Эрнест Хемингуэй

Мой мохито в Бодегите, мой дайкири во Флоредите

Норберто Фуэнтес - Хемингуэй на Кубе. «Весна священная»

Алехо Карпентьер причастен к одному из событий, которое требовало тщательного изучения и было связано с пребыванием Хемингуэя на Кубе. Речь идет об истории, касающейся многих значительных фигур современной литературы или по крайней мере тех, кто хоть раз побывал на левом берегу Сены. Оно имеет также прямое отношение к четырем, пяти или шести ящикам, доверху набитым эпистолярным наследием Хемингуэя. Содержимое ящиков, представлявшее собой огромные документальные сокровища, было брошено в костер, разведенный на Финке Вихии и горевший в течение нескольких часов.

Писатель Лисандро Отеро был первым, кто упомянул об этом. Автор данной книги начал свою работу в июле-августе 1973 года, и Отеро поинтересовался: "Что ты нашел в доме Хемингуэя? Документы?"

Уже в самом начале поиски дали очень интересный результат. Были найдены письма Хемингуэя, хотя и в небольшом количестве. Почти все они носили сугубо личный, семейный характер. Материал был великолепен со всех точек зрения, но нам также очень хотелось найти переписку Хемингуэя с Гертрудой Стайн, Скоттом Фицджеральдом и Шервудом Андерсоном. Отеро сказал, что эти письма найти невозможно, поскольку все было брошено в огонь костра, разведенного Мэри Уэлш, когда она вернулась на Кубу несколько недель спустя после самоубийства мужа. Был июнь 1961 года, и Мэри приехала, чтобы увезти все, что принадлежало Хемингуэю. Как рассказывают, Мэри приказала одному из слуг принести банку с бензином и те ящики, в которых хранилась корреспонденция. В земле вырыли яму, и Мэри начала бросать туда письма. Алехо Карпентьер был свидетелем всего происходившего.

Другие кубинские писатели слышали рассказ из уст самого Карпентьера. Он поведал историю двум поэтам: Пабло Армандо Фернандесу и Роберто Бренли. И оба, когда начали свои поиски, процитировали слова Карпентьера и выразили сожаление по поводу того, что Мэри Уэлш сожгла все письма, принадлежавшие ее мужу. По словам Карпентьера, Мэри объясняла это тем, что выполняет посмертную волю Хемингуэя: в его завещании говорилось, что личная переписка должна стать "достоянием огня".

— Я видел как го'ят 'едчайшие письма, — говорил Пабло Армандо, великолепно имитируя Карпентьера, его по-французски грассирующее "р" и жест разводимых в удивлении рук. — Переписка со Скоттом Фицдже'альдом, со Стайн и Джойсом. Письма Джойса!

А предыстория такова: Мэри Уэлш прилетела на Кубу из Соединенных Штатов несколько недель спустя после похорон Хемингуэя, чтобы забрать неизданные рукописи мужа. Они находились в сейфе Национального банка Кубы, в отделении 4-10-06. Среди рукописей был и оригинал романа "Острова в океане", а также, по всей вероятности, некоторые части "Праздника...", неизданные рассказы о Нике Адамсе и черновик "Садов Эдема". Мэри приехала, чтобы увезти с собой картины, кое-какие книги и корреспонденцию. Ее навестил Фидель Кастро, и они договорились о создании музея Хемингуэя. Как-то вечером Мэри Уэлш позвонила по телефону Карпентьеру и попросила его зайти.

Несомненно, зрелище было впечатляющим: вдова Хемингуэя перед костром в роскошном саду Финки Вихии медленно бросает в огонь личную корреспонденцию Бронзового Бога американской литературы. Мэри передавала письма Карпентьеру, и он читал их в последний раз, прежде чем они превратятся в пепел. "В костре сгорели ценнейшие письма Скотта Фицджеральда, Гертруды Стайн и Шервуда Андерсона, а главное — великолепные письма Джойса", — вспоминает Пабло Армандо слова, сказанные ему Карпентьером.

И вот однажды, когда автор этой книги встретился с Карпентьером, чтобы уточнить полученную информацию, ответом было глубочайшее удивление, изумление и категорическое отрицание всего сказанного. "Я никогда не участвовал в подобной церемонии". — "Да, но мне об этом говорили самые разные люди: Отеро, Бренли, Пабло Армандо". — "Нет, нет, здесь какая-то ошибка, я не припомню ничего подобного". — "Они утверждают, будто вы говорили, что читали потрясающие письма Джойса и Фицджеральда". — "Нет, друг мой, можете быть абсолютно уверены, что последним, кто читал письма Хемингуэя, был не я".

