Папоров Хемингуэй на Кубе биография Кто сильнее всех на свете?

Король работал в саду. Казалось, он очень мне обрадовался.
Мы прошлись по саду. «Вот королева»,— сказал он.
Она подрезала розовый куст. «Здравствуйте»,— сказала она.
Мы сели за стол под большим деревом,
и король велел принести виски с содовой.
Эрнест Хемингуэй "L'envoi"

Залив был белым. В такие дни кубинские рыбаки называют его «де лече» — молочным. Растянувшаяся скатертью до самого горизонта гладкая поверхность отливала матовой голубизной свежего льда. Справа в легкой дымке змеилась зеленовато-бурая кромка земли.

То, что теплый Гольфстрим не сковало холодом, пассажиры катера ощущали по солнцу, которое, несмотря на начало апреля, припекало совсем по-летнему. И все же для того чтобы убедиться, что море живо, надо было перейти на корму. За ней оба мотора катера оставляли сверкавшую взбитой пеной лазури дорожку, по которой бессмысленно прыгал на леске неугомонный «кукеадор» — деревянный поплавок, специально выточенный и раскрашенный под малька полосатого тунца.

Все знали, что в такую погоду клева не бывает. Большие «пехе» — так на Кубе именуют голубого, белого марлинов, парусника — и даже шустрые тунны предаются сонливой лени, теряют аппетит. Лучше других это было известно Хемингуэю. А он совершенно неожиданно созвал по телефону друзей и вышел с ними в море. Зачем?

На борту катера собрались Куко Колли, Хуан Дунабейтиа, Пачи, Хосе Луис Эррера и его брат Роберто. За штурвалом, как всегда, стоял Грегорио Фуэнтес.

Грегорио и Куко Колли ломали головы, пытаясь понять причину этого внезапного выхода в море.

— Старик в порядке. Это ясно! Готовит напитки, угощает всех, веселится... Рене сказал, что появился раньше обычного из кабинета, полистал в гостиной газеты. Потом потребовал обзвонить друзей, приготовить

машину. Явно что-то замышляет,— рассуждал Грегорио с Роберто, ведя «Пилар» вдоль берега на восток.

— Обещал мисс Мари скоро вернуться. Сегодня он в превосходной форме. Не хандрит. Казалось бы, самый раз сидеть за машинкой И. п. нее время жалуется, что работа не клеится. И вот тебе... На что ему сдалась эта прогулка? — спрашивал Колли Хосе Луиса, который наблюдал, как Пачи своими ручищами, схожими с ветвями баобаба, опускал на скамью ящик пива, взятый из холодильника, и едва успел выхватить из-под него перчатку.

Тем временем Хемингуэй, то и дело, поглядывая по ходу вперед, словно бы ожидая что-то там увидеть, затеял игру. Он предложил всем ответить на вопрос: «Кто сильнее всех на свете?» — и дал пять минут на размышление.

— Похоже, но это не он. А ты что скажешь? — обратился Хемингуэй к Роберто Эррере.

— Тот, у кого сильные связи и открытый счет в банке.

Хемингуэй безнадежно махнул рукой и посмотрел на Хуана Дунабейтиа. У того глаза, покрасневшие от выпитого джина, светились бездумной радостью. Но Пачи опередил своего земляка.

— Укротитель зверей! Тот, кто в Африке один на один выходит на буйвола.

— Уж лучше пей свое пиво. После дюжины, может, поумнеешь,— Хемингуэй ласково улыбнулся и отхлебнул глоток джин-энд-тоника из высокого стакана в матерчатом мешочке.

— Папа,— Грегорио закрепил штурвал, высунулся из салона-рубки,— негр Хильберто Васабе, из Пуэрто-Эсперанса. Когда акула вырвала у него из рук пойманную рыбу, он схватил нож, прыгнул в воду и убил ее.

— Подходяще. Но это скорее смелость, Грегорио, храбрость. А я говорю про силу — не столько физическую, сколько духовную, про силу воли.

