Эрнест Хемингуэй

Мой мохито в Бодегите, мой дайкири во Флоредите

Записка Эрнеста Хемингуэя к Мэри Хемингуэй (Уэлш). 1 июня 1953 г

Эта записка, написанная Хемингуэем для Мэри во время семейной ссоры, особенно печальна, если вспомнить радужные надежды писателя на идеальный брак, с такой страстью выраженные им в письмах к Пик и в 1944 году.

1 июня 1953 г.

Дорогуша,

Пишу эти заметки, чтобы немножко прояснилось в голове. Пожалуйста, верни их.

Сегодня утром ты мне сказала дословно: "Ты все хочешь прибрать к рукам. Тебя бесит, если кто-нибудь хоть что-то напишет о той же самой стране, что и ты. Взять хотя бы того, кто написал эту книгу об Испании".

Вопрос: "Кто?"

Ответ: "Этот француз".

Пояснение: Мальро.

Вопрос: "Кто еще?"

Ответ: "Вспомни, как ты вышел из себя из-за мистера Дос Пассоса только потому, что он написал о Мичигане".

Пояснение: мистер Дос Пассос и "Родная страна". Мэри книгу не читала.

В другой раз, Мэри: "Ты никогда не говорил мне, что "Лук" тебе делал предложения. Ты даже не подумал сообщить мне об этом. Ты не показал мне ни одного письма Райса с предложениями "Лук".

Дело в том, что мы говорили об этом, когда здесь были Леландс с женой.

Мэри: "Ты ничего не сказал мне о предложении Лоу. Только пробормотал что-то неразборчивое".

Пояснение: об этом предложении ей все было рассказано после того, как Лоу с женой уехали. Уехали они почти сразу же после того, как приехала Мэри. Они позвонили и спросили, когда смогут заехать. Мы обговорили все детали, и я выдвинул наши возражения. Лоу сделал предложение, которое мы с Мэри подробно обсудили тогда же днем, а потом вечером. Они приехали на следующий день, и мы все вместе обговорили, кто будет снимать, и т. д. Лоу прислал составленный им текст договора, который Мэри прочитала и сказала, что все условия такие, какие он и предлагал, только оператор должен был приехать на три недели, а не на две.

Положение становится все более безнадежным. Вчера за ужином на меня накричали, выругали и засыпали упреками по поводу одежды. Я молча встал и вышел из-за стола. Вернулся, но брань возобновилась на таких повышенных тонах, что могла слышать прислуга и даже глухой Тэйлор. Я не ответил, не стал спорить и раздувать все это.

На следующую ночь после того, как я весь день рыбачил в первый день состязания, пол второго ночи меня разбудили руганью и криками. Прекратить это не было никакой возможности. Я не отвечал, только спросил, не будет ли она так любезна замолчать, потому что на следующий день мне очень рано вставать. Брань и попреки продолжались, тогда я вышел и просидел в кресле в гостиной до пяти утра, потом вернулся. Мэри спала. Вздремнул до шести, когда надо было вставать, готовить бутерброды, завтрак и т. д.

Эта брань и упреки были продолжением отчаянного скандала в машине, когда мы ехали с Тэйлором и Роландом. Он был исключительно бурным. Упреки в том, что мы не вернулись вовремя домой из-за того, что заскочили и слишком долго трепались во "Флоридите", возможно, были заслуженными и обоснованными. Однако накал страстей в машине и поток оскорблений на глазах у чужих людей был в высшей степени отвратителен. А повторение всего этого снова полвторого ночи, уверен, не было ни оправданным, ни разумным.

Все приготовил и собрался выйти из дома до того, как Мэри встанет. Распрощался как ни в чем не бывало, ничего не говоря о случившемся. Когда мы вернулись с состязания вечером в прошлое воскресенье, Мэри была в хорошем настроении и очень мила.

Неделя была достаточно напряженной. Этот чертов Роланд все время путался под ногами, а все эти люди в среду на обеде могли любого вывести из терпения. Договорился с Роландом, что в пятницу он уедет, как он и поступил, а потом уладил все проблемы, которые можно было решить по телефону. Потом пошел узнать, можно ли отложить субботнее состязание (для которого все должно было быть подготовлено до того, как понадобилось отложить), а потом пошел в "Кантри клаб — Хайманитас", где всегда можно было застать Холмена.

