Эрнест Хемингуэй

Мой мохито в Бодегите, мой дайкири во Флоредите

Юрий Папоров. Хемингуэй на Кубе - Фильм «Старик и море»

Не знаю, право. Похоже, что стоит им только взяться,
и от человека ничего не останется.
«Мой старик»

Известно, что с кинематографом Хемингуэю решительно не везло. Он не уставал в кругу друзей сокрушаться по этому поводу и сетовать на судьбу. В публичных заявлениях Хемингуэй был несколько сдержаннее. «Я не мог высидеть до конца, поэтому не могу сказать, как у них это вышло»,— говорил он о фильме, снятом в Голливуде по мотивам рассказа «Снега Килиманджаро».

Весьма любопытны высказывания на этот счет кубинских критиков. «На мой взгляд, Хемингуэй является писателем, которого более других исказили в кино и, без сомнения, совершенно не поняли»,— утверждает Николас Коссио в статье «Хемингуэй в кино», опубликованной в газете «Хувентуд ребельде» 21 июля 1966 года. «Фильмы, снятые в Голливуде по произведениям Хемингуэя, вызывают негодование. В них нет и тени от тех превосходных произведений, которые дали этим фильмам броские названия. Единственная более или менее достойная лента — это «Убийцы»,— писала в журнале «Боэмия» от 10. IV. 1960 года в статье «Хемингуэй: мой дом на Кубе» журналистка Эмма Перес.

— Хемингуэй никогда не смотрел кинокартин, сделанных по его произведениям. Он считал их все неудачными,— непременно сообщает экскурсовод посетителям музея в Сан-Франсиско-де-Паула.

И все же, когда после более чем десятилетнего простоя, с повестью «Старик и море» снова пришел шумный успех, подтвержденный Нобелевской премией, Хемингуэй «дрогнул» перед предложением Голливуда. Писатель поставил целый ряд условий, выполнение которых, как думалось ему, оградит на этот раз его произведение от очередной «клюквы», и... решил рискнуть. Вот что говорит об этом в книге «Хемингуэй» советский критик Б. Грибанов: «...на этот раз Хемингуэй изменил своему правилу — ему казалось, что, если он примет какое-то участие в съемках «Старика и моря», может получиться пристойный фильм в отличие от всех снятых до тех пор по его произведениям картин».

Навязчивая идея сделать из лирической и очень камерной повести широкоэкранную цветную киноленту, думается, могла появиться только у американца, постоянно заботящегося о бизнесе, у которого чувство здравого смысла явно пасовало перед воображаемым доходом. Так оно и получилось. Повесть «Старик и море» уже имела мировую рекламу. Можно было, казалось, хорошо заработать.

Автором этой несостоятельной идеи следует считать известного продюсера и режиссера Леланда Хейуорда. Он был одним из первых, кто познакомился с повестью еще в рукописи и устроил ее публикацию на страницах журнала «Лайф». Чтобы уговорить Хемингуэя согласиться на съемки фильма, Хейуорд несколько раз специально прилетал в Гавану, пока Хемингуэй не сдался.

По рассказам Роберто Эрреры, Рене Вильяреаля, Хосе Луиса Эрреры и Марио Менокаля складывается впечатление, что Хемингуэя в конце концов прельстил возможный коммерческий успех. Эти же близкие Хемингуэю люди утверждали, что переговоры закончились успешно только после того, как Хейуорд привез с собой в Сан-Франсиско-де-Паула весьма опытного сценариста Питера Виртела и сообщил, что сыграть роль старого рыбака согласен Спенсер Трэйси, который не возражает также и частично финансировать съемки. Так образовался «коллективный продюсер»: Леланд Хейуорд, Эрнест Хемингуэй и Спенсер Трэйси, между которыми и предполагалось в равных долях делить предстоящие доходы.

Хемингуэй несколько дней подряд работал с Питером Виртелом, уединяясь с ним на верхнем этаже Башни.

