Вешние воды. Красный и черный смех. Глава 5
Скриппс О'Нил потоптался перед дверью парикмахерской. Внутри было людно. Одних брили, других подстригали. Третьи сидели на высоких стульях вдоль стены и курили, ожидая своей очереди и любуясь развешанными на стенах картинами или собственными отражениями в длинном зеркале. Не зайти ли туда и ему, Скриппсу? В кармане у него четыре с половиной сотни. Значит, он может идти куда захочет. Он снова нерешительно заглянул в окно. Зрелище было заманчивое. Мужское общество, теплое помещение, белые халаты парикмахеров, сами мастера, ловко щелкавшие ножницами или наискось водившие лезвиями бритв по намыленным щекам клиентов. Они все-таки здорово орудовали своими инструментами, эти парикмахеры. И все же не этого хотелось Скриппсу. Ему хотелось чего-то другого. К тому же и о пичуге надо было позаботиться.
Скриппс О'Нил повернулся спиной к парикмахерской и, широко ступая, зашагал по улице этого безмолвного и холодного северного городка. По правую руку тянулся ряд плакучих берез, их голые ветви свисали под тяжестью снега до самой земли. Издалека до него донеслось слабое звяканье бубенцов. Наверно, по случаю рождества. На юге дети сейчас пускают шутих и выкрикивают: «Рождественский дар! Рождественский дар!» Его отец был с юга. Солдат повстанческой армии. Еще в дни Гражданской войны. Генерал Шерман сжег их дом во время своего похода к морю.
— Война — это адская штука, — сказал Шерман. — Но вы ведь все понимаете, миссис О'Нил. Я обязан это сделать, — и поднес спичку к старому дому с белыми колоннами.
— Негодяй! — воскликнула мать Скриппса на своем ломаном английском. — Попробовали бы вы поднести спичку к этому дому, когда бы тут был генерал О'Нил.
Старый дом быстро загорелся. Огонь пополз вверх по стенам. Белые колонны скрылись из виду в туче дыма, становившегося все гуще и гуще. Скриппс крепко уцепился за материно платье, вроде бы из полушерсти.
Генерал Шерман снова сел на коня и низко поклонился.
— Миссис О'Нил… — молвил он. Мать Скриппса любила повторять, что в его глазах стояли слезы, хоть он и был чертов янки. У этого человека, говорила она, все-таки было сердце, но он не прислушивался к его голосу. — Миссис О'Нил, если бы тут был генерал, мы поговорили бы с ним как мужчина с мужчиной. К сожалению, уважаемая миссис, война есть война, и я вынужден сжечь ваш дом.
Он дал знак одному из своих солдат, тот выбежал вперед и плеснул в огонь ведро керосину. Взметнулось пламя, и в тихом предвечернем воздухе поднялся высокий столб дыма.
— Ну что ж, генерал, — злорадно сказала мать Скриппса. — Хорошо хоть, что этот столб дыма предупредит о вашем приближении других верных дочерей конфедерации.
Шерман снова поклонился.
— Нам приходится идти на этот риск, мэм.
Пришпорив коня, он поскакал прочь, и еще долго его белые волосы развевались на ветру. Ни Скриппс, ни его мать никогда больше его не видели… Странно, что этот случай вспомнился ему именно сейчас. Он поднял голову. Перед ним была вывеска:
ЗАКУСОЧНАЯ БРАУНА
«КУС НА ЛЮБОЙ ВКУС»
Вот сейчас он зайдет и поест. Это как раз то, что ему нужно. Зайдет и поест. А вывеска-то какая: «Кус на любой вкус»!
О, у этих владельцев закусочных есть головы на плечах! Они умеют привлечь посетителей. Зачем им объявления в «Сэтердей ивнинг пост». «Кус на любой вкус» — вот это вещь! И он двинулся к дверям.
Переступив порог, Скриппс О'Нил обвел помещение взглядом. Длинная стойка, над ней часы. Дверь в кухню. Несколько столиков. Гора пирожков под стеклянным колпаком. На стенах таблички с надписями, предлагающими посетителям различные яства. А впрочем, в самом ли деле это закусочная Брауна?
