Эрнест Хемингуэй

Мой мохито в Бодегите, мой дайкири во Флоредите

Хемингуэй дарит нобелевскую медаль местной церкви

Финка Вихия стоит высоко, примерно в километре от самой высокой, хотя и более доступной, точки этой местности, носящей два названия — Лома-дель-Йойо и Лома-дель-Бакалао. Сан-Франсиско-де-Паула напоминает столичный квартал, хотя от Гаваны его отделяет полоса обрабатываемой земли. В начале века здесь были построены усадьбы типа Финки Вихии, и в какой-то момент казалось, что место это станет одним из жилых районов города. Но шесть больших домов, среди них Финка Вихия, оказались в окружении домиков и домишек, каменных и деревянных, крытых в основном красной черепицей и лишь кое-где сереющих цинковыми крышами.

"За то время, что Хемингуэй прожил на финке, здесь были построены Башня и маленький деревянный флигель для гостей. Теннисный корт был всегда, а гараж переделали из конюшни. С другой стороны была молочная лавка "Вихия" Хулиана Родригеса. Было это, правда, очень давно. Хулиан продавал молоко в высоких банках, на которых было написано: "Вихия", молоко, сорт А. В молочную шли через те же ворота, что и в большой дом. А потом Хемингуэй купил и этот участок". Луис Вильярреаль вспоминает также, что землю от дорожки до рощи в глубине поместья засеяли просом на корм скоту, и что за рощей стояло несколько домов местных жителей. Там же находилась арена для петушиных боев, принадлежавшая богачу Херардо Дуэньясу, лицу по местным масштабам весьма влиятельному.

После покупки участка, на котором находились хлев и молочная, почти весь холм перешел к Хемингуэю — и вершина, и все склоны, за исключением северо-восточного, где располагалась усадьба Франка Стейнхарта. Хемингуэй на вершине, Стейнхарт — на одном из склонов, а сразу за Финкой Вихией — маленькие домики, упиравшиеся в "свиную сеть" (загон для свиней, огороженный низкой густой металлической сеткой).

Финка Вихия занимает одну из окраин Сан-Франсиско-де-Паула. В некоторых местах окружающий ее забор идет по селению, мимо домов и строений, а потом выходит в открытое поле. Две дороги огибают финку, одна — это хорошо известный переулок Ля-Вихия, а другая, асфальтированная, называлась улицей Стейнхарта. Сливаясь, эти улицы образуют букву V, основание которой находится прямо против ворот финки. Слева, за домом Стейнхарта, простирались поля с разбросанными на них животноводческими фермами, принадлежавшими, так же как и молочная ферма с лавками, местному политическому тузу — депутату Херардо Дуэньясу. Соседями Хемингуэя по переулку были: в первом доме — сменный мастер-жестянщик Диего дель Отеро; во втором — механик из трамвайного парка, коммунист Карлос Медина; третьим был участочек Хосе Гутьерреса, дом на котором он построил только много лет спустя после приезда сюда Хемингуэя, когда, наконец, скопил необходимую для этого сумму денег; в четвертом доме жил Давид Фернандес — рабочий пивного завода (эту работу раздобыл ему Хемингуэй); в пятом — служащий судебного ведомства Мануэль Антонио Ангуло. Дальше шли несколько доходных домов с крохотными квартирками, хозяин которых был все тот же Херардо Дуэньяс, а еще дальше на восток — незастроенные участки земли и полуподпольная арена для петушиных боев.

Соседями по улице были прядильщик, тракторист, механик, вдова и пенсионер. Через двадцать лет после смерти Хемингуэя почти все они жили и работали там же, где и при нем.

Немного поодаль разместились маленькие магазинчики, о которых Хемингуэй никогда не писал, а от них, извиваясь, следуя неровностям рельефа, тянулись крутые улочки селения. Ни одна из этих улиц до конца не заасфальтирована, кроме, конечно, проходящего в пятидесяти метрах от ворот финки Центрального шоссе, в течение пятидесяти лет служившего основной автотранспортной артерией Кубы. Улицы же, начинаясь прекрасным асфальтовым покрытием, вдруг вырываются из-под него и бегут дальше не скованным грунтом, в лучшем случае насыпным. Не раз бывало, что, хватив лишку со своими веселыми соседями, Хемингуэй не мог выбраться из лабиринта этих улочек и переулков.

В лавках у Виктора, у Игнасио, у Анибала и других можно было купить дешевый ром и превосходное кубинское пиво, бутылка которого в те времена стоила от 10 до 20 сентаво.

Работу местные жители получали главным образом на пивоваренном заводе в соседнем селении Которро, на текстильной фабрике "Факуте" и на металлургическом заводе "Антильяна де Асеро". Пивзавод производил пиво "Атуэй", несколько раз упомянутое Хемингуэем на страницах его книг, к превеликой радости владельцев предприятия. Воспользовавшись шумихой, поднятой всеми средствами массовой информации вокруг получения Хемингуэем Нобелевской премии (первой, и единственной, "приземлившейся" в виде всех своих составляющих — и медаль, и диплом, и деньги — на земле Кубы), они устроили чествование писателя. Газеты, вышедшие 14 августа 1956 года, так откликнулись на событие:

"Вчера во второй половине дня, в саду пивного завода "Модело" в Которро состоялось чествование деятелями кубинской культуры великого американского писателя Эрнеста Хемингуэя, автора повести "Старик и море", много лет живущего среди нас".