Он возил Питера Виртела в свой любимый Кохимар, где под присмотром Грегорио Фуэнтеса в то время стоял у причалов «Пилар». Хемингуэй познакомил сценариста со многими рыбаками, заставил его ночевать в рыбацком бойо на берегу, вывозил в открытое море, где оставлял на несколько часов одного в утлой лодочке. Все это нравилось Виртелу и помогало ему в работе над сценарием.

Через два месяца, в августе 1955 года, после того как Хемингуэй дважды заставил переписать отдельные места, сценарий был принят, и в Гавану прилетела операторская группа компании «Уорнер Бразерс Пикчурс». Ее появление объяснялось не только необходимостью «попробовать» натуру, но главным образом желанием прежде всего попытаться сразу же отснять «третье действующее лицо» будущего фильма — агуху в момент полета. Без сцен борьбы гигантского марлина с крючком, на который поймал его рыбак Сантьяго, не было смысла начинать съемки остальной части фильма.

Опытный спортсмен-рыболов Хемингуэй знал, что подходящий экземпляр голубого марлина, наиболее крупного из агух, можно выловить только в августе или сентябре во Флоридском проливе, по которому уносит в Атлантику свои теплые воды одна из ветвей Гольфстрима.

В первые же дни ловли, за которую писатель взялся сам — хотя из-за болезни он был далеко не в надлежащей спортивной форме,— удалось снять лишь двух средних марлинов, не достигавших и двухсот фунтов веса. Все понимали, что «третье действующее лицо» должно быть куда солидней.

Потянулись монотонные однообразные дни выходов в море, для Хемингуэя это было обычным делом. Более того — он хорошо знал, что не всегда удача сопутствует рыболову. Вместе с тем Хемингуэй нервничал: Хейуорд подгонял, да и сам Эрнест видел, что каждый «пустой» день ему же стоит денег. В конце концов с наступлением октябрьских циклонов съемки пришлось прекратить и перенести на следующую весну.

Зимой писателя на несколько месяцев уложила в постель серьезная болезнь, он переписывался с Хейуор-дом и всякий раз, как только речь заходила о предстоящих съемках, возмущался решением группы, и прежде всего Леланда Хейуорда, снимать изготовленное из каучука чучело рыбы.

Когда же в гаванской газете «Диарио насиональ» от 25 марта 1956 года появилось сообщение «Уорнер Бразерс Пикчерс» о начале предстоящих на Кубе съемок фильма «Старик и море», Хемингуэй тут же написал своему давнишнему товарищу по большой рыбалке, прославленному спортсмену, неоднократному чемпиону мира Кипу Фаррингтону с просьбой помочь в организации ловли марлина на тихоокеанском побережье Перу.

В 30 километрах на север от перуанского порта Талера расположен Кабо-Бланко (Белый мыс), венчающий Собой небольшой, но чрезвычайно живописный залив, всего в нескольких милях от мыса находилось лучшее в мире место ловли крупных черных марлинов. Существующий на Кабо-Бланко закрытый спортивный клуб регулярно проводил там турниры, на которых часто устанавливались мировые рекорды.

Кип Фаррингтон, который лишь год назад выловил в перуанских водах марлина весом в 1.165 фунтов, с готовностью откликнулся на письмо Эрнеста Хемингуэя. Тогда писатель, не пожелав и смотреть на «жалкие попытки обмануть зрителя» — так говорил он о каучуковом чучеле,— потребовал у Хейуорда, чтобы тот выделил ему небольшую операторскую группу, и в Кохимаре, в ресторане «Терраса», сделал заявление журналистам: «На этих днях выхожу в море на поиски агухи, которая будет достойна занять место в фильме «Старик и море».

Рано утром 16 апреля Хемингуэй, мисс Мэри, Грегорио Фуэнтес и кубинский спортсмен Элисин Аргуньес-младший в сопровождении президента клуба «Кабо-Бланко» перуанца Энрике Прадо вышли из самолета компании «Интер-Американа» на аэродроме Талара. Их ожидали директор картины Миннер, друзья писателя: граф Зигмунд Плей, Кип Фаррингтон и целая армия Перуанских и американских журналистов. Представители прессы тут же, в аэропорту, атаковали Хемингуэя. Друзья попытались было помешать им и поспешили на выручку, но Хемингуэй, улыбаясь, поднял руки и заявил:

— Сдаюсь и остаюсь с ними.

