Эрнест Хемингуэй

Мой мохито в Бодегите, мой дайкири во Флоредите

Прощай, посредственность

В 1996-м году в Кохимаре, недалеко от Гаваны я встретил того самого постаревшего мальчика – Манолина. Конечно, в действительности-то его звали не Манолин. Я, по правде сказать, просто забыл его настоящее имя. Тем не менее, это был он – тот, кто много лет назад выходил в море со стариком Сантьяго, который и вступил в эпическую битву с гигантским марлином, описанную в одной из величайших книг "Эрнеста Хемингуэя Старик и море".

Когда мы встретились, «мальчику» Манолину было уже под 80, и он был слегка пьян. Я приехал на Кубу вместе с коллегами из Asiahi Shimbun – одной из крупнейших японских газет. У нас было очень серьезное задание. Это был как раз тот момент, когда перуанские герильерос из Революционного Движения имени Тупака Амару (MRTA) захватили заложников в японском посольстве в Лиме. Мы пытались осветить эту историю в общем историческом контексте: брали интервью у родственников Че Гевары в Буэнос Айресе, у судей в Монтивидео, у бизнесменов, которых когда-то похищали члены MRTA в Боливии.

На Кубу нас привели слухи о том, что перуанский диктатор Альберто Фухимори пытался убедить кубинское правительство повлиять на членов MRTA, чтобы те отпустили заложников – в обмен на возможность выехать на этот отстров. Если какие-то переговоры действительно имели место, то они ни к чему не привели – и перуанские спецслужбы, при поддержке американских спецслужб, устроили настоящую бойню, убив всех бойцов MRTA, включая беременную девушку.

Но это произойдет позже – через несколько дней после того как мы зашли в тот бар на пристани, где и встретили одинокого старика, сидевшего за столиком у окна. В японской команде репортеров все были сплошь интеллектуалы – в том числе, бывший скрипач симфонического оркестра. Поэтому они сразу же заинтересовались историей Манолина – хемингуэевского «мальчика». Ее, без сомнения, необходимо было рассказать. В процессе пересказа всей этой истории, мы прошли по следам великого мастера-прозаика, и, в конце концов, напились. Уже около полуночи кто-то из японских репортеров спросил:

– Манолин-сан, а кого из иностранцев на Кубе больше любят: Че Гевару или Хемингуэя?

Манолин вытер с губ пивную пену, и, задумавшись на секунду, ответил:

– Хемингуэя.

– Хемингуэя? Кубинцы любят Хемингуэя больше, чем Че?

– Вы спросили об иностранцах. Так вот, из иностранцев кубинцы больше любят Хемингуэя – с уверенностью произнес Манолин, грохнув стаканом об стол – потому что Че Гевара для нас – кубинец!

* * *

Любовь Хемингуэя к Кубе хорошо известна – насколько впрочем, и взаимная любовь Кубы к писателю. Мы знаем, что Хемингуэй пожертвовал кубинскому народу большую часть своей Нобелевской премии, полученной им в 1954-м году. Хорошо известно и то, что он поддерживал развернувшуюся тогда на Кубе борьбу за социальную справедливость, а впоследствии поддержал и кубинскую революцию.

Как-то, в 1960-м году, Хемингуэя осадили репортеры. Выслушав всю клевету, которую они рассказывали ему о Кубе, писатель ответил: «Вы закончили, джентльмены? Я считаю, что на Кубе как раз все хорошо. Все люди чести верят в кубинскую революцию». Незадолго до смерти Хемингуэй передал революционной Кубе свой дом, свою библиотеку – все, что у него было. Естественно, что в США отнеслись к подобному жесту не очень-то хорошо.

И, конечно же, Хемингуэю не принесла популярности в кругах американского истеблишмента фраза: «В сенаторе Джозефе Маккарти нет ничего настолько уж плохого, что не излечила бы пуля». ФБР организовало слежку за Хемингуэем, его постоянно дергали, ему угрожали – и до сих пор еще остается ряд невыясненных вопросов относительно смерти писателя. Некоторые допускают, что курс лечения, который Хемингуэй проходил в 1960-м году, проходил под контролем правительственных органов. И в ходе лечения писателя подвергли чрезмерному воздействию электрошока, что привело к частичной потере памяти – а затем и к самоубийству.