— Будьте любезны, — обратился Скриппс к немолодой официантке, которая в этот момент вышла из кухонной поворотной двери. — Скажите: это закусочная Брауна?
— Да, сэр, — ответила она. — «Кус на любой вкус».
— Спасибо, — сказал Скриппс и подсел к стойке. — Принесите, пожалуйста, тушеных бобов — мне и моей пичуге.
Он расстегнул рубашку и выпустил птицу на стойку. Она нахохлилась и встрепенулась. Потом требовательно клюнула бутылку с кетчупом. Официантка протянула руку и погладила птицу.
— Смотри, какая смелая птаха! — заметила она, но тут же опомнилась и смутилась. — Простите, что вы заказали, сэр?
— Бобы, — повторил Скриплс. — Для себя и для птицы. Официантка приоткрыла окошечко в кухню. На миг Скриппс увидел теплое, заполненное паром помещение и там — большие кастрюли и чайники и ряд блестящих жестянок на стенной полке.
— Две порции бобов! — деловым тоном крикнула официантка в окошечко. — Одну со свининой и одну простую — для птицы.
— Один момент! — отозвался голос из кухни.
— Сколько же ей, вашей пташке? — спросила официантка.
— Не знаю, — ответил Скриппс. — Я ведь ее подобрал только сегодня вечером, когда шел по железной дороге из Манселоны. Меня бросила жена.
— Бедная крошка, — сказала официантка. Она капнула себе на палец кетчупа, и пташка благодарно клюнула его.
— Меня бросила жена, — снова сказал Скриппс. — Мы пошли выпивать на железную дорогу. Мы часто ходили туда по вечерам и смотрели на поезда. Я пишу рассказы. Один напечатан в «Пост», а еще два в «Дайэл». Менкен хочет прибрать меня к рукам. Но я не такой дурак. Ни к чему мне эта Polizei1. Начхал я на их Katzenjammer2.
Что за чушь он несет? Бред какой-то. Нет, так нельзя. Надо взять себя в руки.
— Скофилд Тейер был моим лучшим другом, — продолжал он. — Я закончил Гарвардский университет. Единственное, чего я от них хочу, — это человеческого отношения ко мне и к моей птице Хватит с меня этой Weltpolitik3. К черту доктора Кулиджа!
Мысли его путались. Он знал, почему. Это было умопомрачение от голода. Слишком уж дал себя знать резкий северный воздух.
— Послушайте, — сказал он. — Не принесли бы вы мне хоть немножко этих самых бобов? Вообще-то я не люблю никого подгонять и хорошо понимаю, когда надо оставить человека в покое.
Окошечко приоткрылось, и появились две дышащие паром тарелки с бобами: одна большая, другая — маленькая.
— Пожалуйста, — сказала официантка.
Скриппс набросился на большую тарелку. Кроме бобов, там лежал маленький кусочек свинины. Птичка весело клевала бобы, каждый раз запрокидывая головку, чтобы проглотить.
— Это она благодарит бога за вкусную еду, — заметила пожилая официантка.
— Ага, бобы чудесные, — согласился Скриппс.
От съеденной пищи в голове у него стало понемногу проясняться. Что за чушь он тут плел об этом Генри Менкене? Или Менкен и впрямь его преследует? Ничего себе перспектива! У него ведь в кармане 450 долларов. А когда они кончатся, он всегда сумеет положить этому конец. Если на него будут уж слишком давить, он их порадует! Пусть только попробуют…
Наклевавшись, птичка уснула. Она спала, стоя на одной ножке, а другую поджала, спрятала в перьях.
— Когда ножка у нее притомится, она станет на другую, а этой даст отдохнуть, — пояснила официантка. — У нас дома была старая скопа, так она тоже так спала.
— А где был ваш дом? — спросил Скриппс.
— В Англии. В Озерном крае. — Официантка грустно усмехнулась. — Родина Уордсворта, помните?..
Ох уж эти англичане! Разбрелись по всему земному шару. Не сидится им, видишь ли, на своем островке. Удивительный нордический люд, одержимый мечтой об империи.