Местная журналистка Магдалена Спинола так рассказывала о прилете Хемингуэя в Перу: «Хемингуэй тут же попросил принести из бара стакан виски с содовой и наотрез отказался от предложения сесть. Он заявил, что, находясь на ногах, никогда не устает, а вот путешествие в кресле «одного из этих животных» — Хемингуэй кивнул в сторону самолетов — его весьма утомляет. Со всех сторон посыпались вопросы, Хемингуэй отвечал быстро и коротко.

Едва писатель устроился в гостинице клуба, к нему тут же явился прилетевший из Лимы специальный корреспондент ведущей перуанской газеты «Эль Комерсио». Писатель не отказал и в этой встрече. Некоторые ответы Хемингуэя мне представляются интересными:

«— Сколько времени вы затратили на работу над новеллой «Старик и море»?

— Я работал над ней в течение нескольких лет. Герой Сантьяго мне нравится больше других созданных мною персонажей. Я потратил восемьдесят дней, только чтобы отшлифовать и перепечатать повесть на машинке.

— Как вы считаете — что необходимо для того, чтобы стать писателем?

— За роман можно садиться, когда ты сам все пережил. Кроме того — нужен полет воображения.

— Какое из ваших произведений, переложенных на язык кино, вам больше всего нравится?

— «Убийцы», где играют Ава Гарднер и Берт Ланкастер.

— Где вы находились, когда пришло сообщение о присвоении вам Нобелевской премии?

— Это было, хорошо помню, 28 октября. Я находился в моем доме под Гаваной. Узнав об этом, я плакал и смеялся в одно и то же время.

— А что вы думаете о международном положении и о политике своей страны?

— Я обычно воздерживаюсь от подобного рода высказываний. Я ведь «аполитичен».

— Что вы делаете для сохранения своей силы и молодости?

— Я прожил 57 лет и совершенно убежден, что для этого следует только твердо и постоянно придерживаться своих принципов» [«Е1 Comercio, 19.IV 1956 года],

В тот же день, когда было дано это интервью, то есть в день прибытия, после второго завтрака Хемингуэй вышел в море на моторной лодке «Мисс Техас». На борту находился Кип Фаррингтон. Рядом шли лодки с операторами. Один из них устроился на крыше рубки

«Мисс Техас». Однако ни в этот, ни в последующие 10 дней на крючок не попалась ни одна рыба. Роптали все, кроме Хемингуэя. Служащие клуба «Кабо-Бланко» аккуратно передавали по радио на «Мисс Техас» по три-четыре срочных телеграммы в день. «Молнии» требовали возвращения группы.

Хемингуэй, однако, проявлял удивительное спокойствие и выдержку, одних это возмущало, у других выливало восхищение. Он неутомимо повторял: «Я знаю. Моя большая рыба где-то здесь, совсем рядом».

Так наступило утро 3 мая. Ночью Хемингуэй жаловался Грегорио Фуэнтесу: «Поначалу море меня взбодрило, но сейчас я стал снова очень быстро уставать. Что делать, Грегорио? Неужели сдаваться?» И все-таки лодки вышли в море в тот день, как и прежде, в строго установленном порядке. Рядом с Хемингуэем во втором кресле рыболова сидел Элисин Аргуэльес. Он посмотрел на часы и громко сказал: «Три часа пять минут пополудни. Пора бы возвращаться». И в эту самую минуту раздался долгожданный щелчок защепки, леса стала стремительно разматываться и уходить на глубину.

— Почти за час взяли. Из воды выпрыгивал шесть раз. Дома я таких не видел. Папа был очень доволен. Сразу забыл про боль в спине. Американцы пели, танцевали и кричали как одержимые,— так вспоминает Грегорио Фуэнтес это событие.