Но, как утверждает один из свидетелей события, "в газетах было не все".

Обед был подан в час полдника, и Хемингуэй в своей белой гуаябере выглядел, по словам одного из гостей, "согнувшимся под грузом прожитых лет", "слишком рано состарившимся". Целая армия гаванских фотографов, журналистов и подмастерьев писательского цеха осаждала Хемингуэя, и, "пожалуй, впервые в жизни он не на шутку испугался". Прием проходил в огромном саду, на открытом воздухе. Приглашенных бесплатно обносили пивом "Атуэй" и коктейлями "дайкири", за которыми последовал обед, состоявший из жареного свиного окорока, бананов и риса, и все это в холодном виде. Хемингуэй сфотографировался в окружении рыбаков, появившихся под конец большой компанией, и сказал: "Для человека, слывущего одиноким, у меня немало друзей".

Натянутый между деревьями внушительных размеров транспарант гласил: "Привет от пива "Атуэй" прими, старик Хемингуэй!" А когда пришли рыбаки Кохимара, распорядитель церемониала возвестил: "Среди нас — простые рыбаки Кохимара, большие друзья большого писателя, друзья "Атуэя" и "Бакарди" {Название фирмы, производившей ром на Кубе.}, которые рады принять их в своем доме. Добро пожаловать, рыбаки Кохимара!"

На другом транспаранте было написано: "Ром "Бакарди" приветствует автора "Старика и моря". В начале приема был исполнен государственный гимн Кубы, и кто-то спросил, почему "не играют и американский". Ему объяснили, что Хемингуэй "стал кубинским гражданином". Праздник продолжался. Популярные трио исполнили ча-ча-ча под названием "Да здравствует Хемингуэй!" и безымянную песню в ритме гуарачи, весь текст которой состоял из трех многократно повторенных слов: "Хемингуэй! Кампсамор! Пессино!" Фернандо Кампсамор — организатор чествования и друг семьи (и в 1980 году его можно было встретить в излюбленных местах Хемингуэя в Гаване, чаще всего — во "Флоридите"), а Пессино — управляющий пивоваренным заводом. Гвоздем программы стала песня на мотив знаменитой "Гуантанамеры", исполненная Амелитой Фраде:

Поймавший успех на крючок,
С ним тигр в труде не сравнится.
Заносит он на страницы
Все, что заметить смог.
Пантера с Замбези бежит наутек.
Его увидев однажды.
И знает сегодня каждый,
Что Старик — это Хемингуэй,
Что море его — Атуэй,
Что томит его жизни жажда.
Он любит морской ветерок
Ночами над яхтой "Пилар",
Тропический любит загар
И камни здешних дорог.
Он любит антильского моря песок,
Любые простые занятья,
Он любит рукопожатья
Спокойные бедняков,
И пить он всегда готов
"Дайкири", хмельной, как объятье.

(Перевод А. Конжнова)

В заключение Хемингуэя вытащили на трибуну, и первое, что он сказал, было: "Человек, не умеющий говорить на каком-либо иностранном языке, не должен говорить на нем даже у себя дома". Но затем он произнес речь "на прекрасном испанском, хотя и с сильным акцентом", как написал на следующий день один из многочисленных репортеров. Хемингуэй еще раз повторил, что долг писателя не говорить, а писать — принцип, которого он придерживался всю жизнь, и объявил о своем решении передать нобелевскую медаль в дар "Кобренской Деве Милосердия". В ответ Кампсамор воскликнул: "Хемингуэй, Куба любит тебя, как мать!" Назавтра реакционная газета "Диарио де ля Марина" восторженно приветствовала решение Хемингуэя, а ее постоянный автор отец Хосе Рубинос откликнулся на него так: "Теперь и Хемингуэй взошел в лодку {По легенде деревянная фигура Девы Милосердия была подобрана в море тремя рыбаками и на их бедной лодке доставлена на берег.} Девы Милосердия, чтобы плыть дальше вместе с нами... Великий романист направил стопы на путь Великого прозрения... Я питаю надежду, что новые романы, которые он напишет, вберут в себя беспредельность христианской души".

Все гости получили в качестве сувенира тоненькую брошюрку, напечатанную на бумаге типа оберточной, на двух страницах которой были воспроизведены цитаты из "Старика и моря" и "Иметь и не иметь", содержавшие упоминания пива "Атуэй". Каждому из текстов предшествовало такое вступление:

На память об обеде, состоявшемся в саду пивного завода "Модело" в Которро, Гавана, в понедельник 13 августа 1956 года.

Страница из романа "Иметь и не иметь" (и, соответственно, на обороте — повести "Старик и море") с издательским знаком "Чарлз Скрибнер'с Санз", Нью-Йорк, США, на которой великий романист упоминает пиво "Атуэй".

Если ехать по Центральному шоссе, то от Которро до Сан-Франсиско-де-Паула совсем недалеко. Все еще ездят по этой дороге тяжелые грузовики, груженные известняком — поблизости открытый карьер, откуда строительный материал доставляется в Гавану. (Это еще один источник занятости в той местности, где обосновался в свое время Бронзовый бог американской литературы.) Известняк добывают с помощью динамита, и при каждом взрыве Финка Вихия содрогается. Издали виден столб белого дыма, и кажется, будто там идет бой. Внутри дома позвякивают стекла.

Норберто Фуэнтес "Хемингуэй на Кубе"