Черновики романа «По ком звонит колокол»
Норберто Фуэнтес. Хемингуэй на Кубе
Иногда Хемингуэй позволял себе роскошь выйти в море на своей яхте половить рыбу. Вернуться он мог поздно. Встреча с берегом была неминуемой, и о нем, вспоминает Роберт Джордан, дает знать веющий в темноте с берегов бриз.
Первой книгой, написанной Хемингуэем в Финке Вихии, стал роман "По ком звонит колокол". От той работы, продолжавшейся в течение восемнадцати месяцев, сохранилось лишь несколько листков бумаги, исписанных крупным четким почерком. По этим фрагментам можно сделать заключение о методе работы писателя, о постепенном создании художником его произведения.
Вот один из черновых набросков:
41 — 43
"...не предательство, и если все, вместе взятое, работало на это. — Нет, сказал он. — Rien a faire. Rien faut accepter. Comme toujours {Ничего не поделаешь. Нам с этим не примириться. Как всегда (франц.)}.
Теперь грохочущий рев самолетов оглушал. Гольц следил за ними суровыми, гордыми глазами.
— Nous ferons notre petit possible {мы сделаем то немногое, что в наших силах (франц.)}, — сказал Гольц и повесил трубку. Но Коц его не слышал. Все, что он слышал, был рев самолетов".
Имя Коц, как мне кажется, славянского происхождения (возможно, производное от Карков и Гольц), было заменено в окончательной редакции именем Дюваль, принадлежавшим французу-интернационалисту, офицеру штаба генерала Гольца. Дюваль получил сообщение Роберта Джордана о необходимости задержать наступление, поскольку врагу стало известно о его подготовке и он принял меры предосторожности. Однако Дюваль проявляет нерешительность, не желая брать на себя ответственность. Единственное, что он делает, — это звонит Гольцу, находящемуся на авиационной базе и наблюдающему за взлетом самолетов, призванных обеспечить операцию, теперь уже заранее обреченную на неудачу. Как известно, Гольц списан автором с польского генерала Кароля Сверчевского, руководившего обороной Сеговии. На фронте его знали как Вальтера.
В романе эпизод со взлетом самолетов выглядит так:
"Но в оглушительном реве самолетов было то, что должно было быть, и, следя за ними, глядя вверх, Гольц сказал в телефонную трубку:
— Нет. Rien a faire. Rien. Faut pas penser. Faut accepter {Ничего не поделаешь. Ничего. Не надо об этом думать. Надо примириться (франц.)}.
Гольц смотрел на самолеты суровыми, гордыми глазами, которые знали, как могло бы быть и как будет, и сказал, гордясь тем, как могло бы быть, веря в то, как могло бы быть, даже если так никогда не будет:
— Bon. Nous ferons notre petit possible {Хорошо. Мы сделаем, что сможем (франц.)}. — И повесил трубку.
Но Дюваль не расслышал его. Сидя за столом с телефонной трубкой в руках, он слышал только рев самолетов..."
Ниже приведен первоначальный вариант рассказа Пилар о расправе в ее деревне. Курсивом выделены добавленные слова, а в квадратные скобки заключены вычеркнутые.
Вставить 255
"...и деревья через площадь, залитые лунным светом, и темные провалы их теней, и скамейки, тоже освещенные луной, и поблескивавшие бутылочные осколки, а дальше — край обрыва, с которого всех их сбросили, и не слышалось ни звука, только в фонтане плескалась вода, а я сидела там и думала, что мы плохо начали. Окно было открыто, и [через три дома] от площади, со стороны Фонды я услышала женский плач. Я [выглянула] вышла на балкон, босыми ногами ступая по железу, и луна освещала фасады всех зданий на площади, а плач доносился с балкона дома дона Гильермо. Это была его жена, она стояла на коленях на балконе и плакала. Тогда я вернулась в комнату и села; мне не хотелось думать, что это был худший день моей жизни, пока не настал еще один день".
