Эрнест Хемингуэй
|
Юрий Папоров. Хемингуэй на Кубе - ЦиркЮрий Папоров. Хемингуэй на Кубе Вскоре мы достигли излучины реки, вышли из высокой травы
на берег, и я отчетливо уловил звериный запах. Я не курю, и во время охоты на родине мне несколько раз случалось учуять лосей в брачную пору, еще не видя их. Эрнест Хемингуэй «Зеленые холмы Африки» Многие жители в Сан-Франсиско-де-Паула до сих пор помнят это событие. Уж очень оно было неожиданным и необычным. Однако никто не может точно сказать, в каком году оно произошло — в 1951-м, 52-м или же 53-м. Мнения очевидцев и участников его на этот счет расходятся. Известно только, что цирк «Ринглин и братья» все те годы приезжал в Сан-Франсиско, и неизменно летом. Но в настоящем рассказе точная дата особого значения не имеет. Лето в «Ла Вихии» начинается всегда по-разному и в разные сроки. Но когда оно приходит, все погружается в продолжительное, устойчивое влажное пекло. Люди и животные на глазах «ленивеют». Ритм жизни замедляется. Сознание охватывает одна мысль: «Скорее бы циклоны» — время года с ноября месяца, которое условно можно назвать осенью. И не будь на острове береговых бризов, возникающих от неравномерного нагревания суши и моря и дующих днем с моря на сушу, а ночью с суши на море,— неизвестно, случилось ли бы или нет событие, о котором дальше пойдет речь. Не будь бризов, Эрнест Хемингуэй — писатель, рыболов и охотник — скорее всего не переехал бы на Кубу и не стал бы владельцем «Ла Вихии». В тот памятный день писатель раньше обычного закончил работу. Подсчитал количество написанных слов —379. «Мало! Не больше половины обычной дневной нормы»,— подумал он огорченно и принялся перебирать причины, которые помешали ему работать. Отчаянно мучила жажда. Хотелось пить. Казалось, жар исходил даже от узкой, ослепительно яркой полоски света, брошенной на полированную поверхность тумбоч-1,11 пробившимся сквозь листву беседки лучом солнца. — Рене! — позвал Хемингуэй и тут только почувствовал, как невыносимо пересохло в горле.— Рене! Но молодой человек, всегда такой чуткий к малейшему желанию хозяина, не появлялся. Всунув босые ноги в разбитые туфли, Хемингуэй сам отправился на кухню. Еще в гостиной по доносившемуся из кухни едва уловимому запаху он определил, что на плите варились свежие початки кукурузы. На кухне Чино [Chino — китаец (исп.). Так Хемингуэй прозвал повара, работавшего в то время в «Ла Вихии»] достал из холодильника кувшин с кокосовым молоком, налил сок в высокий стакан и бросил туда несколько кубиков льда. — Пропала маха. Рене просто обыскался. Нигде не может найти. Волнуется. Вам что-нибудь еще? — Пойду за джином, а ты принеси початок понежнее. — О кей! Они должны быть уже готовы,— и Чино, приподняв крышку огромной кастрюли, принялся выискивать початок получше. Залпом осушив стакан и обернув бумажной салфеткой основание исходившего паром початка, Хемингуэй через террасу спустился в сад. Из-за угла Башни вышел расстроенный Рене. Руки его были беспомощно опущены и казались от этого длиннее, чем обычно. — Папа... — Знаю! Знаю. Рене. А ты где искал? — Везде! Вокруг дома, поблизости от бунгало и Башни, в саду. Утром была в колодце. Я принес ей свежего мяса, налил в блюдце молока. Час назад хотел убрать остатки, обшарил весь колодец — ее нигде нет. Кто-то взял? Или она могла выползти сама? — А в курятнике был? — И там ее нет. — Куры все целы? — Вроде бы, Папа. А что? — Она любит лакомиться птицей,— и Хемингуэй, перестав жевать маисовые зерна, задумался. Змея маха, латиноамериканская разновидность удава, была привезена в дом сыновьями Хемингуэя Патом и Гиги из Санта-Клары в тот год, когда строилась Башня. Местом жительства махе определили сухой колодец, вернее, вместительный резервуар для сбора дождевой воды, устроенный под террасой дома. Удав прижился и вскоре, вымахав в двухметровую змею, вполне безобидную для людей, стал служить превосходной забавой. Соображая что-то, Хемингуэй быстро срезал крепкими зубами оставшиеся на початке зерна. — Подумай, чико, где махе может быть прохладнее, чем в колодце? — проговорил он глухо, с полным ртом. Рене вперил глаза в землю, потом вскинул их к небу и хитро улыбнулся. — В холодильнике! — Gracias, general Marti! [«Спасибо, генерал Марти!» (исп.) — писатель часто употреблял эту фразу, когда выражал удивление или слышал то что хорошо знал]. Но там ее нет. Можешь не искать, чико, я только что брал там кокосовое молоко. — Тогда не знаю. — Я всегда говорю — мало читаешь, Рене! На дереве — вот где! Смотрел? — Нет, но разве... — То-то и оно. Еще как любит! А если из колодца выбралась, чего ж ей не забраться на дерево. Где побольше листвы, там и надо искать. Действительно, не прошло и десяти минут, как Рене, следовавший в нескольких шагах от хозяина, закричал: — Папа! Вот она! Смотрите. Но как это вы все знаете? — Утренняя гимнастика, чико! Упражняюсь! — лицо Хемингуэя сделалось радостным, плечи, слегка ссутулившиеся за последние годы, распрямились.