— Я ожидал прилета Эрнеста на аэродроме,— рассказывал мне Марио Менокаль.— Первым делом Эр-Мест, со свойственной ему в подобных случаях детской радостью, отвел меня в сторону и прошептал: — А все-таки я их перехитрил. Попалась настоящая агуха.

Хемингуэй явно был доволен результатами поездки I Перу. Прощаясь со служащими отеля клуба «Кабо-Бланко», он торжественно заявил им, что обязательно не раз приедет в те места, чтобы установить мировой рекорд, который уже никто не побьет,— выловить агуху в 2000 фунтов!

Как-то днем, как это нередко бывало, мы сидели с Марио Менокалем в баре ресторана «1830», и я в очередной раз слушал и записывал его воспоминания о Хемингуэе. Марио достал из альбома открытку, присланную ему из Перу. Я прочел: «Дорогой Майито, скучаем без тебя и без твоей постоянной удачи. Мэри». И — почерком Хемингуэя: «Эта единственная, которую поймали (весила 730), но не теряем надежды, что счастье нам улыбнется. Выскакивала 6 раз, и Элисин выловил ее за 40 минут. Обнимаю. Эрнест».

На лицевой стороне открытки фотография: Хемингуэй, Элисин и Грегорио с огромной, подвешенной за хвост черной агухой. Очевидно, фотограф кинокомпании «Уорнер Бразерс» счел снимок отличным и там же, в Перу, напечатал его в виде почтовых открыток. Фотография эта, сильно увеличенная, позднее была выставлена для обозрения на втором этаже Башни в музее Сан-Франсиско-де-Паула.

— Как?! — невольно вырвалось у меня.— Во всех источниках, где упоминается эта рыба, говорится, что ее выловил Хемингуэй...— И сейчас передо мной лежит статья Роберта Мэннинга, опубликованная в бостонском «Атлантике» [«Атлантик» — ежемесячный литературно-политический журнал. Статья, о которой идет речь, перепечатана в «За рубежом» № 38 от 17.IX 1965 года], где друг писателя сообщает: «В последние годы я еще несколько раз встречался с Хемингуэем на Кубе и в Нью-Йорке, в промежутках между встречами получал от него письма с виллы, из Испании и Франции, из Перу, где он поймал рыбу для голливудской труппы, снимавшей фильм «Старик и море».

«Вот хиромант, который вылечил мою спину»,— было написано под фотографией, на которой был снят Хемингуэй с огромным марлином»

Вместо ответа на мой вопрос Марио Менокаль опустил глаза и развел руками. Жест, который нельзя истолковать иначе: «Все мы люди, и ничто человеческое нам не чуждо».

В то время, когда Хемингуэй с небольшой киногруппой находился в Перу, над залитым ярким солнцем дачным поселком Бока-де-Харуко, неподалеку от Кохимара, «собирались тучи». Съемки шли туго. Опытный и предельно правдивый режиссер Фред Циннеман, за плечами которого было 60 кинофильмов, по-своему понимал повесть и хорошо помнил пожелание Хемингуэя: «чтобы фильм получился кубинским», но Хейуорд и особенно Спенсер Трэйси не желали его слушать.

Хемингуэй, как только приехала группа, не одобрил актера на роль мальчика Манолито. Его, по предложению Трэйси, должен был играть сын одного цветного гаванского банкира. Писателю с первых же проб положительно не понравился и сам Спенсер Трэйси. Он оказался «слишком толстым, состоятельным и старым для роли рыболова-старика». Эрнест боялся осложнений, они и грянули как гром среди ясного неба.

