я с самого начала заключил, что он родился в Кении, однако мне бы и в голову не пришло напрямую спросить, откуда он родом, так что на деле он вполне мог приехать сюда ребенком.
Мы вползли в лагерь на тихом ходу, чтобы не поднять пыль, и остановились под большим деревом между палатками и периметром. Мисс Мэри тотчас же отправилась на поиски повара Мбебиа, чтобы распорядиться насчет обеда, а мы с Уилли проследовали в столовую. Я достал из висящей на дереве холщовой сумки пару еще холодных бутылок пива и опорожнил их в высокие стаканы.
— Рассказывай, Папа.
Я рассказал.
— Тот тип, за которым Арап Майна приглядывал? — уточнил Уилли. — Да, судя по виду, один из них.
— Проверим его шамбу. Может, действительно землевладелец и про слонов правду сказал.
— Проверим и слонов.
— Правильно, сэкономим время. Пролетим над шамбой, потом парня высадим и осмотрим местность на предмет главной проблемы. Еще Нгуи с собой возьмем. Если и правда слоны бедокурят — решим вопрос. Арап Майна там каждую тропинку знает, втроем справимся. Заодно и разведку проведем.
— Разумно, — кивнул Уилли. — Я вижу, вам тут скучать не приходится. А вот и мисс Мэри!
Мэри подошла и принялась с энтузиазмом описывать предстоящий обед:
— Сегодня у нас печень газели Томпсона, картофельное пюре и салат. Подадут с минуты на минуту. Плюс еще сюрприз!.. Уилли, ты чудо, спасибо за кампари! Я прямо сейчас пропущу стаканчик. Составишь компанию?
— Спасибо, мисс Мэри. Мы с Папой лучше по пиву.
— Жаль, я с тобой не полечу. Ну, что поделаешь. Составлю список покупок, выпишу чеки, отвечу на письма. А когда добуду льва, мы с тобой полетим в Найроби. Надо ведь к Рождеству подготовиться.
— Ты, я вижу, стреляешь, как богиня. На всех деревьях окорока висят.
— Один окорочок для тебя. Специально попросила, чтобы в тени держали целый день, а перед отлетом завернули как следует.
— Как дела в Шамбе, Папа? — спросил Уилли.
— У тестя хронические боли в груди и в животе. Я его пользую мазью марки «Слоан». Когда первый раз помазал, он был в шоке.
— Нгуи ему сказал, что это Папин религиозный обряд, — сообщила Мэри. — У них теперь на все один ответ: религиозный обряд. Кошмар какой-то! Все как один с утра едят консервированную селедку, запивают пивом и говорят, что это обряд. Уилли, хоть бы ты остался и объяснил бедной девушке, что происходит! У них от меня какие-то чудовищные секреты.
— Наш лозунг прост, Уилли: великий Маниту превыше всего, — пояснил я. — Это своеобразный концентрат. Мы выбрали лучшее из целого ряда племенных ритуалов и составили свод правил, следовать которым легко и приятно. Мисс Мэри этого не понять, она родилась у северных рубежей, в глуши под названием Миннесота, и даже в Скалистых горах не удосужилась побывать, пока мы не поженились.
— Папа всех подсадил на Маниту, — жаловалась Мэри. — Только мусульмане еще держатся. Этот дух — самый мерзкий персонаж во всей истории мифологии. Наши теоретики, конечно, вуалируют, напускают тумана — Папа, Нгуи и прочие. Только суть не спрячешь. Я уже сама боюсь великого духа.
— Уилли, поверь, я пытаюсь держать его в узде, — оправдывался я. — Но Маниту сильнее человека.
— А как он относится к самолетам? — осведомился Уилли.
— Я не вправе обсуждать этот вопрос в присутствии жены. Поднимемся в воздух, тогда расскажу.
— Понятно. Мисс Мэри, можешь на меня рассчитывать. Я всецело на твоей стороне.
— Ну так оставайся с нами! А то все разъехались: и Джи-Си, и мистер Пэ. Бросили меня, можно сказать, на произвол судьбы. Я, между прочим, еще никогда не присутствовала при рождении новой религии. Мало ли что у них на уме.
— Держу пари, тебе уготована роль Белой Богини. Такие дела не обходятся без Белой Богини.
— Сомневаюсь. Видишь ли, одним из краеугольных камней их религии является постулат, что ни я, ни Папа на самом деле не белые.
— Остроумно.
— Мы просто проявляем терпимость к белым людям, хотим жить с ними в мире — но только на наших условиях. То есть на условиях Папы, Нгуи и Мтуки. Это, вообще говоря, старая Папина религия. Он ее адаптирует к кенийским реалиям.
— Уилли, ты не представляешь, какой это драйв! Я никогда раньше не был миссионером. Мне повезло, что рядом вулкан Килиманджаро, духовный, можно сказать, побратим хребта Уинд-Ривер, на отрогах которого мне впервые было явлено Откровение.
— Папаша, пожалуйста, расскажи про хребет Уинд — Ривер! — попросил Уилли. — В школе нас очень плохо учили.
— Мы называем эту горную систему Отцом Гималаев, — скромно начал я. — Ее низшая часть, для сравнения, по высоте примерно равна той горе, забыл название, на вершину которой известный шерп Тенцинг в прошлом году втащил на закорках некоего талантливого новозеландского пасечника.
— Возможно, учитель имеет в виду Эверест? — робко предположил Уилли. — О похожем инциденте писала газета «Восточно-Африканский стандарт».
— Верно, друг мой! Речь идет именно об Эвересте. Вчера во время вечерней мессы я безуспешно пытался вспомнить название.
— Каков же все-таки герой этот пасечник! Позволить невесть кому нести себя на хребте, да еще и на огромную высоту — на это мало кто отважится. Интересно, как ему пришла в голову такая идея?
— Никто доподлинно не знает, — отвечал я. — Участники событий предпочитают хранить молчание.
— Вот за что я всегда уважал альпинистов. Из них клещами слова не вытянешь: молчуны, как на подбор, под стать старине Джи-Си. Или тебе, Папа.
