Эрнест Хемингуэй

Мой мохито в Бодегите, мой дайкири во Флоредите

Между жизнью и смертью

По вкусу если труд был мой
Кому-нибудь из вас,
Пусть буду скрыт я темнотой,
Что к вам придёт в свой час,
И, память обо мне храня
Один короткий миг,
Расспрашивайте про меня
Лишь у моих же книг.

Редьярд Киплинг. Просьба
Перевод Вяч. Вс .Иванова

Мне было, помнится, лет 13-14, когда я увидел на отцовском столе небольшую книжку в мягкой, зеленовато-узорчатой бумажной обложке. Первый же рассказ, назывался он «На Биг-Ривер», захватил меня полностью. Я «проглотил» его за минуты и снова и снова перечитывал особенно запомнившиеся места — ведь в этом рассказе я словно увидел самого себя. Как герой этого рассказа ловил форель в ручье Биг-Ривер, так и я девятилетним мальчишкой ловил пескарей и плотву, забредя выше колен в прохладную и чистую воду алтайской речки Иткуль. Так же, как он, я видел стайки рыбёшек, влекомые течением, так же, как он, насаживал кузнечика на крючок, и тот обязательно выпускал коричневую каплю, пачкая мне пальцы. После того, как я в очередной раз прочитывал последние строчки рассказа: «Он оглянулся. Река чуть виднелась между деревьями. Впереди ещё много было дней, когда он сможет ловить форелей на болоте» в меня словно входило ощущение какой-то огромности и бесконечности жизни. Я смутно понимал, что впереди у меня тоже много ещё дней, когда я смогу ловить рыбу на неизвестных для меня речках, и вообще — впереди много хороших и счастливых дней, каким был тот день, когда я впервые прочитал Эрнеста Хемингуэя.

Так я открыл для себя этого великого американского писателя, журналиста, боксёра, солдата, замечательного знатока корриды и, конечно же, великого охотника и рыболова. Естественно, тогда я не знал и не мог знать, что это за писатель (в школе о таком даже и не упоминалось), но достаточно чётко понял, что это и есть настоящая литература. Кстати, «На Биг-Ривер» (вернее, две его части) был помещён в книге Хемингуэя «В наше время» в 1925 году, и американский критик Алан Тейт в своей рецензии на эту книгу (журнал «Нейшн») назвал рассказ «На Биг-Ривер» «самым лучшим описанием природы в нашем веке». Почему-то именно этот рассказ был первым произведением Хемингуэя, которое я прочитал.

Говорят, что каждый писатель в своих произведениях пишет свою собственную жизнь. Я неспроста вынес в эпиграф стихотворение Редьярда Киплинга, великого английского писателя и поэта, которого очень чтил сам Хемингуэй. Кстати, тоже Нобелевского лауреата, как и он. В книгах писателя есть то, чего вы никогда не найдёте в различных биографиях и жизнеописаниях. Помимо его каких-то биографических черт там есть его мысли и чувства, отношение его к жизни, и всё это сказано им самим. Он, писатель, открывает их перед нами и как бы отдаёт на наш суд: «Вот он я, вот как я думаю, вот мои дела и поступки!» И нам ли, читателям, осуждать того, кто открыл перед нами душу, сделал то, чего никогда бы, наверное, не сделали многие из нас.

Эрнест Хемингуэй прожил по сегодняшним меркам (да и по тогдашним тоже) короткую жизнь. Он умер утром 2 июня 1961 года, выстрелив себе в голову из охотничьего ружья. Было ему тогда 62 года. Однако для того, чтобы испытать то, что испытал он, и сделать то, что он сделал, другому пришлось бы прожить две или даже три жизни.

Судите сами. В 18 лет, сразу после окончания школы он становится газетным репортёром, а в 19 — уже на итало-французском фронте и пишет оттуда репортажи. В свои 23 года Эрнест — известный репортёр, в 24 — первая книга рассказов и стихотворений, а к 30 годам он уже признанный писатель, которого знает весь мир. Начинается восхождение к вершинам писательской славы — в 1954 году ему присуждается Нобелевская премия за рассказ «Старик и море». Нет нужды пересказывать его — надеюсь, что знают его все.

