Эрнест Хемингуэй. Смерть после полудня. Глава двенадцатая
Разглядывая боевого быка на скотном дворе, никто не может сказать заранее, будет ли он храбрым на арене, хотя, как правило, чем бык спокойней, чем невозмутимей, чем меньше нервничает, тем больше шансов за то, что он проявит себя храбрецом. Дело в том, что чем бык храбрее, тем он уверенней в себе и тем меньше блефует. Все внешние признаки угрозы, которые подает бык, как то: роет копытом землю, выставляет рога или ревет — это все разновидности блефа, формы предостережения, которое делается с тем, чтобы, по возможности, избежать схватки. Действительно храбрый бык ничем не показывает, что вот-вот ринется в атаку, исключая пристальный взгляд на врага, вздыбленный пласт мышц на загривке, подергивание уха и в момент непосредственной атаки вскинутый хвост. Стопроцентный храбрец, если он в идеальной форме, никогда не открывает пасть, даже язык не высовывает на протяжении всего боя, а в конце, с уже вонзенной шпагой, он будет нападать на человека, пока его носят ноги, да и то с захлопнутой челюстью, чтобы удержать кровь внутри.
Что делает быка храбрым, так это кровь боевой породы, которую можно сохранить в чистоте лишь за счет добросовестных тиентас, то есть испытаний и отбора, а во-вторых, его собственное здоровье и физическая форма. Здоровье и физическая форма не заменят тщательной селекционной работы, но их нехватка испортит природную, врожденную храбрость животного, его тело не сможет поддержать боевой задор или даст храбрости вспыхнуть как пук соломы, которая, выгорев дотла, оставит быка опустошенным, полым внутри. Если животные на ферме не подхватили какую-то болезнь, их здоровье и физическая форма определяются качеством пастбища и воды.
Пастбища и вода в разных частях Испании отличаются между собой вследствие разницы в климатических условиях и состава почвы, причем то расстояние, которое скот должен преодолевать от луга до водопоя, радикально сказывается на породе. С климатической точки зрения, Испания скорее континент, нежели просто страна, так как климат и растительность, скажем, Наварры не имеют ничего общего с характеристиками Валенсии или Андалусии, и все три провинции, разве что отдельные части Наварры, и близко не напоминают высокое плоскогорье Кастилии. Так что быки, взращенные в Наварре, Андалусии и Саламанке, сильно разнятся, и не от того, что вышли из разных пород. Наваррские быки — чуть ли не другая раса; они меньше, обычно красноватой масти, но когда хозяин-наваррец берет племенных быков и телок с андалусийской фермы и пытается скрестить их с наваррской породой, потомство непременно обзаводится нынешними недостатками северных быков — нервозность, неуверенная атака и отсутствие подлинной храбрости, — утрачивая исходный характер и при этом не приобретая гой подвижности, смелости и оленеподобной прыти, что столь характерны для старой наваррской крови. Наваррский бык стоит на грани исчезновения вследствие узкородственного разведения исходной наваррской породы и активной продажи телок во Францию некоторое время тому назад для использования их в course landaise1, французской разновидности тавромахии, и неспособности андалусийских и кастильских пород сохранить свой тип и храбрость на северных пастбищах, хотя предпринимались многочисленные дорогостоящие попытки вывести новую и храбрую наваррскую породу. Лучших боевых быков дают Андалусия, Кольменар, Саламанка и, в качестве исключения, Португалия. Типичный торо браво — уроженец Андалусии. Андалусийские породы перенесли в Саламанку, где извратили, намеренно добиваясь уменьшенного роста и укороченных рогов, чтобы понравиться тореро. Саламанка — идеальная провинция для разведения быков. Пастбища и вода там безупречны, и тамошние быки отличаются крепким телом, не успев достигнуть и четырех лет от роду; нередко, чтобы они смотрелись крупнее и старше, их некоторое время держат на зерне, придавая напускную массивность за счет жировых подушек на мышцах. Выглядят они здоровыми, но быстро устают и страдают одышкой. Многие саламанкские быки таковы, что, если бы их отдавали в бой в возрасте от четырех с половиной до пяти лет, когда они обладают своими природными габаритами и не нуждаются в зерне для достижения предписанного весового стандарта, да если б еще дать им с годик просто попастись и тем самым прибавить зрелости, получились бы идеальные боевые быки, за исключением, правда, одной склонности: перевалив за четвертый год, они начинают терять простодушие и храбрость. Иногда такую корриду действительно можно видеть в Мадриде, но реклама столь великолепных быков, попустительство, а то и прямое пособничество со стороны тореро приводят к тому, что те же хозяева, которые разок за сезон направили в столицу партию исключительных быков, в провинцию доставят пятнадцать-двадцать партий из животных ниже допустимого возрастного порога, выдержанных на зерне, чтобы смотрелись внушительнее, а риск создавали минимальный, коль скоро у них отсутствует опыт использования рогов; словом, всем, чем можно, выхолащивая саму суть зрелища — боевого быка — и тем самым способствуя упадку корриды.