— Я ведь не всегда была официанткой, — обратила на себя его внимание собеседница.
— Уверен, что нет.
— Ну да? — не поверила она. — Это довольно странная история. Но, может, вам неинтересно?
— Что вы, напротив, — ответил Скриппс. — Вы не будете возражать, если я когда-нибудь использую ее для рассказа?
— Ради бога, если только вы найдете ее интересной, — улыбнулась официантка. — Только вы, конечно, не назовете моего имени?
— Разумеется, если вы не хотите, — сказал Скриппс. — Кстати, можно заказать еще тарелку бобов?
— Распробовали? — улыбнулась официантка. Лицо у нее было серое и испещренное морщинами. Было в нем что-то от той актрисы, что умерла в Питтсбурге. Как же ее звали? Кажется, Ленора Ульрик. Она играла в «Питере Пэне». Ну да. Говорили еще, будто она всегда закрывала лицо вуалью, вспомнил Скриппс. Славная была женщина. Вот только Ленора Ульрик ли? Может, и нет. А впрочем, все равно…
— Вы в самом деле еще хотите бобов? — спросила официантка.
— Да, — просто ответил Скриппс.
— Еще одну большую! — крикнула она в окошечко. — Птице больше не нужно.
— Один момент, — послышался ответ.
— Ну так рассказывайте, прошу вас, — мягко сказал Скриппс.
— Это случилось в год Парижской выставки, — начала она. — Я была тогда еще совсем молодой, jeune fille4, и приехала из Англии вместе с матерью. Мы хотели попасть на открытие. По дороге с Северного вокзала до гостиницы на Вандомской площади, где нас уже ожидал номер, мы заехали в парикмахерскую и купили там какую-то мелочь. Мать, помню, взяла запасной флакон нюхательной соли — так называют ее тут, в Америке… — она усмехнулась.
— Да, да, я слушаю. Нюхательная соль, — подтвердил Скриппс.
— Мы, как и положено, зарегистрировались в гостинице, и нам дали две смежные комнаты — именно так мы и заказывали. Маме немного нездоровилось после дороги, и мы поужинали в номере. Я была до крайности возбуждена тем, что завтра увижу знаменитую выставку. Но дорога утомила и меня — когда переплывали Ламанш, нас здорово качало, — и я крепко заснула. Проснувшись утром, я позвала матушку. Она не отозвалась, и я пошла ее будить. Но вместо матери я увидела в ее постели какого-то французского генерала.
— Mon Dieu!5 — воскликнул Скриппс.
— Я страшно перепугалась, — продолжала официантка. — Потом позвонила, чтобы вызвали управляющего. Пришел портье, и я попросила объяснить, где моя мать. «Что вы, мадемуазель! — ответил портье. — Мы и знать не знаем. Вы приехали сюда с генералом таким-то…». Как, бишь, его? Никак не припомню фамилии…
— Пусть будет генерал Жоффр, — предложил Скриппс.
— Да, что-то вроде этого, — сказала официантка. — Я была сама не своя от страха. Вызвали полицию, я потребовала регистрационную книгу. «Увидите, — говорю, — что я записана вместе с матерью». Пришли полицейские, и портье принес книгу. «Вот смотрите, мадемуазель. Вы записаны тут с этим генералом, с ним и приехали вчера вечером в нашу гостиницу». Я была в отчаянии. Наконец, вспомнила, где находится парикмахерская. Послали за парикмахером. Ажан привел его в гостиницу. «Я вчера заходила к вам со своей матерью, — сказала я парикмахеру. — И мать купила у вас флакон нюхательной соли». «Я хорошо вас помню, мадемуазель, — отвечал парикмахер. — Но вы были не с матерью. Вы были с пожилым французским генералом. И он, кажется, купил щипчики для усов. Во всяком случае, покупка записана в моих книгах, можно уточнить». Я себя не помнила от горя. Тем временем полицейские привели извозчика, который доставил нас от вокзала в гостиницу. Он тоже клялся, что я была не с матерью… Ну как, не надоела вам моя история?