— Каждодневная, постоянная тренировка — память не подведет и зубы гляди какие крепкие. Раздался сухой резкий хруст, и треть уже обглоданного початка скрылась во рту Хемингуэя. Бросив огрызок на траву, он быстро заговорил: — Только после первого ранения осталось 237 шрамов. Из меня вынули более двадцати осколков. А потом... Сколько было их потом... Хочешь, вечером сядем — и я расскажу, а ты запишешь? Когда умру, опубликуешь. Хорошие деньги получишь. — Да что вы, Папа! — Рене смутился. — Ну ладно, Рене, ладно. Но помни, это в жизни многое значит. Чем больше ран, тем больше стоит человек, тем больше он знает. Рене много раз слышал историю каждого из многочисленных шрамов на теле Хемингуэя, который любил рассказывать о них тем, кто впервые появлялся в «Ла Вихии», всегда увлеченно, правда, частенько с новыми, всякий раз поражавшими воображение юноши деталями. «А зубы как клещи. Неужели оттого, что чистит два раза на день и не меньше двух дней в году проводит у дантиста!» — Ну, я полезу, Папа! — Давай, малыш. Только гляди — она на тонкой ветке, а ты ведь летать не умеешь. На всякий случай я встану внизу. Рене проворно вскарабкался под пышную крону фламбояна, и вскоре маха оказалась у него в руках. На обратном пути к дому Хемингуэй остановился у обнаженного — как это обычно бывает до полного цветения — ствола франчипана — тропического деревца из семейства олеандровых. Крупные бледно-розовые цветы его спрятались в коробочки. Над ними гладкоствольная ягрума, вечно шепчущая своей могучей листвой под порывами даже самого легкого бриза, на этот раз не шелестела. — Да, лето, Рене, считай, пришло сегодня. К вечеру жара еще усилится. С наступлением ночи набежавший было ветерок сразу замер и дышать стало еще труднее. Хемингуэй перед сном вышел прогуляться. Подойдя к молодому дереву манильского манго, приносящему самые поздние плоды, он втянул в себя воздух и с наслаждением почувствовал, как легкие наполнились тончайшим благоуханием. Все остальные деревья манго уже отцвели. Душистые цветы фламбояна и франчипана пахли более терпко. Вдруг Хемингуэй насторожился. Какой-то другой сильный запах перебил аромат цветов! Мимо финки по направлению к пустырю двигались машины с вместительными фургонами, вагончиками, повозками на прицепе; он слышал скрип дерева на ухабах, позвякивание цепей о железные прутья клеток. Хемингуэй отошел о г манго и стал вдыхать резкий звериный запах. На следующее утро, когда Рене, как всегда, в шесть с четвертью принес в кабинет легкий завтрак, Хемингуэй сказал: — Приехал цирк, чико. Скорее всего «Ринглин». Почему-то без слонов. Лошади и зебры. Собаки, обезьяны и львы. Тигров тоже нет. Старый Фока, должно быть, умер. Моржей не привезли. — Когда вы успели побывать там, Папа? — Я никуда не ходил.— И, видя удивление на лице Рене, Хемингуэй объяснил: — Я узнал это по запаху и на слух. Жаль! Дела у них, значит, идут плохо, раз слонов продали. — Да не может быть, Папа! Я сбегаю погляжу. Хорошо? — Принеси термос со льдом и беги. Ты мне не будешь нужен до двенадцати. В середине дня на улицах Сая-Франсиско-де-Паула появилась цирковая группа: три клоуна с наряженными лошадью, зеброй, обезьяной в сопровождении двух парней с барабанами. Циркачи шумно заявляли о своем приезде: «В субботу первое представление! Спешите купить билеты! Гвоздь программы — на арене нубийские львы! Впервые в Сан-Франсиско! Торопитесь! Торопитесь! » Рене внимательно осмотрел клетки с животными, не переставая удивляться чутью своего хозяина. Ближе к вечеру владелец цирка, он же жонглер, а порой и клоун, Джонни Норт Ринглин, старший из «Братьев Ринглин», пришел в «Ла Вихию» навестить своего старого хорошего знакомого и принес Хемингуэю билеты на лучшие места в центральной ложе. Джонни рассказал, что зиму они провели на юге США. Были не очень-то хорошие сборы, и им пришлось расстаться со слонами. Но вскоре представился случай почти за бесценок купить четыре пары нубийских львов. — Номер со львами не менее эмоционален и даже лучше смотрится, чем «Свадебный танец слонов». Сами увидите,— говорил Джонни, потирая руки. Он скоро распрощался, так как видел, что Хемингуэй и его жена одеты к выходу и мисс Мэри уже пару раз поглядывала на свои миниатюрные часики. Прощаясь у ворот финки, Хемингуэй сказал: — Зайду перед выступлением, а сейчас извините — мы с Мэри спешим в кино. — Сюда? — невольно переспросил Джонни и тут же смутился.