Интервью Патрика Хемингуэя о болезни и смерти Эрнеста Хемингуэя
Первая попытка принижения гражданского, социально-политического начала в творчестве Хемингуэя была сделана еще в 50-х годах. При этом ее облекли в такую форму, что отбили у писателя возможность и охоту возражать. Я имею в виду "психобиографическую книгу" Ф. Янга. Последний пытался представить свое исследование как психоанализ личности писателя, опираясь на фрейдовские постулаты.
"Комплекс травмы", "невроз страха" — вот, оказывается, истоки неприятия грабительских войн, осуждения жестокости в романе "Прощай, оружие!". Даже решение стать писателем, как кажется Ф. Янгу, проистекает отсюда, с поля боя и из госпиталя, где выхаживали молодого чикагца.
Кроме того, Ф. Янг объявил, что вся жизнь Хемингуэя была бегством от самоубийства, а это наложило отпечаток и на его творчество. Даже африканские сафари вписываются в эту схему, ибо должны были отвлечь от навязчивой идеи самоубийства. Исходит же он из того, что отец писателя покончил с жизнью в конце 20-х годов, раздавленный деспотизмом жены и крахом предпринятой им финансовой авантюры.
Казалось бы, история доказала правоту Ф. Янга. Но это только на первый взгляд. Ибо у самого писателя была вполне адекватная реакция на положение, в котором он оказался к лету 1961 года.
Об этом я довольно подробно беседовал с сыном писателя, Патриком, когда тот приехал в Москву во второй половине 1960-х годов. Я напомнил Патрику фразу Ф. Янга: "Лучше убить антилопу, чем самого себя". Добродушный Патрик помрачнел и сказал:
— Чепуха! Охота была для отца отдыхом, развлечением. Он был человеком активного отдыха, не мог просто валяться на пляже или в шезлонге на веранде. А яхта "Пилар", море, рыбаки... Он любил быть в мире природы, наедине с ней и ее обитателями, наблюдать их, изучать. В том числе и вступать в поединок — часто опасный и для него самого. Конечно, я имею в виду не антилопу, а, скажем, льва. Но ему казалось справедливым, когда опасность грозит обеим сторонам. Точно так же и в корриде. Его с раннего детства приучил к общению с природой отец.
— Конечно, вы правы, стоит только прочитать рассказы о Нике Адамсе. А вы помните его фразу о зоопарке? Что-то вроде: Там люди глазеют на животных в клетке. А надо бы наоборот...
— Он ненавидел плохих, злых людей, предателей, тех, кого называл "дерьмом", и, как я уже сказал, любил животных. Так что, наверное, об этом он думал, говоря о зоопарке...
— Ну, а самоубийство? Ведь это оправдалось, и, наверное, найдутся такие, кто задумается: а может быть, прав был Филипп Янг...
— Опять чепуха! Что же ему оставалось — провести остаток дней в больницах, не будучи в состоянии ни работать, ни жить полноценной жизнью, чувствовать, как угасают силы и даже само сознание, психика? Он правильно поступил!
Беседуя с Патриком, я подумал, что, может быть, в словах нашего советского критика А. Старцева, что смерть все время шла как бы рядом с Хемингуэем, есть доля правды.
Только подумайте, сколько невезения: авиа- и автоаварии с серьезными последствиями для здоровья (не говоря уже о злополучном ранении в первую мировую войну). И, вместе с тем, сколько везений: не убит на войне, не погиб во всех этих авариях, не проиграна ни одна схватка с хищником в африканских сафари, не затонула и не потоплена немецкой подлодкой яхта "Пилар". Смерть шла рядом, и тень ее в виде необычной смерти отца усиливала, конечно, готовность встретиться с ней один на один, как в финале корриды тореро встречается с быком. И он решил встретиться с ней сам, чтобы она не застигла его врасплох, и он пошел на нее, сознательно, обдуманно и решительно...
— Вообще, — продолжал между тем Патрик, — всегда находятся люди, которые с большим удовольствием обсуждают, почему Лев Толстой в конце жизни оказался на железнодорожной станции, чем читают "Войну и мир". Зачем копаться в личной жизни писателя? Может быть, я неправ, не знаю...
— По-моему, дело не всегда только в этом. Ведь изучение личной жизни может помочь лучше понять писателя. А здесь явно докапываются до того, что помогло бы перечеркнуть социально значимые аспекты его творчества.
Наверное, было бы неправильно обойти молчанием моменты психического расстройства, наблюдавшиеся у Хемингуэя в последние 8 — 10 месяцев его жизни. Конечно, неспециалистам в этом трудно разобраться. И вообще — нужно ли? Но Мэри в своей книге говорит об этом довольно неясно, хотя и достаточно мрачно. Ю. Папоров в книге "Хемингуэй на Кубе" анализирует методы лечения, применявшиеся в клинике братьев Мэйо, используя мнение одного из московских психиатров. Я обратился с вопросами к специалистам, суждения которых и позволяют мне затронуть столь непростые темы. Прежде всего, они согласны, что усиленное, безусловно, чрезмерное лечение депрессивного состояния Хемингуэя электрошоком (а не уже имевшимися тогда антидепрессантами!) не могло не лишить его возможности работать. Процесс некроза клеток мозга не мог не иметь необратимого характера. Для человека, привыкшего к активной жизни и к работе (ведь даже в годы войны, мечтая о возвращении в Гавану, он писал: "Но, как бы то ни было, наш долг писать, а не просто жить в прекрасных условиях"!), подобное существование должно было стать просто непереносимым.
Хотелось бы закончить эту грустную тему одним лишь замечанием. Состояние депрессии, бесспорно имевшее место у писателя, Мэри и издатели ее книги дополняют еще и паранойей, выразившейся в мании преследования. Последняя проявилась, прежде всего, в убеждении Хемингуэя, что ФБР следит за ним. Фразу об этом он обронил вечером накануне гибели, имея в виду двух незнакомых субъектов в кафе возле его дома в Кетчуме (штат Айдахо), где все друг друга знали. Между тем Н. Фуэнтес приводит неопровержимые данные, свидетельствующие, что ФБР действительно следило за ним начиная с 1942 года, что глава ведомства вообще считал писателя коммунистом и что даже после открытия доступа к его досье, содержащему 124 документа, 15 из них оказались изъятыми из архивной папки "по соображениям национальной безопасности", а 14 — просто "пропали". Следовательно, вряд ли можно говорить о паранойе, скорее — о том, что реально существующее явление занимало гипертрофированное место в его сознании. А это на языке психиатров называется "синдромом сверхценных образований" и относится к так называемым "пограничным состояниям", а не к паранойе. Но главное — все это уже предмет для раздумий не только психиатров...
При заимствовании материалов с сайта активная ссылка на источник обязательна.
© 2016—2024 "Хемингуэй Эрнест Миллер"