Папоров Хемингуэй на Кубе биография Кубинская революция

Мы хотим покончить со всеми прежними руководителями,
с американским империализмом, который нас душит,
с тиранией военщины. Мы хотим начать все сызнова
и дать каждому человеку свой шанс в жизни.
Мы хотим, чтобы guajiros, то есть крестьяне,
перестали быть рабами и чтобы крупные сахарные плантации
были поделены между теми, кто работает на них.
Эрнест Хемингуэй «Иметь и не иметь»

В тот вечер, когда доктор Монье был отправлен на автомашине с Хуаном в Матансас на корабль под крепким шофе, Хемингуэй сел за разбор накопившихся газет. Во всех газетах за 15 февраля мелькала информация о том, что «в городе с угрожающей опасностью для жизни его жителей не прекращают взрываться бомбы домашнего приготовления». Он не ушел спать до тех пор, пока не просмотрел все сообщения за декабрь и январь, связанные с высадкой в Восточной провинции Кубы вооруженного отряда патриотов, возглавляемого одним и;» бывших студенческих лидеров, молодым адвокатом Фиделем Кастро,— отряда, созданного для борьбы с диктатурой Батисты политической организацией, именуемой «Движением 26-го июля».

Сформированный и подготовленный на территории Мексики, отряд этот высадился с катера «Гранма», попал в окружение и был рассеян. Но небольшой группе во главе с Кастро удалось укрыться в горах Сьерра-Маэстра.

В первую же свою встречу с Хосе Луисом Хемингуэй сказал, что убежден в том, что действия Кастро в горах и взрывы и саботаж в городе прямо связаны между собой.

Не успел, например, знаменитый автогонщик, аргентинец Мануэль Фанхио прилететь в Гавану для участия в широко разрекламированных гонках, как патриоты, чтобы заявить о своем существовании и боевой готовности, похищают его. В районе Ведадо минируется дом, и прибывших туда полицейских встречают два взрыва. На улице «Е» в доме № 553 другие полицейские 23 февраля обнаруживают склад оружия и арестовывают девять человек, намеревавшихся организовать беспорядки во время заключительного карнавального шествия. На следующее утро в строящемся доме на углу 5-й и улицы «А» найден еще один склад оружия. В заброшенном доме района Порвенир полицейские секвеструют 2 тысячи боевых патронов, 152 гранаты для минометов и несколько бомб домашнего приготовления. В ночь с 26-го на 27 февраля в двадцать восемь частных автомобилей закладываются петарды, и в тот же день поджигается меховой магазин «Вернаг». Все это было делом «Движения 26-го июля».

Хемингуэй не едет на открытие нового помещения охотничьего клуба «Эль Серро», узнав, что ленточку намерен разрезать сам Фульхенсио Батиста. Появляется он в клубе лишь 25 февраля, в последний день Международного турнира в стрельбе по голубям. И не один, а в сопровождении Гэри Купера, приехавшего в Гавану с женой.

— Новый клуб не понравился Хемингуэю,— рассказывает доктор Родриго Диас, бывший казначей «Эль Серро».— Он осторожно, словно бы прячась, походил, посмотрел, поморщился и заявил: «Аляповат! И с претензиями» — и тут же отвел меня в сторону. Хемингуэй знал о моих взглядах, знал, что я противник диктатуры — мы не раз говорили с ним о политическом положении в стране. «Вы как полагаете: это серьезно, что они начали в горах?» В ответ я, признаться, тогда только пожал плечами, а он тут же резюмировал, как если бы его записывали на пленку для истории: «А я верю! Вот эти молодые, они положат ему конец!»

В то время «Движению 26-го июля» было очень важно сделать достоянием широкой общественности тот факт, что главный штаб патриотов, решительно взявшихся за оружие для борьбы с Батистой, действует. Пресса, радио и телевидение, под давлением цензуры, стремились принизить политическое значение начавшейся битвы, лживо утверждая, что группа Кастро разгромлена, а сам Фидель убит.

Известный газетчик США, ведущий обозреватель «Нью-Йорк таймс» Герберт Мэтьюз, был приглашен в

Гайану и затем тайно доставлен в горы, где встретился с Кастро.

На обратном пути Мэтьюз позвонил в «Ла Вихию и навестил своего коллегу и приятеля по испанской войне. К ужину, на который Хемингуэй пригласил Хосе Луиса и Синдбада, Мэтьюз прибыл в компании кубинца, который, по сведениям испанских коммунистов, сотрудничал с SIMOM — военной разведкой Батисты. Хосе Луис, знавший от Эрнеста о том, что Мэтьюз встречался с Кастро, предупредил Хемингуэя, а тот Мэтьюза и тут же поручил Рене подпоить кубинца и в конце вечера утащить на кухню.

