Эрнест Хемингуэй

Мой мохито в Бодегите, мой дайкири во Флоредите

Письмо Эрнеста Хемингуэя к Мэри Уэлш. 8 ноября 1944 г

Среда 8 ноября 1944 г.

Дорогая Пикл,

Вскоре после того, как ты ушла, пришел сержант Курт Шоу из вольноопределяющихся вместе с Жаном и Марселем из дивизии и письмом от Стиви. Итак, получили транспорт и скоро уедем. Машину надо немного подремонтировать, и послезавтра на рассвете выезжаем. Джимми Кэннон тоже здесь.

Приехал Моретти и привез мне известия о Бамби, через несколько минут встречаюсь с ним в баре. Позвонил Дэйв Брюс и пригласил вечером на ужин. Днем пойду к Шафу на инструктаж. Ричарда с собой не беру. Марселя оставляю.

Будущее меня совершенно не тревожит. Все станет ясно по ходу дела. Так всегда случалось. Сейчас я не в лучшей форме, знаю, что всегда не в норме, когда рядом не дерутся или сам слегка надрался и отдался чудным мыслям о том, как хорошо жить, писать, иметь двуспальную кровать и знать, что у нас остается запас нашей вполне приличной, просто отличной жизни. Стиви пишет, что это серьезное дело и нам за него еще воздадут почести.

Тиг, должно быть, ждет этого с нетерпением. Надеюсь, мы привели неплохое пополнение.

Мэри, дорогая моя, любимая, я очень тебя люблю, и к этому мне почти нечего больше добавить. Кроме того, что я люблю тебя все сильнее и сильнее. Без тебя я все время просто опустошен, болен, одинок, как будто остался без половины себя самого, больше, чем половины.

Дорогая моя, любимая, давай будем терпеливыми, и храбрыми, и добрыми перед лицом всего, что люди и мир пытаются с нами сделать. Мне жаль, что я так грубо выставляю напоказ наши чувства — т. е. иду напролом, — но это в последний раз, и не думаю, что все сложится так, как мы хотим, если не поеду прямо сейчас и подведу Бака и компанию просто потому, что мне не хочется ехать. Я могу сделать их немножко счастливее в этой проклятой великой скорби, которую все мы разделяем, имя которой — война.

Как я говорил тебе после встречи с Бидлом, я с глубоким уважением отношусь к умно действующей разведке и волшебству причастности к руководству таким огромным, невообразимым, меняющим мир процессом. Ощущать доверие, понимать, действительно знать об этом и прежде всего, чувствовать общее настроение, как ты.

Все, что я смогу сделать, чтобы хоть как-то возместить тебе свой отъезд, — это попытаться с твоей помощью совершить что-нибудь такое, что хоть как-то оправдало бы твою жертву.

Я прекрасно понимаю, что ты теперь едешь на фронт — не ради славы и почестей — не это тебе важно. Но (может быть, я не прав и слишком много себе вообразил) для того, чтобы узнать, как там мои дела. Как и я был бы горд узнать о твоих делах. Не говорю уже, что ты делаешь мне огромное одолжение в том, что касается Бамби. Я знаю, что ты знаешь об этом.

Пишу тебе в этой глупой, нравоучительной и, наверное, низкопробной манере, потому что одна из самых прекрасных и рискованных сторон наших отношений — это попытка научиться понимать друг друга, разбираться в мыслях и поступках друг друга, а не только любить и ссориться. Ты ведь знаешь о таком изречении, как "Я люблю тебя, хоть ты и шлюха. Но, господи, как же я тебя люблю!". В любви бывает и так. А стремление к пониманию, наоборот, скрепляет, как цемент; песок и вода могут превратиться в бетон, прочность которого усилена добротной стальной арматурой нашей любви.

Дорогая моя Пикл, я так хочу сделать нашу с тобой жизнь прекрасной. Я не всегда буду таким торжественно-официальным, как теперь. Я буду таким веселым, каким бывают только навеселе. А в душе я хочу служить тебе верно и преданно, как очень скучные люди хотят служить своей стране, а еще более печальные люди хотят служить своему богу. Но иногда они бывают этим очень счастливы. Ты удивительно миниатюрный божок с лицом, которое каждый раз, когда я вижу его, раскалывает мне сердце, с ладно скроенным телом, с восхитительной толстенькой попочкой, но, Пикл, я люблю тебя — и вместе нам все по плечу -и вместе это гораздо лучше, чем каждый из нас по отдельности.

(Мог бы сейчас в это углубиться. Но нет времени.)

Пикл, постараюсь стать тебе хорошим мужем и работать так, чтобы ты нами гордилась — потому что работу эту должны сделать только мы одни. А я один с ней не справлюсь.

Стихотворение было написано в Шнее Эйфель. Я должен был его написать. Но создали его мы. Мы и все ребята.

А теперь, Пикл, мне надо идти.

Не доверяй Филу — он жулик — или, вернее, слабая и запутавшаяся подделка под солдата.

Он сказал военной полиции, что он полковник.

Как раз перед этим Эдди и полковник пришли за ним в то воскресенье. "Почему у него не может быть девушки, если у Э. Хемингуэя девушка есть?"

Он знал или думал, что знает о том, что у меня есть девушка, только потому, что вечером перед этим я перед ним извинился, сославшись на то, что должен его покинуть, чтобы поговорить с хорошенькой девушкой. Этот жалкий нахал признался мне в этом прошлой ночью, когда пришел пьяный и пробыл у меня до двух ночи. Я держался с ним очень холодно. Все это было просто отвратительно. Ты ведь знаешь, этот парень пил в моем доме. Ловил рыбу с моей лодки.

Я попросил его пошарить в комнате и посмотреть, нет ли чего-нибудь такого, за что можно настучать. Довел его до слез. За это он, наверное, еще подложит мне большую свинью.

Я действительно терпеть не могу дерьма, Пикл. Никогда не надо с дерьмом заигрывать. Но я, видимо, не очень-то доверяю своему дерьмоискателю. Вот здесь-то ты и можешь мне помочь. Любой может сказать, что Батч — дерьмо. Но подчас оно рядится в такие перья!

Пока, дорогая моя Пикл. Люблю тебя всем сердцем

Единственный

Прилагаю твой чек, на который мы смеха ради побились об заклад, на крупную сумму больших денег. Но в нашей семье (я и ты) мы уговорились о 10%-ной ставке. Иногда — об 1%-ной. Это такой домашний обычай. Ты должна мне 5 фунтов. Пожалуйста, купи мне на них шлепанцы, потому что у меня на это не хватает времени. Я тебя люблю.

Э.Х.