— Что есть, то есть.
— Тем и сильны, — кивнул Уилли. — Как там насчет обеда, мисс Мэри? А то нам с Папой скоро в путь.
— Лете чакула.
— Ндио, мемсаиб.
Самолет набрал высоту, обогнул вершину горы, и под нами распахнулся грандиозный болотистый ковер, по которому разбегались от шума мотора зебры, казавшиеся сверху очень жирными. Уилли взял курс на большую дорогу, чтобы сориентировать нашего гостя, сидевшего подле него. Позади осталась дорога, пересекающая болото, а спереди уже надвигалась деревня: показались аккуратные деревья вдоль главной улицы, затем центральный перекресток, магазинчики, бензоколонка и окруженное колючей проволокой белое здание полицейской бомы, над которым вяло болтался флаг.
— Куда теперь? — прокричал я гостю на ухо.
Тот показал направление. Уилли заложил над бомой вираж и взял курс на едва видневшиеся вдали конические здания и кукурузные поля, лежавшие зелеными заплатками на красно-бурой земле.
— Видишь свою шамбу?
— Да. — Он указал вниз.
Шамба накатила и расстелилась под нами во всем своем зеленом великолепии: богатая, ухоженная, обильно орошенная.
— Хапана тембо, — прогудел мне на ухо Нгуи.
— А следы?
— Хапана.
— Это точно твоя шамба? — спросил Уилли.
— Да.
— Что-то я, Папа, никакой потравы не вижу! — крикнул он через плечо. — Пролетим еще разок.
— Давай пониже и не так быстро.
Поля снова прошли под крылом — гораздо ближе и медленнее. Ни ущерба, ни слоновьих следов заметно не было.
— Смотри мотор не заглуши.
— Все под контролем, Папа. Зайдем с другой стороны?
— Добро.
На этот раз поля надвинулись плавно, чуть под углом, словно услужливый слуга демонстрировал нам, слегка поворачивая, огромный диск, украшенный зеленым орнаментом. Ни ущерба, ни следов. Мы свечой взмыли вверх, чтобы сравнить шамбу с соседними.
— Ты точно уверен, что это твоя шамба?
— Да. — Его самообладанием нельзя было не восхищаться.
Лицо Нгуи окаменело. Посмотрев вниз сквозь плексиглас фонаря, он аккуратно провел себе по горлу указательным пальцем.
— Ну что, закругляемся? — сказал я.
Нгуи взялся за ручку дверцы и сделал вид, будто поворачивает ее. Я покачал головой. Он засмеялся.
Самолет приземлился и подрулил к джипу, стоявшему возле мачты с ветровым конусом. Наш гость вылез первым. С ним никто не разговаривал.
— Нгуи, присмотри, — сказал я и отозвал Арапа Майну в сторонку.
— Слушаю, бвана.
— Он, наверное, хочет пить. Принеси ему чая.
В лагере я остановил джип возле палаток. Мы с Уилли сидели впереди, а Арап Майна и арестованный — сзади. Нгуи с моим «Спрингфилдом» остался охранять самолет.
— Ты прав, Папа, — резюмировал Уилли, — дело нечисто. Когда же ты принял решение?
— В смысле сбросить его или нет? Перед вылетом.
— Разумно, одобряю. А то сидеть бы старому Уилли без выходного пособия. Кстати, мисс Мэри не хочет прокатиться на самолете? Полетим все вместе, получится интересно, забавно и поучительно, и сделаешь то, что собирался. А потом я полечу обратно.
— Да, Мэри не откажется.
— Полюбуемся на Чулус, поищем буйволов и других животных. Может, слонов удастся обнаружить, обрадуем Джи-Си.
— Возьмем Нгуи? Он начинает входить во вкус.
— А он тверд в новой вере?
— Еще бы. Его отец однажды видел, как я превратился в змею. Причем не в абы какую, а в змею неизвестного вида. На членов нашего религиозного кружка это произвело неизгладимое впечатление.
— Не сомневаюсь. А скажи, что вы с Нгуи-старшим пили, когда свершилось это чудо?
— Абсолютно ничего. Только пиво «Таскер» да старый добрый джин «Гордон».
— А змея, ты утверждаешь, неизвестного науке вида?
— Как же я могу что-либо утверждать, если видение было явлено не мне, а отцу Нгуи.
— Действительно. Что ж, примем меры предосторожности. Попросим Нгуи не смотреть перед взлетом на флюгер, чтобы тот, не дай Бог, не превратился в стаю бабуинов.
Мэри, конечно же, с радостью приняла приглашение полетать. Ее настроение еще улучшилось, когда на заднем сиденье джипа она увидела нашего гостя, живого и невредимого.
— Его шамба сильно пострадала? — спросила она. — Вам придется туда ехать?
— Нет. Никакого ущерба не обнаружили и никуда не поедем.
— Как же он доберется домой?
— Полагаю, автостопом.
Мы выпили чаю, после чего я сделал себе кампари с «Гордоном» и капелькой содовой.
— Красиво живете, — прокомментировал Уилли. — Жаль, что не могу присоединиться. Как кампари, мисс Мэри?
— То, что надо.
— Ладно, подожду до пенсии. Ты никогда не видела, как Папа превращается в змею?
— Никогда, слово чести.
— Вечно мы с тобой пропускаем самое интересное. Куда полетим? Приказывай.
— В Чулус.
И мы полетели в Чулус. Миновали по пути Львиный холм, пересекли личную пустыню мисс Мэри, прошли над Большим болотом, распугивая уток и прочую болотную птицу. Все предательские и непроходимые места были видны как на ладони; мы с Нгуи видели наши прошлые ошибки и могли подумать о новых маршрутах. Еще были дальние равнины и стада винторогих канн, сизых в белую полоску, чьи огромные самцы при виде нас с тяжкой грацией бросались в галоп, отрываясь от нерасторопных самок, похожих на коров в антилопьих шкурах.
— Надеюсь, тебе не было скучно, мисс Мэри? — спросил Уилли. — Я старался лететь на цыпочках, чтобы не спугнуть Папину дичь и твоего льва.