— По-моему...— наконец заговорил Хуан Дунабейтиа, смахивая со лба капельки пота,— по-моему, силен и тот, кто укрощает зверей, и тот, кто не страшится буйвола, и тот, кто не боится встречи с разъяренным львом, и кто бросается с ножом на акулу. Но сильнее всех тот, кто умеет обуздать самого себя! Тут нужны воля и решительность.

— Смахивает на индусскую философию,— Хемингуэй хотел было что-то добавить, но, заметив идущее впереди судно, быстро поднес к глазам бинокль. Хитро улыбнулся и обратился к Хосе Луису: — Ну, а ты, медик, что скажешь?

— Я думаю, что те, кто на войне просили себя добить. Если они испугались боли — это слабость. Но когда человек знает, что обречен,— это другое дело...

— Тсс! Клюет! — Хемингуэй приложил палец к губам, и все повернули головы в сторону «кукеадора».

Деревянное чучело-приманка прыгало на небольшой волне. Рядом показался внушительных размеров меч марлина, но удар по «кукеадору» был вялым. Губы Хемингуэя что-то шептали, левая рука поспешно нырнула в карман шорт, где лежали «lucky stones» — камушки-талисманы, приносящие счастье.

Грегорио видел, что патрону очень хотелось, чтобы марлин клюнул. Всего в трех метрах по обе стороны «кукеадора» тянулись лесы, на крючках были насажены тушки мохарры. Но заветного щелчка защепки, означавшего, что насадка взята и леса, сорвавшись с шеста, разматывается и уходит в глубину,— не раздалось.

Хемингуэй попросил развернуть «Пилар» и еще раз пройти там, где показался меч рыбы. Но и эта попытка не принесла желаемого результата. Катер шел на траверзе гаванского пригородного пляжа Гуанабо. Навстречу неслась белоснежная яхта-фрегат. Она была уже близко. Хемингуэй ругнулся и распорядился:

— Грегорио, иди на сближение. А вы, доктор, что вы думаете по этому поводу?

— В начале апреля вообще плохой клев, а при таком море и вовсе зряшная затея, мистер Хемингуэй.

— Лично для меня, Эрнесто, сильнее всех на свете — слабая женщина,— совершенно серьезно ответил Колли.

— Ладно. Сейчас увидим! — и стал подниматься на верхний мостик катера.

За ним последовали Колли, Хосе Луис и капитан Дунабейтиа, хотя никто из них не понимал, что или кого они должны увидеть.

— Грегорио, беру управление на себя! — крикнул Хемингуэй рулевому и резко положил колесо штурвала влево.

«Пилар» развернулся перед самым носом яхты и пошел с ней параллельным курсом. Когда борта их разделяло не более тридцати метров, все увидели на мостике «Sea Cloud» человека в белой капитанской форме, двух элегантных дам и не очень высокого, щуплого блондина в шортах, рубашке навыпуск и цветастой шейной косынке.

Хемингуэй приветливо помахал рукой и прокричал по-английски:

— Вас приветствуют «Пилар», Хемингуэй и его друзья!

На мостике заметно оживились. Ответили. Особенно забеспокоился тонконогий блондин. Капитан великолепной моторной яхты «Си Клауд», принадлежавшей американскому миллионеру, бывшему послу в Москве Джозефу Девису, отдал по телеграфу команду, и яхта тут же сбавила ход.

— You are welcome! Bienvcnido! [Добро пожаловать! (англ., исп.)] — Хемингуэй широко улыбался, спутники его размахивали чем попало. Пачи — бутылкой пива.

— Благодарю вас, мистер Хемингуэй! Благодарю! Мы обязательно должны повидаться Жду вас на яхте,— прокричал в рупор, наполовину перегнувшись через перила мостика, не очень звонким, по приятным голосом блондин в шортах.

— Непременно увидимся. Всего хорошего! — и Хемингуэй стал отводить Пилар.

— Не изменяет. Ты прав, - перебил его Хемингуэй,— это он! Вот он и есть самый сильный человек на свете...