Это странное восхождение — с юности он словно играет со смертью. И на фронтах трёх войн под пулемётным и артиллерийским огнем, и на корриде в Испании перед рогами разъярённого быка, и на африканском сафари, уложив последним выстрелом в трёх метрах перед собой мчащегося на него полутонного носорога. Его всю жизнь с пятилетнего возраста преследуют ранения, травмы, болезни, автомобильные и авиационные катастрофы, словно испытывая этого могучего человека на прочность. Когда произошла последняя в 1954 году в Африке, причём не одна, а две подряд, Хемингуэя посчитали погибшим и буквально во всех газетах мира появились сообщения о его смерти. Впоследствии он вспоминал, что, выздоравливая, предавался «странному пороку» — чтению некрологов о самом себе: «Большинство из них я сам бы не смог так хорошо написать». К концу жизни на его теле было более 250 шрамов!

Находясь, образно говоря, на контрольно-следовой полосе, что идёт вдоль границы жизни и смерти, Эрнест Хемингуэй писал всегда о том, что сам знал досконально и о жизни, и смерти. Именно поэтому он постоянно трогал, как говорится, смерть за усы, и именно поэтому в его произведениях вы никогда не найдёте фальши. Каждому его слову можно верить. Он писал только о том, что знал лучше всего и сам это испытал, а лучше всего он знал охоту, рыбалку, литературу и любовь. Об этом он и писал, и писал порой шокирующе откровенно.

В сборнике «Who is who?» («Кто есть кто?») в краткой биографии Хемингуэя сообщается его хобби — «охота, выпивка, разврат». Врач Хемингуэя Хосе Луис Эррера говорил, что он видел, как Эрнест к этому дописал собственной рукой: «пишет мало, а пьёт много, но если бы не пил, давно пустил бы себе пулю в лоб». А под словом разврат можно понимать что угодно. Он не был монахом, а его жизнь — это цепь увлечений, женщин... На четырёх он был женат, а каждый разрыв для него, по его собственным словам, был очень тяжёл.

Характер человека формируется с детства, от общения с теми, кого ребёнок видит с самого малого возраста, с младенчества.

Мать Эрнеста, Грэйс Хемингуэй, властная женщина, несостоявшаяся оперная певица, которая всю жизнь пеняла мужу, Кларенсу Хемингуэю, отцу Эрнеста, на то, что она пожертвовала собой ради него и семьи. Кларенс Хемингуэй работал, как бы сейчас сказали, участковым врачом, а по своему характеру был натуралистом. Увлекаясь рыбалкой и охотой не меньше, чем своим основным делом, он собрал у себя дома целый краеведческий музей и всячески поощрял тягу сына к природе. Этот не очень волевой человек всю жизнь был под каблуком у жены, которая не только не разделяла увлечений мужа, но даже как-то во время генеральной уборки дома сожгла на костре все экспонаты домашнего музея. В конечном итоге все это привело Кларенса Хемингуэя к самоубийству.

Эрнест, конечно, видел все эти отношения между родителями. В рассказе «На сон грядущий» он так пишет: «В этом воспоминании было двое людей, и я молился за обоих».

Весь трудный путь отца, того, с кем он с трёхлетнего возраста ходил на рыбалку и охоту, был у мальчика и юноши на виду. Он ведь очень сильно его любил и никогда не смог простить матери такой его жизни и смерти. Эрнест даже не приехал на её похороны. Всё это, конечно, повлияло на его отношение к женщинам вообще.

А что касается охоты...

В статье «Смысл мужества» (газета «Советская культура», 1979 год) Евгений Евтушенко писал об Эрнесте Хемингуэе вот что. «Понимая опасность оказаться раз и навсегда втянутым в карусель богемной жизни, Хемингуэй стал придумывать для себя другие опасности. Он изобрёл себе вторую, охотничью жизнь. Но, в сущности, вся его жизнь была охотой за смыслом мужества». За исключением последнего предложения здесь всё неверно. Неверно, потому, что понять охотника может далеко не каждый. Евтушенко пишет: «Но то ли от неуверенности в интересности обыкновенного, то ли от собственной биографии, которая была коллекционированием необыкновенностей, Хемингуэй прибегал больше к исключительным характерам в исключительных обстоятельствах. Это приводило иногда к мучительным противоречиям. Однажды произнеся: «К убийству привыкнуть нельзя», можно ли привыкнуть к развлекательной охоте, ибо она тоже убийство?». И в этих словах тоже всё неверно. Неверно потому, что, во-первых, Хемингуэй пишет о самых обыкновенных людях, которые живут рядом с нами и которые попадают в ситуации, случавшиеся и с нами. Во-вторых, испытав однажды «развлекательную», как он пишет, охоту, Евтушенко, не будучи по природе своей охотником и даже поохотясь рядом, вероятно, с такими же, как и он, неохотниками, не пытается даже понять охотника истинного, каким был Эрнест Хемингуэй от рождения.