— Все было чудесно, Уилли.
Потом он улетел. Сперва пробежал вприпрыжку по заросшей колее, затем подпрыгнул — растопыренные колеса чиркнули по траве, мотор взревел, и серебристая птица ушла в небо под углом, от которого заныло сердце.
— Спасибо, что покатали, — промолвила Мэри, не отрывая глаз от исчезающей искорки. — Пойдем теперь в лагерь и не будем ссориться. Будем любить друг друга и Африку, как она есть. Я люблю ее больше всего на свете.
— Я тоже.
Ночью мы лежали, обнявшись; снаружи потрескивал костер, и фонарь, повешенный на ветку у входа, давал достаточно света, чтобы стрелять. Мэри посапывала умиротворенно, чего не скажешь обо мне: вокруг нашей палатки было столько ловушек и сигнальных нитей, что я чувствовал себя пауком. Прижавшись ко мне, Мэри прошептала:
— Здорово сегодня полетали, правда?
— Да, Уилли отличный летчик. Очень осторожный. И к животным с пониманием относится.
— Только когда улетал, такую свечку сделал… Я даже испугалась.
— Просто хотел показать, на что он способен. К тому же летел без груза.
— Забыли ему мясо отдать.
— Не забыли. Мтука принес.
— Надеюсь, долетит без проблем. Он такой счастливый и добрый. У него, наверное, прекрасная жена. Когда у человека скверная жена, это с первого взгляда видно.
— А как насчет скверного мужа?
— Тоже видно, но не сразу, потому что женщины смелее и лояльнее. Во имя Святого Котенка, может, хоть завтра будет нормальный день, без всяких тайн и мерзостей!
— Что значит «нормальный»? — спросил я, любуясь сочетанием танцующего света костра с неподвижным светом фонаря.
— Это значит лев.
— Старый добрый нормальный лев. Интересно, где он сейчас?
— Давай спать. И пусть он будет так же счастлив, как и мы.
— Он никогда не казался мне особенно счастливым.
Потом она уснула, слегка посапывая, а я сложил подушку вдвое, чтобы лучше видеть вход в палатку. Ночь бормотала привычными голосами, людей поблизости явно не было. Я знал, что Мэри скоро станет тесно во сне и она, не просыпаясь, переберется на свою раскладушку, где уже готова постель под москитной сеткой; я же надену свитер, высокие ботинки и плотный халат и буду до рассвета сидеть у входа, подкармливая костер.
Перед нами стояло много чисто технических задач, но сейчас, в присутствии костра, ночи и звездного неба, почти все они казались мелкими. Пара-тройка проблем, однако, тревожила меня всерьез, и чтобы не думать о них, я сходил в столовую, плеснул в стакан виски примерно на четверть, разбавил водой и вернулся к костру. Потягивая коктейль, я скучал по Отцу, с которым мы столько раз сиживали вот так у ночного костра; хотелось, чтобы он меня успокоил. Наш лагерь со всем барахлом, несомненно, кому угодно показался бы заманчивым объектом для рейда, а в окрестностях Лойтокитока было полно мау-мау, это знали и я, и Джи-Си. Последний даже сигнализировал в полицию около двух месяцев назад, но от него отмахнулись. Я считал, что Нгуи прав и мау-мау из племени камба не полезут в лагерь, однако горстка беглых головорезов была лишь верхушкой айсберга. Мау-мау вели активную агитацию как среди масаев, так и среди кикуйу, валивших лес на склонах Килиманджаро; о формировании боевых отрядов пока не было слышно, но такую возможность не следовало исключать. Я же был всего лишь егерем без полицейских полномочий и опасался, быть может, ошибочно, что если дело дойдет до столкновений, то поддержки мне не видать. Моему положению не позавидовал бы и помощник шерифа на Диком Западе.
Джи-Си прибыл в лагерь после завтрака — берет набекрень, красно-серое от пыли лицо, парочка боевых поджарых парней на заднем сиденье «лендровера»… все как обычно.
— Доброе утро, генерал! — приветствовал он. — А где войска?
— На охране главного объекта.
— Мисс Мэри, что ли? Понятно. Тебя не очень изнурила осада?
— Ты сам, я вижу, измотан боями.
— Я, кстати, на самом деле замотался. Однако доложу тебе, дело движется к развязке. Наших приятелей в Лойтокитоке вот-вот повяжут.
— Каковы мои инструкции, командор Джин-Синяк?
— Продолжать учения. А я освежусь холодненьким, поздороваюсь с мисс Мэри и опять в дорогу.
— Что, всю ночь за рулем?
— Не помню. А где Мэри?
— Сейчас позову.
— Как у нее с меткостью?
— Бог ее знает, — честно ответил я.
— Пока не забыл, давай обговорим условный сигнал. Если они попадут в наши сети, я сообщу: «бандероль пришла».
— Если появятся здесь, я сигнализирую то же самое.
— Если пойдут к тебе, я и так узнаю. — Москитный полог на нашей палатке раскрылся. — О, мисс Мэри! Очаровательны, как всегда.
— Ах, и Чунго здесь! — улыбнулась Мэри. — Вот кого я люблю. Платонически, разумеется.
— Мемсаиб госпожа мисс Мэри! — Джи-Си поклонился и поцеловал ей руку. — Вы наш почетный главнокомандующий. Спасибо, что провели смотр войскам, для нас это высокая честь. Не соблаговолите ли проскакать перед строем амазонкой?
— Уже выпил, что ли?
— Безусловно, мемсаиб. И позвольте мне добавить, что платоническая любовь прекрасной дамы к бедному помощнику старшего егеря по имени Чунго не подпадает под определение метисации, а посему его непосредственный начальник, то есть я, согласен закрыть на это глаза.
— Квасите вдвоем с утра, да еще и смеетесь над бедной женщиной.
— Отнюдь, — возразил я. — Мы тебя очень любим.
— Стало быть, по поводу «квасите с утра» возражений нет. Так я и думала. Что вам заказать?
— Нет лучшего завтрака, мемсаиб, чем бутылка холодного «Таскера».