Когда они остались вчетвером, Мэтьюз рассказал о том, что видел в горах Сьерра-Маэстра.

— На него поездка и встреча произвели впечатление,— Хосе Луис достает из папки своего стола две вырезки из «Нью-Йорк таймс», на одной — от 1.03.1957 года— фотографии Мэтьюза и Кастро.— Журналисту показалось, что в горах действует разбитый на боевые подразделения многочисленный отряд с отличной выучкой и дисциплиной. На самом же деле в те дни с Фиделем в горах было не более двадцати человек. Они сумели сделать что надо! «Кастро сильный, волевой человек. Пользуется непререкаемым авторитетом! Теперь я не очень-то решусь ставить на Батисту»,— сказал Мэтьюз. А на вопрос, какова философская платформа Кастро, он ответил: «Изучает Декарта. Вообще образован. Много читает. Очень либеральных взглядов. «Ортодокс»! Весьма левый!» Во второй свой приезд Мэтьюз был в «Ла Вихии» до и после встречи с повстанцами.

Мне уже была знакома фотография, на которой Мэтьюз с огромной сигарой в руке, в пальто и теплой кепке сидит на поляне в лесу с Фиделем, прикуривающим такую же гигантскую «гавану». Эта фотография была опубликована в ответ на заявление военного министра Кубы, генерала Сантьяго Вердехи, утверждавшего, что информация Мэтьюза в «Нью-Йорк таймс» — измышления досужего журналиста, так как в горах Сьерра-Маэстра нет ни одного повстанца, тем более там нет доктора Фиделя Кастро.

Вторая вырезка оказалась статьей из той же газеты и тоже за подписью Герберта Мэтьюза с критикой движения Кастро. Повстанцы назывались там просто революционными бандитами. Статья была написана в резких тонах. Появилась она в связи с захватом в конце 1958 года отрядом Рауля Кастро американцев с военной базы США в Гуантанамо.

— Эрнесто, относившийся без всякого уважения к Мэтьюзу, дал мне эти вырезки и сказал, что тот очень хитрый и ловкий человек, без совести, и что его интересует сенсация и только то, на чем можно делать деньги,— Хосе Луис оживляется.— Кстати о деньгах! Припоминаю один случай. Он произошел в то лето. Я приехал в «Ла Вихию» без звонка. Эрнесто сидел у бассейна с отрешенным взглядом. «Скучаешь?» — спросил я его, и он тихо ответил: «Нет! Скучает лишь тот, кому не о чем говорить с собой. А я рассуждаю, сколько тебе надо на этот раз». Он попал в точку — нам и в самом деле нужны были средства для издания экстренного номера нашей газеты. Я хотел было объяснить ему это, но он опередил меня: «Не надо! Никогда не объясняй мне, Фео, зачем. А для этих молодых просто приятно... я с удовольствием...» Между нами состоялось объяснение. Дело в том, что мы, испанские и кубинские коммунисты, не воспринимали серьезно затею в горах левых ортодоксов, считали, что им не поднять за собой широкие массы и что избранная ими форма борьбы против сильной в военном отношении диктатуры обречена на провал. Эрнесто не согласился со мной, выразил удивление нашей близорукостью, тому, что мы «якшаемся с Батистой». Он убежденно и решительно заявил тогда, что на Кубе только молодые, не связанные ни с одной из уже известных политических партий, за которыми непрестанно и зорко следят полиция и ФБР, могут чего-то добиться. Он считал, что платформа, выдвинутая «26-м июля», очень привлекательна. Я не согласился, и, мне кажется, потом, до самой победы Фиделя, Эрнесто был со мной несколько сдержан в том, что касалось его отношения к сражениям в горах и действиям подпольных групп «26-го июля» в Гаване и других городах Кубы.

Весьма красноречивым дополнением, раскрывающим отношение Хемингуэя к ранней фазе кубинской революции, думается мне, следует считать свидетельства Роберто Эрреры, главного редактора газеты «Эль Мундо» Луиса Гомеса Вангуэмерта, Сары Чемендес и Марио Кучилана.