— Наверное, дают хороший фильм? — Нет, обычный. Приходите завтра к обеду. Я буду ждать,— Хемингуэй улыбнулся в седеющие усы и, взяв Мэри под руку, заспешил к зданию кинотеатра «Лисео». Он знал, что о нем по этому поводу говорили в селении: «Богатый американец, хозяин финки, три автомашины, собственный шофер, а ходит в дешевую киношку». В зале «Лисео», довольно вместительном, всегда было грязно, пол усеян шелухой от семечек, земляного ореха, конфетными бумажками, окурками; там было шумно — зрители громко разговаривали, скрипели деревянные стулья. Нередко приходилось прибегать к помощи полиции, чтобы вывести не в меру расходившегося зрителя под хмельком или чересчур ревнивого ухажера. А Хемингуэю нравилось бывать именно в этом кинотеатре. На следующий день, как было условлено, мистер Джонни с братом и укротитель львов — человек неизвестной национальности и гражданства — пришли на обед в финку. Хемингуэй подробно интересовался львами — их образом жизни в цирке, рационом питания, системой тренировки, методом укрощения. Владелец цирка зашел еще и в пятницу с просьбой посодействовать перед шефом муниципалитета о снижении платы за аренду пустыря. В субботу, в день первого выступления, мистер Джонни снова появился в «Ла Вихии». Хемингуэй уже закончил работу, купался в бассейне, пил аперитивы перед обедом и беседовал со своим другом Хосе Луисом. Тот внимательно слушал и кивал в знак согласия. Мистер Джонни остановился на почтительном расстоянии, но так, чтобы его присутствие было замечено, и переминался с ноги на ногу. — Да, да, Эрнесто, об этом же надо сказать,— убеждал Хемингуэя Хосе Луис. — Нет, Фео, выступать не буду. Денег на митинг дам сколько понадобится, а выступать на митинге не стану. Так и скажи своим товарищам, если это не твоя затея. Ты должен понимать это, Фео,— Хемингуэй сделал большой глоток, встал с шезлонга и прыгнул в бассейн. — Ну, тогда я поехал, Эрнесто,— с явной неохотой, все еще надеясь, что Хемингуэй передумает, сказал Хосе Луис, теребя рукой свой крупный нос. Когда Хосе Луис ушел и Хемингуэй вылез из воды, Джонни приблизился. Лицо его было крайне озабочено. — Что, и у вас просьба? — Выручайте, мистер Хемингуэй! — Ну что вам — карету «скорой помощи» надо купить или сразу больничное отделение? Только с какой вывеской — «Св. Элизабет», «Св. Винсент», «Братья Майо» или «Святой Эрнест»? — Карета уже была. Завтра он встанет на ноги. Но сегодня... хочу спросить, что мне делать сегодня? — Будто я твой отец! Да напейся, завались спать, а завтра и дела не будет. — Я серьезно, мистер Хемингуэй. Вы ведь все знаете. Посоветуйте, как быть,— взмолился Джонни. — Ну, совет — другое дело, mi amigo [Мой друг (исп.)]. А то вам, чего доброго, тоже в голову взбредет просить меня выступить. — Что?! — лицо Джонни на миг просветлело. — Наливайте себе по вкусу и выкладывайте, что у вас там. Маска печали вновь легла на лицо мистера Джонни. Начал он издалека: — Ведь всегда был здоров, силен и в полной форме. Хоть ему и за сорок, но он был намного более в порядке, чем ваш Джек из «Пятидесяти тысяч». Вы же видели его, мистер Хемингуэй? , — Кого, Джека? — Нет, укротителя львов. — Кажется. Вы с ним приходили. — Да! В нем течет восемь разных кровей. Талантлив и здоров. Пил и ел все, что только можно было проглотить, и не каждому льву удавалось сбить его с ног. — Так что же теперь? Его съели? — Нет, он жив, но сильно отравился. — Сам или травили? Кто и зачем? — Да нет! Врачи сказали — съел что-то не то. Завтра будет молодцом, а вот сегодня... — Промыть желудок, и все будет прекрасно! — Что может быть прекрасно? Открытие ведь сегодня, мистер Хемингуэй. Не делайте вид, что не понимаете. Все билеты проданы. Мой цирк попросту сожгут. — Позовите