— Ладно, секретничайте на здоровье. Или пиво дуйте, мне все равно.
— Дорогая, я все понимаю, — сказал я. — Было время, ты писала о войне. И большие люди, управлявшие ее ходом, постоянно держали тебя в курсе всего, что должно произойти. Но сейчас Джи-Си сообщает мне лишь то, что сочтет нужным, да и сам наверняка обладает далеко не полной информацией. И потом, ты жила в тихом Лондоне, а не в самом сердце потенциально враждебной страны. Подумай, каково тебе будет расхаживать одной, зная о грозящих опасностях.
— Когда это я расхаживала одна? Надо мной все трясутся, опекают, как ребенка, и шагу не дают ступить. Короче, меня утомили твои разглагольствования и дурацкие игры в военную тайну. Ты просто пьян с утра и бедного Джи-Си сбиваешь с толку, а твои люди, похоже, забыли, что такое дисциплина. Я сегодня видела четверых, явно пили всю ночь: смеются, орут, даже к утру не протрезвели. А чего еще ожидать под твоим руководством?
Снаружи донеслось глухое покашливание. Выйдя из палатки, я увидел Стукача, импозантного и серьезного, как никогда, увенчанного войлочной шляпой, укутанного в неизменную шаль и пьяного в стельку.
— Докладываю, брат: главный персональный Стукач явился в твое полное распоряжение. Дозволь войти в столовую, чтобы засвидетельствовать глубочайшее почтение мисс Мэри и пасть к ее ногам.
— Мисс Мэри беседует с бваной старшим егерем. Закончат с минуты на минуту.
Бвана старший егерь вышел из палатки, и Стукач поспешно поклонился. Глаза Джи-Си, обычно веселые и добрые, прижмурились, как у кота, и содрали со Стукача защитную пленку опьянения, как шелуху с луковицы.
— Что говорят в городе, Стукач? — спросил я.
— Сетуют, что твой самолет не прошел на бреющем полете над центральной улицей. Простые люди всегда рады случаю полюбоваться военными британскими силами.
— Силами на букву «ры», — буркнул Джи-Си.
— Прошу извинить за огрехи в произношении, — поклонился Стукач. — Люди понимают, что бвана Мзи был занят поисками слонов-мародеров и времени на воздушные фокусы у него не было. Говорят также, что владелец шамбы, ранее обучавшийся в церковной школе, прибыл в деревню вечером, полетав на самолете бваны. К нему приставлен соглядатай, смышленый мальчик из ресторана чернобородого Сингха. Соглядатай должен брать на заметку все контакты подозреваемого. На сегодняшний момент в деревне и ее окрестностях находится от ста пятидесяти до двухсот активных членов мау-мау.
Арап Майна прибыл в деревню следом за летавшим на самолете владельцем шамбы и немедля предался любимым занятиям, а именно пьянству и небрежению служебным долгом. В разговорах с собутыльниками данный Арап Майна не скупится на истории из жизни бваны Мзи, милостиво слушающего сейчас мой доклад. Согласно одной из наиболее популярных историй, бвана играет в Америке ту же роль, что Ага-хан в мусульманском мире. В Африку он приехал, чтобы исполнить ряд ритуальных обязательств, которые он и мемсаиб госпожа мисс Мэри на себя взяли. Одно из обязательств заключается в том, что мисс Мэри должна не позднее дня рождения малютки Иисуса повергнуть во прах льва — убийцу, выбранного масайским народом. От успеха этого предприятия зависит дальнейшее благополучие многих народов. Я уведомил определенные круги, что по исполнении обета мы с бваной Мзи совершим паломничество в Мекку на его самолете. Говорят также, что некая индийская девушка погибает от любви к бване старшему егерю. Говорят, что…
— Заткни фонтан! — прервал Джи-Си. — Слова-то какие знает: соглядатай, небрежение…
— С вашего позволения, я стараюсь посещать кинематограф, насколько позволяет мое скромное жалованье. Весьма поучительное занятие, особенно для осведомителя.
— Ладно, прощаю. А скажи, жители деревни считают, что бвана Мзи в своем уме?
— При всем уважении к бване, в деревне его считают умалишенным в лучшем смысле слова, сродни великим святым. Говорят также, что если Ее Высочество мемсаиб госпожа мисс Мэри не победит преступного льва ко дню рождения малютки Иисуса, то ей придется совершить самосожжение. Вопрос уже согласован с администрацией Британской Индии, и для погребального костра выбраны и срублены специальные деревья — той самой породы, что используются масайским народом для приготовления эликсира, известного обоим бванам. Говорят, что на ритуал приглашены все окрестные племена, а по его завершении будет устроена великая нгома на целую неделю, после чего бвана Мзи возьмет в жены женщину из племени камба. Невеста уже выбрана.
— Ты закончил с новостями?
— Почти, — скромно ответил Стукач. — Еще говорят о ритуальном убийстве леопарда.
— Свободен! — сказал Джи-Си, и Стукач с поклоном отступил в тень. — Да уж, Эрни. Теперь молись, чтобы мисс Мэри попала в чертова льва.
— Последние дни только это и делаю.
— Неудивительно, что она слегка на нервах.
— Еще бы.
— Речь уже не о чести Империи. И даже не о престиже белой расы, поскольку на данный момент ты практически отрекся от нас. Теперь следует подумать о личной безопасности. Кстати, у нас еще лежат те пятьсот контрабандных патронов, которые прислал твой поставщик. Рассудил, что лучше от них избавиться, чем болтаться в петле. Так вот, если их положить в погребальный костер, получится здоровский фейерверк. Это ведь не противоречит духу ритуала?
— Я уточню у мистера Сингха.
— Короче, мисс Мэри придется попотеть.
— Когда займутся дрова.
— Ей ведь надо не просто убить льва, а сделать это благородно, вежливо, не уронив его достоинства.
— По крайней мере таков план.