— Это что же, тот хлюпик? — Лицо Пачи выразило недоумение, он повел могучими плечами и рассмеялся.— Да я его...

— Одной левой прикончу,— закончил Хосе Луис.

— И, тем не менее, Пачи, это так! — сказал Хемингуэй.— Человек этот был королем. Встретил женщину, полюбил ее. Полюбил так сильно, что не смог укротить самого себя... Во имя любви отрекся от престола. В тридцать шестом году этого человека весь мир знал как Эдуарда VIII. Дама, что помоложе,— дочь Джозефа Девиса, хозяина яхты. Зовут ее Марджори, а вот та, в голубом,— женщина, во имя которой король отрекся от короны...

Да! Даму в голубом звали в девичестве Бесси Уолли Варфиельд. Родом она была из Балтимора. Знавшие ее по колледжу утверждали, что Бесси Уолли была «типичной южной красавицей, страстно коллекционировавшей скальпы». Брак с молодым летчиком военно-морских сил США привел Бесси в Чикаго, а там и в дом некоей богатой миссис Симпсон. Подружились они до самозабвения, но прошло немного лет — и миссис Симпсон, теперь уже бывшая подруга, сделала заявление представителям прессы: «Ничего особенно примечательного в Бесси нет, она вовсе не так уж умна и хороша собой, хотя и обладает в немалой степени тем, что обычно в женщинах ищут мужчины. Именно этого в ней оказалось достаточно, чтобы увести от меня мужа».

Весьма состоятельный мистер Симпсон сменил жену и местожительство. Он переехал в Лондон. Там Бесси Уолли, его новая супруга, познакомилась и быстро стала подругой известной леди Фуриес. Тельма Глория Морган Вандербильд, леди Фурнес в первые годы третьего десятилетия нашего века была «чертовски мила», до того мила, что Эдуард Альберт Кристиан Джордж Эндрю Патриций Гельфо, принц Гаэльский, который вскоре должен был стать «милостью божьей королем Великобритании, Шотландии, Ирландии и заморских Доминионов, императором Индии, защитником веры т. д. и т. п.», не нашел себе лучшей и более близкой приятельницы.

Не прошло и двух лет, как леди Фурнес — на заявление для прессы она не решилась — в кругу друзей слово в слово повторила оценку, данную бывшей миссис Симпсон. А тем временем нынешняя миссис Симпсон, вопреки строгому правилу, установленному королем Георгом V — отцом принца, не принимать при дворе разведенных, была представлена ему и королеве их любимым отпрыском «Дейви». Принц, если верить газетам, то совершает в компании миссис Бесси Уолли Симпсон прогулку на яхте «Росаура» по Средиземному морю, играет в рулетку в казино «Палм-Бич» в Каннах, то ночь напролет танцует горячую румбу в ресторане Нью-Йорка, то поднимается на Австрийские Альпы.

Многие англичане, как только заходил разговор о престолонаследнике, опускали глаза или молча пожимали плечами. А те плечи, на которых лежало бремя государственной власти в Англии, дивились успеху, каким пользовалась «американка» у их будущего монарха.

Однако вскоре настало время, когда те, кто желал заручиться поддержкой будущего короля, должны были искать ее в квартире миссис Бесси Уолли Симпсон на Брайнстоун-скуэр.

Смерть Георга V была неожиданной, но более других не ожидал ее принц Гаэльский. Теперь он вынужден был принять имя Эдуарда VIII и на свою голову самую тяжелую из всех корон мира.

Тем временем в Великобритании простое приглашение от миссис Симпсон стало для всех приказом. Англичане смотрели на «американку» как в свое время французы на мадам Помпадур или мадам Дюбарри.

Отпраздновав сорокалетний юбилей, бывшая собирательница скальпов ухитрилась обвинить своего мужа в неверности, развелась с ним и готовилась стать королевой. Были же в истории Великобритании прецеденты морганатических браков — Генрих VIII, например, принц Гаэльский, впоследствии король Георг IV, наследник трона принц Георг Новый король Эдуард VIII был в восторге от этой идеи. Но англичане, за спинами которых маячили тени Болдуина и Черчилля, рассудили по-своему. Они перестали опускать глаза и пожимать плечами. Однажды они собрались у дома Бесси Уолли и забросали ее окна камнями. Дама, не столько заботясь о собственном спасении, сколько о том, «что-бы не быть препятствием в жизни Эдуарда VIII», переехала в Париж.