Первая заметка появилась в гаванской газете «Алерта» [16. V 1956 года] под весьма крикливым заголовком — «Трэйси не желает сниматься». В ней сообщалось: «Американскому актеру, который, по его заявлению, сделанному журналистам, три года готовился к роли Старика, не нравится, как режиссер Циннеман ведет съемки. В группе говорят о том, что на место Трэйси будет приглашен Эдвард Робинсон». Газета же «Эксельсиор» преподнесла своим читателям сенсацию: на первой странице пестрели броские заголовки: «Съемки «Старика и моря» срываются», «Похоже, что Э. Робинсон заменит Трэйси», «Спенсер желает работать только два дня в неделю и не более грех часов подряд». Автор статьи считал, что виновен Трэйси, который «с тех пор, как прибыл в Гавану, ничем другим не занимается, кроме того, что посещает завтраки, банкеты и приемы, устраиваемые его богатыми почитателями. Там он пьет, а утром не является на съемки. Виновность Трэйси подтверждается еще и тем, что американский актер наотрез отказался от встречи с прессой».

По-видимому, журналисты времен буржуазной Кубы, очень падкие на всякого рода светские сенсации, попросту были недовольны Спенсером Трэйси, поскольку тот не желал встречаться с прессой,— так думалось мне, когда я читал эти газетные сообщения. Но где-то в сознании, вторым планом пульсировала досадная мысль, что поведение Трэйси, прославленного Голливудом американского актера, возможно, не было чем-то из ряда вон выходящим.

В моей памяти невольно возник разговор с мексиканским кинокритиком Эфраином Уэртой, состоявшийся в тот же самый год, когда шли съемки «Старика и моря». Уэрта тогда писал книгу о Голливуде и утверждал, что только 37 фильмов из 100 о жизни США и 5 из 100, создаваемых Голливудом по произведениям иностранных авторов, соответствуют литературному оригиналу. Искажение жизни стран Латинской Америки и образов латиноамериканцев Уэрта объяснял империалистической политикой США, проводимой в Латинской Америке. Он утверждал, что составной частью ее является сознательное представление в ложном свете латиноамериканской действительности».

Не имея достаточных оснований возражать Уэрте, я все-таки высказал, помнится, мнение, что «искажения», о которых он говорил, неточность, небрежность, одним словом, профанация, действительно присущая большинству голливудских произведений, возможно, просто результат несерьезного отношения к «чужому» материалу. К тому времени у меня уже сложилось твердое мнение, что граждане США, чья деятельность в той или иной степени соприкасалась с политикой их государства, на все в мире смотрели лишь своими глазами. Они редко утруждали себя проникновением в суть, не обременяли себя обычно чувствами уважения к тому, что не являлось cMade in г USA».

Актер Трэйси мне нравился, и поэтому не хотелось думать, что роль Старика Сантьяго не увлекла его.

Однако несколько позднее мне в руки попал специальный еженедельник «Синема», выходивший на Кубе. Там в статье «Скандал в Бока-де-Харуко» [26.V 1956 года] подробно излагалась суть споров Трэйси с Циннеманом, который «снимает свой первый широкоэкранный фильм и стремится быть как можно ближе к кубинской действительности», а «Трэйси пьет, ест, безбожно веселится и не желает походить на кубинского старика». И мне пришло в голову, что дело было не в том, что Трэйси «не желает» — он просто не мог подняться выше голливудских традиций, поэтому пил и гулял, надеясь на голливудскую магию рекламы, на «американское умение прокатывать любые фильмы».

Такую обстановку на съемочной площадке застал Хемингуэй по возвращении в Гавану. Судьба фильма, к которому писатель питал такую же любовь, как и к самой повести, висела на волоске. От хорошего настроения ничего не осталось, вновь начали мучить боли в ним. По Эрнест на этот раз старался не поддаваться меланхолии, владевшей им последние месяцы. Он проявил силу воли, максимум энергии, терпения и такта. Приструнил Трэйси, подбодрил Циннемана, пристыдил Хсйуорда за его чисто коммерческие устремления и категорически заявил всем, что откажется от участия в сьемках, если из фильма по-прежнему будут делать очередную клюкву».

Желая помочь Трэйси, Хемингуэй пригласил на съемки в качестве дублеров кубинских рыбаков. Вот что рассказал об этом один из них — Сантьяго Пуйг:

— Пуйг, ты хочешь сниматься в кино? По моей книге «Старик и море»? В картине все должно быть так, как на самом деле... Актер мало понимает в рыбалке Ему это трудно. А ты будешь подменять его в тех кадрах, где он ловит рыбу,— сказал мне Хемингуэй.

