Эрнест Хемингуэй

Мой мохито в Бодегите, мой дайкири во Флоредите

Беседа и несколько часов с Хемингуэем. (с испанским журналистом Марио Гомесом Сантосом)

«Эль Мундо»,4 ноября 1956 г.

Хемингуэй отдыхает в отеле «Филипп II» в Эль Эскориале. Вечерами ему нравится приезжать инкогнито в Мадрид и делать закупки испанских вин и шотландского виски.

Несколько дней назад я побывал в Эль Эскориале с целью познакомиться с ним. Вторая половина дня была дождливой и туманной. В холле отеля я почти никого не встретил.

Хемингуэй ответил мне по телефону из своего номера и просил подняться к нему. Он сам открыл мне дверь, как это делал Бароха в свои лучшие времена.

— Извините, что я принимаю вас в таком виде. Дело в том, что я немного вздремнул и только что поднялся.

Писатель со всей непосредственностью принимает меня так, как это сделал бы любой американский продавец пылесосов. На нем штаны от пижамы кирпичного цвета, подхваченные широким охотничьим поясом, коричневая рубаха и кремовый жилет с молнией и патронташем на поясе.

Мы сидим в гостиной его номера. На консоли ведерко со льдом, бутылочка минеральной воды, херес «Тио Пепе», множество бутылок виски и андалузских вин. Рядом блюдо с персиками и лимонами.

— Вы находитесь в «Клубе 215». Этот номер прозвал так мой друг Антонио Ордоиьес. Если вам что-то не нравится, скажите, — и мы исправим. Из-за этого у нас не будет проблем.

Хемингуэй говорит, как Бароха в свои лучшие времена, замешивая шуткой разговор. И смеется он, как это делал дон Пио, с жестом наполовину Дедушки Мороза и наполовину Бернарда Шоу.

— Человек, который не умеет шутить и смачно плеваться, ничего не стоит! — у писателя необычная грудная клетка. Волосы и борода совсем седые. Подстрижен он под Марлона Брандо, борода — две капли воды, как у Барохи. Светлтые, живые глаза прикрыты золотой оправой небольших очков. Руки благородные, широкие, ноги огромные, одеты в крепкие башмаки на резиновой подошве.

Поговорили о «Старике и море», о методах, которыми пользуется каждый писатель по-своему, о силе воли и о вкусах.

— Я никогда ничего не записываю предварительно, перед тем как сесть за роман. Если речь идет о войне, то я исключительно сверяюсь с планами и уточняю даты. Когда я работал над "Стариком и морем", трудился каждое утро, не зная, чем дело кончится. Марлин прыгал по страницам, а я не знал, клюнет он или нет...

Вижу секретер, полный исписанных бумаг. На нем работает Хемингуэй.

— Пишу по утрам. Я человек деревни. Вечера и ночи никогда не использую для работы, поскольку это время для того, чтобы колодец наполнялся водой. Ночью сильнее действует подсознание. Только при утреннем свете можно узнать, где она, эта правда. При свете вещи меняют свой цвет, и, чтобы нести ответственность за то, что пишешь,— утро лучше всего.

Хемингуэй дарит мне свою «Фиесту», одну из его наиболее известных книг: «...Желаю вам удачи. Ваш друг Э. X».

В разговоре Хемингуэй часто употребляет слово «suerte»¹. Это также и специальный термин в бое быков. Для писателя, настоящего болельщика фиесты, жизнь не что иное, как опасное приключение, которое оканчивается каждый вечер благодаря «суэрте».

Я надписываю словами, понятными тореро, и преподношу Маэстро экземпляр моей последней книги «Пио Бароха и его маска». В надписи говорю о пласа Сан-Лоренсо в Эль Эскориале.

— Так вам хорошо знакома эта пласа? Вот как!.. Поясняю, что, бывало целые сезоны я проводил в отеле «Филипп II», убегая от журналистики с тем, чтобы спокойно закончить очередную книгу.