Мы еще немного поговорили, пошутили, и Джи-Си с людьми уехал: машина вырулила за периметр и обогнула лагерь по широкой дуге, чтобы не напылить. Затем мы с Кейти обсудили положение в лагере. Кейти был весел и оптимистичен, из чего я заключил, что дела обстоят нормально. Утром он прогулялся по свежей росе до реки, пересек дорогу, но никаких следов не обнаружил. Нгуи по его приказу провел разведку вокруг аэродрома и тоже не заметил ничего подозрительного. Наши люди доложили, что не видели чужих ни в одной из шамб.
— Все, наверное, думают, что я беспечный дурачок, — сказал он, — вторую ночь подряд отпускаю людей пьянствовать. На всякий случай велел им говорить, что у меня лихорадка. Бвана, вам надо сегодня выспаться.
— Хорошо. Только сперва поговорю с мемсаиб, узнаю, чем она хочет заняться.
Мэри сидела на своем любимом стуле под большим деревом и писала в дневник. Увидев меня, она улыбнулась:
— Извини, что я сердилась. Джи-Си рассказал немного о твоих проблемах. Надо же им было бежать как раз перед Рождеством! Обидно.
— Мне тоже. Я хотел, чтобы ты отдохнула и развлеклась, а тебе приходится мириться со всей этой ерундой.
— Ну почему, я отлично провожу время. Смотри, утро такое чудесное, я тут сижу, смотрю на птичек, нахожу знакомых. Вон сизоворонка, например.
В лагере было тихо, жизнь постепенно приходила в норму. Я понимал, что Мэри досаждает наша постоянная опека, но ничего не мог поделать. Для меня уже давно не было загадкой, почему белые охотники так хорошо зарабатывали. Они и лагерь сюда перенесли, чтобы сподручнее было обхаживать клиентов. Отец, конечно, исключение, он никогда не повел бы Мэри охотиться в эти места, его не интересовали подобные фокусы. Но я не раз был свидетелем, как на сафари женщины без памяти влюблялись в своих инструкторов, и надеялся, что с нами произойдет нечто похожее, некая романтическая ситуация, где мне удастся выступить героем, а не надоедливым бесплатным телохранителем, и законная жена разглядит во мне отважного охотника и полюбит его. Увы, такие ситуации по жизни возникают нечасто, а если и возникают, то гасятся очень быстро: никому не интересно доводить до черты. Пусть уж лучше клиент считает тебя ленивым занудой. И тебе приходится день ото дня и терпеть упреки и играть унылую роль, весьма далекую от столь любимой женщинами роли бледнолицего супермена со стальными нервами.
Я задремал на стуле в тени большого дерева, а когда проснулся, тучи уже отступили от Чулуса и вели фланговую атаку на вершину. Хотя солнце светило по-прежнему безмятежно, в поднявшемся ветре чувствовалось дыхание дождя. Я принялся звать Мвинди и Кейти. Когда дождь ворвался в лагерь, пройдя белой стеной через равнину и деревья, все лихорадочно забивали в землю колья, натягивали и ослабляли оттяжки, расправляли навесы — и прятались. Хлестало здорово, и ветер не отставал. Одно время казалось, что главную спальную палатку унесет, но мы насажали кольев с наветренной стороны, и она выстояла. Вскоре дождь перестал рычать и забарабанил ровно и методично. Поливало всю ночь и почти весь следующий день.
В первый вечер дождя в лагерь пришел местный полицейский с запиской от Джи-Си: «бандероль пришла». Он вымок до нитки, пока шел к лагерю от грузовика, оставленного выше по дороге: река разлилась и сделалась непроходимой.
Я подивился оперативности Джи-Си. Очевидно, по пути в деревню он встретил разведчика с донесением и сразу отправил ко мне своего человека на грузовике из индийской лавки. Так или иначе, проблемы больше не существовало; я надел плащ и под интенсивным дождем пошел к периметру, утопая в глубокой грязи и перешагивая мутные потоки, чтобы сообщить новость Кейти. Он, конечно, обрадовался и тоже был удивлен, что сигнал получен так быстро. Держать лагерь на военном положении под проливным дождем ему не улыбалось. Я попросил его передать Арапу Майне, если тот вернется, что дежурство отменяется и можно спать в палатке. Кейти ответил, что Арап Майна слишком умен и вряд ли вернется в лагерь, имея в перспективе ночную вахту у костра под дождем.
Арап Майна тем не менее вернулся — мокрый и продрогший после прогулки от Шамбы до лагеря в разгар ливня. Я налил ему выпить и предложил переодеться и заночевать, однако он заявил, что вернется в Шамбу, где у него есть сухая одежда: дождь наверняка продлится несколько дней, и пережидать его сподручнее там. Я поинтересовался, знал ли он о перемене погоды. Он ответил, что о дожде не знал никто, и всякий, утверждающий обратное, — лжец. Приметы появились неделю назад, и с тех пор ничего не менялось, а потом вдруг полило. Я одолжил ему старый свитер, который он натянул на голое тело, и короткую лыжную куртку с двумя бутылками пива в заднем кармане. Арап Майна залпом допил стакан и ушел. Я смотрел ему вслед и думал, что он хороший человек, и жалел, что мы не выросли вместе. Сценарий получился бы интересный. Пару эпизодов я даже проработал в деталях.
Мы все были избалованы хорошей погодой; особенно досадовали на затяжной дождь старики. Дело осложнялось тем, что, будучи мусульманами, они не жаловали спиртное и, промокнув, не могли принять стаканчик для согрева.
В лагере живо обсуждали, захватил ли дождь племенные земли под Мачакосом, и поначалу сходились во мнении, что не захватил, однако к концу второго дня стала преобладать точка зрения, что северные земли тоже не остались сухими.