По прошествии нескольких недель король Эдуард VIII отрекся от престола «из-за женщины, которую полюбил». Отказался он от трона в пользу своего брата, ставшего Георгом VI, а сам уехал в Париж. Там под именем герцога Виндзорского он вступил в брак с Бесси Уолли Варфиельд Симпсон и позже получил назначение на пост губернатора Багамских островов — небольшой колонии Великобритании в Вест-Индии, где и прожил благополучно до того самого дня, когда решил совершить прогулку в Гавану на моторной яхте своего американского друга Девиса.

Прибытие столь известного человека, о котором последние двадцать лет с упоением твердила мировая печать, всколыхнуло светскую Гавану. Однако наиболее ловким и оборотистым оказался «король гаванского трамвая» Франк Штейнхарт, сосед Хемингуэя. Он первый устроил званый прием в честь высокого гостя.

Получил приглашение и Хемингуэй. Нарядный конверт, тисненный золотом, был передан Рене слугой Штейнхарта через плетеную изгородь в саду.

В день приема в «Ла Вихии» с самого утра царило оживление — владельцы финки редко собирались к кому-либо в гости, а тут речь шла о таком приеме, да еще у соседа. На кухне предвкушали интересное зрелище, гадали, приедет ли к Штейнхарту президент Кубы. Шофер Хуан авторитетно заявил:

— «Индейца из Бянес"» редко кто приглашает, потому как он из сержантов и «квартерон» — на одну четверть чернокожий. Может, трамвайщик его и пригласил, но он не приедет. Не ждите!

Дон Эрнесто несколько раз в течение дня спускался в комнату прачки, чтобы взглянуть, как ей удается привести в порядок его фрак, провалявшийся в сундуке вот уже несколько лет.

Мисс Мэри с нетерпением ждала посыльного со специально заказанным ею платьем. Когда мальчик в униформе бережно опустил на диван в гостиной продолговатую глянцевую коробку, а мисс Мэри разложила красивый наряд на спинке мягкого кресла, Хемингуэй скривился и произнес:

— Ну и мастак этот наш сосед — жулик и делец!

Мисс Мэри насторожилась, но оставила заявление мужа без внимания.

— Дочь его хороша — ничего не скажешь. И садовник... понимает толк в боевых петухах — мне бы его заполучить. А Бамби... мальчик был искренне увлечен Пегги. Но все, что ни делается,— к лучшему. Когда они бывали вместе, приятно было на них смотреть... И все же... стать родственником Штейнхарта...— Мэри продолжала хранить молчание, и Эрнест, не закончив фразы, вышел на веранду.

За обеденным столом, видя, как жена мало ест, Хемингуэй заметил:

— Ешь побольше, darling [дорогая (англ.)], у нас хоть продукты доброкачественные. У соседа ведь дрянью будут кормить.

— Милый, я померила платье — мне его чуточку заузили.

— Ты будешь отдыхать, lamb [Буквально: барашек, ласковое обращение (англ.)]? — «Барашком», «ягненочком» Мэри называла мужа, когда хотела быть с ним особенно нежной.

— Нет! Принесли новые журналы. Буду читать. За час до начала приема Мэри стала готовиться.

Выйдя из спальни, она застала мужа за чтением в его любимом кресле. Хемингуэй полулежал в шортах, в мятой, нараспашку рубахе. Босая нога его упиралась в низенький деревянный табурет. Рядом валялась разбитая и основательно стоптанная туфля.

— Дорогой, я начинаю собираться,— ласково сказала Мэри.

Через полчаса, приведя себя в порядок и закончив косметику, жена застала мужа в той же позе.