полицию. — Но ведь и они купили билеты на львов. — Скажите, что у львов понос. Я могу переговорить с местным ветеринаром. За справку возьмет недорого. — Но это же крах! Каждый будет думать, что, как только он купит билет, в этот день у львов — на два метра против ветра. — Дайте два отделения, перед третьим вынесите на носилках укротителя. Носильщиков оденьте в белые халаты. Это сильно действует. Объявите, что, мол, несчастный случай. — О, вы не знаете зрителя! Вы не работали в цирке. — Разве? А мне казалось — всю жизнь... — Вот как начнется, так обязательно и подожгут. — После второго отделения возвратите половину стоимости билетов. Все будут рады. — О нет! Это ж крах! Не могу! — Тогда вам действительно только одно и остается— впустить в клетку меня, милейший,— пошутил Хемингуэй и. потянувшись за стаканом, не видел, как Джонни радостно закивал головой.— Право, не знаю... Перенесите открытие на воскресенье. — Нельзя! Практика показывает — это верный признак провала сезона. — Пейте, Джонни, это помогает рождению идей. А я. право, ничем помочь не могу. Слушайте, инсценируйте пожар. — Нет, нет, что вы, мистер Хемингуэй! В любом случае надо возвращать деньги, а я почти разорен,— в полной растерянности, расстроенный Джонни поднялся с кресла и, откланявшись, удалился. А после обеда в «Ла Вихию» прибежали мальчишки во главе с младшим братом Рене. Хемингуэй, как обычно, читал газеты в гостиной, когда Рене вошел и торопливо и испуганно сообщил: — Папа, ребята говорят, что вы сегодня выступаете в цирке... — Конечно! А ты разве не знал — я от рождения циркач. — Но, Папа, ребята серьезно! На улицах висят афиши! Вы будете укрощать львов. — Что?! — Хемингуэй отшвырнул газету, снял очки и зашарил босыми ногами по циновке в поисках сандалий.— Ты не шутишь? — Как можно. Папа? — Этот гринго — кретин! Я вытрясу из его чугунка остатки тухлых мозгов. Пойди сам посмотри. И если правда, зови его. Да, да, пусть немедленно явится сюда! — Кто, Папа? — Как кто? Хозяин этого паршивого цирка — мистер Джонни Норт Ринглин вместе со всеми своими... родственниками. Иди, чико, и тащи его сюда. Да захвати с собой афишу! — уже вдогонку прокричал Хемингуэй. Вскоре мистер Джонни, радостно улыбаясь, вошел в гостиную. Позади Рене нес афишу. — Bloody bitch! [Английское бранное выражение]. Вы в своем уме, милейший? Я могу подумать, что вам в голову ударила моча. Почему на афише мое имя? — Но ведь это вы сказали: «Тогда вам — то есть мне — только и остается впустить меня — то есть вас — в клетку». Вы сказали — не я! — совершенно спокойно, без тени угрызения совести произнес владелец цирка. — Это что, серьезно, мистер Ринглин? — Вполне, мистер Хемингуэй. Вы же сами... — О эти обезьяны! И среди них, оказывается, были идиоты, заселившие кретинами планету. Надо понимать хороший американский юмор! Мурену вам в зад! — и Хемингуэй пустил еще более страшное кубинское ругательство. Джонни только моргал. Услышав громкий разговор в гостиной, из своей комнаты вышла мисс Мэри. — Ну, что? Разбить вам голову, отправить в психолечебницу или подать на вас в суд? — Хемингуэй говорил так, что в серьезности его намерений сомневаться не приходилось. — Что случилось, Эрнест? — удивленно спросила жена. — Мистер Хемингуэй, умоляю вас! Я на краю гибели. Мне грозит полный крах. Выручайте! Вы же добрый. Умоляю! — Взял бы да сам со своей добротой и вошел в клетку... Небось штаны полны дерьма. Да что штаны — голова. А Хемингуэй знай выручай. — Иного выхода нет. Вы пустите меня по свету... Я буду разорен. А вы ведь охотник. Встречались со львами, и укротитель тоже говорит, что вы единственный, кто это сможет,— владелец цирка показал глазами на шкуру огромного льва, распластанную на полу. — Это же другое дело! А те, что в клетке, они же в неволе озверели. — Кто-нибудь здесь может мне объяснить, что происходит? — вторично спросила Мэри. — Да вот, считал его приятелем, порядочным человеком, а он объявил в селении, что сегодня я выступаю со львами. Вместо заболевшего укротителя... Мэри слушала и не верила своим ушам. — Выручайте, мистер Хемингуэй! Умоляю, не сердитесь! Вам так это просто. Войдите и... — К черту! — Вы же должны понимать, мистер Джонни, насколько это опасно. Укротителю и тому всегда страшно,— Мэри подошла почти вплотную к мужу и, словно желая оградить его от неприятностей, встала между ним и Джонни. — Как