На Кубе очень часто, по самым разным поводам, рождаются легенды подобного рода, и возможно, что посещение Карпентьером дома Хемингуэя как раз и породило такую выдумку.

Я встретился с Карпентьером в первые дни января 1975 года в номере отеля "Националь" в Гаване. Был теплый вечер кубинской зимы. Гостиная, где он меня принимал, сияла необычной, почти стерильной чистотой. Карпентьер походил на индейское божество. Когда я вошел, он встал, чтобы поздороваться. Встречу организовал наш общий друг Роберто Рамос. Карпентьер предложил мне выпить и тотчас сказал, что постарается быть максимально полезным, хотя сомневается, что может оказать мне какую-то особую помощь. На полу в деревянных рамках лежали две афиши Национального совета по культуре, изданные специально в честь семидесятилетия писателя.

В ходе беседы Карпентьер как бы плыл против течения. Складывалось впечатление, что он сопротивлялся самой теме и человеку, который был предметом нашего разговора. Как только ему предоставлялась возможность, он старался уйти от темы, переключался на другое, и тогда беседа становилась намного оживленнее. Разговор о Хемингуэе приобрел более интересный характер, когда Карпентьер начал вспоминать о ситуациях, которые, без сомнения, были уже им продуманы как литератором; возможно, он хотел даже описать их где-то. Так, например, он рассказал о своей последней встрече с Хемингуэем в Гаване.

Первым вопросом к Карпентьеру было, что он думает о романе "Иметь и не иметь". Меня интересовало мнение человека, писавшего в стиле "барокко" и много раз изображавшего в своих произведениях Гавану. У Карпентьера для этого был соответствующий витиеватый стиль, он подобрал целый арсенал слов для описания города, отягощенного в свою очередь сложнейшими орнаментами, пестрящего самыми разнообразными архитектурными стилями. Описание Гаваны, данное Хемингуэем на первых страницах романа "Иметь и не иметь", было совершенно иным: оно отличалось методически четким, почти телеграфным стилем. Карпентьер признался, что не знаком с этим произведением, и задал несколько вопросов о содержании и идее романа.

"Знаете, — сказал Карпентьер, — Хемингуэя никогда не окружали интересные люди. К нему больше тянулись личности, которым нравилось похваляться дружбой со знаменитым писателем. Почти наверняка никто из них никогда не читал его книг. Я познакомился с Хемингуэем в Париже в 20-е годы. Тогда не существовало никакого контроля над обменом денег. Мне кажется, именно по этой причине в Париже жили многие американские художники. Когда же был установлен жесткий финансовый контроль, почти все они тут же исчезли.

Я всегда говорил себе: все они — "потерянное поколение" и их пребывание здесь, скорее всего, связано с валютным курсом. Там собралось множество знаменитостей: Генри Миллер, Шервуд

Андерсон, Гертруда Стайн, Скотт Фицджеральд. Был среди них и Хемингуэй.

О Хемингуэе я могу сказать следующее: я страшно ему благодарен за роман "И восходит солнце" ("Фиеста") и за описание Монпарнаса. И если Гавану он изображал не всегда удачно, то Монпарнас у него получался прекрасным и полным жизни.

Мне также врезалось в память то, как в его романе описан мир французских басков. "И восходит солнце" — великое произведение".

Карпентьер вспоминает 30-е годы на Кубе. "Да, Ивен Шипмен где-то в 1933 году был с Хемингуэем на рыбной ловле; неожиданно они увидели лодку мачадовской полиции, с которой в воды Гольфстрима сбрасывались трупы людей. Ивен рассказывал мне об этом потом в Париже".

Карпентьер включил описанный эпизод в свой роман "Весна священная".

"Однажды ночью в открытом море наткнулись мы на полицейский катер. Да. Четыре трупа на корме лежат. А у Эрнеста номер-то на лодке американский, ну они нас и не тронули, а сами скорей трупы в воду. Потонули они сразу, как свинцовые, видно, камни привязали; ни один не всплыл... студенты, наверное, или рабочие..."

В этом романе писатель "барокко" отдал дань "человеку-айсбергу". Карпентьер говорит о сложностях, возникавших среди интербригадовцев зачастую оттого, что их вкусы по части еды были абсолютно несхожими. Ведь здесь собрались представители различных наций ("красный перец — тоже целая проблема"). И затем пишет: "Чего только у нас не было в лодке, когда мы с Хемингуэем на рыбную ловлю из Кохимара отправились..." Он рассказывает об этой истории устами Ивена Шипмена. Карпентьер говорил также о том, что встречался с Хемингуэем во время гражданской войны в Испании, а иногда и в Париже, где в некоторых домах по субботам устраивался "день открытых дверей", и там он часто видел американского писателя.