— Если хочешь быть писателем, с журналистикой следует непременно расстаться. Журналистика — она хороша поначалу; но если с ней не покончить вовремя, она вас раздавит.

Да, журналистика как занятия в гимнастическом зале, которые могут укрепить мускулы или отправить вас в больничную палату.

— Вы используете пишущую машинку или пишете от руки?

— Карандашом. Мне нужно не менее дюжины их и машинку для заточки. О, и очень много бумаги! Пишущая машинка — для окончательного варианта и для копий.

Интересно наблюдать, как, за исключением общих для каждого писателя качеств, этот американец ловко использует в разговоре испанский, поражает необычным преимуществом — экономическим. Это выявляет его доброту и понимание, чего не встретишь у испанских писателей.

— Я имею представителя, который занимается продажей моих книг. Я их пишу, а он продает. Оба этих дела, обе эти обязанности совмещать нельзя. Одно или другое!

Хемингуэй рассказывает, что у себя дома имеет библиотеку, в которой собрано шесть тысяч с лишним томов. Его жена Мэри — любительница астрономии. В библиотеке множество книг об Африке, где писатель проводит свободное время, охотясь.

— Мой сын, ему столько же лет, сколько и вам, стал профессиональным охотником. Он хочет познать мир.

Перелистывая мою книгу о Барохе, писатель видит фото дона Пио, который поглаживает кошку.

— Как зовут эту кошку?

— Мики.

— Кошка или кот?

— Кот.

— Умный?

— Не должно, чтобы очень. Он давно сдох.

— Сам по себе?

— Нет, забрался на окно, представил себя канатоходцем и свалился в патио.

— О!.. Вы сделали мне больно. У меня дома тоже есть кошки. Моя жена следит за ними. Мы отвели им специальную комнату в Башне... Кошки очень милые животные. Одного кота зовут Альварито, другого Принц, а еще одного Дважды Принц... Потому как все кошки принцы или принцессы.

В личности Хемингуэя превалируют черты характера охотника. Он то и дело возвращается к историям о приключениях в сельве. Не знаю, кто его дергает за ниточку, но он так подробно, в мельчайших деталях рассказывает об авиационной катастрофе, о которой уже столько писалось, и из которой он чудом выбрался живым.

— Мэри любит фотографировать диких животных с самолета... Конечно, она тут не виновата! Случилось, потому как должно было случиться. Самолет загорелся. Когда же наступили сумерки, к нам приблизились слоны посмотреть, что с нами происходит. У Мэри были помяты ребра, а у меня сильно побиты руки и голова.

С необычной простотой писатель задирает рукава рубахи, обнажает крепкие мускулистые руки, покрытые множеством шрамов.

— Пилот — он наш друг — и я, мы собрали травы для ложа Мэри. Уложили ее и прикрыли нашими жакетами. Радио конечно же не работало. У нас не было ничего, кроме бутылки минеральной воды, бутылки пива и бутылки виски. Огонь вызвал любопытство аборигенов, которые остолбенели от нашего вида. Они ни разу в своей жизни не видели самолета, да еще объятого пламенем. Я сказал им: это деяния бога! Они упали на колени и запели: О!.. О!.. Мы многих тогда обратили в христианство.

Хемингуэй угостил меня виски с содовой. Принес коричневую с черной каймой шаль, обернул себе спину, живот и грудь. Когда Хемингуэй на ногах, он как кафедральный собор. Когда сидит, смахивает на Гулливера из диснеевских картин.

Уже ночь. Ветер стучится в окна. Писатель смотрит на ручные часы и подскакивает на месте. Давно прошло время одеваться и спускаться в бар. Он уходит в соседнюю комнату и почти тут же возвращается, застегивая на ходу серые брюки, из которых совершенно неожиданно для человека, увлекающегося спортом вываливается довольно толстый живот.

Мы вместе идем в бар. Писатель что-то говорит бармену по-английски. Уже полная ночь. И ветер продолжает стучаться в стекла окон».

Примечания

¹Судьба, рок, удача, счастье, везение (исп.)