ты сказала? — тут же переспросил Хемингуэй. — Это ведь не на охоте, а в закрытой клетке, да еще без ружья,— продолжала свою мысль мисс Мэри. — Нет, как ты сказала? Страшно? Ты имела в виду меня? — Но ведь действительно опасно, Эрнест. Это не шутки! Хемингуэй замолчал, лицо его побагровело, как всегда в минуты волнения, левая щека задергалась. Ни слова не говоря, он поднялся и ушел к себе в кабинет. Через минуту раздался его голос: — Рене! Когда тот вошел, хозяин стоял у окна, заваленного множеством мелких сувениров, и перекладывал из руки в руку lucky stones: — Estamos copados! Рене, a? — Вы хотите согласиться, Папа? — в глазах юноши, искренне любившего Хемингуэя, заискрились и восторг и сомнение.— Но ведь это опасно. Страшно, Папа! — Ты думаешь? — на лице Хемингуэя уже не было улыбки.— Но не мне, чико! Мы с тобой справимся. Что-нибудь придумаем и сделаем как надо,—и он решительно подошел к приоткрытой двери кабинета. — Катитесь вы, мистер Джонни, в подол к вашей любовнице и там сидите. А мое условие — львиц в клетку не впускать, львов накормить до отвала перед самым номером. Ждите в цирке. Я скоро приду. Мистер Джонни радостно заулыбался и поспешил уйти, чтобы Хемингуэй вдруг не передумал. Мэри пыталась отговорить мужа, но ее попытки не имели успеха. Хемингуэй вместе с Рене отправился на второй этаж Башни, где они долго рылись в сундуках и ящичках в поисках порошков и склянок с мазями, привезенных Хемингуэем из Африки. Через полчаса Хуан был отправлен с запиской Хемингуэя к Куко Колли с просьбой одолжить на вечер его восьмизарядный кольт. Тот, что был дома,— кольт «Вудсман» — Рене уже разобрал и чистил. Хемингуэй зацепил кончиком ножа из небольшого черного пузырька немного густой тягучей мази и, втерев ее в кожу лица и рук, сказал: — А теперь, Рене, пошли посмотрим львов! Хотя... погоди. Нам надо облачиться в то, в чем мы будем вечером. — А зачем мазь. Папа? — Чтобы львов меньше раздражал запах человека. В цирк-шапито на пустыре Хемингуэй пришел одетый так, как во время африканского сафари: легкая куртка цвета хаки с большими накладными карманами и плотные брюки, заправленные в высокие, зашнурованные до колен ботинки. Не приняв разговора с Джонни, Хемингуэй тут же попросил провести его в вагон к укротителю и потребовал, чтобы их оставили наедине. Вскоре туда пригласили ассистента, с которым Хемингуэй отправился к клеткам львов. Животные заволновались, львицы — гораздо больше львов. Хемингуэй медленно, но решительно приближался вплотную к клеткам, приговаривая: — Ну, здравствуйте! Это я, ваш друг, мои милые котята. Не волнуйтесь. Я ваш друг. Спокойно. Спокойно. Тихо,— каждое слово он растягивал, придавая голосу мягкую, ласковую интонацию, и звери довольно быстро улеглись по своим углам. — Вот тот, самый крупный — Паша!—показал на огромного старого льва ассистент. — Я так и понял. А эти двое молодых — Абу и Риад? — Да, сэр. — Как же мне их различать? Они не нубийские львы, а сиамские близнецы. — Тот, который чаще бьет хвостом,— Абу. — Ничего себе! Дьявольщина, а если он перестанет? — Мистер Хемингуэй, тогда я, с вашего позволения, вымажу переднюю лапу Риаду белой краской. — Вы — Эдисон, мой друг. Паша! Паша! Ну встань! Поднимись. Подойди ко мне.— Лев лишь поднял голову, покрутил ею и снова положил на лапы. — Это он сейчас такой. Вечером отлично работает. Но требует палку в морду. Иначе не идет, не пошлете. — Обойдется и без нее. Вы, милый, отберите по паре самых смышленых униформистов и расставьте их где надо с ведрами. — Мистер Джонни договорился. К вечеру к цирку пригонят пожарную машину. — Еще чего! Зачем? — Там шланг с брандспойтом. У нас плохой напор воды. — Это ни к чему. Пусть откажется. Еще не хватало! Если б сам полез, морских пехотинцев бы вызвал. Вполне хватит ведер с водой. — Слушаюсь! — Значит, Паша первым идет по бревну. За ним Риад. Абу с бревна сразу прыгает на тумбу? — Так точно. — А что четвертый?.. — О! У него очень неровный характер. Он зол и свиреп. — Пустяки... — Нет, нет! Ну да, конечно! Но главное, эти трое прежде работали вместе. Они могут держать программу. С четвертым, особенно без львиц, возникнет только путаница. — Ну, хорошо! Я всецело полагаюсь на вас. Накормите их к вечеру получше. Вы меня понимаете? — Не волнуйтесь, мистер Хемингуэй. Вы останетесь мной довольны. Я приготовлю револьверы с холостыми зарядами. — Тогда, мой