Третьим фактором, помимо породы и физической формы, является возраст. Ущербность в любом из упомянутых факторов не позволит получить настоящего боевого быка. Он достигает зрелости не ранее четырехлетнего возраста. Согласен, даже трехлетка выглядит зрелым, но на деле это не так. Со зрелостью приходит и настоящая сила, выносливость и, самое главное, знания. Знания у быка состоят в первую очередь из воспоминаний о личном опыте, он ничего не забывает; а также из. умения пользоваться рогами. Именно рог стоит во главе угла корриды, так что идеальный бык тот, чья память девственно чиста, не запятнана воспоминаниями о схватках с человеком, и учиться ему придется прямо на арене; он будет укрощен, если тореро работает с ним правильно, в противном случае укрощенным окажется тореро, когда его работа ошибочна или труслива; а для того, чтобы этот бык представлял собой нешуточную опасность и тем самым действительно проверил навыки матадора, он обязан знать, как пользоваться рогами. Так вот, в четыре года бык обладает такими знаниями, он приобрел их в схватках на пастбище: это единственный доступный ему способ набраться опыта. Видеть, как сражаются два боевых быка — это нечто бесподобное. Они пользуются своими рогами не хуже фехтовальщиков. В их арсенале выпады, тычки, уколы, финты, уклонения, а точность прицела ошеломляет. Когда они оба знают, как пользоваться рогами, схватка обычно заканчивается так же, как и встреча двух опытных боксеров: все опасные удары парированы, кровь не пролита, друг другу почет и уважение. Им не надо биться до смерти. Проигрывает тот бык, кто разрывает дистанцию и отворачивается, тем самым признавая превосходство соперника. Мне доводилось видеть, как они схватываются раз за разом по каким-то поводам, в которых я так и не разобрался; сшибаются в лобовой атаке, наносят отвлекающие удары ведущим рогом, раздается сухой стук и скрежет кости о кость, выпады блокируются и парируются, и вдруг кто-то из быков разворачивается и галопом бросается прочь. Был, правда, случай, когда после одной из схваток в загоне бык отвернулся, признавая поражение, а второй стал его преследовать, догнал и ударом в бок перевернул. Не успел бедолага подняться на ноги, как победитель принялся его охаживать, отчаянно бодая, к тому же непрерывно наваливаясь всем телом. Побежденный бык сумел разок встать, развернулся, чтобы встретить противника в лоб, но получил рогом в глаз и свалился при очередной атаке. Короче, тот забил его насмерть, уже не дав подняться. Кстати сказать, за два дня до этого побоища тот же бык убил еще одного соперника, а на арене показал себя одним из лучших животных, как д ля тореро, так и для зрителя, из всех мною виденных. Его навыки работы рогами были отточены по первому разряду. Никаких хитростей и коварства, он попросту знал, как ими пользоваться, так что матадор Феликс Родригес показал образцовую работу с плащом и мулетой, после чего классно убил.
Есть быки-трехлетки, умеющие пользоваться рогами, но это исключение. Обычно у них попросту не хватает опыта. Быки старше пяти лет слишком хорошо разбираются в собственном вооружении. У них так много опыта, они настолько умелы, что необходимость постоянно быть начеку практически лишает тореро шансов показать что-то сногсшибательное. Сами по себе такие схватки вполне любопытны, но надо отлично разбираться в корриде, чтобы по достоинству оценить работу матадора.
Чуть ли не у всякого быка есть рог, которым он предпочитает орудовать; такой рог называется ведущим. Можно сказать, быки право- или левороги, как и люди, которые делятся на правшей или левшей, хотя явного преобладания праворогости не наблюдается. Шансы оказаться ведущим одинаковы у обоих рогов. Понять, какой именно рог ведущий, можно, понаблюдав затем, как бандерильеро «ведут» быка плащом в начале боя, хотя есть еще один способ, который часто срабатывает. Непосредственно перед атакой бык дергает ухом, в редком случае обоими. Так вот, дергающееся ухо обычно находится на той же стороне, что и ведущий рог.
Быки сильно отличаются друг от друга в манере использования рогов; некоторых именуют «убийцами», потому что во время атаки на пикадоров удар наносят, лишь когда уверены в дистанции, а уж когда окажутся близко, то вонзят свой рог в уязвимое место лошади с такой же точностью и неизбежностью, что и кинжал. Как правило, таким быкам уже доводилось на пастбище набрасываться на пастуха или даже убивать лошадь, и они помнят, как это было проделано. Они не делают длинный разбег, не пытаются опрокинуть лошадь со всадником, а хотят лишь каким-то образом подобраться к пикадору, частенько отбивая его пику движением рога, чтобы потом нанести удар. Количество убитых лошадей не служит подлинным показателем храбрости или силы быка, потому что хотя бык-«убийца» действительно убивает лошадь, более храбрый, более сильный бык может всего лишь опрокинуть се вместе с пикадором и в запале вообще не будет целиться рогом.