— Сейчас! — Хемингуэй перевернул страницу — теперь у него в руках была книга в толстом переплете — и плотнее втиснулся в кресло.

— Рене! — позвала Мари. Юноша тут же показался в дверях кухни.— Помоги Папе побыстрее одеться!

Еще через пятнадцать минут Мэри была совершенно готова. Новое платье сидело на ней великолепно, выгодно подчеркивая ее стройную фигуру.

— Эрнест, ну что же ты? — от неожиданности голос Мэри чуточку сел, лицо ее залило краской.

— Darling, не порти наряда. Он идет только к веселому лицу.

— Ну, lamb, милый! Что ты делаешь? Нехорошо! Мы приедем последними.

— Эрнест, не забывай, что мы соседи. Неловко!

— Мы же с ними встречаемся в клубе. Живем рядом. Подумай о девочке. Она же хорошо относилась к Бамби.

Хемингуэй поглядел на жену, виновато опустил глаза и сказал:

— У них дают плохие напитки. Мне нечего там делать. Поезжай! Тебе будет весело. Потом расскажешь,— Хемингуэй глянул в окно.

— Но ты хотел встретиться с герцогом. Что подумает он?

— В другой раз встречусь. А сейчас не поеду,— Хемингуэй взял со стола, уставленного множеством разных бутылок, стакан и глотнул виски.

Мэри резко повернулась и быстро направилась к выходу. Рама сетки не хлопнула о створку двери только потому, что Рене вовремя оказался рядом. Хуан подогнал машину к ступеням каменной лестницы. Мотор заурчал, и ровно через две минуты автомобиль уже въезжал в ворота нарядной финки «трамвайного короля».

Хемингуэй, довольный тем, что его оставили в покое, попросил Рене принести свежего льда, переменил ногу на табуреточке и углубился в чтение.

Не более чем через двадцать минут на кухне, где находился телефон, раздался звонок. Рене ответил, и острый слух Хемингуэя уловил фразу юноши-мулата: «Сию минутку, сеньор Штейнхарт».

Не успел Рене выйти из-под арки, разделявшей столовую и гостиную, как услышал голос хозяина:

— Скажи, что мне и здесь превосходно. Бутылка двенадцатилетнего «Чивас» и хорошая книга. Не пойду!

Но не прошло и пяти минут, как вновь зазвонил телефон. Рене говорил так тихо, что Хемингуэй на сей раз не мог расслышать слов.

Когда юноша появился в гостиной, на лице его была растерянность.

Трубка телефона висела на гвозде, на котором болталась домашняя телефонная книжка с карандашом, привязанным розовой тесемкой.

— Алло! Добрый вечер... Да со мной ничего. Читаю... Что? Третий раз с упоением «Палинуруса», вашего соотечественника Сирила О'Конноли,— «Серьезное беспокойство»... И я очень хочу... А вы приходите к нам. Запросто. В любое время... Я? Сейчас? Да я в шортах. А фрак надевать — чертовски трудно себя заставить... Вы так думаете? Для меня, знаете, всякий раз это то же, что напяливать наряд шута. Согласитесь, ведь смешно натягивать на себя костюм арлекина на следующий день после карнавала... А? Вы это серьезно? Плюнуть?.. Плюнуть на фрак Честное слово, если так можно... Да? Тогда иду! Ждите!

Рене стоял рядом и часто моргал широко раскрытыми от удивления глазами.

— Ну, что стоишь, Рене? Слышал? Бери поднос побольше, дне бутылки джина Гордонс» и три вермута.

— Подходит! «Орандж-биттер» не забудь. Маринованных луковиц и зеленых маслин.— Хемингуэй широко улыбался.

Рене остолбенел. Только теперь он понял, что Хемингуэй вовсе не шутил, разговаривая с бывшим королем.

— А кто же останется дома? — юноша невольно пытался найти выход из совершенно немыслимого, на его взгляд, положения.