— Начиная с весны пятьдесят седьмого Папа зачастил в бар к Нино. «Эль Ойо» —на самом деле яма по сравнению с баром напротив, но туда Папа не шел. После пяти один, а то со своей новой секретаршей Валери Смит, садился он в угол. Иногда приглашал за столик того, кто казался ему интересным, и заводил разговор о политике. Все, кто заходили в бар, моложе тридцати лет, пили бесплатно. Нино говорил, что угощает. На самом деле платил Хемингуэй, но просил Нино молчать об этом. Там, в «Эль Ойо», Папа прежде часто встречал Камило Сьенфуэгоса, парня из Которро, с которым иногда играл в бейсбол. Камило служил продавцом в магазине готовой одежды одного «гальего» в Гаване и был в числе сражавшихся вместе с Фиделем в горах. В конце февраля пятьдесят восьмого, как-то под вечер, Папа пригласил меня поехать с ним в «Бельяс Артес», на открытие выставки кубинской художницы Марии Пепы Ламарке. Ему нравились ее эстампы и рисунки углем и цветными карандашами, особенно пейзажи Мексики и Испании. Когда по окончании церемонии все покидали салон, появились продавцы газет с вечерними выпусками — они выкрикивали: «Победа в Пино-дель-Лиза. Армия ликвидировала «барбудос» Подбежавший парень сунул Папе «Эль Пайс» под мышку и протянул руку за мелочью. Папа швырнул газету на пол, сердито и громко сказал: «Вранье все это! Им не убить Кастро! Патриоты все равно победят!» Все, кто находился рядом, от этих слов буквально шарахнулись в стороны, а Папа сыпал: «Выдумки! Вранье! Батиста думает, что победой на бумаге он с ними покончит. Пусть подождет! Вранье все это!»

— Помню, как однажды на открытии выставки в «Бельяс Артес» присутствовал Хемингуэй,— говорит Вангуэмерт.— Среди публики явно находились батистовские ищейки. Мы видели их. Да и тогда уже не один акт не проходил без явного или тайного наблюдения полиции. Батиста чувствовал, что ему приходит конец, и в своем параноическом недомогании свирепствовал. В зале распространился слух о том, что в горах Сьерра-Маэстра состоялось крупное сражение и Фидель Кастро убит. Тогда Хемингуэй начал громко чертыхаться. «Вранье! Продажные газеты могут все напечатать, а Фиделя им не убить! Повстанцы все равно победят»,— говорил он.

— Мы познакомились в Кохимаре, — тонкие руки Сары Чемендес очень подвижны — Все ели, а он сидел один, ожидал кого-то. Пил и что-то писал. Было холодно. Потом он взял лист бумаги и стал рисовать меня! Показал и заметил, что я обязательно должна иметь отношение к искусству. Я тогда работала натурщицей в школе изящных искусств Сап-Ллехандро, а жила в Сан-Франсиско на улице «F», между Карбальо и Бульваром. Я была тогда со студентами из университета. Он пригласил нас заходить к нему в гости. Мы собирались, но было много дел. Однако 10 марта за связи со студентами — они встречались в моем небольшом деревянном домике — полиция сожгла мой дом дотла. Я осталась ни с чем! Хемингуэй узнал и прислал своего Рене, помог деньгами, разрешил приходить в сад, когда я хочу, и есть фрукты с деревьев. Спасибо ему и знакомым художникам, я собрала семьсот песо, и за две недели отстроили новый дом. Однажды ему было плохо, сильно болел живот. Я сказала: «Разрешите положить руку. Вам станет легче. Я умею». И ему полегчало. Он знал, что я дружила с Камило - они с Фиделем уже сражались в горах,— и сказал мне, что я могу использовать его сад, как хочу: «Сюда никто не войдет!» Но он ошибался. Вошли и убили его любимую собаку.

— Меня он знал давно.— Марио Кучилан щурит и без того узкие глаза.— В сороковые годы мы встречались в портовых кабачках в компании общих друзей. В пятьдесят седьмом и восьмом всякий раз, как он видел меня, обнимал и говорил: «Cuidate! Cuidate, cliico! Было смешно ужасно, как он неуклюже прижимал меня лицом к своему пухлому животу и приговаривал: "Cuidate! Cuidate! У нас у всех хорошие намерения, но стоят только факты». Мне было приятно, что такой человек, как Хемингуэй, разделял мои взгляды, подбадривал,— значит, находил, что я действую правильно. Но п то же время меня это и пугало. Откуда и что ему было известно? Я через бармена — он помогал нам, хотя и работал во «Флоридите» недавно и мало знал Хемингуэя,— попытался выведать у него, что же он на самом деле думает обо мне, что известно ему о моих делах. Но ничего не получилось. Хемингуэй ответил, что не знает меня лично, а только как способного журналиста.

— Отчего же, Марио, ты посчитал, что из твоей проверки ничего не получилось? — спросил я этого симпатичного человека, маленького росточка, наполовину китайца,— мне он положительно понравился, когда сказал: «Ты не смотри, что я простой спецкор «Боэмии». Я бы мог сейчас занимать важный пост. Но мне было необходимо покончить с диктатурой — она стоила жизни двадцати тысячам кубинцев, лучших из нас. Я рисковал собой не ради победы, которая дала бы мне хорошее место».— По-моему. Марио. Хемингуэй тогда вам лучшим образом доказал, насколько серьезно относился к твоей подпольной деятельности, тем, что ответил. Он сразу положил конец всяким дальнейшим расспросам.