Бык, разок пустивший кровь человеку, практически наверняка сумеет проделать это вновь. Большинство из погибших на арене матадоров уже летали прежде в воздухе по милости того же быка. Конечно, неоднократное ранение в течение одного боя можно объяснить тем, что после первого подкидывания человек уже ошеломлен, утратил подвижность или глазомер, но верно и то, что бык, сумевший отыскать человека за приманкой или после получения уколов бандерильями, повторит успешный процесс. Скажем, он может боднуть вбок, пробегая мимо человека вслед за плащом или мулетой, или вдруг резко затормозит на полном ходу, или повернет прочь от ткани в сторону человека — не важно, каким бы ни было то действие, благодаря которому он добрался до человека а первый раз, он его повторит. Более того, существуют породы, обладающие особо развитой способностью мгновенно ориентироваться на арене. Таких быков надо убивать как можно раньше, ибо они учатся куда быстрее, нежели предусмотрено темпом обычного боя, с каждой секундой усложняя работу.
Именно такими являются боевые быки старинной касты, то есть породы, выращиваемой сыновьями дона Одуардо Миура из Севильи, хотя следует отметить, что потомки этого ответственейшего и достойнейшего скотовода попытались-таки сделать своих быков не столь опасными и более приемлемыми для тореро за счет скрещивания с быками вистаэрмосской породы, самой благородной, храброй и простодушной из всех. В итоге им удалось вывести быка, обладающего впечатляющими габаритами, рогами и всеми прочими атрибутами грозных миура, но без их исключительной агрессивности и способности все схватывать на лету, что и сделало их подлинным проклятием любого тореро. Существует порода — выведена она в Португалии усилиями дона Хосе Палья, — которая обладает внешностью, кровью, статностью, мощью и свирепостью подлинных миура, и если вам когда-либо доведется попасть на бой с этими животными, вы увидите, что такое бык на пике агрессивности и физической силы и до чего он может быть опасен. Рассказывают — сам я за верность этих слухов не ручаюсь, — так вот, рассказывают, что пастбище Палья, на котором выгуливают зрелых быков, отстоит на двенадцать километров от водопоя и что его быки потому такие могучие, выносливые и упрямые, что вынуждены далеко ходить по воду. Об этом я узнал от одного из двоюродных братьев Пальи, однако лично проверить не удосужился.
Подобно тому, как определенные породы боевых быков особенно тупы и храбры, а другие умны и храбры, Имеется разница и в прочих особенностях, чрезвычайно индивидуальных, но все же характерных для большинства быков той или иной породы. Для примера можно назвать быков, которых раньше разводил герцог Верагуа. В начале текущего столетия они считались одними из самых храбрых, сильных, проворных и красивых из всех быков полуострова, но то, что раньше было всего лишь незначительными тенденциями, через пару десятков лет превратилось в доминантные признаки всей породы. В ту пору, когда их причисляли чуть ли не к идеалу боевого быка, одной из первейших характеристик была исключительная проворность в течение первой трети боя, зато к третьему терсьо животные выдыхались и становились неповоротливыми. Еще они славились тем, что стоило быку-верагуанцу ранить человека или лошадь, как он уже не оставлял свою жертву в покое, атака шла за атакой, возникало впечатление, что бык хочет стереть противника в порошок; но они были очень храбрыми, охотно нападали, хорошо следовали за плащом и мулетой. Через двадцать лет от славных первоначальных качеств почти ничего не осталось, если не считать стремительности в нападении, зато склонность наливаться тяжестью по мере боя выпятилась до такой степени, что после стычки с пикадорами верагуанец едва переставлял ноги. «Прилипчивость» к жертве сохранилась, даже усилилась, а скорость, сила и храбрость сошли до минимума. Вот как некогда отличные породы теряют свою ценность для корриды, несмотря на всю заботу и добросовестность скотовода. Он будет пробовать скрещивание с другими породами, ничего иного ему все равно не остается, и порой результат окажется успешным, но чаще всего упадок породы лишь ускорится, и она окончательно утратит все те положительные качества, которыми некогда обладала.
Бессовестный хозяин может приобрести быков отменной породы и нажиться за счет их репутации — мол, они дают великолепное зрелище, удивительно храбры, — но сам будет продавать все, что носит рога, разве что телками не станет торговать, в итоге за несколько лет сколотит себе некий капиталец, а по ходу дела изрядно подпортит доброе имя породы. Полностью уничтожить ценность породы ему не удастся до тех пор, пока кровь не испорчена, а быки имеют доступ к пастбищам и воде хорошего качества. Добросовестный скотовод может взять точно таких же быков и, продавая на бои только те экземпляры, которые демонстрируют храбрость, за короткое время восстановит породу. Но когда кровь, снискавшая славу, оказывается слишком разбавленной, когда мелкие огрехи становятся превалирующими характеристиками, тогда порода заканчивает свой век, если только ее не возродят удачным и порой парадоксальным скрещиванием. Я видел, как уходит добрая порода, видел упадок и конец верагуанцев... Прискорбно. Нынешний герцог их наконец продал, и новые владельцы пытаются сейчас воскресить породу.