друг, до вечера. За обедом Хемингуэй почти не ел. Пытался вздремнуть — не получилось. К пяти часам пригласил Рене. Подробно объяснив молодому человеку, в каких случаях тот должен стрелять в животных, Хемингуэй еще раз предупредил: — Только смотри, Рене, точно в голову. Чтоб сразу! Животное не должно мучиться. А теперь испробуем кольты и проверим патроны. Кто знает, может, отсырели,— и они направились в дальний угол сада, откуда вскоре зазвучали емкие, короткие выстрелы. Возвратившись в дом, Хемингуэй разделся и принялся натирать тело мазями и посыпать порошками. — Рене, приготовь фляжку с виски и принеси льда для первоначальной и... предварительной. В цирк Хемингуэй отправился за полчаса до начала представления. Поцеловав мисс Мэри, он улыбнулся: — Думала, не пойду, откажусь? Жена только пожала плечами. В клетках стояли ведра с мясом и костями. Звери жадно ели. — Костями без разбору вы напрасно кормите львов. Поэтому они и гибнут прежде времени от язвы желудка,— сказал Хемингуэй. — Возможно, вы правы, но так заведено у нас,— ответил ассистент и повел Хемингуэя к клетке Риада. На правой лапе у льва была белая отметина. Хемингуэй подошел совсем близко к клетке. Лев зарычал, но тут же успокоился, услышав ласковый голос Хемингуэя. Тот подбросил ему еще кусок, лев метнулся к нему, схватил и подтащил к обглоданной уже кости. Оба отделения Хемингуэй провел вместе с ассистентом у клеток. Когда на арене выступали дрессированные шимпанзе — последний номер перед антрактом и львами, он вышел в проход посмотреть на публику. Мистер Джон-пи тут же оказался рядом. — Молчите, если не хотите, чтобы я ушел. Джонни счел благоразумным удалиться, но издали продолжал наблюдать за Хемингуэем. Тот от души смеялся над номером с обезьянами. Когда клетка была установлена и расставлены по местам лестницы, тумбы, бревна и качели, прозвучал третий звонок. Погас свет, Хемингуэй достал из кармана фляжку и сделал два больших глотка. Он искал глазами, кому ее передать, когда услышал голос шпрехт-шталмейстера, произносившего с заметным саксонским акцентом испанские слова. — Сеньорас и сеньорес, цирк «Ринглин и братья» открывает свой нынешний сезон приятным для вас сюрпризом. Первое представление со львами проведет известный во всем мире охотник, великий спортсмен и хороший ваш друг, знаменитый писатель Эрнест Хемингуэй! Раздались дружные аплодисменты, прокатился приглушенный гул голосов. Сунув фляжку в руки Джонни и взяв палку и небольшой железный трезубец, Хемингуэй решительно направился в клетку. Сухо раскланявшись и подождав, когда аплодисменты стихнут, он жестом приказал закрыть вход в клетку. Рядом встал ассистент с длинными вилами. По другую сторону решетчатого прохода для зверей появился Рене с двумя заряженными кольтами. Воцарилась мертвая тишина. Зловеще проскрежетала отодвигаемая решетка, и первым на арену выскочил Паша. Он присел на задние лапы и зарычал — это был его излюбленный прием. — Ты же молодец! Ну, Паша! Давай на место. На место! —твердо, но без угрозы приказал Хемингуэй. Лев внимательно осмотрел того, кто впервые отдавал ему приказание, втянул в себя воздух, оскалился и послушно взобрался на свою тумбу. Абу хлестал себя хвостом по бокам. — Спокойно, спокойно! Молодец, малыш. Спокойно! Иди, мой хороший. Иди. Смелее.— Голос Хемингуэя звучал так, как если бы он что-то напевал себе под нос. Риад уселся без промедления. Теперь надо было заставить львов повернуться на сто восемьдесят градусов. Хемингуэй подошел к Паше, который тут же угрожающе поднял лапу. — Ну, давай, Паша! Давай! Скорее! Ну же, ну! Абу, Абу! Риад! Звери не подчинялись, и Хемингуэй услышал голос ассистента: — Палку! «Нет, к черту! Никакой палки!» — подумал Хемингуэй, и в голосе, отдававшем приказание, зазвучали еще более мягкие интонации, а в ушах эхом отдавалось: «Палку! Палку!» Львы явно не желали слушаться, и тогда Хемингуэй поднял палку перед самой мордой Паши. Тот разомкнул свою клыкастую пасть, замахнулся лапой, взревел и неохотно повернулся. Абу и Риад тут же последовали его примеру. Раздались аплодисменты. Так же не сразу удалось заставить львов пойти на бревно, а затем взобраться на лестницы. Абу неожиданно прыгнул в сторону, пытаясь зацепить Хемингуэя когтями. Но тот вовремя отпрянул и снова поднял палку. Абу взлетел на вершину лестницы и нервно захлестал хвостом по бокам. Хемингуэй