И у да Возможно! Но я тогда о том не подумал. Мне надо было организовать железное алиби для «Эль Куриты» [Серхио Гонсалес — один из руководителей подпольной группы активного действия «Движения 26-го июля» в Гаване]. Его заподозрили...

Опечалила Хемингуэя и вынудила серьезно задуматься история, приключившаяся в «Ла Вихии» в августе пятьдесят восьмого.

Была поздняя ночь, в доме все уже спали, когда внезапно в дверь застучали приклады. Протирая глаза, Хемингуэй пошел открывать дверь и узнать, в чем дело. У входа он увидел пятерых вооруженных до зубов солдат во главе с сержантом. Тот спросил, не видел ли хозяин финки двух крестьян, которых они разыскивают и должны допросить, не прячутся ли они в его доме? Пока Хемингуэй, подбирая слова, чтобы не вызвать раздражения пьяных вооруженных людей, объяснял, что он не встречал никого и что в его доме нет посторонних, молодой, сильный охотничий пес Мачакос выскочил из гостиной и бросился с лаем на солдат. Сержант, не раздумывая, направил на собаку «томпсон» и прошил ее насквозь. Хемингуэй неимоверным усилием воли заставил себя устоять на месте, не броситься на сержанта и не задушить его голыми руками — он это умел делать в былые годы. Тогда он бы не избежал судьбы любимого им Мачакоса.

Солдаты, ругаясь последними словами, удалились, а Хемингуэй наутро похоронил пса, со всеми возможными почестями, рядом с бассейном у сетки теннисного корта и возложил плиту с надгробьем. Произвел прощальный залп и задумался. Случай этот выбил его из рабочего состояния, и Мэри посоветовала ему слетать в Нью-Йорк развлечься. Но там Хемингуэй почувствовал себя еще хуже. Возвратился в «Ла Вихию» и повел еще более уединенный образ жизни, совсем редко бывал во «Флоридите», почти не выходил в море. Повстанцы в горах одерживали одну победу за другой, батистовцы неистовствовали, расстреливая людей прямо на улицах по первому подозрению, обстановка в стране накалялась. Прошлая зима была холодной, запомнилась штормами и нордами, а лето — слишком сильным зноем и духотой. И Хемингуэй, испытывая острую потребность в раскрепощении от напряжения, в тихом, непринужденном контакте с природой, решает уехать в Сан-Вэлли, в горы хорошо знакомого ему штата. Американские друзья его Уильяме Тейлор, Ллойд Арнольд, «Малыш» — дон Андерсон, доктор Сэвирс, Гэри Купер нашли его «сильно утратившим былое».

Сняв небольшой бревенчатый домик на окраине Сан-Вэлли, в обществе милых его сердцу людей,— вскоре к нему один за другим начали наведываться гости: Бронислав Зелинский, польский переводчик его произведений, Аарон Хотчнер и Гэри Купер,— Хемингуэй довольно быстро подправил свое физическое и душевное состояние. Многочасовые походы по горным отрогам с ружьем, специальная гимнастика и соблюдение диеты уже в декабре позволили ему снова сесть за работу— были переписаны начисто отдельные главы книги о Париже. Тем временем на Кубе ход событий ускорял свой бег. Хемингуэй слушал радио и очень внимательно следил за тем, что там происходило.

Во второй декаде декабря они с Мэри отправили на Кубу более десяти поздравительных открыток. Вот одна из них с видом на зеленую долину и заснеженный горный хребет: «Доктору Инфиеста Бахес, улица 4-я, дом № 304. Наилучшие воспоминания и пожелания большого счастья всем с гор Айдахо. Мэри. Всех благ! И горячие объятия. Эрнесто».

На рассвете 1 января нового года Батиста, почистивший со своими подручными государственную казну более чем на 800 миллионов долларов, погрузил пятьдесят чемоданов, набитых драгоценностями, в военный самолет и улетел в Сьюдад-Трухильо к своему собрату по кровавым делам, диктатору Доминиканской Республики. А в восемь утра в танцевальном зале Сан-Франсиско-де-Паула был создан штаб содействия повстанческим отрядам Фиделя Кастро, и его представители в середине дня пришли в «Ла Вихию», чтобы взять имевшееся там оружие. Рене категорически отказал, заявив, что не может это сделать без разрешения хозяина, и обещал ему позвонить.

— Я тут же заказал Сан-Вэлли и целый день просидел у телефона. Хорошо, по радио постоянно передавали разные интересные сообщения.— Рене подливает порцию рома в стакан со льдом и кока-колой.— В семь раздался звонок. Это Папа сам дозвонился к мам. Он поздравил меня и всех кубинцев с победой, был бодрым, смеялся, и между нами состоялся такой разговор:

«Все в порядке, Папа! Вот только приходили, хотели взять оружие. В селении создан милицейский отряд».