В X главе об этом сказано:
"...и села у окна, откуда видна была площадь в лунном свете, та самая, где днем стояли шеренги, и деревья на краю площади, блестевшие в лунном свете, и черные тени, которые от них падали, и скамейки, тоже облитые лунным светом, и поблескивавшие осколки бутылок, а дальше обрыв, откуда всех сбросили, и за ним пустота. Кругом было тихо, только в фонтане плескалась вода, и я сидела и думала: как же скверно мы начинаем.
Окно было раскрыто, и со стороны Фонды мне вдруг послышался женский плач. Я вышла на балкон, босыми ногами ступая по железу; фасады домов вокруг площади были освещены луной, а плач доносился с балкона дона Гильермо. Это его жена стояла там на коленях и плакала.
Тогда я вернулась в комнату и снова села у окна, и мне не хотелось ни о чем думать, потому что это был самый плохой день в моей жизни, если не считать еще одного дня".
Еще один отрывок представляет собой фрагмент монолога, произносимого Робертом Джорданом в последнюю ночь своей жизни. Об этом говорит и указание автора. Однако нигде в книге нет сцены, которой соответствовал бы в точности данный фрагмент. Тем не менее, изложенные в нем мысли в целом перекликаются с размышлениями Джордана в XXXI главе.
Вставить 475 Янв. 24
(Переделать для разговора в последнюю ночь)
"Ночью он проснулся и думал теперь, что теперь он думает, вот это пришло ко мне, и это очень все усложнило. Раньше была только работа. Теперь есть работа и эта девушка, которую я люблю. Сейчас я не должен об этом ни думать, ни беспокоиться, но жизнь моя теперь изменилась. Я должен очень заботиться о ней. Сейчас, когда я думал о том, как пойду к Гэйлорду, ее я оставил в гостинице, где она никого не знает, а если там случится проверка документов, ведь у нее же нет никаких бумаг.
Я мог вернуться и узнать, что ее забрали в полицию. Помочь уладить это может Карков, и я пошлю Петру купить все, что ей нужно. Петра хорошо о ней позаботится. Когда меня не будет, она могла бы жить с Петрой. Нет, хоть это и непрактично, не хочу, чтобы она была у Гэйлорда со всеми этими людьми.
Может быть, нам удастся снять квартиру. Конечно, нам это удастся. Я все выясню. Где-нибудь рядом с парком, неподалеку от книжного базара, и теперь, весной, мы могли бы гулять по парку, когда цветут каштаны. Я могу показать ей все, что осталось от Мадрида, думал он.
Подруга Каркова поможет мне ее одеть, даже если будет ревновать. Но она это сделает. У меня есть еще много песет, и еще больше я должен получить, а подруга Каркова одевается очень неплохо. Я никогда не замечаю, что на ней надето, смотрю только, идет ей это или нет. И мы можем купить ей костюм и несколько хороших свитеров. Костюм надо будет шить, а симпатичные свитера пока можно купить в Самаранде на Гран Виа. Она будет очень мила. В чем? Да во всем, что бы мы ей ни купили, думал он. Не знаю, что это будет, все, что она захочет. Еще ей будут нужны туфли. А еще белье, чулки. Об этом не стоит беспокоиться. Все это она купит с Петрой, пока ты будешь у Гэйлорда. Мы вместе можем пойти в парикмахерскую. Там ее смогут постричь так же, как и меня, это будет опрятно, а потом волосы отрастут.
Интересно, сколько времени нужно, чтобы у девушки отросли волосы? У нее прекрасные волосы, прекрасные. Они будут у нее такие же шелковистые, как колосящиеся на солнце хлеба. Мне очень будет нравиться смотреть на нее, когда они отрастут до плеч. Интересно, сколько на это уйдет времени? Она и теперь очень мило выглядит. Я бы, наверное, просто не выдержал, если она была бы еще более очаровательна. А она будет. Всегда.