А.Е. Хотчнер, один из друзей Хемингуэя, писал впоследствии: «Спустя десятилетия в ответ на запрос от «Freedom of Information», ФБР открыло общественности дело Хемингуэя. В нем была и информация о том, что еще в начале 1940-х Эдгар Гувер приказал следить за писателем, так как у ФБР возникли определенные подозрения по поводу деятельности Хемингуэя на Кубе. И впоследствии от него уже не отстали – агенты регулярно писали доклады и прослушивали его разговоры. Слежка не прекращалась и тогда, когда Хемингуэй лежал в госпитале св. Марии».

* * *

В 1950-60-х годах западные идеологи, оперировавшие пропагандистской машиной, активно занимались поисками методов влияния на область искусства и литературы в северной Америке и Европе – всячески пытаясь «деполитизировать» их и развернуть в сторону массовой культуры и непринужденного развлечения.

В доказательство этому можно привести опубликованные 27 мая 2008-го признания м-ра Мэттиссэна, работавшего в те годы в ЦРУ. Он же и «создал журнал The Paris Review в качестве прикрытия». Различные европейские культурные институции, активно действующие по всему миру, и поныне применяют подобный подход: они «спонсируют» молодых и талантливых художников и писателей из развивающихся стран, чтобы заглушить их политическую деятельность.

Хемингуэй – настоящий политический писатель – благодаря своей принципиальности был как раз одним из тех, кто противился этому тренду и стоял на пути планов деполитизации литературы. Его взгляды, наоборот, все более политизировались – при том, что он был популярным и известным во всем мире человеком и автором. Конечно, его нельзя назвать соцреалистом – но «социализм» и «реализм» по отдельности присутствуют в его произведениях.

* * *

После смерти Хемингуэя медиа подняли массированную кампанию, пытаясь низвести великого писателя до уровня обычного «мачо-алкоголика». Его изображали болтливым бродягой, которому, для написания каждого нового романа, якобы всегда была нужна новая жена. Чтобы хоть как-то ослабить влияние работ Хэмингуэя, книги и статьи, порочащие его имя, выходили, словно с конвейера – и эта кампания продолжается до сих пор. Взять хотя бы, например, недавнюю статью Морин Доуд из «Нью-Йорк Таймс» от 15 октября 2011-го под названием «Прощай, мачо»:

«Ни одна женщина не захочет быть хемингуэевской героиней, полностью подчиняющей свою личность любимому. Как сказала Кэтрин Баркли в «Прощай, оружие», «я так хочу тебя, что хочу быть тобой». Мы скорее предпочли бы в шелковых платьях пить шампанское на террасе у Джея Гэтсби».

Однако, по словам Дилиберто, женщины ошибаются, если думают, что Хемингуэю нечего им предложить. Сегодня, когда «слабый пол» укрепляет свои позиции, а мужчины, напротив их сдают, как отмечается в двух статьях в Atlantic, женщины чувствуют себя достаточно уверенно, чтобы «расслабиться и наслаждаться им», как выразилась Дилиберто».

Морин Доуд, возможно, и хочет быть одетой в «шелковые платья». Но большинство женщин, о которых пишет Хемингуэй, были заняты куда более важными, я бы сказал, экзистенциальными, вопросами. Взять хотя бы героинь "Иметь и не иметь" – и особенно монументального, проникнутого глубоким гуманизмом, романа "По ком звонит колокол". Возможно, в мире мисс Доуд мужчины готовят всяческие вкусности, перед каждым ужином зажигают свечи и относятся к женщине, как к принцессе. Но в мире, который описывает роман «По ком звонит колокол», Марию обрили, раздели и изнасиловали испанские фашисты. А ее возлюбленный – ее любовь – Роберт Джордан, молодой американский учитель, вступил в интернациональную бригаду, боролся с фашизмом и погиб. Он был готов умереть в этой борьбе с фашизмом – вовсе не потому что он был «мачо», а просто потому что он, как и многие реальные мужчины и женщины, чувствовал внутреннюю необходимость, моральный долг – сражаться до конца со скотским и безжалостным колониализмом, неоколониализмом, фашизмом – и всеми ими вместе взятыми.

Мне кажется, что немногие из нынешних политкорректных мужчин осмелились бы полюбить женщину, недавно пережившую групповое изнасилование, морально раздавленную и едва не погибшую. Большинство мужчин посчитали бы, что у такой женщины будет «слишком уж много комплексов». И они, вероятнее всего, не нашли бы ее соответствующей принятым стереотипам привлекательности. Скорее, она бы их даже отпугивала. И выбор Роберта Джордана в романе совершенно противоположен мачизму. В нем нет заносчивости – он делает трогательный и вместе с тем мужественный выбор. Он любит Марию, решив сражаться и умереть за республиканскую Испанию. Таков выбор Роберта Джордана – главного героя величайшего романа Эрнеста Хэмингуэя.