— Повар. Пусть задержится. А ты пойдешь со мной, Рене. Я не знаю дыры в изгороди, и, потом, разве прилично мне нести поднос, и что я буду делать без тебя, если забуду пропорции коктейлей? — Хемингуэй ласково прищурил один глаз, застегнул рубаху.— Поторапливайся!

Сквозь плотную стену растительности доносился шум многих голосов, похожий на суматошный гул базара в военном Бангкоке. Но как только Хемингуэй вышел из-за кустов бамбука и олеандров, его взору предстала живописная картина: гости, разодетые в яркие праздничные наряды, сверкавшие драгоценностями, украшенные цветными лентами и орденами, плотной толпой стояли на площадке между домом и бассейном. Официанты шныряли между ними с подносами, полными напитков. Все говорили, кое-кто уже жестикулировал.

Гомон начал стихать волной от бассейна к дому, как часто, бывает, кончается тропическая гроза — последний порыв ветра уносит с собой ее голос.

Женщины — многие замерли с полуоткрытыми ртами, мужчины — некоторые шагнули вперед, заслоняя дам. Но ни у тех, ни у других рюмки, бокалы, стаканы и стаканчики не вывалились из рук только потому, что люди эти были приучены не выражать своих эмоций и умело делать вид, что их ничем на свете не удивить.

Со ступенек террасы уже проворно сбегал хозяин — высокий, статный сорокалетний Штейнхарт. Досаду на его гладковыбритом лице могли прочесть только хорошо знавшие его друзья. Было слышно шуршание его подошв и жужжание миксера на кухне.

У бассейна возникла картинка, достойная украсить собой музей восковых фигур в Париже.

Герцог двинулся навстречу Хемингуэю. Откровенная улыбка играла на его губах, глаза весело светились. Два человека, до той поры симпатизировавших ДРУГ другу на расстоянии, сердечно обнялись.

— Я искренне рад, что вы пришли, мистер Хемингуэй. Благодарю за возможность с вами познакомиться,— громко произнес герцог.

Не успел Хемингуэй протянуть руки, как по саду снова потек, но теперь приглушенный, шепоток более чем пятисот гостей.

Фотографы рванулись со своих мест. Остановив их решительным, протестующим жестом, Хемингуэй негромко сказал герцогу:

— Мне чертовски было хорошо дома! Однако вы ловко меня соблазнили... и спасибо вам. Мне очень приятно!

Хемингуэй поздоровался с хозяином, раскланялся со стоявшими вокруг гостями, успокоил волновавшихся фоторепортеров, сказав им категорическое «нет», и услышал, как Штейнхарт отдал мажордому указание одеть Рене в форму официанта.

— Если есть побольше и подлиннее, то принесите и мне,— эти слова Хемингуэя вызвали новое замешательство.— Он не может быть здесь в своей одежде? Тогда и я уйду. Меня пригласили, а он со мной, и к тому же, знаете,— он «король мартини».— Штейнхарт уже махал руками и виновато улыбался.— Вы, Франк, лучше бы распорядились принести коктейлесбиватель. А ты, Рене, приготовь два настоящих сухих мартини.— И добавил тихо: — Не бойся. Пока я здесь, с тобой ничего не случится, малыш.

Официанты уже устанавливали рядом столик с вазами, полными кубиков льда. Герцог поп мал руку Хемингуэя и тряс ее с неподдельной детской радостью. За левую ухватился хозяин.

— А вы большой шутник, Эрнест. Думаете участвовать в воскресенье в розыгрыше приза?

— Не знаю. Рене, готовь три мартини. Отметим знакомство и пожелаем Франку обстрелять всех в воскресенье и выиграть приз.

Отведав мартини и поблагодарив Рене за высокое мастерство, герцог неожиданно сбросил фрак, сунул его подскочившему мажордому, распустил галстук и закатал рукава. Это, однако, не произвело впечатления, которое было вызвано появлением Хемингуэя. Может быть, потому, что кое-кто тут же последовал примеру герцога. Большая же часть гостей, чопорных и разодетых,— одни с интересом, другие с нескрываемым осуждением — наблюдали издали за тем, что происходило в плотном и живом кружке, образовавшемся вокруг герцога и Хемингуэя.