Автор романа "Век Просвещения" сравнивал Хемингуэя с одним из самых выдающихся кубинских журналистов, погибших во время войны в Испании: "Пабло де ла Торриенте Брау... один из талантливых молодых писателей Кубы; его стиль во многом походил на "жесткий стиль" Хемингуэя, хотя я не думаю, что Пабло стремился подражать каким-либо литературным образцам: он был весьма далек от "литераторства".

В начале разговора был момент, когда воспоминания о героическом прошлом воодушевили Карпентьера. Он рассказывал о молодом Мальро, которого осуждали за то, что в поисках древних культур и цивилизаций он отправился делать раскопки в Азии. "Французы задавали себе вопрос: для чего это надо? Что дадут подобные поиски западной культуре? Тем не менее Андре продолжал свою работу... Но, господа хорошие, — восклицал Карпентьер, обращаясь к немым призракам прошлого, разве вы не понимаете, что корни культуры находятся именно там? Настоящей культурой владеет только тот, кто способен соединить два различных пункта, кто находит общее между двумя отдаленными друг от друга точками. Именно там и лежат истоки культуры. — Карпентьер начертал в воздухе треугольник, посмотрел на него и произнес: — Это все равно что построить треугольник".

Его последние воспоминания о Мальро пронизаны печалью: он вспоминал Мальро, выступавшего по телевидению, постаревшего, едва шепчущего слова — у него был рак горла.

Карпентьер вспоминает с энтузиазмом и других друзей: Антуана Сент-Экзюпери, жившего в отеле "Флорида" в Мадриде, там же, где Хемингуэй, а также французского поэта Робера Десноса, с которым был дружен и Хемингуэй. "Во время войны я встретился с Хемингуэем в охотничьем клубе "Эль Серро". Десноса обвиняли в том, что он сотрудничал с нацистами. Хемингуэй сказал мне тогда со всей категоричностью: "Даю руку на отсечение, что Робер Деснос не коллаборационист". Как сейчас помню, при этом он поднял руку и жестом показал, как ему ее отсекают. И действительно, Деснос никогда не имел дела с немцами".

В романе "Весна священная" есть еще одна сцена, в которой появляется Хемингуэй. Герой романа возвращается на Кубу и в баре "Флоридита" встречает знаменитого писателя:

"Опершись о стойку, ссутулив широкие, как у лесоруба, плечи, сидел спиной к дверям Эрнест Хемингуэй; время от времени он поднимал огромную ладонь — шел яростный спор о приемах хайалай; собеседник Хемингуэя, весьма живописного вида остроумный басконский священник, умело сочетал лукавую шутливость с красноречием церковника. "Поздоровайся с ним, — сказала Вера: ей очень хотелось познакомиться с Хемингуэем. — Напомни о встрече у Гертруды Стайн, об Адриене Монье, скажи, что в Беникасиме мы виделись с Ивеном Шипменом". "Он сейчас занят другим", — отвечал я. Хемингуэй нас не заметил, и я был рад этому, не хотелось воскрешать давнее прошлое; "Кафе де Де Маго", "Рю Одеон", книжная лавка "Шекспир и Ко", которой владела Сильвия Бич, Джойс в невообразимо толстых темных очках, переходящий улицу неуверенной походкой слепого, — все осталось далеко позади, в другой жизни".

Этот эпизод, возможно, вызвал у Карпентьера последнее воспоминание, которое он сохранил об американском писателе: "Хемингуэй мне запомнился таким, каким я видел его в последний раз во "Флоридите". Он выглядел очень одиноким и необычайно грустным. Опорожнил целый стакан "колониаля" и даже не поздоровался со мной. Надо уходить отсюда, сказал я себе".

Однажды, в конце 1959 года, Эрнест Хемингуэй прилетел в Гавану. Фернандо Г. Кампсамор ждал своего друга и, между прочим, сказал ему: "Знаешь, Эрнесто, Карпентьер передал тебе привет и сказал, что хотел бы навестить тебя в Финке Вихии". "Жорж Карпентьер? Чемпион по боксу?" — спросил Хемингуэй. "Нет, — объяснил ему Кампсамор, — Алехо Карпентьер, кубинский писатель, который одно время жил в Париже и Венесуэле". Об этом случае рассказал сам Кампсамор. Он уверяет, что Хемингуэй не знал знаменитого кубинского писателя.

"Хемингуэй на Кубе" - Норберто Фуэнтес