Читаем в хемингуэевской новелле «Стрельба влёт»: «Если ты всю свою жизнь, с самого раннего детства, любил только три вещи: охоту, рыбную ловлю и чтение (заметьте — о женщинах он даже не вспоминает! — Д.Ж.), и если эта потребность писать всю жизнь властвовала над тобой, то приучаешь себя вспоминать и, думая о прошлом, чаще вспоминаешь об охоте, рыбной ловле и книгах, чем обо всём остальном, и вспоминать о них радостно... Для чего дан каравайке этот голос, и кто придумал стон кулика, который заменяет шум крыльев и вызывает в человеке катарсис, доступный ему с тех пор, как ружейная охота сменила соколиную? Я думаю, что все они созданы для охоты, а некоторые из нас — для того, чтобы на них охотиться, и если это не так, что ж, мы всё же не скрыли от вас, что нам по душе это занятие».

Вот так — и настоящие охотники только подтвердят эти его слова. Те, кто с детства, с отцом или дедом, как двенадцатилетний Эрнест, бродил по лесам и болотам, выматываясь на жаре, но стараясь не показать взрослым свою усталость, кто гладил пёрышки первой, сбитой удачным выстрелом утки или куропатки, кто встречал охотничью зарю, когда остальные мальчишки спят. И говорить об охоте как об убийстве, значит не понимать абсолютно, что такое истинный охотник, какие чувства испытывает он, свалив свою законную добычу. В лучшем, для меня, во всяком случае, охотничьем произведении «Зелёные холмы Африки» Хемингуэй пишет, как после многодневных поисков антилопы-куду, ему удаётся свалить самца с отличными рогами. Почитайте, ведь и вы наверняка испытывали примерно такие же чувства от редкой добычи.

«Это и был наш огромный, прекрасный самец куду, он лежал на боку, мёртвый, и рога его, дивные разлётистые рога, изгибались тёмными спиралями; он свалился в пяти шагах от того места, где настиг его мой выстрел, и лежал — большой, длинноногий, серый с белыми полосами, увенчанный огромными рогами орехового цвета, на концах словно выточенными из слоновой кости, с густой гривой на высокой красивой шее, с белыми отметинами между глаз и на носу — и я, нагнувшись, дотронулся до него, чтобы убедиться, что это не сон. Куду лежал на том боку, куда вошла пуля, вся шкура была целёхонька, и от него исходил нежный приятный запах — так благоухает дыхание телят и тимьян после дождя».

Это дано понять не каждому — чувства охотника около убитого зверя. Охотник же — поймет. Кстати, рога этого куду были выставлены на выставке в Найроби и попались на глаза Бенито Муссолини. Рога были настолько хороши, что итальянский диктатор загорелся их приобрести, предложив через своего посланника подписанный чек с непроставленной суммой. Конечно, Эрнест отказался: «Мне самому нравится эта голова, и я её добыл. Если Муссолини хочет, на полях Африки много таких голов. Пусть отправится и застрелит».

Он жил страстями, и в нём, конечно, жил страстный охотник, который честно радуется своей добыче и так же честно не может скрыть зависти, когда напарник по охоте добывает лучший трофей. «Мы искренне желали поздравить товарища, великодушно похвалить его носорога, чей малый рог был длиннее большого рога у зверя, добытого нами,.. но вместо этого мы разговаривали точно пассажиры на корабле перед приступом морской болезни или люди, потерявшие крупную сумму денег. Мы стыдились своего поведения, но ничего не могли с собой поделать».

И, конечно, как настоящий охотник, как очень откровенный охотник, он не может не думать об ощущениях подраненного зверя. Каждый из нас, охотников, добывая подранка, наверняка думал об этом, но не рассказывал друзьям о своих мыслях. «В больнице с переломом правой руки — открытый перелом между плечом и локтем, кисть вывернута, бицепсы пропороты насквозь, и обрывки мяса гниют, пухнут, лопаются и, наконец, истекают гноем. Один на один с болью, пятую неделю без сна, я вдруг подумал однажды ночью: каково же бывает лосю, когда попадаешь ему в лопатку, и он уходит подранком; и в ту ночь я испытал всё это за него — всё, начиная с удара пули и до самого конца, и будучи в легком бреду, я подумал, что, может, так воздаётся по заслугам всем охотникам. Потом, выздоровев, я решил,.. что буду охотиться до тех пор, пока смогу убивать наповал, а как только утеряю эту способность, тогда и охоте конец».

