Эрнест Хемингуэй
|
Джозеф Норт - "Вокруг тридцатых" (о Хемингуэе)<…> Потом к нам стали приходить знаменитости, те, чьи имена сияли в ореоле славы. Хемингуэй, Томас Вулф, Теодор Драйзер... Хемингуэй, давний бунтарь, как-то говорил мне с типичной его усмешкой сильного парня, признанного главы банды, что о журнале, называвшемся «Нью мэссиз», он узнал однажды поздней ночью и прихватил номер домой. Джозеф Фримен потом рассказывал, что свою первую вещь Хемингуэй написал для «Нью мэссиз», это было стихотворение в прозе, которое Хемингуэй по каким-то причинам так и не опубликовал. Быть может, Джозеф что-то напутал; Хемингуэй, с которым я подружился еще в 1937 году в Мадриде, наверняка как-нибудь упомянул бы об этом стихотворении. В Мадриде, как мне кажется, Хемингуэй следил за шпионами фалангистов, которые могли бы легко перебраться на нашу сторону возле университетского городка, где окопы выгибались дугой. Однажды в страшно темную ночь мы шли втроем по улице — Марта Гелхорн, он и я,— и Хемингуэй сказал, что существуют два сорта людей: одни перетаскивают пулеметы и собирают их на линии огня, другие ведут стрельбу и купаются в славе. Первые, сказал он, должны бы делить эту славу, потому что без них нельзя было бы вести огонь — пулеметчик мог бы тогда с равным успехом нажимать на пробку от бутылки шотландского. Я знаю про все эти истории, изображающие Хемингуэя эгоистом, знаю, как высокомерно обращался он с равными себе, и все-таки я верю, что это был человек простой, человек большого сердца. Да, просто человек большого сердца. И лучшее тому доказательство — знаменитая фотография, на которой он ведет совершенно серьезный разговор с вождем африканского племени пигмеев, который Эрнесту всего-то по пояс; они болтают, словно два старых приятеля, встретившихся в баре. И таким я помню его. Таким я видел его в Испании, таким вспоминают его в рыбацкой деревушке Карденас на Кубе, где он писал «Старика и море». Я говорил там со многими рыбаками, и каждый, не колеблясь, утверждал, что Старик — это он. Так вот, я получил от Хемингуэя материал для «Нью мэссиз» после урагана 1934 года, но ради этого мне пришлось потратиться на телеграмму. Во время урагана погибло почти 400 ветеранов первой мировой войны, оставшихся без работы и посланных по правительственной программе борьбы с безработицей во Флориду. О несчастье я узнал из сообщения «Нью-Йорк тайме»; там же говорилось, что Хемингуэй живет где-то неподалеку от места катастрофы. В то время касса нашего журнала была пуста, не на что было даже отправить телеграмму. Я помню, как выпускающий редактор допытывался, почему это я счел возможным сорить деньгами. С какой стати будет Хемингуэй писать для нас, когда «Колльерс» не постоит за ценой? Но я уже тогда верил в политику дальнего прицела, как верю в нее и сейчас, и я побирался у всех штатных сотрудников, пока не сколотил нужную сумму. Через три дня, как раз когда номер сдавался в набор, я с восторгом разглядывал только что полученный толстый длинный конверт, на котором стояло «Ки-Уэст, Флорида». Так мы познакомились. Хемингуэй читал наш журнал и как-то мимоходом заметил, что он ему нравится. В 1939 году я попросил его написать статью к годовщине Линкольновской бригады, сражавшейся в Испании. Он прислал очень трогательную статью, настоящую элегию «Сегодня мертвые спят спокойно», которая появилась у нас в номере от 9 сентября 1939 года. Он сообщил, что работал над ней пять дней. Теперь ее текст записан на пластинку и звучит во всех уголках мира, где Испания — священное слово. Смущенно посмеиваясь, Хемингуэй однажды сказал мне, что никогда не смог бы быть марксистом; это просто не отвечает его образу мышления и жизни, он слишком индивидуалист. Но он сказал, что уважает марксистов как борцов, он видел, какую смелость проявляют они в бою. Однако Маркса он принять не мог и шутил, что просто не способен читать старого Мавра (не представляю, откуда он узнал, что это прозвище Маркс носил в семье). «Нет, я не могу читать Мавра,— говорил Хемингуэй,— он только испортит мой стиль. Оглянуться не успеешь, как я начну употреблять такие слова, как прибавочная стоимость, абсолютное и относительное обнищание пролетариата, отчуждение, диктатура пролетариата». Он говорил, что каждый писатель по-своему переделывает читателя, это цена, которую платишь, покупая книгу. И Хемингуэй боялся, что могучий Мавр повлияет на его лексику, а этого он никак не желал, избави боже. Он признавал, что ведет свою родословную от «Гекельберри Финна» и некоторых вещей Гертруды Стайн. Много лет спустя, уже когда произошла революция, я побывал в его доме на Кубе, который он завещал народу. Я бродил по его библиотеке, самой большой в округе. На самом почетном месте стояли потрепанные издания Флобера и Стендаля. Их кристальный стиль, а также пересыпанный идиомами и разговорными словечками, такой земной и неповторимый стиль Марка Твена, передававший гуманизм этого писателя,— вот откуда, наверно, произошел «тощий» стиль Хемингуэя. Джозеф Норт - Из книги "Вокруг тридцатых" |
|
|
||
При заимствовании материалов с сайта активная ссылка на источник обязательна. © 2016—2024 "Хемингуэй Эрнест Миллер" |