Полукровки, то есть быки с небольшой долей боевой крови, по-испански называются моручо; они очень храбры в телячьем возрасте и демонстрируют лучшие черты боевой породы, однако, достигнув зрелости, утрачивают всю свою храбрость и стиль, теряя пригодность для арены. Такая утрата храбрости и стиля по достижении полной зрелости присуща всем быкам, в которых течет смесь боевой и обычной крови, именно это вызывает головную боль скотоводов Саламанки. Тут дело даже не в смешении пород; складывается впечатление, что эта особенность вообще является врожденной у тех быков, что разводят в той местности. В результате фермер из Саламанки вынужден продавать быков молоденькими, если он хочет, чтобы их храбрость была на пике. Эти незрелые бычки нанесли корриде урон, который перекрывает любые другие отрицательные влияния.
Вот перечень основных пород, которые дают лучших на сегодняшний день быков, как непосредственно, так и путем скрещивания: Васкес, Кабрера, Вистаэрмоса, Сааведра, Лесака и Ибарра.
Поставщики лучших на сегодняшний день быков: сыновья Пабло Ромеры (Севилья), граф де Санта Колома (Мадрид), граф де ла Корте (Бадахос); донья Консепсьон де ла Конча-и-Сьерра (Севилья), дочь знаменитой вдовы Конча-и-Сьерра; донья Кармен де Федерико (Мадрид), нынешняя владелица породы Мурубе; сыновья дона Эдуардо Миура (Севилья); маркиз де Вильямарта (Севилья); дон Архимиро Перес Табернеро, дон Грасиалано Перес Табернеро и дон Антонио Перес Табернеро, все трое из Саламанки; дон Франсиско Санчес (Кокилья, провинция Саламанка); дон Флорентино Сотомайор (Кордова); дон Хосе Перейра Палья (Вила-Франка-ди-Шира, Португалия); вдова дона Феликса Гомеса (Кольменар-Вьехо); донья Энрикета де ла Кова (Севилья); дон Феликс Морено Ардануи (Севилья); маркиз де Альбайда (Мадрид); и дон Хулиан Фернандес Мартинес (Кольменар-Вьехо), который владеет старейшей породой дона Висенте Мартинеса.
— В этой главе ни словечка разговоров, сударыня, и все же мы подошли к концу. Весьма сожалею.
— Не больше, чем я.
— А чего бы вам хотелось? Побольше крупных откровений о страстях бычьего племени? Диатрибу против венерических заболеваний? Щепотку гениальных мыслей о смерти и разложении? Вам интересно было бы послушать о приключениях с дикобразом, имевших место в юные годы автора в округах Эмметт и Шарлевуа, что расположены в штате Мичиган?
— Прошу вас, сударь, на сегодня хватит про животных.
— A что вы скажете об одной из тех назидательных проповедей по поводу жизни и смерти, за которые с таким восторгом берутся авторы?
— Пожалуй, этого тоже не надо. Нет ли у вас чего-то развлекательного и в то же время поучительного? Что-то мне сегодня нездоровится.
— Сударыня, у меня есть как раз то, что вам нужно. Не про диких зверей или быков. Вещица написана доходчивым языком и с таким расчетом, чтобы стать «Занесенными снегом» нашего времени, а в конце прямо-таки ломиться от разговоров.
— Если там есть разговоры, я бы хотела ее почитать.
— В таком случае, за дело! Итак, она называется... ЕСТЕСТВЕННАЯ ИСТОРИЯ МЕРТВЫХ!
Пожилая дама: Ох, не нравится мне такое заглавие.
Автор: Да я на это и не рассчитывал. Очень может статься, вам вообще ничего не понравится. И все же, вот она,
«Естественная история мертвых»
Мне всегда казалось, что война выпала из поля зрения натуралистов. У нас есть восхитительные и солидные отчеты покойного У. Г. Хадсона о флоре и фауне Патагонии; преподобный Гилберт Уайт чрезвычайно интересно писал об удоде, когда тот эпизодически, редким гостем залетал в Сельборн, ну а епископ Стенли дал нам полезную и доступную массам «Семейную историю птиц». Так нет ли у нас шанса снабдить читателя некоторыми рациональными и любопытными фактами о мертвых? Надеюсь, да.