Я, конечно, согласился. Они долго со мной возились, они говорили, что у меня, мол, плохо получается. А мне и самому стала надоедать эта затея, но как раз на крючок попалась настоящая агуха. Я изрядно повозился с ним и, но взял. А когда я сказал, что могу продолжать сниматься, мне заявили, что уже все кончено, что я молодчина, что я очень хорошо сыграл. Так я и не взял в толк, что же им в конце концов нужно было от меня».

В начале июня Хемингуэй провел в «Террасе» пресс-конференцию в связи с появлением во французском журнале «Нур эт бланш» и итальянском «Эпока» Статьи, обвинявшей писателя в том, что он обманул бедного рыбака по имени Ансельмо, с которого якобы списал образ Старика. В очной ставке с рыбаками из Кохимара, в присутствии журналистов, писатель без особого труда доказал лживость этого измышления.

Это интервью, получившее широкую огласку в прессе, сделало превосходную рекламу будущему фильму далеко за пределами американского континента, однако...

Однако все предпринятые Хемингуэем меры в конце концов оказались столь же ненужными, как и каучуковое чучело рыбы, которое так и провалялось поблизости Съемочной площадки. Ни Фред Циннеман, ни даже сам Хемингуэй ничего не смогли поделать. Вскоре разразился настоящий скандал и съемки на Кубе были прекращены. К тому же из лаборатории «Уорнер Бразерс» пришло сообщение о том, что замечательные кадры, отснятые в Перу, имеют значительный дефект: оказалось, что во время съемок у Кабо-Бланко в кадр попала вторая леса, которую забыли вовремя убрать. Это разрушало иллюзию одиночества в море главного героя.

Узнав об этом, Хемингуэй огорчился буквально до слез. Он жаловался всем вокруг, сокрушался и говорил: «Эта бездарная затея с кино отняла у меня четыре месяца жизни». Затем вдруг быстро собрался и улетел во Францию, а оттуда в Мадрид.

Дальнейшая судьба фильма «Старик и море» сложилась еще печальней. Примерно через год была сделана попытка доснять фильм в условиях павильона. И вновь неудача. Спустя еще год уже новый режиссер Джон Старджес взялся «дожать» и спасти картину. Таким образом, после четырех лет с начала съемок — срок небывалый для Голливуда — фильм все же попал на экран, но... кроме убытков и отрицательной критики, он ничего не принес его создателям.

Писатель посмотрел «Старика и море» в конце ноября 1959 года, хотя на экраны Кубы картина вышла еще в феврале. Просмотр, организованный специально для Хемингуэя его кубинским адвокатом Лином Самуэльсом, состоялся в частном зале. Вместе с Хемингуэем и Самуэльсом в зале находились тореро Антонио Ордоньес и его жена Кармен, которые гостили в то время у писателя в «Ла Вихии», Марио Менокаль, Роберто Эррера, Рене Вильяреаль и еще кое-кто из самых близких друзей.

По свидетельству Эрреры, Менокаля и Вильяреаля, писатель после просмотра фильма с руганью покинул зал. Он не мог ни на кого смотреть и поклялся, что больше никогда в жизни не станет связываться с американским кинематографом.

Небезынтересно, думается, привести здесь высказывания кубинского критика Г. Каина, сделанные в марте того же года в связи с появлением фильма на экранах Гаваны.

«Старик и море» (Уорнер Бразерс) — сплошное недоразумение. Правда, нельзя забывать о благородном желании создать действительно достойное, правдивое произведение искусства и о тех усилиях, которые были для этого тщетно затрачены. Такое прежде не пытался совершить ни один режиссер Голливуда, по меньшей мере, на протяжении последних десяти лет. Известно, что благими намерениями вымощена дорога в ад, поэтому ям, где следовало бы, не задумываясь, сказать «нет» и опустить большой палец, мы имеем право на оговорку: Старик и море» не следует называть плохим фильмом, поскольку это попросту не фильм.