За первыми рюмками мартини, коктейля, составляемого из равных долей джина и вермута с добавлением льда и двух капель орандж-биттера, последовала вторая серия, третья, пятая... Рене приготовлял свое мартини, сбивая его, в отличие от классического, и поэтому лоб юноши быстро покрылся испариной, а рюмки все тянулись и тянулись к миксеру.

Веселый кружок разрастался, как вылетевший из улья рой. Принесенные Рене бутылки быстро опустели, и Хемингуэи попросил мажордома позвонить в «Ла Вихию», чтобы Хуан привез еще дюжину.

— Ты получаешь их за полцены у контрабандистов, и эта жижа наверняка поддельна,— сказал по-испански Хемингуэй.

Штейнхарт густо покраснел, схватил его под руку и поспешно отвел в сторону.

— Ну зачем же, сосед, вы меня все время ставите в бамбуковое положение? — взмолился «трамвайный король».

— Не буду! Ни слова не скажу. Больше не буду, поверьте,— пообещал Хемингуэй в то время, как герцог подходил к ним, ведя за собой Рене с подносом и двумя последними рюмками его мартини.

— Мне очень нравится, что вы не король. Признайтесь, ведь если говорить честно, и вам тоже.

— Вы же знаете, карамба, что так вам гораздо проще жить! Верно? И потом, мы никогда не отведали бы вместе этого мартини. Словом, мне больше нравятся экс-короли. Давайте за это и выпьем.

Рене отошел к столику, и Хемингуэй с герцогом начали договариваться о дне встречи в «Ла Вихии».

Вечер у Штейнхарта закончился поздно ночью купанием в бассейне. Некоторые из гостей прыгали в воду прямо в одежде. -

Через два дня герцог с женой задолго до полудня приехали к Хемингуэю. Из автомобиля выскочил кудлатый коричневый коккер-спаниель. Он был крупной, сильной собакой и сразу же повел себя так, словно явился домой. Это решительно не понравилось Блаки — тоже спаниелю, только черному. Псы сцепились. Блаки срочно пришлось загнать в комнату мисс Мэри, чтобы не портить настроения псу-гостю.

На герцоге был безукоризненной белизны костюм, жесткая соломенная шляпа. Черные с белым полуботинки и темный в белую горошину галстук дополняли его наряд. Мисс Бесси Уолли Варфиельд де Виндзор удивительно шли элегантное светлое платье с темным рисунком, длинные атласные перчатки, миниатюрная шляпка с вуалью. В руках она держала белую квадратную сумочку и нарядный испанский веер. Рене с любопытством разглядывал женщину, которую полюбил король, и юноше показалось, что более ярко накрашенных губ он до этого не встречал.

Лай Блаки доносился уже через окна спальни, Хемингуэй прислушался и произнес:

— Как просто это у них. Не понравилось — пролаял... Не задумываясь, не глядя на чины...

— Извините, вы о чем?—спросил герцог, радостное лицо которого сразу сделалось вопросительным.

— Да я про мистера Штейнхарта! У моего соседа во время приема по саду были расставлены игральные автоматы. Он заявил, что весь сбор для синагоги. Красиво, благородно! А сам монетой, которую заработал на гостях, расплатился с прислугой...

— Не судите его строго — он же капиталист. Иначе «королем» не станешь,— мирно заметил герцог.

Хемингуэй хотел было сказать еще что-то, но его опередила жена:

— Пойдем прямо в сад, к бассейну или вначале посмотрите, как мы живем? — спросила она герцога и его супругу.

— Да, конечно. А не разниться ли нам на пары? — и Хемингуэй увлек своего гостя по дорожке к бассейну.

Усаживаясь в удобный лонгшез, стоявший в тени у самой воды, неподалеку от стеклянной коляски, уставленной бутылками самого разного калибра, герцог до-

стал пачку дорогих турецких сигарет «Измир» и предложил Хемингуэю закурить.