Когда отважный первооткрыватель Мунго Парк в одном из странствий падал в обморок средь необъятной дикости африканской пустыни, когда, голый и одинокой, он полагал свои дни сочтенными, и, казалось, остается лишь рухнуть наземь да помереть, ему на глаза попался крошечный цветок плодоносящего мха неизъяснимой красоты. «Хотя все растеньице, — сообщает Парк, — размером не превышало моего перста, я не мог созерцать изящное устройство его корней, листьев и споровых коробочек без восхищения. Так способно ли то Существо, что заботливо укореняло, омачивало водою и довело до совершенства в сем глухом уголке мира вещь столь ничтожную, глядеть безучастно на жалкое состояние и муки тварей, созданных по Его же образу и подобию? Воистину нет. Подобные рассуждения не дали мне отчаяться; я воспрянул и, пренебрегая голодом и утомлением, двинулся вперед, уверовав, что облегчение близко. И я не был разочарован».
Обладая, как выражался епископ Стенли, сходственной предрасположенностью к восторгу и благоговению, можно ли изучать какую бы то ни было ветвь Естественной Истории, не умножая ту веру, надежду и любовь, в которых и мы, до последнего человечка, нуждаемся в нашем странствии по дикой пустыне жизни? Так давайте посмотрим, что за вдохновение мы можем почерпнуть из мертвецов.
На войне мертвые, как правило, представляют собой самцов, хотя, в отличие от человеческого рода, это утверждение не распространяется на животных, и среди убитых лошадей я часто видел кобыл. Еще один любопытный аспект войны состоит в том, что только на ней натуралист получает возможность обозреть мертвых мулов. За двадцать лет наблюдений в условиях гражданской жизни я ни разу не видел мертвого мула и начал даже питать сомнения в смертности сего животного. Были случаи, когда на глаза попадалась тварь, напоминавшая мертвого мула, но при ближайшем рассмотрении то оказывалось живое существо, которое лишь напоминало мертвого вследствие пребывания в полнейшем покое. Однако на войне эти животные уступают смерти с той же готовностью, что и более привычная и менее выносливая лошадь.
Пожилая дама: Вы ведь обещали ни словечка о животных!
Автор: Ничего, это ненадолго. Потерпите, ладно? Нелегко писать такие вещи.
Большинство из мулов, которых я видел мертвыми, располагались вдоль горных троп или лежали у подножия круч, куда их спихнули, дабы освободить дорогу. Трупы казались вполне уместным зрелищем в горах, где привыкаешь к их присутствию и где они смотрятся не столь дико, как позднее, в Смирне, где греки, перебив ноги своим вьючным животным, столкнули их с пристани, чтобы те захлебнулись. Покалеченные мулы и лошади, утопавшие на мелководье, своим числом взывали к талантам Гойи. Хотя, если подходить формально, вряд ли можно утверждать, что они-де взывали к Гойе, коль скоро имелся лишь один Гойя, к тому же он давно умер, да и крайне сомнительно, чтобы эти животные, умей они взывать, требовали бы проиллюстрировать свое злосчастье живописью; гораздо вероятнее, что, обладай они способностью изъясняться, позвали бы кого-то облегчить их участь.
Пожилая дама: Вы уже писали об этих мулах.
Автор: Да, я знаю и приношу извинения. Хватит перебивать. Больше писать о них не буду. Обещаю.
Что же касается пола мертвых, то, по сути дела, ты настолько привыкаешь видеть среди мертвых лишь мужчин, что зрелище убитой женщины потрясает до основания. Впервые я стал свидетелем инверсии всегдашнего пола мертвых после взрыва на военном заводе, что размещался мод Миланом, в Италии. До места бедствия мы добирались на грузовиках по дорогам в тени тополей, вдоль которых тянулись канавы, где кишела мелкотравчатая животная жизнь, которую я не мог наблюдать в подробностях вследствие изрядных облаков пыли, поднятых грузовиками. По прибытии туда, где раньше стоял военный завод, часть из нас отправили патрулировать громадные склады, которые по какой-то причине еще не взорвались, в то время как остальным поручили тушить траву на прилегающем поле, а по завершении сего задания приказали прочесать ближайшие окрестности и соседние поля на предмет обнаружения трупов. Таких находок мы сделали и доставили в импровизированный морг немало. Вынужден чистосердечно признаться, было потрясением видеть, что вместо мужчин мертвыми оказались женщины. В те дни женщины еще не приступили к ношению коротких причесок, как это имело место несколько лет спустя в Европе и Америке, так что самым неприятным — наверное, с непривычки — было присутствие, а уж тем более отсутствие, длинных волос. Покончив с весьма тщательным поиском мертвых в целом виде, мы принялись за сбор фрагментов. Многие из них были сняты с массивного, опутанного колючей проволокой забора, что окружал территорию фабрики; мы собрали изрядное число разрозненных кусков, поучительно иллюстрирующих потрясающую энергию бризантных взрывчатых веществ. Помнится, на обратном пути в Милан кто-то из нас обсуждал происшествие, выдвинув тезис, что сюрреализм картины и полнейшее отсутствие раненых во многом лишили катастрофу того ужаса, который мог быть намного острее. К тому же взрыв произошел недавно, и, как следствие, перетаскивание мертвых еще не причиняло таких хлопот, как на полях сражений. Приятная, хотя и пыльная поездка вдоль прелестных ломбардских полей также служила компенсацией за непривлекательность задания, и, обмениваясь по пути впечатлениями, мы все пришли к выводу об изрядном везении, что пожар удалось столь быстро взять под контроль, не дав ему добраться до громадных складов, полных не сдетонировавших боеприпасов. А еще мы сошлись во мнении, что сбор фрагментов — дело чрезвычайного свойства; поразительно, отмечали мы, с какой охотой человеческое тело разрывается на куски, игнорируя все анатомические линии, дробясь с той же капризной причудливостью, что и артиллерийский снаряд.