«Напрасно! Слушай меня внимательно, Рене! Дай им все, что они пожелают взять. Все патроны! Более того, если нужно, залей бензином автомашины, и пусть Хуан делает то, что они ему скажут, и следит за состоянием машин. Если же понадобится дом — он ведь занимает стратегическое положение — разреши им, пусть используют. За порядком следи сам. Ты меня понял?»

«Вы их не знаете, но по поручению Исмаэля, Луиса Кото, Гальегоса и Бебо — все они в штабе. Оказалось, что тогда, еще в ноябре, это они схватили сержанта, который убил Мачакоса, и повесили его ночью на фонарном столбе Сан-Франсиско. Я вам писал».

«Нет, чико! Этого письма я не получал. Но теперь неважно! Поступай, как я тебе сказал, и звони, если что...»

Я сразу же спустился в селение, нашел там Исмаэля и Бебо, сообщил им о решении Папы. Они сказали, что нужно оружие, патроны и «пикап», и то всего лишь на несколько дней, пока в Гавану не придут «барбудос». Я вручил им десять ружей и винтовок, один пистолет и все патроны. Очень скоро Камило но главе основного отряда уже прошел в Гавану по улицам Сан-Франсиско — все возвратили, не израсходовав ни одного патрона, и поблагодарили. Я сообщил Пппе. Потом он позвонил, уже в середине февраля, сразу после похорон полковника Уильямса, плакал. Я порадовал его тем, что доктор Хосе Луис получил пост советника в Санитарном управлении повстанческой армии, а Хайме Бофилл, хороший приятель Папы, вошел в состав временного правительства. Папа обещал скоро приехать, чтобы все посмотреть своими глазами.

— Приехали они, однако, только в марте,— дополняет рассказ о тех бурных и радостных днях Роберто Эррера.— Я встретил их на «Ранчо Бойэрос». Папа сошел с самолета веселый, и я сразу понял, что он многое знал о том, что здесь происходит. Он прямо на аэродроме сказал мне, что хочет встретиться с доктором Кастро, чтобы дать ему кое-какие советы. По возвращении Нала стал смотреть телевизор. Прежде он терпеть этого не мог. Внимательно следил за судебными процессами, три раза в день слушал радио, читал все газеты и особенно любил слушать выступления Фиделя. В начале апреля в Сан-Франсиско разоблачили одного типа. Он все время жил в селении, а в январе пропал и через месяц появился вновь, но уже в форме «верде оливо» [Оливково-зеленый цвет формы повстанцев] с бородой, и сам себе присвоил чин капитана повстанческих войск. Папа сказал тогда: «Это, Монстр, всегда бывает рядом с любой революцией и чаще всего является причиной ее последующей гибели. Увидишь, как сейчас к ней станут прилипать и присасываться те, кто клал в штаны, когда другие стреляли, и тех, кто стрелял, будут оттирать. В этом одна из опасностей для революции, Монстр. Вот почему мне обязательно надо увидеть Кастро».

Известно, что, находясь в США, Хемингуэй дал интервью американскому журналисту Эммету Уотсону, в котором совершенно недвусмысленно заявил:

«Восстание против Батисты — это первая революция на Кубе, которую следует действительно считать революцией.

Движение Кастро вызывает большие надежды. Я верю в дело кубинского народа. На Кубе уже бывали перемены правительства. Но это были лишь смены караула. Первой заботой вновь пришедших было обкрадывать народ.

Некоторые среди приближенных Батисты были стоящими и честными людьми. Но большинство среди них были ворами, садистами и палачами. Они пытали детей, иногда с такой жестокостью, что им не оставалось ничего другого, как прикончить свои жертвы.

Суды и казни, предпринятые Кастро, необходимы и если правительство не расстреляет этих людей, они будут казнены мстителями. Результатом окажется эпидемия вендетт в городах и деревнях. Что произошло бы с этими людьми, если бы их помиловали? Народ узнает вершителей зла и рано или поздно заставит их расплатиться.

Движение Кастро обязано своим успехом тому, что оно обещало покарать виновных в злодеяниях...

Я высказываюсь за революцию Кастро, ибо она пользуется поддержкой народа. Я верю в его дело».

В апреле Хемингуэй настойчиво ищет контакта с Фиделем Кастро через Хосе Луиса Эрреру, о чем последний вспоминает:

— Эрнесто особенно настаивал, чтобы ему устроили встречу с Фиделем, когда узнал, что тот собирается во главе кубинской делегации лететь в Нью-Йорк на заседания Генеральной Ассамблеи. «Ты скажи, Фео, что Фидель должен знать кое-что о политике, политиках и идиосинкразии американского народа. Об этом я могу ему рассказать. Он должен пройти там с триумфом!»