делал все точно, как ему рекомендовал укротитель. Он сидел теперь на стуле в проходе первого ряда, держась за живот, и видел, как львы с каждым номером возбуждались все сильнее. Предпоследним должно было идти катание Паши на деревянном шаре. Лев долго капризничал и не внимал никаким уговорам, а когда увидел поднятую палку, шарахнулся в сторону и зарычал так, что в публике кто-то вскрикнул. Рене начала бить мелкая дрожь, но он был так сосредоточен, что не обратил на это внимания. Униформисты с ведрами, по знаку ассистента, придвинулись ближе к прутьям клетки. Хемингуэй, выставив руку с палкой перед собой, решительно пошел на льва. Зверь припал на лапы. Публика замерла, но вслед за этим послышался вздох облегчения. Паша послушно побежал к шару и взобрался на него. Оставался последний номер — Абу на качелях. С тумбы молодой лев сошел сразу, но, пробегая мимо Риада, ухитрился ударить того лапой, Риад поднял свою и оскалился, зарычал. Хемингуэй с трудом загнал Абу на качели, быстро схватил веревку и начал ее раскачивать. Теперь следовало поставить высокую тумбу, на которую прямо с качелей и должен был прыгнуть Абу. Лев долго не слушался, качался и не думал прыгать. Ассистент подсказывал: «Пальните из револьвера». Хемингуэю очень не хотелось пугать зверя, но иного выхода не было. Он ловко выхватил из кобуры, висевшей у него на поясе, огромных размеров револьвер, и зрителей оглушил громкий выстрел. — Вперед, Абу! Вперед! Лев прыгнул. Раздались аплодисменты. Хемингуэй повернулся лицом к публике и тут же почувствовал, как она внезапно замерла. Он инстинктивно шагнул в сторону, и в следующий миг на то место, где он только что стоял, тяжело шлепнулось тело Абу. Рене вскинул кольт, но Хемингуэй поднял руку. — Спокойно, Абу! На место! На место! Вот так! Вот и хорошо, малыш! Gracias, mi amigo. Gracias! [Спасибо, мой друг. Спасибо! (исп.)]. Лев уже сидел на своей тумбе. Хемингуэй в ответ на горячие аплодисменты зрителей принялся раскланиваться. Заскрежетала решетка, львы мгновенно юркнули в проход. Публика была в восторге, раздавались громкие крики. Хемингуэй раскланялся еще раз и покинул клетку, облизывая пересохшие губы. Третий раз к публике он не вышел. Зрители стоя аплодировали и не хотели расходиться. Тогда Хемингуэй решительно сказал мистеру Джонни: — Выключайте свет. Все! Вы спасены, так подайте сюда мою фляжку. Джонни поспешно запустил руку в ящик с опилками, извлек флягу, обтянутую тонкой тисненой кожей, осторожно, как реликвию, передал ее своему «спасителю» и что-то быстро зашептал шпрехшталмейстеру. Хемингуэй жадно глотал виски из фляги, когда услышал, как затихли аплодисменты и инспектор манежа хорошо поставленным голосом обратился к зрителям: — Сеньорас и сеньорес, цирк «Ринглин и братья» открыл свой нынешний сезон единственным в своем роде, приятным для вас сюрпризом. Не оставляйте без внимания наш цирк! Приходите, вы всегда желанные гости. Начиная с воскресенья, на арене не только львы, но и львицы. Вчера еще они находились в Нубийской пустыне. Сегодня они перед вами. Мистер Хемингуэй благодарит вас за аплодисменты. Спокойной ночи! — Какой вы смелый, Папа. Можно мне вас так называть? — к Хемингуэю, лицо которого было покрыто крупными каплями пота, подошла совсем молоденькая изящная гимнастка и протянула свежее полотенце. — Конечно, дочка. И я не каждую так называю. А ты под куполом была прелестна. Я не видел никого, кто бы так уверенно работал там без лонжи. Береги себя! Ты молода и красива. Взяв полотенце из рук Хемингуэя, девушка протянула ему начатую пачечку жевательной резинки. — Спасибо, дочка. Резинку мне заменит вот это,— Хемингуэй сделал еще глоток и завернул колпачок фляжки.— К тому же дома меня ждет хороший ужин. Мы его заработали, а, мистер Ринглин? — О, мистер Хемингуэй, я так вам благодарен! Мы заказали классный ужин и питали надежду, что вы поедете с нами. — Нет уж, мистер Джонни-выдумщик, вы можете катиться куда хотите! За вашу проделку я бы вас засадил под подол любовницы. — Ну как-к-к-ое же это наказание, передохни все мои детки! Там не так уж плохо,— раздался рядом тоненький фальцет, он принадлежал дрессировщику шимпанзе.