Гарри Сильвестр - Воспоминания о Хемингуэе

Я проводил в Ки-Уэст свой медовый месяц, а Хемингуэй приехал туда с Кубы. Он щедро дарил всем свое время, и я, конечно, познакомился с ним. Он любил бокс, я тоже. Думается, что у нас обоих было несколько преувеличенное представление о наших боксерских способностях. Ему серьезно мешали раны, полученные в первую мировую войну, но я не думаю, что его реакция была очень уж хороша даже в лучшие времена. Он был крупный мужчина и весил тогда значительно больше нормы. Ему полагалось иметь от 180 до 185 фунтов веса, а он весил 200 фунтов, а то и больше. Но в нем чувствовалась огромная энергия. Создавалось впечатление, что перед вами интеллигентный медведь. <...>

Одним из ста друзей в Ки-Уэст был Чарли Томпсон, выведенный под именем Карла в "Зеленых холмах Африки", владелец лавки скобяных товаров. Дружил он еще с Джимом Салливаном, которого Хемингуэй называл "Кипятильником". Джим торговал моторами, и около его магазинчика всегда пришвартовывалось много моторных лодок. Хемингуэй испытывал восхищение и был близок к рабочим и к людям среднего класса, о чем он писал мне в своих письмах из Испании во время гражданской войны. Он много раз — Салливан сам рассказывал мне об этом — говорил Салливану, что хочет покончить жизнь самоубийством. Никто, конечно, не принимал этого всерьез. <...>

Он обычно как-то уклонялся от разговора, когда заходила речь о его католицизме. У них с Полиной были серьезные проблемы в отношении использования противозачаточных средств, но я никогда не касался таких вопросов. Они выглядели счастливой парой, но он находился тогда на грани разрыва с Полиной. Они расстались, и он крутился вокруг Марты Геллхорн. Он злился сам на себя и хотел "оправдаться" в собственных глазах. Будучи в таком настроении, он как-то сказал про Полину, что она шлюха. Моя жена возразила ему: "Вы прекрасно знаете, что это не так". Его реакция была очень смешной. Он просто задохнулся. Когда ему возражали — а он не привык к этому — я не найду более точного слова, — он начинал задыхаться. Он хотел что-то сказать, но не мог. Мне казалось, что он старается найти себе оправдание в своем желании жениться на Марте Геллхорн. Поэтому он так отреагировал на реплику моей жены, — как будто его поймали на лжи. Он был сложный мужик и в какой-то мере склонный к самообману. Думаю, что мы все к этому склонны.

Перед тем как уехать в Испанию весной 1937 года, Хемингуэй написал мне из Ки-Уэст. Он отзывался об этой войне, как о плохой войне, в которой нет правых, но писал, что ему важно постараться облегчить страдания людей. Он писал, что ни с позиций христианства, ни с позиций католицизма нельзя оправдать убийство раненых в толедском госпитале при помощи ручных гранат или бомбардировки рабочих кварталов Мадрида с единственной целью — убивать бедных. Он знал, что там убивали священников и епископов, но не мог понять, почему церковь стоит на стороне угнетателей, а не угнетенных. Хемингуэй писал, что его симпатии всегда были на стороне эксплуатируемых, а не помещиков. И что хотя он выпивает и стреляет голубей вместе с помещиками, он готов стрелять по помещикам, как по дичи. Еще он писал, что, как он полагает, в России дурное правительство, но ведь ему не нравится ни одно правительство в мире.

Гарри Сильвестр - Из книги Дэниса Брайана "Подлинная информация"