Грегорио Фуэнтес - Хемингуэй на Кубе. Воспоминания

В Пуэрто-Эскондидо мы отправились вчетвером, Адриана Иванчич с матерью и братом, и я. Очень привлекательная была итальянская графинечка. Я на нее сразу глаз положил. Даже по-испански она как-то так говорила, что внутри все замирало. Но я, конечно, даже виду ей не показывал, потому как она была гостьей Папы. Потом так случилось, что мне пришлось ее привязать, но я это сделал, чтобы она невзначай не свалилась в воду. Мы шли на шлюпке, начинался шторм, и я не хотел потерять никого из моих пассажиров.

Пока Папа ждал нас на борту "Пилар" в Пуэрто-Эскондидо, я воевал с лодкой, с пассажирами и с первыми порывами штормового ветра. Начальник порта в Санта-Крусе предупредил меня: "Будь осторожен. Погода портится". Я ему ответил: "Мне осторожности не занимать". В Санта-Крусе мы еще проваландались: зашли выпить и не заметили, как прошло время. Наконец, мы отчалили. Прошло всего ничего, и началось. Ветер, темень. Я сказал своим трем пассажирам: "Мне придется привязать вас, чтобы вы у меня не выпали. Да и волной, того и глади, накроет, смоет вас — пода потом, объясни Папе".

Начал я с мамы молодой итальяночки. Обвязал ее веревкой, похлопал по плечу и сказал, чтоб не беспокоилась. А она мне: "Спасибо, спасибо, сеньор". Для брата я взял старый, засаленный, правда, немного конец, что мне под руку подвернулся, протянул ему и говорю: "Привязывайся, братишка, только не больно шебаршись, а то и потонуть недолго". А он себе улыбается спокойно, ничего не понимает. Потом я вынул из кормового рундука новенькую веревку и попросил молодую графиню позволить мне привязать ее для страховки. С ней я дольше провозился. Она мне говорит: "По-моему, мы утонем". Но я ее успокоил: "Не бойся. Смотри, как мы хорошо идем". Но тут мне пришлось покинуть гостей и поспешить к рулю, потому что дело и впрямь принимало крутой оборот. Я видел издали сигналы, которые Папа подавал нам с "Пилар" бенгальскими огнями. Я знал, что ответь я, ему было бы спокойней, но я не мог бросить руль. Шторм разыгрался вовсю. Понемногу мы приближались к "Пилар", но ветер дул так сильно, что Папа не услышал шума мотора. В слабом свете я видел, как он стоит на мостике и высматривает нас. Дождь то переставал, то снова начинал лить, и мы промокли до нитки. Как раз когда мы подошли вплотную, и дождь лил, и ветер дул во всю мочь. Я забросил конец на яхту. Папа услышал, как он стукнул но палубе, и сказал: "О, как хорошо, Грегорине приехал!" И пошел за шампанским, чтобы встретить своих гостей. Я их отвязал, и Папа помог им подняться на борт. Бутылку он сразу протянул мне. "Открой, Грегорине. Эта честь принадлежит тебе". Он заметил, что я не спешу присоединиться к общему веселью, отвел меня в сторонку и спросил: "Ты почему не идешь?" Я ответил: "Я думаю о судне". Он знал, что я этим хочу сказать. Так что он оставил меня одного и пошел принимать своих гостей. А я привел судно в более спокойное место, бросил четыре конца — два на буи и два на берег — и приготовился переждать шторм.

Все рано пошли спать, кроме меня, конечно, и Папы, который пришел ко мне на мостик. Я там коротал время вдвоем с бутылкой. Он у меня спросил: "Как, по-твоему, что нам надо делать?" Я показал ему на бутылку и говорю: "Я на месте. С компасом. Жду, пока этот "ветерок" уймется. Но вы не волнуйтесь, Папа, и идите спать". А он мне: "Нет, я тут останусь с тобой на вахте на всю ночь". "Все будет в порядке", — говорю. А он в ответ: "Ну ладно, ладно". <...>

Мы стояли у причала гаванского Международного клуба. К нам пришвартовался катер каких-то буржуев, из этих, у кого денег куры не клюют. Когда Папа поднялся на "Пилар", я увидел, что он немного перебрал. Это он был у этих типов на катере, и они ему настучали, что я отдал нашу рыбу каким-то рыбакам. Я и правда отдал часть нашего улова, но я всегда так делал, потому что Папа сам этого хотел — по доброте души, а я считал, что правильно, ведь люди эти были наши друзья. Рыбаки то есть. А эти с катера увидели и донесли ему. Он ко мне подходит и нехорошо так спрашивает: "Ты отдал рыбу?" — "Да, — отвечаю, — и вы знаете, что я вам во вред никогда ничего не делал. А коли вы так все повернули, чего судить да рядить. Заплатите мне, что должны, — я с этой работы ухожу". Папа очень разозлился. Ну и давай, говорит, и проваливай, скатертью дорога. Повернулся и пошел. Ушел он часов в одиннадцать утра, а этак в час пришел обратно. "Пошли выпьем", — говорит. "Пошли", — отвечаю. Я сидел на "Пилар", ждал, что он принесет мне расчет. Мы сошли с яхты и отправились в Международный клуб, в бар. Выпили. Он спрашивает: "Ты настаиваешь на своем решении?" — "Настаиваю". — "Ну что ж, воля твоя..." И ушел. Вернулся в три часа. Еще выпили. Еще раз про то самое спросил. Опять ушел. Вернулся в полшестого. Выпили в баре — теперь молчком. Потом выпили на "Пилар". "Ты окончательно решил?" — "Я должен уйти, Папа. Ты здорово обидел меня, Папа". — "Не говори так, не говори больше об этом". Мы смешали себе еще по порции. "Ладно, Папа, это все мелочи", — говорю ему. "Да, ты прав, — отвечает. И добавил: — Послушай, что я тебе скажу. Я прощу у тебя прощения. Но если ты меня не простишь и уйдешь, я сожгу "Пилар", и сожгу Финку, и уеду с Кубы, и никогда не вернусь".

Грегорио Фуэнтес - Из книги Норберто Фуэнтеса "Хемингуэй на Кубе"