Фидель не смог — был очень занят — и поручил заместителю главного редактора газеты «Революсион» Васкесу Канделе побывать у Хемингуэя. Была уже поздняя ночь, когда я на своей машине повез Васкеса в «Ла Вихию». Тот испугался ловушки, засады — время еще было тревожное. По ночам на улицах стреляли, утром находили трупы. И Эрнесто встретил нас с пистолетом в кармане.

Далее о той ночной встрече рассказывает сам Васкес Кандела.

— Ехал я в Сан-Франсиско, совершенно не будучи уверен, что Хемингуэй и впрямь хочет сообщить нам что-то важное. Выехал я без оружия, а того, который назвал себя «другом и врачом» писателя, в газете никто не знал. Но все обошлось, и мои опасения были во сто крат вознаграждены. Я познакомился и провел два незабываемых часа с личностью, каких не так уж часто родит наша земля. Началось с приятного разочарования, если так можно сказать. Я ожидал увидеть гордого, обессмертившего свое имя в мировой литературе человека, которому встреча со мной совсем ни к чему, а как только вошел в дом, почувствовал, что хозяин добрый, отзывчивый, приятный и простой и что единственная забота его — желание сделать так, чтобы мне было хорошо. Мы беседовали втроем...

— Хемингуэй, доктор Эррера и я. Иногда тихо входила и выходила жена писателя. Сидели мы в мягких креслах в гостиной. Гостиная — настоящий музей. Тихо играла музыка: Бетховен, Бах, Равель, она не мешала, создавала чудный фон. Мы пили белое итальянское вино, закусывали орешками, но говорили о важных вещах.

— Да посудите сами! Гражданин США, империалистического чудовища, знаменитый Хемингуэй желает, чтобы Фидель избежал ненужных подножек, ловушек и провокаций, с которыми ему неизбежно предстояло столкнуться в стране, где печать уже начинала проявлять враждебность и некоторые политические круги открыто выражали свою антипатию кубинской революции. Хемингуэй подробно рассказал о положении в США, о «слабостях» общественного мнения, которые могли использовать в интересах революционней Кубы, об особенностях прессы, собственных взглядах отдельных газет и журналов. Затем он коснулся вопросов и моментов, которые прежде всего раздражали всесильные монополии, таких, как законы, принятые уже в целях изменения экономической структуры Кубы, судебные постановления против явных изменников и преступников, но которые прежде были тесно связаны с этими монополиями, заявления по поводу независимости, суверенитета и международной политики новой Кубы, ее желание не подчиняться далее диктату Госдепартамента США. Было странно, согласитесь, что Хемингуэй беспокоился об успехах поездки Фиделя в США, о дальнейшем триумфе нашей революции. Провожая меня до автомашины, он просил передать товарищам, что самым решительным образом разделяет их намерения и поддерживает действия кубинской революции.

— Эрнесто искренне сокрушался,— дополняет повествование Хосе Луис,— что Рене поздно сообщил ему — дело происходило 14 апреля — о том, что Фидель й Камило играют на стадионе «Эль Серро» в бейсбол после открытия ими же Международных соревнований. Эрнест поначалу послал было Хуана выгонять машину из гаража, п.. потом сообразил, что наверняка опоздает и приедет к шапочному разбору. Сетовал, очень хотел повидать Фиделя, а тот улетел в Нью-Йорк на следующий день.

Летом, в начале июля 1959 года, когда Хемингуэй находился в Испании, в самый разгар кампании, которая в США получила название «кровавой реки», Фидель Кастро выступил по телевидению Кубы в программе «Это ее жизнь». На неизбежный в то время вопрос, заданный одним журналистом: «Как вы объясняете повальные расстрелы, которые ранят чувствительность многих людей в Латинской Америке?», Кастро ответил, используя известные и безупречные аргументы, и в конце сказал: «А сейчас позвольте мне познакомить вас с тем, что по этому поводу думает всемирно известный писатель Эрнест Хемингуэй, лауреат Нобелевской премии, получивший ее только за то, что все его творчество представляет собой защиту прав человека. Послушайте: «Расстрелы на Кубе явление необходимое. Военные преступники, которые были казнены революционным правительством Кубы, получили по заслугам». И показал журналистам и телезрителям уругвайскую газету, в которой было опубликовано очередное интервью с Хемингуэем.

В двадцатых числах апреля Хемингуэй с женой отправляются из «Ла Вихии» в Нью-Йорк и оттуда на новом трансатлантике «Конститьюшен» в Испанию, где Хемингуэй намеревался в тот сезон проследить за всеми выступлениями Домингина и Ордоньеса, с тем чтобы написать об этом книгу. Но перед самым отъездом случился курьез.