Пожилая дама: Мне неприятно это читать.
Автор: Тогда не читайте. Можно подумать, ее кто-то заставляет... И пожалуйста, хватит перебивать.
Натуралист, желающий придать наблюдениям точность в мелочах, вправе ограничиться каким-то конкретным отрезком времени, и я возьму тот, что шел непосредственно за итальянским наступлением австрияков в июне 1918 года, коли именно в нем мертвые приняли участие своим наибольшим числом. Поспешное отступление, а затем контрнаступление привели к тому, что покинутые позиции были взяты вновь, так что все осталось как прежде, за исключением появления мертвых. Если их не закопать, они ежедневно меняют свой внешний вид. Белая раса меняет цвет с белого на желтый, затем на желто-зеленый, после чего на черный. Если достаточно долго держать труп на жаре, он становится похожим на деготь, в особенности там, где что-то поломалось или разодралось. Каждый день мертвец толстеет; наконец, его распирает так, что униформа порой того и гляди лопнет. Отдельные члены могут увеличиваться в обхвате до невероятности, лица округляются и натягиваются подобно надувному шарику. Помимо прогрессирующей тучности, вторым удивительным свойством мертвых является количество разбросанной вокруг них макулатуры. Последняя принятая ими поза — оставляя в стороне вопрос захоронения — зависит от местоположения карманов в их обмундировании. В австрийской армии они наличествуют с казенной стороны штанов, и все мертвецы вскорости переворачиваются ничком, с обоими вывернутыми карманами на седалище, а трава кругом оказывается засыпанной теми бумажками, которые находились в этих карманах. Зной, мухи, красноречивые позы тел в траве и количество разбросанной бумаги — таковы запоминающиеся впечатления. Запах поля боя в жаркую погоду в памяти не воскресить. В ней остается лишь тот факт, что да, был такой запах, но ничто происходящее с тобой о нем уже не напомнит. Он не похож на казарменный душок, что вдруг доносится в трамвае, и ты оглядываешься и видишь мужчину, который его принес. А вот тот запах пропадает подчистую, как угасшая любовь; что было, помнишь, зато чувство не вернуть, сколько ни тужься.
Пожилая дама: Мне нравится, когда вы пишете о любви.
Автор: Благодарю вас, сударыня.
Интересно, что на поле боя в жаркую погоду сумело бы вдохнуть новые силы в отважного первооткрывателя Мунго Парка? С конца июня по июль в хлебах алеют маки, шелковицы принарядились, стоят в полном облачении, а над орудийными стволами, когда их жарит солнце сквозь прорехи в листве, струится призрачная зыбь; почва желтая-прежелтая по краям воронок от мин с горчичным газом, да и разбитые домики интересней разглядывать, чем нетронутые обстрелом, но мало кто из путешественников, вдохнув тем летом полную грудь воздуха, обрел бы мысли Мунго Парка в отношении тех, кто был создан по Его образу и подобию.
Первое, что обнаруживаешь насчет мертвецов, это их склонность умирать подобно животному. Кое-кто умирает быстро от крошечной ранки, которая, думаешь ты, разве что кролика свалит. Другие умирают с трудом: череп раскроен, в мозгах железо, а он лежит живой еще двое суток, будто кошка, которая ворочается в угольном ящике с пулей в голове и отказывается издыхать, пока ей башку не оттяпаешь. И вообще, кошки, может, даже после этого не дохнут, говорят же, что у них девять жизней, пес их знает.
Единственная естественная смерть, что мне довелось увидеть, если не считать кровопотери, которая не так уж страшна, случилась из-за гриппа-испанки. При нем ты тонешь в собственных соплях, давишься ими; а под конец пациент засирает всю свою койку. Сейчас мне хочется увидеть смерть кого-либо из самопровозглашенных гуманистов; может статься, стойкий первооткрыватель ироде Мунго Парка или ваш покорный слуга дотянет до дня, когда станет свидетелем всамделишной кончины членов названной литературной секты и понаблюдает за тем величием, которым они обставят свой уход. Рассуждая как натуралист, я сделал вывод, что в то время кик внешние приличия — вещь превосходная, некоторые попросту обязаны вести себя неблагопристойно, чтобы человеческая раса не сошла на нет, коль скоро поза, предписанная для продолжения рода, неблагопристойна. А еще мне пришло в голову, что эти люди являются, или являлись, детьми благопристойного существования. Впрочем, не важно, как они начали; я хочу видеть кое-чей конец и прикинуть на досуге, как черви возьмутся за давно забальзамированное бесплодие; и впредь их писанину обойдут молчанием, а вожделения сведутся к примечаниям.