К этому делу он относился так же серьёзно, как и к своему писательскому труду. «При охоте на крупного зверя, если охотник умеет стрелять и видит, куда стрелять, не может быть промаха, разве что стрелок запыхался от бега, либо он только что вскарабкался на крутой склон, либо очки его разбились или запотели». Предложившему ему закурить на званом ужине герцогу Виндзорскому он сказал: «В молодые годы я курил, зажигая сигарету от сигареты. Но бросил... сразу и решительно, как только почувствовал, что теряю нюх. Охотнику невозможно без обоняния... Запахи для меня — целый мир».

И охота, и писательство были для него такой же естественной потребностью, как еда и питьё. «Настоящий охотник бродит с ружьём, пока он жив и пока на земле не перевелись звери, так же как настоящий художник рисует, пока он жив и на земле есть краски и холст, а настоящий писатель пишет, пока он может писать, пока есть карандаши, бумага, чернила и пока у него есть о чём писать — иначе он дурак и сам это знает».

В 1954 году в своём послании Шведской академии по поводу вручения ему Нобелевской премии по литературе (сам он приехать в Стокгольм не смог в связи с болезнью после авиакатастроф в Африке) он пишет: «Для настоящего писателя каждая книга должна быть новым началом, новой попыткой достигнуть недостижимого. Он всегда стремится сделать то, что до него никто не делал или что другие пытались сделать и не сумели. И на этом пути, если ему очень повезёт, он иногда добивается удачи».

Хемингуэй добивался удачи почти всегда. Я говорю почти, потому что не все его произведения равноценны. Он сам это отлично понимал и лучше других оценивал свою работу. Об этом я скажу чуть позже. Однако он всегда делал то, что другие сделать не могли. В суждениях литературных критиков, так или иначе оценивающих или подробно разбирающих творчество писателя, всегда есть доля субъективизма, как бы они ни старались быть объективными. Всегда присутствует элемент личного отношения к тому или иному писателю. Сколько критиков, столько и точек зрения. Это потому, что каждый пытается отыскать в писателе то, что до него не увидел никто.

Вот как оценивает М. Мендельсон «Зелёные холмы Африки» в четырёхтомнике писателя, изданном в 1969 году. «Зелёные холмы Африки» — произведение неровное, лишённое, пожалуй, подлинной цельности, подчас даже коробящее иных читателей. Однако художественные и идейные достоинства этой в определённом смысле переходной для Хемингуэя книги неоспоримы». Критик словно не замечает слов автора о том, что он «стремился создать абсолютно правдивую книгу, чтобы выяснить, может ли такое правдивое изображение событий одного месяца, а также страны, в которой они происходили, соперничать с творческим вымыслом». От себя добавим, что для тех, кто сопереживает настоящему охотнику, автору это удалось. Неохотников, возможно, что-то и «покоробило». Ну что ж, Хемингуэй наверняка рассчитывал на это.

Чтобы ни говорили критики о писателе, сам он, если он настоящий писатель, прекрасно знает уровень и место своих произведений в общем их ряду.

Именно потому, что Хемингуэй был и настоящим охотником, и настоящим писателем, лучшими своими произведениями он считал «Снега Килиманджаро» и «Короткая счастливая жизнь Френсиса Макомбера» ("The Short Happi Life of Frances Macomber"). У нас этот рассказ известен как «Недолгое счастье Френсиса Макомбера». А ведь авторское название куда точнее. В книге «Искусство короткого рассказа», изданной в Штатах, Хемингуэй пишет о писательском мастерстве и оценивает свою работу так: «Вот я и решил, что лучше этого рассказа («Снега Килиманджаро» - Д.Ж.) да ещё истории о Макомбере мне не написать». Оба этих рассказа увидели свет в 1936 году, 75 лет тому назад, и переживут ещё много десятилетий.

Я ничего не пишу о знаменитом «Старике и море», за который Хемингуэю была присуждена Нобелевская премия. Это особый разговор.

Каждый из нас, читателей, оценивает писателя со своей точки зрения, ищет в его произведениях какого-то созвучия в мыслях и чувствах. Настоящему охотнику, понимающему и литературу, будет всегда близок Эрнест Хемингуэй, так любивший жизнь и охоту, не раз смотревший смерти в глаза, выживавший в самых невозможных ситуациях и сам распорядившийся своим концом. Можем ли мы осуждать того, кто так написал о нас:

«Мы все были охотниками, и это было начало удивительной штуки — охоты. Об охотниках написана уйма всякой мистической чепухи, а ведь она, наверное, куда старше религии. Одни — охотники от природы, другие нет... Мы счастливы, что мы охотники. Возможно, никто не испытывает такого счастья, как охотники, когда перед ними всегда новый, свежий и неизведанный день».

Дмитрий Житенев.

Журнал "Природа и Охота" №3, 1996.