Хосе Луис Эррера Сотолонго: Воспоминания о Хемингуэе

"Нас связывала истинная близость, ибо что может быть крепче фронтовой дружбы. Случались, конечно, и споры и стычки, иногда даже бурные, на повышенных тонах, но никакая размолвка не могла поколебать нашей дружбы. Вообще характер у Эрнесто был крутой, и самым близким его друзьям это было известно лучше, чем кому-либо. Возможно, именно потому, что их он искренне любил". ("Черта с два, — бросает Вилли упрек Томасу Хадсону в последней строчке "Островов в океане". —... Не умеешь ты понимать тех, кто по-настоящему тебя любит".)

Рассказывает Хосе Луис Эррера Сотолонго, испанец, ветеран гражданской войны в Испании, где он был одним из руководителей санитарной службы XII Интербригады, сражавшейся под командованием генерала Лукача. Избежав смертной казни, к которой его приговорил франкистский трибунал, Эррера эмигрировал на Кубу. Здесь он близко сошелся с Фиделем Кастро, учившимся в то время в университете. Участвовал в восстании против Батисты. С Хемингуэем он познакомился на испанской войне. На Кубе они встретились вновь, и дружба, связавшая их в дни испытаний, стала еще глубже и задушевней.

В воспоминаниях Эрреры Сотолонго, которыми он делится с нами, образ Хемингуэя, освобожденный из сплетенных вокруг него сетей мифов и небылиц, предстает в его истинной человеческой сущности. Это и понятно, ведь более 20 лет доктор Эррера был личным врачом Хемингуэя и не только знал все его хвори, поведение его организма, но сумел понять и его образ мыслей, и его душу. Эррера Сотолонго действительно из близких людей, а не из тех, кто в последнюю минуту прыгает на подножку вагона, увозящего знаменитость.

А теперь представим себе с помощью доктора тихий вечер на Финке Вихии — а их немало было за долгие 15 лет, прошедших с 1945 года: в доме только свои; мягкий свет ламп разливается по комнатам, приветливо светят в ночь наружные фонари. После ужина Хемингуэй погружается в чтение, потягивая вино, оставшееся от вечерней трапезы, а Мэри и доктор Эррера, тихонько переговариваясь, играют в канасту {Канаста — карточная игра.}. Хемингуэй долго не засиживается: обычно он ложится в одиннадцать. Идет он, конечно, не в свою комнату, где вся кровать завалена письмами, а в противоположный конец дома — в комнату мисс Мэри. Под креслом остается пустая бутылка из-под вина. Маленькая прихоть, превратившаяся в привычку. Итак, Эррера Сотолонго, если он был в доме — а приезжал он сюда обязательно по средам и часто по субботам или воскресеньям, — оставался играть в карты или беседовать с Мэри, а Хемингуэй, бросив по-испански "доброй ночи", как ни в чем не бывало — доктор свой человек в доме, он не обидится — отправляется спать. Немного позже, простившись с хозяйкой дома, Эррера уезжает в Гавану. Гаснут огни. Но если Хемингуэй дома один, то, прежде чем лечь спать, он, прицепив к поясу пистолет и взяв в руки толстую крепкую палку, выходит в сад и совершает обход территории. Немного поотстав, верный Блэк Дог сосредоточенно обнюхивает все вокруг. Все, кто приходит работать на финку из селения, сейчас крепко спят в своих домах там, внизу. Мэри, возможно, гостит у родных в Соединенных Штатах. А Хемингуэй здесь в ночном дозоре. На фронте без перемен. Можно идти в дом и гасить свет.

Эррера Сотолонго рассказывает:

"Хотя в это трудно поверить, он довольно часто оставался один там, у себя наверху... Но удавалось это ему далеко не всегда, когда хотелось: известность его на Кубе росла — книги, фильмы по этим книгам. Он становился знаменитым. А где слава, там, как известно, расцветает фантазия. Когда выдающийся человек приобретает громкое имя, людская молва либо возносит его до небес, либо приписывает ему самые невероятные истории. В какой-то степени это коснулось и Хемингуэя. О нем тоже ходит немало легенд.

Поначалу он приводил "Пилар" на стоянку в Кохимар. Здесь он быстро перезнакомился и подружился с местными рыбаками. Так его начали узнавать на Кубе. Но это была известность, так сказать, местного значения.

Позже, начиная примерно с 50-х годов, он принимает участие в турнирах ловцов крупной рыбы, даже учреждается премия его имени. Посещает охотничий клуб в гаванском районе Серро. В общем, постепенно круг местных друзей и знакомых заметно расширяется.

Взрыв популярности происходит, когда он получает Нобелевскую премию. Его наперебой приглашают на официальные обеды, приемы в его честь, но он почти всегда отказывается.

Одна из немногих наград, которую он соглашается принять, — это орден святого Христофора Гаванского. Потом уже, в 1954 году, он был награжден орденом Карлоса Мануэля де Сеспедеса, чем очень гордился, считая это выражением признания со стороны Кубы. Орден святого Христофора вызвал совсем другое чувство — он доставил Эрнесто истинное удовольствие. Вручение происходило в гаванском Дворце спорта 17 ноября 1955 года. В шатаниях и колебаниях тогдашней официальной политики награда эта как-то затерялась, забылась. Вручали этот орден — правильнее было бы назвать его медалью — чаще всего водителям, долго проработавшим в городе — 25 или 50 лет — без единой аварии. Хемингуэй радовался совершенно искренне, что был удостоен, как он говорил, шоферской награды. Как бы там ни было, а ордена тоже сыграли свою роль в создании определенной атмосферы вокруг его имени и легенд о нем".

Сохранилась фотография, напечатанная в гаванских газетах 18 ноября 1955 года. На ней Хемингуэй запечатлен вместе с губернатором провинции Гавана Франсиско Батистой, братом диктатора Фульхенсио Батисты. Рядом с ними мэр Гаваны — старый и глупый политик. Единственный, кто спасал честь этой фотографии, был второй награжденный — звезда кубинского бейсбола Адольфо Луке, которому Хемингуэй мимолетно воздает должное в "Островах в океане". А орденов таких на Кубе уже нет.

Известнейший кубинский художник-карикатурист Хуан Демид столкнулся с Хемингуэем во Дворце спорта, в день вручения писателю медали святого Христофора. Это была занятная встреча. Хемингуэй стоял в дверях главного входа, по-боксерски захватив за шею другого карикатуриста — Конрадо Массагера. Видимо, дружеский шарж, нарисованный на него Массагером, не пришелся Хемингуэю по вкусу. Захват он провел левой рукой, а правой явно намеревался расквасить художнику физиономию. "God damn it!" {Черт возьми! (англ.)} — кричал он. Хуан Давид, мужчина внушительных размеров — более шести футов росту, — бросился между ними и вызволил коллегу из железных объятий. "Ты кто?" — спросил Хемингуэй. "Я — Давид. Карикатурист". Хемингуэй изготовился к бою. Давид тоже. Диалог продолжался. Нанеся короткий прямой удар по воздуху, Хемингуэй спросил: "Ты тоже будешь рисовать на меня карикатуру?" Давид ответил: "Нет, я шел поприветствовать тебя".

"Хемингуэй на Кубе" - Норберто Фуэнтес