Пожилая дама: Насчет вожделений просто замечательно.
Автор: Да, знаю. По мотивам Эндрю Марвелла. Этому я научился, почитывая Т.С. Элиота.
Пожилая дама: Элиоты были старинными приятелями нашей семьи. Кажется, они торговали пиломатериалами.
Автор: У меня дядя женился на дочери владельца лесопилки.
Пожилая дама: Забавно.
В то время как найдутся, пожалуй, законные основания разбираться с гражданами-самоназначенцами в «Естественной истории мертвых», пусть даже к моменту публикации сего труда их гуманистическое поприще станет значить ровным счетом ничего, это будет несправедливо по отношению к другим мертвецам — умершим в пору своей юности не по личному выбору, не являвшихся владельцами журналов, и вообще многие из них в жизни не прочитали ни одного литературного обзора, — которых автор видел в жаркую погоду с полупинтой червей, вовсю трудившихся там, где раньше были рты. Погода для мертвецов не всегда была жаркой, порядочное время приходилось на дождь, который обмывал их и размягчал землю, а порой дождь упорствовал до тех пор, пока земля не превращалась в грязь, мертвецов из нее вымывало и приходилось закапывать их заново. Или, скажем, зимой в горах ты был вынужден класть мертвецов в снег, так что когда весной снег сходил, кому-то еще выпадало их хоронить. В горах имелись для этого красивейшие места, горная война вообще самая красивая из всех, и вот в одном из этих мест — называлось оно Поколь — похоронили генерала, кому Снайпер прострелил голову навылет. Так что врут те писатели, чьи книжки называются «Генералы убирают в постелях», потому что этот генерал умер в снежном окопе, высоко в горах, в тирольской шляпе с перышком сбоку, дырочкой во лбу (в которую и мизинец не пролезет) и во-от такой дырищей на затылке (куда можно было засунуть кулак, если, конечно, он у тебя маленький и ты бы хотел туда его засовывать), на сильно заляпанном кровью снегу. Чертовски славный был генерал, как, впрочем, и генерал фон Бер, который в битве при Копоретто командовал баварским Альпийским корпусом и, въезжая в Удину впереди солдат, был убит в своем штабном автомобиле огнем итальянского арьергарда. Так что называть такие книжки надо бы «Обычно генералы умирают в постелях», если мы желаем добиться хоть какой-то достоверности в изображении подобных вещей.
Пожилая дама: Когда же начнется сам рассказ?
Автор: А прямо сейчас и начнется, сударыня. Скоро все узнаете.
В горах снег засыпал мертвых возле перевязочного пункта, устроенного на обратном склоне, чтобы не накрыло артиллерией. Трупы сносили в землянку, которую успели выкопать до промерзания грунта. В этой землянке день, ночь и еще один день пролежал парень, чья голова — с куском рваной стали в искромсанных мозгах — была расколота подобно цветочному горшку и не рассыпалась лишь благодаря мозговым оболочкам да искусно наложенной повязке, уже заскорузлой. Санитары, таскавшие носилки, позвали военврача проверить состояние бедолаги. Они видели этого парня при всяком своем возвращении или хотя бы слышали, как тот дышит.
Глаза у военврача были красными, веки от слезоточивого газа опухли так, что остались только щелочки. Раненого он проверил дважды: днем и еще раз с фонариком. Тоже неплохая тема для гравюр Гойи; в смысле, медосмотр с фонариком в землянке для трупов. Врач взглянул разок, взглянул другой и поверил словам санитаров, дескать, парень-то до сих пор жив.
— И чего вы от меня хотите? — спросил он.
Санитары от военврача ничего не хотели. Впрочем,
поразмыслив немного, они спросили разрешения вынести его наружу и положить к тяжелораненым.
— Нет-нет-нет! — бросил врач. Он был очень занят. — Да в чем дело-то? Вы что, его боитесь?
— Так ведь лежит, хрипит среди трупов. Не по-людски как-то.
— А вы не слушайте. И вообще, сейчас вы его унесете, а потом опять потащите обратно.
— Ничего, господи капитан медицинской службы. Мы потерпим.
— А почему бы не вколоть ему побольше морфину? — спросил офицер-артиллерист, поджидавший свою очередь на перевязку руки.
— Как будто мне морфин девать некуда!.. У вас вон пистолет есть, так пойдите да застрелите его сами.