— В молодые годы я курил, зажигая сигарету от сигареты. Но бросил... сразу и решительно, как только почувствовал, что теряю нюх. Охотнику невозможно без острого обоняния.

Герцог прикурил от зажигалки, поднесенной ему Рене, и внимательно поглядел на Хемингуэя.

— Вполне. Я чувствую все окружающее не только на слух. Запахи для меня — это целый мир. В нем столько разного. И я не мог расстаться с этим. Вы знаете, когда в саванне ночью...

Разговор перешел на Африку, затем на красоты природы Кубы. Рене улучил паузу и спросил, что приготовить.

— Сегодня мне хочется что-нибудь поострее, попикантнее,— с извиняющейся улыбкой сказал англичанин.

— Ну и превосходно! Рене нам приготовит по «де-финитиво».

— Конец света! В переводе с испанского — окончательный. Но мы придаем напитку другое значение — совершенный, высший, достойный лишь достойных, избранных, тех, кто способен понять его прелесть и силу.

Рене на глазах у герцога влил в высокий стакан со льдом внушительную порцию водки, выжал сок двух зеленых лимонов, залил томатным соком, насыпал туда немного черного перца и приправил смесь несколькими каплями острейшего мексиканского соуса. В это время подошли женщины. За коктейлями завязалась непринужденная беседа. Все, что было вне ее, утратило свой интерес.

Английскую чету к обеду ждали в доме Штейнхарта, откуда звонили несколько раз, пока герцог не попросил через Рене перенести обед на следующий день. От Хемингуэя гости уехали, когда солнце уже клонилось к закату. А к ужину в «Ла Вихии» появился Хосе Луис. Он уже слышал от Роберто рассказ о приеме у Штейнхарта, и поэтому, как только они с Эрнестом отошли в

дальний угол гостиной к радиоле марки «Мейсснер», чтобы поставить пластинку, Хосе Луис спросил:

— Послушай, Эрнесто, все же как ты решился? Там были сливки общества, свет, дипломаты. В шортах и сбитых башмаках на босу ногу?..

— А-ах, Фео, по многим причинам! Во-первых, герцог— свой парень. Больше всего ненавидит протокол. Во-вторых, страшно хотелось насолить этому индюку Штейнхарту, в-третьих, проверить свою волю — я же сильный — и, наконец...— Хемингуэй через плечо покосился на мисс Мэри, которая сидела в кресле и перелистывала последний номер женского журнала.— Ты заметил — ни в одной газете не обмолвились обо мне. Будто меня не было! И только потому, что пришел в шортах. Все репортеришки, живущие за счет сенсаций, светских сплетен — были синими... Испугались, hijos de enana! [Дети карлицы (исп.)] Им стало стыдно... оскорбить дом Штейнхарта — он же им платит...

— Знаешь, отец Андрес сказал бы — нет на тебе креста. Ты пойми, я не осуждаю. Хотел бы видеть это своими глазами. Смехотворно! Но еще смешнее, что ни одна газета не решилась «оскорбить» своих читателей. А ведь владельцы всех газет небось были на приеме... Ну, а как сам герцог?

— Милый, добрый, славный, хоть и меланхолик. Превосходный собеседник. Умеет пить. Должно быть, хороший друг. Всю жизнь, видно, тянулся к настоящим людям, к простым. И сейчас терпеть не может высигий свет... это фальшивое дерьмо!

— Хорошо, что влюбился Он слишком чист и честен для короля. Но сильный... Сильный! Кто бы другой решился?.. Но — нуждается, всю жизнь нуждался в ласке. И сейчас она необходима ему, и понимание, как ребенку. А этот Штейнхарт и другие — ищут выгоду от общения с ним. Прохвост Hijos de puta! А знаешь, Фео, я подумал, не кажется ли тебе, что тот, кто всю жизнь остается ребенком, действительно может быть счастлив?

Массивная, сильная рука Хемингуэя, опуская мембрану на диск с записью токкат Баха, слегка дрожала.

Юрий Папоров. Хемингуэй на Кубе - Кто сильнее всех на свете?