В действительности же Хемингуэй (которого можно назвать, скорее, мастером рассказа, наравне с Чеховым и Мопассаном) был очень далек от мачизма. В его произведениях чувствуется глубочайшее уважение и сострадание к женским персонажам. Достаточно лишь прочитать его "Холмы, как белые слоны" – да и многие другие из его замечательных рассказов.

И нужно принимать во внимание один весьма интересный факт: во всей этой кампании шельмования Хемингуэя практически никогда не упоминаются сами его произведения. Что же в основном обсуждают? Преимущественно различные биографии, написанные уже впоследствии всякими второсортными авторами, на основании воспоминаний родственников и знакомых. Сам Хемингуэй, скорее всего, не посчитал бы книги подобного рода достойными печати. Я имею в виду такие опусы, как: «Райский сад» (1986) или «Истина из первых рук» (издание 1999 года, написанное на основе его путевых заметок о путешествии по Африке – что даже рядом не стоит с его замечательной прозой: "Снегами Килиманджаро" или "Зелеными холмами Африки ").

Сейчас публикуются десятки биографий Хемингуэя, из которых преимущественно выпирает эго самого автора биографии. Авторы всячески пытаются показать, насколько близки они были Хемингуэю и сколько знали о нем такого, чего не знал никто другой. В основном это дешевый и бездарный лепет посредственностей, которых «Папа» когда-то пускал к себе домой, пил вместе с ними в баре или плыл на одной с ними палубе.

Практически ни в одной из этих биографий не упоминается о его гуманизме, о том, что он был убежденным антифашистом – как впрочем, и его симпатиях к марксизму. Взять хотя бы одну из последних книг о писателе под названием: «Лодка Хемингуэя: Все, что он любил в жизни и потерял, 1934-1961».

Впоследствии, в связи с выходом подобных биографий появляются десятки статей в масс-медиа – вроде обзоров и рецензий, недавно опубликованных в The Economist. Порочный круг, таким образом, замыкается.

В результате, забывают о самих произведениях писателя, как и о его более важной деятельности – забывают или же всячески стараются уменьшить ее значимость. Таким образом, человек, получивший ранения в Первой Мировой, освещавший Гражданскую войну в Испании, выслеживавший подлодки нацистов во время Второй мировой, а затем поддерживавший кубинскую революцию, сводится до уровня некоего сплетника-плейбоя и воплощения мачизма.

Рекламные агентства тоже старательно подбирают темы и слова, которые выносят на первый план, рекламируя книги о Хемингуэе: сексуальность, мачизм, охота, коррида – и ничего, что имело бы отношение к сути его произведений.

В рецензии на новую книгу Хендриксона The Economist пишет: «Как нередко считают, в прозе Хемингуэя выражается беспокойство американских мужчин по поводу их маскулинности... Выражена идея о том, что мачо может на самом деле оказаться геем... Вероятность практикования определенных сексуальных ролевых игр между Хемингуэм и его женами...». И лишь в конце The Economist признает, что: «излишние спекуляции на тему биографии Хемингуэя фактически затмили его основные достижения в области литературы».

Как ни странно, но аналогичный бред, – причем, щедро спонсируемый, – десятилетиями распространяется и о Фиделе Кастро, равно как и о других, ненавистных Новому Мировому Порядку, лидерах. Переодевания – это нынче их любимый конек. Я лично знал одну писательницу – кубинскую эмигрантку, живущую в Нью-Йорке, которая сочинила целую книгу о некоем публичном доме в Гаване, специализирующемся на переодеваниях. Она утверждала, что Фидель, якобы, до революции посещал этот публичный дом. Ее роман очень хорошо профинансировали, заплатив ей крупный аванс. Но в результате получился такой несусветный фарс, что его полностью проигнорировали, как критики, так и общественность.

Эрнест Хемингуэй, как и другие величайшие американские писатели (Ричард Райт, автор «Сына Америки», Джеймс Болдуин, автор «Чужой страны») в свое время существенно повлияли на мое решение (после долгих размышлений в начале 1990-х годов) все-таки принять американское гражданство. В американской прозе я видел присущую ей силу, мужество и глубокий интернационализм, что резко контрастировало для меня с циничным самодовольством и местечковым интеллектуализмом европейских авторов.