— Его разок уже застрелили, — заметил артиллерист. — Вот из вас бы, докторишек, кое-кого пострелять, навели б тогда порядок в вашем хозяйстве.
— Ну, спасибо, — сказал военврач, беря в руку хирургические щипцы. — Премного благодарен. А вот это
у вас что? — Он щипцами едва не ткнул артиллеристу в глаз. — Что с глазами?
— Слезогонка. У нас говорят, дикое везенье.
— Вот именно. Потому что вы тогда с позиций бежите, — сказал военврач. — К нам, сюда со своей слезогонкой, лишь бы вывезли с переднего края... Глаза себе луком натерли, я считаю.
— Плевал я на ваши оскорбления. Несете черт-те что. Полоумный.
Появились санитары.
— Господин капитан медицинской службы... — начал один из них.
— Пошли вон отсюда! — рявкнул военврач.
И они ушли.
— Ладно, — сказал артиллерист. — Пристрелю бедолагу. Чтоб не мучился. Я человек гуманный.
— Вот и пристрели, — кивнул военврач. — Давай-давай. Бери на себя всю ответственность. А я подам рапорт. Мол, лейтенант-артиллерист застрелил раненого на пункте срочной медпомощи. Иди. Иди и застрели его.
— Нет в тебе ничего человеческого.
— Моя работа — лечить раненых, а не добивать их. Этим пусть джентльмены от артиллерии занимаются.
— Что ж вы его тогда не лечите?
— А я уже полечил. Сделал все, что можно.
— А почему не отправили вниз по канатной дороге?
— Да кто ты такой меня расспрашивать? Ты что мне, начальство? Командир моего перевязочного пункта? Уважишь ответом?
Лейтенант-артиллерист отмолчался. Кроме них с врачом, других офицеров на медпункте не было, сплошь рядовые да унтера.
— Что? — сказал военврач, вскинув зажатую в щипцах иглу. — Язык проглотил?
— Да иди ты *****! — сказал артиллерист.
— Вот, — кивнул врач. — Все слышали? Ладно. Хорошо. Об этом тоже доложу.
Лейтенант поднялся и пошел на врача.
— Ах ты сука, — сказал он. — И мать твоя сука. И сестра. И сам ты г...
Врач плеснул ему в лицо из блюдца, полного йода. На миг ослепнув, лейтенант зашарил рукой в поисках пистолета. Врач ловко нырнул ему за спину, сбил с ног и, когда тот упал, несколько раз наподдал ногой, после чего поднял выроненный пистолет, не снимая резиновых перчаток. Сидя на полу, лейтенант тер глаза неизреченной рукой.
— Убью гада, — пообещал он. — Вот прозрею и убью.
— Хозяин здесь я, — сказал военврач. — И раз ты теперь это знаешь, я тебя прощаю. А убить ты меня не можешь, потому что твой пистолет у меня. Эй, сержант! Дежурного ко мне!
— Он сейчас у канатной дороги, — сообщил сержант.
— Протрите лейтенанту глаза спиртоводным раствором, а то у него там йод. Да, и принесите мне тазик обмыть руки. Когда закончите, лейтенанта ко мне, я им займусь.
— Вот только дотронься!
— Держите его покрепче, он бредит.
Вновь заглянул один из санитаров.
— Господин военврач...
— Ну чего тебе?
— Тот парень, в поленнице который...
— Я тебе сказал: уйди.
— Он помер, господин военврач. Я просто подумал, вы захотите узнать...
— Ну, мой дорогой лейтенант? Все понятно? Спор наш был ни о чем. На войне все споры ни о чем.
— Сволочь ты, — сказал артиллерист. Он по-прежнему не видел. — Глаза мне выжег, гадюка.
— Ерунда, — сказал военврач. — Все пройдет. Ерунда. Спор ни о чем.
— A-а! а-а! — вдруг завизжал лейтенант. — Ты мне глаза выжег, глаза выжег!
— Так, держите крепче, — скомандовал врач. — У него болевой шок. Держи крепче, говорю!
Пожилая дама: И что, на этом все? А мне казалось, вы обещали чуть ли не «Занесенных ветром» Джона Гринлифа Уиттьера.
— Сударыня, опять я оплошал. Целим-то высоко, да все промахиваемся.
Пожилая дама: Знаете, чем больше я вас знаю, тем меньше вы мне нравитесь.
— Ах, сударыня, извечная ошибка: узнавать писателя ближе.
Примечания
1 Курсландез — бескровный, зрелищный, особенно популярный в Гасконии вид спорта, где участниками, с одной стороны, являются акробаты-вольтижеры, а с другой — специально обученные телки от четырех до четырнадцати лет, из тех пород, что в Испании используются для корриды.
| Предыдущая страница | Оглавление "Смерть после полудня" | Следующая страница |
При заимствовании материалов с сайта активная ссылка на источник обязательна.
© 2016—2024 "Хемингуэй Эрнест Миллер"