Один предприимчивый галантерейный король» решил сделать рекламу галстукам своей фирмы. По почте он направил Хемингуэю галстук и письмо: «Наши изделия имеют хорошую репутацию и пользуются спросом. Мы надеемся, что вы охотно пришлете нам два доллара за этот галстук».

Хемингуэй, не задумываясь, тут же ответил: «Мои книги имеют неплохую репутацию и пользуются большим спросом. Надеюсь, что вы охотно приобретете мою последнюю повесть, которую вам посылаю. Она стоит два доллара восемьдесят центов. Следовательно, вы мне должны восемьдесят центов. С приветом Эрнест Хемингуэй».

Никто в «Ла Вихии» не мог вспомнить фамилии владельца галантерейной фирмы. Но все, с кем мне довелось встречаться, помнят день 4 ноября 1959 года, когда Хемингуэй возвратился на Кубу из Испании.

Я разыскал корреспондента революционного агентства печати Пренса Латина, который встречал писателя в аэропорту в тот день и явился автором информации, опубликованной во всех газетах. Он поджидал меня в рабочем кабинете, откатил столик с пишущей машинкой, предложил мне место в кресле напротив, на внушительной ручке которого я устроился с тетрадью.

— В тот день было два важных события: в городе стал распространяться слух о том, что пропавший без вести Камило Сьенфуэгос нашелся, и в «Ранчо Бойэрос» ожидали возвращения на Кубу Хемингуэя. Как только писатель сошел с самолета, его плотным кольцом обступили журналисты и фотографы. «Я чувствую себя чрезмерно счастливым оттого, что я снова здесь, потому что и считаю себя кубинцем»,— первым делом заявил Хемингуэй, оставив самолет "Кубана де Авиасьон", доставивший его из Нью-Йорка. «Я не поверил ни в одно сообщение против Кубы, которое было опубликовано за границей. Я симпатизирую кубинскому правительству и разделяю наши трудности»,— сказал он, подчеркивая слово «наши». И тут же пояснил: «Я не желаю, чтобы меня считали одним из янки».

— Скажите, Хемингуэй прилетел из Испании с женой или один? — спросил я.

— Мэри встречала его в аэропорту. Хемингуэй прилетел вместе с испанским тореро Ордоньесом и его женой Кармен, сестрой Домингина. Хемингуэя встречала многочисленная группа жителей Сан-Франсиско-де-Паула, где он тогда постоянно проживал. Кто-то из североамериканцев спросил, продолжает ли он придерживаться по-прежнему положительных высказываний, сделанных им по поводу кубинской революции в начале года, на что Хемингуэй ответил, что полностью их подтверждает. В свою очередь он поинтересовался судьбой пропавшего главнокомандующего повстанческой армией Камило Сьенфуэгоса и, узнав, что пока не достигнуто никаких результатов, заметил: «Я очень сожалею, весь путь сюда я думал о нем». Хемингуэю был задан еще один каверзный вопрос: что он может сказать о ноте Госдепартамента США, посланной правительству Кубы в связи с последними событиями, имевшими место на острове? Он ответил, что понятия не имеет о содержании ноты, но что «в Нью-Йорке, где я был проездом, возвращаясь из Испании, никто ничего не знает о Кубе, ни о том, что происходит в мире. Там только и говорят, что о Ван Дорене и его скандальных программах по телевидению».

— Говорил ли он что-либо о своем намерении оставить Кубу?

— Что? Нет, совсем наоборот! Ни у кого не могло быть сомнения, что Хемингуэй возвратился в свой дом, где ему хорошо. Он сказал, что намерен переработать свою повесть «Смерть после полудня», на основе собранного им в ту поездку по Испании материала, и что Антонио Ордоньес обещал ему в этом помочь. Оставив таможню, он попал в горячие объятия друзей и почитателей из Сан-Франсиско, и я подумал, что люди встречают его не как знаменитость, а как близкого, любимого человека. Кто-то размахивал кубинским флагом и преподнес его Хемингуэю. Думаю, что в знак его заявлений, сделанных за границей о Кубе. Писатель нагнулся к полотнищу и поцеловал флаг. Фоторепортеры сорвались со своих мест — они не успели зафиксировать тот момент и стали упрашивать Хемингуэя повторить жест. Тот воскликнул: «Я поцеловал его от всего сердца, а не как артист!» Кругом раздались аплодисменты. Вслед за автомобилем Хемингуэя потянулось не менее двадцати машин.

