Эрнест Хемингуэй

Мой мохито в Бодегите, мой дайкири во Флоредите

Париж времен Хемингуэя в картинах Коровина

"Ни в одном городе нет такой бездны кафе, и нигде художник не имеет перед глазами этой вечной борьбы искусственного света с небом, этих тонких, удивительно красивых желтоватых и голубоватых тонов, которые он наблюдает здесь". Эти слова о Париже сказаны русским художником Константином Коровиным, когда он писал свои знаменитые парижские бульвары.

До седых волос для всех он был не Константин Алексеевич, а Костик. Не только для близких: Серова, Левитана, Врубеля, Шаляпина, но и для кордебалета и хористок, для многочисленных друзей и приятелей. Умница, шутник, всегда источающий жизнелюбие и необыкновенное обаяние. Талантливый во всем, его невозможно было не любить, он и был всеобщим любимцем и баловнем.

Коровин писал портреты и пейзажи, натюрморты и жанровые картины, писал тундру и Крым, Норвегию и Испанию.

Кажется, он писал все, но, интересно, почти не писал городов. За исключением Парижа.

В то время, в первой четверти 20 века Париж был столицей художников. В нем легче думалось, понималось, осознавалось многое.

Париж он изображал так, что не знаю, кто из французов мог бы конкурировать с ним.

Ночь, бульвары, светящаяся реклама, уличное движение, все он умел передать, вкладывая в эти картины живое, яркое чувство Парижа.

Где бы Коровин не устраивался со своим мольбертом, всегда находилось несколько любителей живописи, которые стоя позади художника в полголоса обменивались замечаниями. Он дружелюбно откликался на эти неожиданные реплики. Был такой случай в Париже, вспоминает Константин Алексеевич: "Пишу и слышу, как за моей спиной один говорит другому по-русски: – Удивительно эти французские художники владеют колоритом. – Я в ответ тоже по-русски – И русские не хуже. – Немая сцена".

Кроме его друга Валентина Серова мало кто знал, что у беззаботного Кости семейные неурядицы, что в ранней смерти своего первого сына он винит себя. Не уберег, не позаботился. И это будет преследовать его всю жизнь. Его второй сын – инвалид, больна жена. В 20-е годы в Москве он был под угрозой остаться без мастерской и квартиры. От уплотнения не спасал даже охранный лист Наркомпроса. И Коровин, уже во времена Хемингуэя, согласился поехать со своей выставкой в Европу. Но его обманывают, картины крадут и он остается в Париже с 30 франками и двумя больными. Теперь он оказался в этом городе, как в капкане, в долгах, работая за бесценок, на все 15 лет, до конца дней.

Дочь Шаляпина, Ирина вспоминала:

"Это было в 1932 году в Париже. Я ездила на свидание к отцу и встретилась с Коровиным. Сырая комната, кровать задернутая пологом, несколько стульев. Константин Алексеевич заволновался, попросил сесть и стал вытаскивать этюды. То, что я увидела, было замечательно.

– Где писали?

– Это я по памяти пишу, это Россия.

– Константин Алексеевич, поедем в Москву, похлопочем, – он помолчал, вздохнул.

– Куда теперь? Кому я нужен? Руки трясутся. А ты кланяйся в Москве, и отвези мужичкам в Охотино крючки, поплавки.

– Так, ведь, я их, наверное, не увижу.

– Ну, все равно, отдай там кому-нибудь".