В большой палатке было уютно, по брезенту барабанило; я проводил время за чтением, потихоньку потягивая джин и ни о чем не тревожась. Непогода лишила меня власти, связала по рукам и ногам. Я с предсказуемой радостью принял отставку и предался восхитительному бездействию, когда не надо стоять на страже, преследовать, интриговать, убивать, поддерживать, а можно наконец всласть почитать. Наш мешок с книгами, правда, был изрядно истощен, но в нем еще оставались кое-какие самородки вперемешку с обязательным чтивом, плюс двадцать нетронутых томов Сименона на французском. Когда проливной африканский дождь на несколько дней загоняет тебя в палатку, нет чтения лучше, чем Сименон. С двадцатью томами в арсенале я готов был ждать сколько угодно. Известно, что у Сименона из каждых пяти романов удобоваримы в лучшем случае три, но истинного фаната такая статистика не пугает, особенно если по палатке колотит дождь. Я брал все подряд, с первых же страниц определял, повезло или нет (промежуточных вариантов у Сименона не бывает), и откладывал книгу либо направо, либо налево; отобрав таким образом полдюжины годных, принимался с наслаждением читать, перепоручая свои тревоги комиссару Мегрэ, деля с ним тяготы крестового похода против людской тупости, гуляя по набережной Орфевр, наслаждаясь сокровенными тайниками французской души, куда знаменитый комиссар проникал с присущими ему мастерством и уверенностью — искусство, доступное лишь человеку его национальности, ибо коренные французы, в силу некоего туманного закона природы, не способны себя понять даже sous pienne des travaux forces a la perpetuite.1
Мисс Мэри тоже покорилась дождю, отступила перед его непреклонной методичностью и, забросив письма, запоем читала то, к чему лежала душа, то есть «Государя» Макиавелли. Я пытался представить, что с нами будет, продлись дождь еще три или четыре дня. Моих запасов Сименона с лихвой хватило бы на месяц, если смаковать каждый абзац и делать передышки между книгами. Перспектива истощения запасов спиртного тоже не пугала: на крайний случай можно было разжиться снаффом у Арапа Майны или испробовать на себе целебное действие местных «растений силы».
Глядя на лежавшую с книгой Мэри, на ее красивое умиротворенное лицо и спокойную позу, я задавался вопросом: что будет с человеком, духовной пищей которому с младых ногтей служили потрясения журналистской профессии, проблемы светской жизни Чикаго, разрушение европейских цивилизаций, бомбежки крупных городов, уверенность наносящих ответные удары лидеров, большие и малые супружеские войны с их победами, поражениями, неизменными жертвами и потерями, боль которых можно лишь на время заглушить примитивной мазью, коктейлем из новых актов насилия, перемены мест, впечатлений, занятий прикладными искусствами, погоней за интересными людьми, животными и ощущениями, — что будет с таким человеком после шести недель проливного дождя? Затем я вспомнил, какой честной и отважной она была все эти годы, сколько невзгод перенесла, и подумал, что не мне с ней тягаться. Тут Мэри отложила книгу, надела плащ, мягкую шляпу с полями и смело шагнула под отвесные струи, чтобы оценить боевой дух гарнизона.
Я еще утром убедился, что с боевым духом в лагере порядок. Палатки у всех были в приличном состоянии, лопат для рытья дренажных канав хватало, и вообще на памяти гарнизона этот дождь был отнюдь не первым. Кабы я хотел сохранить свою палатку сухой, в первую очередь не пускал бы туда оценщиков боевого духа в мокрых плащах и сапогах. Помощи от них никакой, разве что распорядятся прислать местного грога, а вот разрухи много. С другой стороны, сафари — вещь серьезная, и решения компаньонов надо уважать — во имя мира и согласия. К тому же иного занятия, кроме оценки боевого духа, я жене предложить не мог.
Когда Мэри вернулась, я подождал, пока она стряхнет шляпу, повесит плащ на стойку и переобуется в тапочки, а затем осведомился, каково состояние боевого духа.
— Все чувствуют себя отлично. Соорудили навесик над кухонным костром, очень умно!
— По стойке «смирно» не вставали?
— Не ехидничай. Я просто хотела посмотреть, как они готовят под дождем.
— И как же они готовят?
— Ну пожалуйста, перестань. Надо жить дружно и радоваться жизни, раз уж случился такой дождь.
— Я только «за». Давай думать, как здорово будет, когда выглянет солнце.
— А мне и так хорошо. В вынужденном бездействии есть своя прелесть. У нас до сих пор хватало приключений, каждый день что-нибудь новое, и наконец выпала передышка, чтобы все переварить и оценить по достоинству. Вот увидишь, еще будем жалеть, что дождь так скоро кончился.
— Ты сейчас ведешь дневник? Помнишь, мы перечитывали перед сном? Про походы по снежной целине вокруг Монпелье, на востоке Вайоминга, и про метель, и следы на снегу, и орлов, и как мы устраивали гонки с курьерским, и про «желтую угрозу», а потом по Техасу вдоль границы, и ты все время за рулем… Ты здорово тогда писала. Помнишь, как орел поймал опоссума, такого жирного, что не смог унести?
— Теперь мне все время хочется спать. А тогда мы рано останавливались на ночлег, и в каждом мотеле была лампа, и можно было писать. Сейчас все сложнее. Встаешь с рассветом, в кровати не попишешь, поэтому идешь на воздух, а там всякие жуки, мухи, да еще неведомой породы. Если бы хоть знакомые, я бы не так отвлекалась.
— Подумай о Тёрбере, о Джойсе. Они под конец сами не могли прочесть, что писали.
— Я тоже свои каракули еле разбираю. А кроме меня, вообще никто не разберет. И слава Богу. Иногда такое напишешь…
— Ну, какова жизнь, таковы и шутки.
— Угу, особенно у вас с Джи-Си. И Отец не отстает. Даже я иногда грешу, хотя по сравнению с вами — земля и небо.
— В Африке все иначе. Никто за ее пределами не понимает наших соленых приколов. Для этого надо знать и страну, и животных, и что такое хищники. Человек, не имевший дела с хищниками, никогда тебя не поймет. Как и тот, кто не добывал пропитание охотой, не жил среди аборигенов, не знает естественного порядка вещей… Я сейчас путано говорю, но когда-нибудь все опишу, как надо. А то носишь в себе правду, а рассказать не можешь, потому что просто не поймут. Абсолютное большинство живет совершенно другой жизнью.
