Хемингуэй о Гольфстриме

На географических картах ясно видно, что Гольфстрим имеет форму петли. Течение зарождается на юго-западе у мыса Сан-Антонио, проходит вдоль северного побережья Кубы, мимо Ки-Уэста, Майами, мыса Хаттерас и уходит на восток-северо восток. Дойдя до берегов Европы и спустившись к Канарским островам, Гольфстрим вновь устремляется в Северную Атлантику и возвращается к Антильским островам. Подойдя к полуострову Юкатан, течение далее идет по описанному выше пути. На траверзе Гаваны Гольфстрим устремляется на восток, а дойдя до Варадеро, поворачивает на восток-северо-восток. В районе кубинской столицы ширина течения достигает 60 миль, причем скорость в зависимости от участка колеблется от 1,2 до 2,4 узлов, возрастая по мере того, как увеличивается глубина моря. По сравнению с окружающей водой синева Гольфстрима более насыщенна, и в своем вечном движении его воды увлекают вместе с собой массу водорослей.

В романе Хемингуэя "Зеленые холмы Африки" мистер Папа, размышляя о жизни, включает в цепь образов и Гольфстрим: "Если ты совсем молодым отбыл повинность обществу, демократии и прочему и, не давая себя больше вербовать, признаешь ответственность только перед самим собой, на смену приятному, ударяющему в нос запаху товарищества к тебе приходит нечто другое, ощутимое, лишь когда человек бывает один. Я еще не могу дать этому точное определение, но такое чувство возникает после того, как ты честно и хорошо написал о чем-нибудь и беспристрастно оцениваешь написанное, а тем, кому платят за чтение и рецензии, не нравится твоя тема, и они говорят, что все это высосано из пальца, и тем не менее ты непоколебимо уверен в настоящей ценности своей работы; или когда ты занят чем-нибудь, что обычно считается несерьезным, а ты все же знаешь, что это так же важно и всегда было не менее важно, чем все общепринятое, и когда на море ты один на один с ним и видишь, что Гольфстрим, с которым ты сжился, который ты знаешь, и вновь познаешь, и всегда любишь, течет, как и тек он с тех пор, когда еще не было человека, и омывает этот длинный, прекрасный и злополучный остров с незапамятных времен, до того как Колумб увидел его берега, и все, что ты можешь узнать о Гольфстриме и о том, что живет в его глубинах, все это непреходяще и ценно, ибо поток его будет течь и после того, как все индейцы, все испанцы, англичане, американцы и все кубинцы, и все формы правления, богатство, нищета, муки, жертвы, продажность, жестокость — все уплывет, исчезнет, как груз баржи, на которой вывозят отбросы в море — дурно пахнущие, всех цветов радуги вперемешку с белым, — и, кренясь набок, она вываливает это в голубую воду, и на глубине в двадцать — двадцать пять футов вода становится бледно-зеленой, и все тонущее идет ко дну, а на поверхность всплывают пальмовые ветки, бутылки, пробки, перегоревшие электрические лампочки, изредка презерватив, набрякший корсет, листки из ученической тетрадки, собака со вздутым брюхом, дохлая крыса, полуразложившаяся кошка; и тряпичники, не уступающие историкам в заинтересованности, проницательности и точности, кружат вокруг на лодках, вылавливая добычу длинными шестами. У них своя точка зрения. И когда в Гаване дела идут хорошо, Гольфстрим, в котором и не различишь течения, принимает пять порций такого груза ежедневно, а миль на десять дальше вдоль побережья вода в нем такая же прозрачная, голубая и спокойная, как и до встречи с буксиром, волочащим баржу; и пальмовые ветви наших побед, перегоревшие лампочки наших открытий и использованные презервативы наших пылких любовей плывут, такие маленькие, ничтожные, на волне единственно непреходящего — потока Гольфстрима".

Мануэлю Саенсу 70 лет, и он не прочитал ни одной страницы из того, что Хемингуэй написал о рыбаках. Он думает, что теперь ему вряд ли уже придется сделать это. Однако он знает наизусть то, что происходит в книгах писателя. Ведь он выходил в море с Папой и Грегорио и был близким другом Карлоса Гутьерреса. Ему знакомы приемы рыбной ловли, описанные Хемингуэем, а также участки моря, где действуют литературные герои.

Саенс помнит и баржи, вывозившие в море мусор из Гаваны. На них грузили всевозможные отбросы, накапливающиеся в большом городе, и затем в послеполуденные часы все это сбрасывали в Гольфстрим. Обычно вслед за баржами с мусором шли рыбацкие лодки, поскольку их хозяева знали, что определенные породы рыб собираются в этом месте, чтобы поживиться пищевыми отбросами.

Сам Саенс предпочитал ловить акул, так как один акулий плавник стоил 90 центов. "При ловле акул мы пользовались гарпуном, но, как только начинался ход агухи, мы переключались на нее", — вспоминает старый рыбак. Знает он и то, почему Хемингуэй перестал поддерживать дружеские отношения с Карлосом Гутьерресом. Саенс рассказывает, что однажды во время попытки снять на пленку кульминационный момент ловли черного марлина — захват рыбы багром, что равноценно "моменту истины" в единоборстве тореадора с быком, — Гутьеррес занервничал, все перепутал и свел насмарку работу оператора. Покинув яхту Хемингуэя, Гутьеррес перешел работать к портовому лоцману Хулио Идальго, известному под кличкой Француз. У Карлоса было восемь детей: четыре девочки и четыре мальчика. Они называли его дедушкой. "И все же Карлос не был таким знатоком дела, как Грегорио", — утверждает Саенс. Спустя какое-то время Гутьеррес ослеп и вскоре умер в доме, купленном им в Кохимаре. По утверждению Саенса, он был слабовольным человеком, а для того, чтобы работать с Папой, нужно было иметь характер, и довольно твердый.

Мануэль Саенс признает возможность того, что Карлос Гутьеррес был тем человеком, одно из приключений которого Хемингуэй пересказал в повести "Старик и море". "Вполне возможно, что это был он, ведь с рыбаками случается много странного", — высказал свое мнение Саенс.

Но вот другой рыбак, Грегорио Фуэнтес, на вопросы о Гутьерресе отвечает неохотно. Говорят, что профессионалы не очень любят говорить о своих соперниках. Однако здесь все дело в том, что Карлос Гутьеррес был таким же близким другом Хемингуэя, как и сам Грегорио. Хотя, возможно, правы те, кто считает, что отношения между Гутьерресом и Хемингуэем были отношениями служащего и хозяина, или, как говорят в Гаване, Хемингуэй "крепко держал его ниже пояса". Совершенно другие отношения связывали Хемингуэя с Грегорио, человеком гордым, сильным, не ронявшим своего достоинства и резко пресекавшим любую попытку унизить его, тогда как мягкость и податливость Карлоса будили в Хемингуэе самые негативные стороны его натуры. Нередко случалось, что Карлос допускал промах, позволял рыбе уйти вместе со снастью и таким образом, губил на корню удачно начавшуюся рыбалку. И хотя он хорошо знал Гольфстрим, в его практике случались подобные нелепости.

В самом конце разговора о Карлосе Гутьерресе дает себя знать рыбацкая солидарность Мануэля Саенса. "Это правда, — говорит он с едва уловимой горечью, — что от нас, бедных рыбаков, с нашими примитивными снастями "большая" рыба всегда уходила".