Всю пятницу, кажется, не было ни скандалов, ни упреков. Следующий яростный взрыв произошел за столом днем в субботу 30 мая. Не обращал на это внимания, спокойно провел день и приятный вечер, пока на море бушевала буря.

Ночью скандала не было. Проснулся в пять утра, проверил, все ли в порядке дома. Шторм, как это бывает в тропиках, ушел на северо-запад, в Мексиканский залив.

Ругань и крики возобновились, когда пришла утренняя почта и меня попросили прочитать письмо от Карла Брандта, и я допустил ошибку, сказав, что Брандт заблуждался, говоря, что ни он, ни миссис Хемингуэй не знали ни о каких переговорах с "Лук". Они были начаты представителями "Лук" четыре или пять месяцев тому назад, и мы с Мэри не раз их обсуждали, разбирали все их недостатки и т. д. Полностью соответствовало истине и было совершенно справедливо то, что у нас не было никаких обязательств в отношении книги, когда Мэри послала Брандту отрывки из дневников. Но они продолжали делать предложения еще несколько месяцев.

Вся беда в том, что я просто не знаю, как можно избежать этих ужасных приступов ярости. Раньше они почти всегда происходили, когда мы бывали наедине, и между ними проходило много времени. Иногда по нескольку месяцев. Нередко я их заслуживал, но без этого гнева и града упреков в вымышленных грехах. Они все равно не действуют.

Я старался быть таким хорошим, как только мог, чтобы не давать никаких поводов для ревности к другим женщинам, честно пытался — поскольку меня в этом упрекали — возвращаться домой к обеду именно тогда, когда обещал прийти, а не звонил по телефону и не предупреждал, что задерживаюсь. Просто прерывал то, что могло помешать мне вернуться домой вовремя.

Старался заботиться о Мэри, как это только возможно, особенно следил за тем, чтобы по утрам она спала столько, сколько ей хотелось. Но если я далеко от телефона, то не слышу звонков, а она может их услышать. А если телефон рано звонил, мне доставалось и за это.

Я всегда знал, что женщинам нравятся подарки... Но на следующий день после того, как Мэри получила вполне приличный подарок... на меня в присутствии прислуги обрушились самые страшные потоки брани, какие выпадали на мою долю за всю жизнь, да еще после этого меня разбудили полвторого ночи, чтобы я все выслушал заново. В ту ночь, когда я это выслушивал, меня так и подмывало сказать: "Я немного глуховат. Правильно ли я понимаю, что ты так выражаешь мне свою благодарность за эту маленькую желтую машину, что я тебе подарил?"

Искушение задать этот вопрос было так велико, что я тут же встал с постели, чтобы только не ввязаться в склоку. Единственное, что я прочно усвоил, так это то, что лучше всего вообще не отвечать. Женщины не помнят, что они тебе говорили. Но если, не выдержав, ты в конце концов скажешь им в сердцах что-нибудь в ответ, то именно это и было, значит, сказано вечером или тогда, когда был скандал, — утром, днем или ночью.

Теперь вопрос в том, принимать ли мне Мэри в качестве сварливой жены и отказаться еще.от одной иллюзии или же продолжать заниматься своим делом и учиться плевать на все это. Я знаю, что могу так сделать, но это будет означать потерю чего-то такого, что для меня важнее всего на свете, — нашей любви и взаимопонимания.

Как это ни странно, Мэри обязательно придет ко мне и спросит, что я мог бы посоветовать ей сделать, чтобы стать мне лучшим спутником жизни и хорошей женой. Но если я сейчас попросил бы ее задуматься над этой проблемой или над тем, как мы дошли до такой склочной жизни, она, наверное, ответила бы: "Что? Это я-то склочница? Я говорю с тобой так нежно, что дальше просто некуда, у меня самый покладистый в мире характер, и вообще, кто ты такой, чтобы так ужасно, так несправедливо меня обвинять?" Так что лучше мне, видимо, оставить все как есть.

А может быть, нам обоим немножко повезет, и она признает, что последнее время очень скандалила и часто выходила из себя.