— А что касается ужина, разрешите, мы за вас этого жадюгу, скрягу и жмота как следует накажем. А то он легко выкрутился. — Разрешаю, но уж не очень, пожалуйста. А знаете, ваши детки-обезьяны чертовски милы. Когда они боксировали, я так хохотал, что забыл про львов и был готов отказаться от данного слова. — Вам действительно понравился мой номер? Вы воспитанный человек, вежливый и добрый, мистер Хемингуэй. — И очень смелый! Хемингуэй повернулся к сказавшей эту фразу девушке-трапецистке. Подошел к ней и положил ей на плечо свою большую, в ту минуту очень ласковую руку. Лицо его озаряла детская радость. — А ты, милая дочка, приходи-ка завтра с твоим партнером и подругами ко мне обедать. И прихватите «Шимпанзе» — он понимает толк в настоящих людях. А Джонни — под подол,— и Хемингуэй, только теперь заметив, что Рене все еще не может прийти в себя — так и стоит за его спиной с парой кольтов,— легонько подтолкнул его к выходу. — Ну, спасибо! Спасибо, мистер Хемингуэй! Я ваш вечный должник,— Джонни заспешил вслед. Огни вокруг цирка были погашены, но как только Хемингуэй и Рене появились на улице, раздались дружные аплодисменты. Молодые люди, парни и девушки, в основном живущие по соседству с финкой, окружили их, принялись поздравлять Хемингуэя. Хемингуэй поспешно отвечал на их расспросы, не принимая похвал, и все норовил уйти побыстрее. Рене недоумевал, он не мог понять, отчего хозяин испытывает неловкость, словно бы конфузится. «Другой бы на его месте... Или для Папы это пустяшное дело? Подумаешь, звери в клетке. Он с ними на воле встречался»,— думал Рене. Молодежь проводила Хемингуэя до самых ворот финки. Уже за калиткой, сойдя с засыпанной щебенкой дороги в парк, чтобы пройти к дому напрямик по тропке, проложенной в траве, Хемингуэй остановил Рене. — Ну как, чико? — Я бы... Никто другой на свете так не смог. — То-то! Видишь, а я смог. Тебе понравилось? — Папа, я ничего не видел. Ничего, кроме львов. Сосед Давид сказал, что все было профессионально. — Молодец! Осторожно разряди пистолеты, положи на место, и давай мыться. Скажи, чтобы нагрели воду погорячей. Мисс Мэри с нетерпением ждала на террасе возвращения мужа. Она волновалась, но, как только услышала голоса и увидела замелькавшие в саду тени, лицо ее мгновенно обрело обычное строгое выражение знающей себе цену женщины. — Поздравь нас, Мэри. У львов до сих пор трясутся хвосты. Мы их заставили слушаться. .— Я рада. Ужин готов. С минуту на минуту приедет Хосе Луис. Он звонил. — Обещал быть и доктор Куко. Вот удивятся! Куко был чем-то очень занят. Но, передавая для меня свой кольт, сказал Хуану, что к концу представления успеет в Сан-Франсиско. — Хосе Луис звонил полчаса назад и, когда узнал о своей затее, сказал, что немедленно едет сюда. За стол сели с шутками и смехом. Хемингуэй чувствовал себя победителем. Кругом горели свечи. Сервировка стола — в «Ла Вихии» чаще ужинали, используя переносные столики в гостиной,— подчеркивала торжественность случая и общее приподнятое настроение. — Рене, подавай лучшее вино и принеси мои очки. Как ужин, так вечно в темноте,— Хемингуэй, в отличие от жены, не любил свечей вообще, тем более на столе, но, сообразив, что может незаслуженно обидеть Мэри, тут же поправился: — Очки не надо, Рене, но мы как-нибудь обязательно наедимся тараканов. Вот увидите! — Ладно, ладно, Эрнест, ты лучше скажи, как это тебя угораздило? Все-таки ты меня извини, но надо быть попросту сумасшедшим, чтобы отправиться в клетку ко львам,— как бы беря сторону Мэри, по-дружески улыбаясь, сказал Куко Колли. — Все животные, даже львы умеют ценить добро. Они, как и люди, понимают ласку, нуждаются в ней и отвечают на нее. Вот и весь секрет. — Но на каком языке ты это им объяснил? — не унимался доктор. — Львы, как ты можешь догадаться, не понимают языков, но тон, каким произносятся слова, чувствуют. Кошки — они лучше иных людей. Они-то понимают, что к чему. — Тоже мне Джордж Эмерсон — знаменитый укротитель! — Эмерсон не укротитель и даже не дрессировщик. Он — тренер, если хочешь, воспитатель диких животных. И я бы мог! — Скажи, Эрнесто, а ты боялся? — спросил Хосе Луис. — Львы это сразу бы почувствовали, и тогда мне конец. — А верно, что ты не разрешил впускать в клетку львиц? — Да! Конечно! — Почему? — Львицы — те же женщины. Кто же может угадать, как они поведут себя в следующий миг? — и Хемингуэй поглядел на Мэри. Та с улыбкой подняла бокал и предложила выпить за мужа. |
|
|
||
При заимствовании материалов с сайта активная ссылка на источник обязательна. © 2016—2024 "Хемингуэй Эрнест Миллер" |