— Продолжайте, продолжайте, — сказал Скриппс. — Если бы вы только знали, как трудно найти хороший сюжет!
— Ну, — сказала официантка, — да это почти и все. С тех пор я больше никогда не видела мамы. Обратилась в посольство, но и там ничем не могли помочь. Правда, в конце концов они установили, что Ламанш я переплыла вместе с нею, но большего добиться не удалось. — На глазах немолодой официантки выступили слезы. — Так я больше и не видела своей мамочки. Никогда. Ни разу.
— Ну, а что генерал?
— В конечном итоге он одолжил мне сто франков — деньги небольшие, даже по тому времени. Я поехала в Америку и стала официанткой. Вот и вся история.
— Да нет, наверно, не вся, — усомнился Скриппс. — Голову даю наотрез, что не вся.
— Знаете, иногда и мне так кажется, — согласилась официантка. — Я чувствую, что это далеко не все. Должно же быть какое-то пояснение наконец. Сама не знаю, почему эта история сегодня с самого утра не идет у меня из головы.
— Хорошо, что вы сбросили с души этот груз, — сказал Скриппс.
— Да, — усмехнулась официантка, и морщинки на ее лице разгладились. — Даже как-то легче стало.
— Скажите, — спросил ее Скриппс, — не найдется ли в вашем городе для нас с пичугой какой-нибудь работы?
— Честной? — спросила официантка. — Я знаю только о такой.
— Да, честной, — подтвердил Скриппс.
— Я слышала, требуются рабочие на новую помповую фабрику, — сказала официантка.
В самом деле, почему бы ему не попробовать делать что-нибудь руками? Работал же ими Роден. Вон и Сезанн был мясником. А Ренуар — плотником. Пикассо в детстве работал на табачной фабрике. Гилберт Стюарт — тот самый, что нарисовал знаменитые портреты Вашингтона, репродукции которых висят теперь в каждом классе любой американской школы, — Гилберт Стюарт был когда-то кузнецом. А еще Эмерсон… — подручный у маляра. Джеймс Рассел Лоуэлл, как слышал Скриппс, в молодости служил телеграфистом. Как тот парень на станции. И кто знает, может, и он, этот местный телеграфист, уже пишет свой «Thanatopsis»6 или это, «Водяным птицам»7. Почему бы тогда и ему, Скриппсу О'Нилу, не поступить на помповую фабрику?
— Вы еще зайдете? — спросила официантка.
— Если позволите.
— И пташку свою тоже приносите.
— Хорошо, — сказал Скриппс. — А сегодня она, бедняга, устала. Право, ночь выпала нелегкая, особенно для нее.
— Еще бы! — согласилась официантка.
Скриппс снова вышел на улицу. В голове у него окончательно прояснилось, и он чувствовал себя готовым к новой жизни. Помповая фабрика — это тебе не фунт изюму! Помпы теперь везде нужны. На Уолл-стрите в Нью-Йорке люди каждый божий день наживают и теряют на помпах целые состояния. Скриппс сам слышал об одном таком — меньше чем за полчаса он сорвал на этих помпах куш в добрых полмиллиона. Уж они-то знают, откуда ветер дует, эти великие дельцы с Уолл-стрита.
Оказавшись на улице, он оглянулся на вывеску. «Кус на любой вкус». Хорошая приманка, ничего не скажешь. Правда ли, что у них поваром негр? Один раз, когда окошечко на кухню осталось приоткрытым, ему на миг показалось, будто там мелькнуло что-то черное. А может, повар просто вымазался возле плиты?
Примечания
1 Полиция (нем.)
2 Похмелье (нем.)
3 мировая политика (нем.)
4 молодая девушка (франц.)
5 Боже мой! (франц.)
6 «Размышления о смерти» — поэма американского поэта У.К.Врайэнта (1794–1878), до сих пор являющаяся одной из самых известные американских поэм
7 его же стихотворение
| Предыдущая страница | Оглавление "Вешние воды" | Следующая страница |
При заимствовании материалов с сайта активная ссылка на источник обязательна.
© 2016—2024 "Хемингуэй Эрнест Миллер"