Главной ошибкой, потянувшей за собой цепь остальных, была сама попытка создать кинокартину. Книга Старик и море» — произведение мастера, которое без сякого сомнения войдет в классическое наследие американской литературы. ...Как всякое настоящее произведение искусства (к слову, Мона Лиза — не будем искать иных примеров — была описана как «сладкая улыбка вечной тайны» и как женщина, которая в действительности страдала астмой), повесть «Старик и море» по праву может быть истолкована по-разному, ней говорили как «о книге про рыбалку», как «о греческой трагедии, изложенной плебейским языком», как о примитивной, полной софизмов фабуле, как об аллегории борьбы писателя и критиков. «Старик» — это автор, и рыба» — успех, «акулы» — критики. Повесть считали, Наконец, и «мелкобуржуазным развлечением писателя». Допустим, что каждый из судей имел право выносить свое суждение. Но Голливуд, который не верит в такие вещи, конечно, решил отбросить рассуждения об аллегориях, взять фабулу за рога и выплеснуть на экран всю книгу (и это не метафора). Результат не заставил себя долго ждать. Оказалось: попытка переложить «Старика н море» на сценарий — порочна; игра актера — ноль; кинофильм — никуда не годится. Получилось так, как будто заведомо все нарочно старались всё делать плохо.

«Этот фильм — самая большая халтура, которую я когда-либо делал в своей жизни»,— слова эти принадлежат Джону Старджесу, и он прав. Если сценарий написан на уровне сценариста-любителя, в худшем смысле этого слова, то воплощение его на экране оказалось еще большим дилетантством. Джеймс Хойв иной раз еще справлялся со своим делом. Однако все же цвет в фильме — сплошная неудача. Нельзя при всем желании отделаться от чувства, что все сцены лова агухи исполнены в другом плане, взяты из другого фильма, происходит в другом океане — в действительности так оно и было. Постоянно через всю ширину экрана тянется вторая леса, и ощущение одиночества, титанической борьбы, гнева рыбака исчезает, хотя, по правде говоря, такого ощущения у зрителя и не возникает...

...Сама попытка экранизировать «Старика и море», сделать это в цвете «уорнерколор», снять на широкую пленку, да еще со Спенсером Трэйси в главной роли,— вот цепь трагических, роковых ошибок.

Трэйси со своим губчатым лицом, циничным ртом и лукавой улыбкой менее всего годился для этой роли. Благородство, простота, наконец, бедность старого Сантьяго начисто отсутствуют... Полнота Трэйси, его ничем не исправимый городской, типично нью-йоркский вид, сам голос делают все столь фальшивым, что в фильме нельзя найти ни одного момента, который позволил бы зрителю почувствовать себя один на один с героем, сопережить с ним его страдания и в финале поверить в его непобедимость.

Спрашиваю себя, что же после всего осталось от фильма?

Наверное, столько же, сколько от агухи, доставленной рыбаками на берег вместе со старым Сантьяго. Вероятно, я похож на акул. Весьма возможно. Но то, что повесть «Старик и море» никак не должна была быть и никогда не будет золотой рыбкой в кино для кинодеятелей Голливуда, в этом я точно убежден».

Мне лично в первый раз довелось посмотреть фильм «Старик и море» в Москве, еще до отъезда на Кубу, и тогда он мне понравился. Но сейчас, когда я пишу эти строки, уже после знакомства с кубинской действительностью, я склонен согласиться со многими из высказываний. И мне жаль Трэйси. Он в общем-то был замечательным актером.

Сам Хемингуэй, мне об этом рассказывал Рене Вильяреаль, несколько раз внимательно прочел статью кинокритика — она была опубликована в одной из гаванских газет. Писатель по телефону разыскал автора и сообщил, что разделяет его точку зрения.

— Я старался,— сказал Хемингуэй,— но ничего путного из этого не вышло. Если же вы действительно хорошо относитесь к моей книге и ко мне, не пишите больше об этом никогда. Пожалуйста, прошу вас, не причиняйте мне боль.