Лучше всего еще и жениться, потому что никогда не знаешь, что может случиться, а ты еще собираешься взять ее с собой в Миссулу. Это будет забавно, а еще здорово. Она сможет выкинуть это лезвие, как только вы пересечете границу. А ты должен достать ей ночные рубашки, пижамы, халат, тапочки, хорошую расческу, щетку и чемодан.
Хватит, сказал он себе. Прекрати это, пожалуйста. О тебе и твоей прекрасной юной жене, о тебе и всех твоих бытовых проблемах. Ты полюбил и распустился, потому что знаешь теперь, что это такое, любить, и что для тебя значит Мария. Ты и твоя Мария. Ну что, ты неплохо провел время, правда? В Мадриде было просто потрясающе, разве не так? Да. Ты с твоей Марией и всякие другие мелочи, о которых ты позабыл.
Ты восхитителен, сказал он себе. Это и в самом деле так. Что тебя больше всего волновало? Сколько времени у нее будут отрастать волосы, пока она не станет очаровательной девушкой? Ведь это тебя волновало, не так ли? Вот что было у тебя на уме. И это было все, о чем ты беспокоился.
Ну, ты даешь, сказал он себе. Ну, ты и хорош, а если это все, что тебя беспокоит, думаю, тебе лучше бы поспать. Твоя прекрасная юная жена уже спит. Потому что очень скоро наступит утро, и утром будет видно, сможешь ли ты вспомнить о тех проблемах, которые волновали тебя ночью".
В десятых числах июля 1940 года Хемингуэй мучительно искал ответ на вопрос, стоит ли ему включить в роман эпилог, в котором Гольц и Карков обсуждают провал наступления у Сеговии и беседуют о гибели Джордана. Писатель подумывал также и о том, чтобы упомянуть в эпилоге или в каком-нибудь другом месте в конце книги о возвращении Андреса в покинутый партизанами Пабло лагерь, что, по мнению Хемингуэя, погасило бы напряжение финала. Однако Перкинс посоветовал ему не делать этого, и Хемингуэй отказался от своего намерения и поставил последнюю точку в романе там, где Роберт Джордан, прижавшись грудью к земле, поджидает, глядя в прорезь прицела своего автомата, когда лейтенант Беррендо приблизится на достаточное расстояние.
К сожалению, имеющийся на Финке Вихии подготовительный материал к роману "По ком звонит колокол" невелик по объему и относится к разным частям книги. Дело в том, что Хемингуэй подарил доработанный черновик Густаву Пфейферу. Известно, что этот черновик в его окончательном виде был написан карандашом от руки на обычной писчей бумаге, причем слова в нем выписаны довольно тщательно и с легким наклоном вправо.
Вообще Хемингуэй предпочитал писать свои книги исключительно от руки. Кое-что об этом сказано в хронике "Маэстро задает вопросы":
"...когда научишься писать, видишь свою задачу в том, чтобы донести до читателя все, каждое ощущение, чувство, все виденное, слышанное, воспринятое. Для этого надо много работать над тем, что пишешь. Когда пишешь карандашом, то трижды можешь с разных точек проверить, получит ли читатель то, что ты хотел ему дать. Сначала — перечитывая написанное от руки, потом -считывая и правя текст после машинки и, наконец, читая корректуру. Так что карандаш дает вам добавочную треть шансов улучшения текста. 0,333 — это неплохой процент попаданий в цель. И текст дольше остается текучим, что облегчает правку".
К этим советам писатель мог бы добавить еще несколько необходимых составляющих его рецепта, а именно: личный жизненный опыт, полное подчинение себя поставленной цели, когда писатель остается один на один с чистым листом бумаги, и графин вина или виски, чтобы завершить рабочий день в прекрасном настроении.
При заимствовании материалов с сайта активная ссылка на источник обязательна.
© 2016—2024 "Хемингуэй Эрнест Миллер"