— Это точно, — кивнула Мэри. — А еще есть книги, написанные лжецами. Поди-ка поспорь с лжецом, который пишет, как застрелили льва, повезли его в лагерь, а лев взял и ожил. Или опровергни знатока, написавшего, что Большая Руаха «кишела крокодилами».
— А зачем? Я к ним спокойно отношусь. Каждый писатель, по сути, не кто иной, как прирожденный лжец. Выдумывает, основываясь на собственном опыте и на опыте других людей. Я сам такой же лжец, составляю истории из обрывков: где-то услышал, где-то прочитал.
— Но ты никогда не станешь врать о том, что сделал леопард или лев.
— Мой случай особый. Я стараюсь врать, чтобы ложь была правдоподобней истины. Этим хорошие писатели отличаются от плохих. Жаль, критикам не объяснишь. Если вещь написана от первого лица, они бросаются доказывать, что автор ничего похожего не пережил. Полная чушь! Даниель Дефо никогда не был на необитаемом острове? Значит, «Робинзон Крузо» дерьмо!.. Извини, разошелся. В дождливый день тянет поговорить.
— Мне нравится, когда ты говоришь. О книгах, о сочинительстве, о своих методах, о том, во что веришь. Жаль, это бывает только в дождливый день.
— Я знаю, котенок. Сейчас время такое.
— В старые времена, когда ты охотился с Отцом, наверное, все было по-другому.
— Ну, не такие уж они и старые. Сейчас даже интереснее… в некотором смысле. Тогда и в заводе не было всего этого панибратства. Отец бы просто не допустил. Помню, когда я и Мкола побратались, нас никто не одобрил, просто закрыли глаза. А сейчас все иначе. Отец рассказывает тебе вещи, каких я в старые времена от него не слышал.
— Верно. И я ему благодарна, и горжусь этим.
— Дорогая, тебе не скучно меня слушать? Я могу просто лежать, читать и радоваться, что не мокну под дождем. Тебе, наверное, тоже надо письма писать.
— Ну что ты, я люблю с тобой говорить. Мы так редко бываем наедине! Разве что по ночам. Днем постоянно что-то происходит, толпятся какие-то люди… Конечно, ночью все восхитительно, ты говоришь мне нежности, я их потом вспоминаю и улыбаюсь. Но так, как сейчас — это совсем другое.
Дождь по-прежнему ровно барабанил по брезенту, заполняя вселенную, вытесняя остальные звуки, ни на йоту не сбиваясь с ритма.
— Лоуренс пытался об этом рассуждать, — сказал я, — только понять его непросто, слишком много церебрального мистицизма. Я не верю, что он когда-нибудь спал с индейской женщиной. Скорее всего даже не притронулся. Впечатлительный журналист, вдохновленный индейскими пейзажами… остальное дело заскоков, теорий и предрассудков, которых у него хватало. Писал он, конечно, изумительно. Однако красота его слога опиралась на злость, и время от времени ему нужен был самоподзавод. Многие его шаги, впрочем, заслуживают уважения, и прежде чем погрязнуть в своих теориях, он вплотную подобрался к постижению истины, о которой абсолютное большинство понятия не имеет…
— Ясно, — перебила мисс Мэри, — но при чем тут Шамба? Твоя невеста мне очень нравится, у нас с ней много общего. Из нее вышла бы идеальная вторая жена, если тебе одной мало. Зачем оправдываться ссылками на какого-то писателя? Кстати, какого Лоуренса ты имел в виду, Дэвида Герберта или Томаса Эдварда?
— Ну все, все, — сказал я. — Ты права, очень умно, возражений не имею. Сижу вот, Сименона читаю.
— Кто тебе мешает поехать в Шамбу, я не понимаю? И пережидай там дождь.
— Я хочу здесь.
— Она ведь такая хорошая, отзывчивая. Это даже невежливо, в конце концов. Подумает, что ты дождя испугался.
— Может, помиримся?
— Угу.
— Я перестану нести чушь про Лоуренса с его темными тайнами, будем сидеть вдвоем, слушать дождь, и к черту Шамбу. Думаю, Лоуренсу там не понравилось бы.
— Он любил охоту?
— Нет. Что, слава Богу, не умаляет его достоинств.
— Значит, твоей девушке он бы не понравился.
— Пожалуй. Что тоже не умаляет.
— Вы с ним были знакомы?
— Нет. Я один раз видел, как он с женой стоял под дождем перед книжным магазином Сильвии Бич на рю де л'Одеон. Они смотрели на витрину и что-то обсуждали, но внутрь не вошли. Жена такая крупная, вся в твиде, а он в мешковатом пальто, с бородой, и глаза сверкают. Я еще подумал, что он нездоров и не стоит ему мокнуть. А в магазине было уютно и тепло.
— Отчего же они не вошли?
— Понятия не имею. В те времена люди еще не имели привычки заговаривать с незнакомцами, тем более выпрашивать автографы.
— Как же ты его узнал?
— В магазине висел портрет. Мне очень нравился его сборник «Прусский офицер», и роман «Сыновья и любовники» был весьма хорош. И об Италии он красиво писал.
— Ну, об Италии любой грамотный человек может писать красиво.
— Казалось бы. На самом деле даже у самих итальянцев не выходит. У них, кстати, получается хуже всего. Исключения есть, но немного. Про Милан лучше всех написал Стендаль.
— Недавно говорил, что все писатели безумцы. Сегодня заявляешь, что они лжецы.
— Разве я говорил, что они сумасшедшие?
— А Джи-Си тебе поддакивал.
— И Отец присутствовал?
— Да. Он заявил, что главные безумцы — это егеря, и белые охотники не лучше, причем последних свели с ума егеря, которых свели с ума писатели, гоняющие по саванне на джипах.
— Умеет же сказать человек.
— Еще он предупредил, что на тебя с Джи-Си не надо обращать внимания, потому что вы оба безумцы.
— Так и есть. Только никому не рассказывай.
— Ты правда считаешь, что все писатели безумцы?
— Хорошие — да.
— А помнишь, ты злился на человека, который написал книгу, как ты сошел с ума?
— Потому что он не разобрался ни в ситуации, ни в механизме ее развития. Да еще и писал отвратительно.