5 ноября все кубинские газеты опубликовали эту информацию Пренса Латина, и многие иностранные агентства передали ее в свои страны. В фотоархиве Пренса Латина я обнаружил целую серию фотографий, сделанных в момент прилета Хемингуэя (две из них публикуются в настоящей книге).

Сосед по финке Давид Фернандес сохранил в памяти сцену приезда Хемингуэя в Сан-Франсиско.

— Улица — машины не могли повернуть к финке — была до отказа забита народом. Все пели, танцевали, смеялись. Я вышел — мы с Рене ехали во второй машине—и подошел к «крайслеру», хотел сказать, чтобы дали дорогу. А он тихо спросил: «Это так меня ждут?» — и принялся приглаживать волосы. «Нет, Папа, скорее всего... ведь объявили, что Камило нашелся»,— сказал я. «О, это куда значительнее! Как хорошо! Он ведь настоящий, достойный человек! Вам и так спасибо за встречу в «Ранчо Бойэрос». Если бы это меня, что бы мы стали делать?»

Антонио Ордоньес с Кармен погостили в «Ла Вихии» всего пять дней. Хемингуэй хотел показать им свой дом, купленный по почте чуть более полугода назад, где ни он, ни Мэри еще ни разу не бывали. Чтобы подготовить дом к приезду гостей, туда самолетом вылетела мисс Мэри, а Эрнест, прихватив с собой Роберто, отправился в Кетчум с Ордоньесом и Кармен через многие штаты на своей автомашине. За семь дней путешествия они проделали четыре тысячи тридцать восемь миль.

Возвратился на Кубу Хемингуэй в самом конце января 1960 года. 8 февраля «Ла Вихию» посетил А. И. Микоян, которому Хемингуэй заявил: «Могу сказать одно твердо — в результате революции впервые Куба получила честное правительство». 16 мая Хемингуэй познакомился с Фиделем Кастро. Перед вручением премьер-министру кубков, полученных им на конкурсе ловцов агухи имени Эрнеста Хемингуэя, писатель и вождь кубинской революции, в некотором отдалении от остальных, беседовали более получаса. Министр связи Xecvc Монтане, бывший тогда заместителем директора Национального института по спорту и отдыху, вспоминает под гул авиационных моторов самолета, доставляющего нас в Сантьяго-де-Куба:

— Фидель по натуре своей страстный и достойный спортсмен. Есть такой Джо Камбриа — «поставщик талантов для клубов высшей бейсбольной лиги США. Он посмотрел, как играл Фидель на месте питчера, и заявил, что премьер-министр спокойно мог бы играть за любой клуб первой лиги. Он азартный подводный охотник и рыболов. Когда Фидель занял первое место на конкурсе Хемингуэя, сам писатель приветствовал его. «Я поздравляю вас, команданте! — сказал Хемингуэй.— Мне, однако, знаете, никогда не везло на соревнованиях. Я вообще не очень везучий!»

Наутро после заключительного дня соревнований в «Ла Вихию» прибыл посыльный с пакетом фотографии запечатлевших единственную встречу Хемингуэя и Фиделя Кастро. Выбрав одну, Хемингуэй вставил ее в рамку и водрузил на столе там, где у него лежали самые дорогие ему сувениры.

28 мая в очерковом повествовании «Опасное лето» была, наконец, поставлена последняя точка за 108 746-м словом.

— В течение двадцати пяти дней июня Папа двенадцать раз звонил «Веснушчатому». Папа нервничал и просил того договориться с издательством «Лайф»,— рассказывает Рене Вильяреаль,— Журнал уже заплатил Папе по договору за двадцать пять тысяч слов, а очерк разросся более чем в четыре раза. В конце июня Хотчнер прилетел в Гавану. Когда его провожали, на аэродроме висели плакаты: «CUBA — SI, YANQUI — NO!» [«Куба — да, янки — нет!» (исп.)] Хотч позволил себе, указывая на плакат, пошутить над Папой. Тот, когда Хотч уже улетел, сказал, что американцы, если они не политики, ни в чем, кроме бизнеса, не смыслят. Вечером, за ужином, Папа узнал из газет, что президент Эйзенхауэр приказал прекратить техническую помощь Кубе и заявил, что с 1 декабря Кубе будет отказано и в экономической помощи. Папа ругал Эйзенхауэра последними словами. Говорил, что это безмозглая, и в то же время, предательская политика. Говорил, что это еще раз доказывает истинное диктаторское лицо Соединенных Штатов. Мисс Мэри с ним не согласилась, они поспорили и решились спать по разным комнатам.

Когда вскоре Хемингуэй прилетел в Нью-Йорк, его, естественно, атаковали журналисты. На все вопросы о положении на Кубе он отвечал: «На Кубе все хорошо! На Кубе все идет как надо!»

Юрий Папоров. Хемингуэй на Кубе - Кубинская революция