Но неоконовская пропаганда значительно усовершенствовалась. Она извергает мощный поток лжи и полуправды на всех и каждого, кто осмеливается встать у нее на пути, будь то альтернативные политические и социо-экономические системы стран Азии и Латинской Америки или отдельные свободомыслящие люди, посмевшие не согнуться под давлением и поставить истину превыше личной выгоды и карьеры. Причем, не важно, идет ли речь о наших современниках – или о тех личностях, которые обращаются к нам из прошлого, как тот же Хемингуэй.

* * *

В июле 2011-го, совместно со своим товарищем – продюсером Скоттом Эрлиндером – я начал делать документальный фильм о режиме в Руанде и грабеже природных ресурсов Конго. Мне необходимо было поехать в Чикаго. Там я, естественно, посетил некоторые джаз-клубы и студии, где когда-то снимал свои фильмы Чарли Чаплин. И я не упустил возможности, заехать также и в пригород Чикаго – Oak Park, где, собственно, и родился Хемингуэй. Посетив там музей Хемингуэя, я был поражен тем, что в нем не было абсолютно ничего, связанного с Кубой. Вот Хемингуэй на рыбалке, Хемингуэй на корриде – и все его прочие тщательно задокументированные «пороки». И, конечно, повсюду десятки фотографий «его женщин». И абсолютно ничего – о Кубе.

Я подошел к смотрительнице музея и спросил:

– А вы знаете, что Хемингуэй любил Кубу?

Она лишь хмыкнула.

– А знаете, он ведь и свою Нобелевскую премию пожертвовал кубинскому революционному государству?

Женщина внимательно посмотрела на меня. В ее взгляде одновременно читалось: «враг не дремлет» и «ну, и что ты мне еще расскажешь о ваших грязных коммунистических штучках?»

– Почему же в музее Хемингуэя нет ничего, что было бы связано с Кубой?

– А может быть вам лучше поехать и спросить кубинское правительство, почему они ничего нам не переслали из пожертвований?

Я пообещал передать ее просьбу, и купил несколько открыток, на которых изображен Хемингуэй вместе с котом.

* * *

Не знаю, может быть, и нашего постаревшего Манолина можно назвать мачо? Ведь когда мы с ним прощались, он был уже в стельку пьян. И прежде чем уйти, он признался нам: «Если хоть кто-нибудь когда-нибудь оскорбит Хемингуэя – я ему башку разобью вот этой вот бутылкой». Я подумал о том, что это, в-общем-то, чертовски неплохая идея. Мы по-приятельски попрощались, размахивая пустыми бутылками во тьме ночных улиц Кохимара, угрожая любым потенциальным недругам Хемингуэя.

Той ночью мне в голову пришла мысль о том, что Манолина пора уже отпустить на заслуженный отдых – теперь это наше дело. Теперь современные писатели, а не старик из кубинского Кохимара, должны защищать наследие одного из величайших американских литераторов. Пропагандистской машине нынешнего режима уже удалось исказить сам наш взгляд на мир, и теперь она неустанно работает над тем, чтобы по-своему переоформить наши взгляды на нашу же культуру.

Вместо Хемингуэя – гениального, великолепного писателя, человека принципов и борца с фашизмом – нам предлагают лишь набор карикатур с акцентом на сексуальной жизни, – а также ряд уничижающих писателя книг и статей.

Весь этот низкопробный хлам пора выбросить туда, где ему и место – в мусорную корзину. А затем вернуться к тому, что действительно имеет значение – к самим величайшим романам и рассказам Хемингуэя.

Поэтому я посылаю прощальный привет Морин Доуд из «Нью-Йорк Таймс» - ей и ее воображаемым «шелковым платьям», а также «Великому Гэтсби», которого я всегда считал (возможно, и незаслуженно) лишь напыщенным хвастуном. Прощайте все, кто возвышает банальность до уровня некой добродетели, пытаясь опустить все подлинное и выдающееся.

Хемингуэй не раз писал о том, что для него имела значение только его работа. А все, что было помимо работы – так это, черт возьми, была его личная жизнь, которую он пытался прожить так, как он хотел, и там, где хотел. И он оставил после себя по настоящему феноменальные произведения.

Андре Влчек. Перевод Дмитрия Колесника. Источник: http://liva.com.ua/hemingway-ernest.html