— Все это очень сложно.
— Словами я не объясню. Вот напишу, тогда все поймешь.
Какое-то время я перечитывал «Дом у канала» и размышлял о животных, мокнущих под дождем. Гиппопотамы, по-видимому, чувствовали себя отлично, а вот остальным, особенно семейству кошачьих, было невесело. У травоядных, впрочем, и без погоды хватало забот, и страдали только те, для кого дождь был в новинку, то есть молодняк, родившийся после прошлого дождя. Интересно, думал я, охотятся ли крупные кошки под таким ливнем? Голод-то не тетка. С одной стороны, подкрадываться удобнее, дождь все заглушает; с другой стороны, кругом вода, которую ненавидят и львы, и леопарды, и гепарды. Последним, конечно, легче: они происходят от собак, шкура приспособлена к сырой погоде. Дождь заливает норы, поэтому змей сейчас полным — полно, как и летучих муравьев.
Я был благодарен судьбе, что в этот раз мы жили на одном месте достаточно долго и перезнакомились со здешними животными, знаем все змеиные норы и живущих там змей. Во время первого сафари мы постоянно куда-то спешили, переезжали с места на место в погоне за охотничьими трофеями. Если и видели какую — нибудь кобру, то случайно, как гремучую змею на шоссе в Вайоминге. А теперь мы знали все места, где жили кобры. Специально их, разумеется, не искали, натыкались между делом, но они были соседями, к ним ничего не стоило сходить в гости, и если кто-то случайно убивал кобру, то не абстрактную змею, а конкретную кобру из конкретной норы, залезшую куда не следует. Благодарить за эту роскошь надо было, конечно, не судьбу, а Джи-Си — именно он подарил нам возможность разбить постоянный лагерь, и наслаждаться замечательным уголком Африки, и заниматься делом, оправдывающим наше пребывание здесь.
Меня уже давно не интересовали охотничьи трофеи. Я по-прежнему любил стрелять, ценил чистое красивое попадание, но убивал в целях сугубо практических: чтобы добыть мясо, или подстраховать Мэри, или уничтожить объявленного вне закона хищника, или избавить крестьян от вредителей. В Магади я добыл в качестве охотничьего трофея одну импалу и сохранил голову взятого на мясо сернобыка, чьи рога мне приглянулись, да застрелил в целях самозащиты буйвола и оставил его рога как напоминание о пережитой опасности. Я и сейчас думаю о том случае с улыбкой: ценный вклад в сокровищницу памяти, одна из тех ситуаций, детали которых можно смаковать перед сном, или вспоминать, проснувшись среди ночи, или прокручивать в голове, когда тебя пытают.
— Котенок, помнишь того буйвола, на рассвете?
Мэри посмотрела мне в глаза.
— Не спрашивай об этом. Я сейчас думаю про льва.
Спать легли рано, удовлетворясь неразогретым ужином. Весь вечер, под монотонные барабаны дождя, Мэри писала в дневник. Несмотря на плотную шумовую защиту, я спал скверно и дважды просыпался в поту тяжелого кошмара. Второй раз был особенно мучительным. Выпростав руку из-под москитной сетки, я нашарил бутыль с водой и фляжку джина. В темноте приходилось действовать на ощупь. Я свернул подушку валиком, подмостил под спину, чтобы было повыше, добавил сверху крошечную ароматическую подушечку, набитую сосновыми иголками, нащупал пистолет возле правого бедра, фонарь возле левого — и открутил колпачок.
Первый глоток, крепкий, как рукопожатие друга, придал мне смелости: кошмар выдался качественный, из худших, а они у меня бывают такие, что не дай Бог. Я знал, что не могу напиваться, пока Мэри охотится на льва, но завтра охоты не светило. Таких ночей не случалось уже давно, я даже успел избаловаться и начал думать, что с кошмарами покончено. Ну что ж, будем знать. Наверное, сыграла роль духота в закупоренной палатке или тот факт, что я весь день просидел без движения.
Второй глоток пошел легче и по вкусу напоминал лучшие клопоморы моей юности. Не такой уж и страшный кошмар, подумал я. Бывали и хуже. Просто сработал фактор неожиданности: я действительно отвык от настоящих, серьезных кошмаров, после которых просыпаешься в холодном поту, и каждую ночь видел обычные сны, иногда плохие, но большей частью хорошие.
В темноте раздался голос Мэри:
— Папа, ты пьешь?
— Пью. А что?
— Дай и мне капельку.
Я высунул фляжку из-под сетки и встретился с ее рукой.
— А вода есть?
— Держи. — Я передал воду. — У тебя же своя рядом с кроватью.
— Ты не велел зажигать ночью свет.
— Бедный котенок. А что ты не спишь?
— Я спала. А потом стала сниться всякая дрянь, даже рассказывать не хочу.
— Мне тоже.
— Держи свою «Джинни», — она вернула фляжку, — может, еще понадобится. А теперь возьми меня за руку… вот. Сожми крепко-крепко. Никто не умер, правда? Ни ты, ни Джи-Си, ни Отец.
— Нет, котенок. Все живы.
— Спасибо. Постарайся заснуть. Ты ведь никого не любишь, кроме меня? Белых, я имею в виду.
— Ни черных, ни белых, ни загорелых.
— Спи спокойно. Бог тебя храни. Спасибо, что угостил джином.
— Спасибо, что разогнала кошмары.
— Моя прямая обязанность.
Потом я лежал с открытыми глазами, вспоминая разные страны и трудные времена, думая о природе кошмаров, надеясь, что завтра распогодится, — и незаметно задремал, и опять проснулся в мокром диком ужасе, и долго еще слушал спокойное дыхание Мэри, еле различимое сквозь шум дождя, прежде чем отважился на новую попытку заснуть.
Примечания
1 Под страхом приговора к пожизненным каторжным работам (франц.)
| Предыдущая страница | Оглавление "Проблеск истины" | Следующая страница |
При заимствовании материалов с сайта активная ссылка на источник обязательна.
© 2016—2024 "Хемингуэй Эрнест Миллер"