Эрнест Хемингуэй

Мой мохито в Бодегите, мой дайкири во Флоредите

Лестер Хемингуэй - "Мой брат, Эрнест Хемингуэй" (часть 10)

Уже в течение нескольких месяцев Эрнест узнавал из газет, что ситуация в Испании становится все более напряженной. Но сообщения 18 июля о мятеже нескольких генералов против законно избранного правительства были не просто тревожными. Эрнест знал, на что способны эти люди, если войска пойдут за ними. Новости последующих дней подтвердили его предположения.

Испанская война началась.

Но Эрнест в это лето был целиком поглощен своей работой. Роман должен был быть закончен. Эрнест весь сконцентрировался на книге, но из головы у него не выходила Испания. Первые месяцы испанской войны оказались для него очень продуктивными. Однако он продолжал с жадностью прочитывать ежедневные газеты, чтобы быть в курсе обстоятельств и иметь возможность судить о них. Заканчивая свою дневную работу, он подолгу разговаривал с друзьями о войне. В декабре роман "Иметь и не иметь" принял окончательную форму. Теперь Эрнест был свободен и мог предпринимать определенные шаги в отношении Испании.

В январе он подписал контракт с Джоном Уиллером, президентом Синдиката североамериканских газет, представлявшего два десятка самых крупных ежедневных газет в Соединенных Штатах, в соответствии с которым Эрнест брался на ближайшие несколько месяцев быть военным корреспондентом Синдиката в Испании. Он должен был получать пятьсот долларов за каждое телеграфное сообщение размером от 250 до 400 слов и тысячу долларов за отправленные почтой статьи примерно в 1200 слов, с тем, что Синдикат получает исключительное право продавать его материалы газетам.

С января, когда Эрнест подписал этот контракт, и до марта, когда он приехал во Францию и готовился пересечь испанскую границу, он был занят тем, что звонил по телефону и писал в Вашингтон и Нью-Йорк, мобилизуя своих друзей в помощь различным проектам.

Первым таким проектом было создание документального фильма, в котором он хотел показать, какой была жизнь в типичной испанской деревне до войны и насколько война порушила и изменила эту жизнь.

Эрнест знал, что деньги на фильм ему придется добывать самому, но он надеялся на свое умение красочно и с большой долей драматизма писать репортажи и на то, что издатели газет по всей стране будут кричать: "Еще, еще!"

Он не собирался в Испанию надолго. Его контракт предусматривал поездку на два-три месяца и оговаривал, что Эрнест посылает свои материалы, если того требуют события либо если требует Синдикат. Кроме того, Синдикат оставлял за собой право ограничивать число телеграфных сообщений, если это будет обусловлено развитием событий. Для Эрнеста очень важным было то обстоятельство, что контракт позволял ему писать статьи или рассказы для журналов или книги.

Эрнест затратил много усилий, чтобы в Испанию его сопровождал давний приятель Сидней Франклин, тореадор из Бруклина, который говорил по-испански даже лучше, чем Эрнест. У Франклина были друзья и поклонники среди миллионов испанцев. Он был человеком ловким и обладал известной репутацией. Однако в политике он оставался до того наивным, что, когда началась война, он спросил Эрнеста: "А на чьей стороне мы, Папа?"

Когда 12 марта Эрнест выслал из Парижа свой первый материал Синдикату, он еще надеялся получить для Сиднея официальное разрешение на въезд в Испанию. В этом материале он рассказывал о своих приготовлениях к поездке в республиканскую Испанию и о том, что только что встретил одного своего друга, который приехал из Испании с весьма деликатной миссией — с известием, что более 100 тысяч немецких и итальянских солдат помогают мятежникам. <...>

18 марта Эрнест вылетел самолетом в Испанию. Они приземлились в Барселоне как раз сразу после бомбардировки города. Потом он продолжил свой путь к восточному побережью, к Аликанте с его пейзажами, напоминающими африканские, и дальше в Валенсию, где за городом еще можно было достать свежее мясо и где население было исполнен энтузиазма по поводу войны.

На следующей неделе Эрнест отправился на гвадалахарский фронт, где правительственные войска разбили итальянцев — это была их первая победа за восемь месяцев войны против агрессоров. Под холодным дождем и снегом он пробирался вперед, не обращая внимания на артиллерийский обстрел. Его взволновал вид мертвых итальянцев, которые верили, что их посылают в Африку для несения гарнизонной службы, а вместо этого они попали под прицельный огонь, в том числе и противотанковых орудий, который покончил с их так называемыми непобедимыми механизированными колоннами. <...>

Эрнест очень спешил с приготовлениями к съемкам документального фильма. Йорис Ивенс, режиссер, уже приехал в Испанию. Прибыл сюда и оператор Джон Ферно, тоже привлеченный к этому делу. Большая часть дневных съемок производилась вне Мадрида, в деревне Моралес, но потребовались и другие эпизоды. Для того чтобы отснять подлинные боевые сцены, Эрнест уводил операторов с их портативным оборудованием в такие места, где они могли снимать танки в бою при хорошем освещении. С ним часто бывал Хэнк Горелл из "Юнайтед пресс". 9 апреля они наблюдали вторую за четыре дня атаку республиканцев, предпринятую для того, чтобы ослабить давление противника на Университетский городок. В этот день их дважды обстреляли вражеские снайперы. В первый раз они обосновались в хорошем месте, откуда открывался вид на поле боя. Но вражеские пули стали откалывать щепки у них над головами, и они поторопились убраться, пока снайперы не успели скорректировать свои прицелы. К концу дня они сняли прекрасные кадры, установив камеру на третьем эта же разбомбленного дома, где они могли работать, оставаясь невидимыми.

Через несколько дней они сопровождали атаку пехоты и танков, которая впоследствии помогла разорвать осаду Мадрида. Эрнест отправлял в Штаты очерки, в которых был свист пуль, запах пороха и таинственные вспышки огня за кустарником, где готовились к атаке войска.

22 апреля Эрнест вместе с несколькими сотнями тысяч других людей оказался под бомбежкой, которая продолжалась одиннадцать дней. Он описал этот ад, начиная от стрельбы из легкого оружия до минометов и орудий, и как каждый из этих снарядов бьет по домам и по людям.

Позднее Эрнест рассказывал мне: "Когда Сидней Франклин в конце концов добрался до Мадрида, где мы обосновались, все стало значительно проще. Сидней был потрясающим пронырой, организатором и добытчиком, что оказалось весьма существенно для голодных людей в республиканской Испании. Он мог уговорить совершенно незнакомого человека отдать полную шапку яиц с такой же легкостью, как большинство людей просят прикурить сигарету. Он был удивителен".

У Эрнеста у самого был талант добывать свежее мясо. Он взял на время у одного друга охотничье ружье и на корреспондентской машине уехал на фронт в районе Пардо на другом конце города от отеля "Флорида", где жил. Там за несколько часов он подстрелил четырех кроликов, утку, куропатку и одинокую сову, которую принял за вальдшнепа, когда она пролетала за деревьями. <...>

В начале мая Эрнест отправил свою последнюю корреспонденцию из Мадрида и стал готовиться к возвращению во Францию, а оттуда в Соединенные Штаты. Он написал около дюжины очерков, часть которых отправлял почтой через правительственную цензуру, а также несколько материалов для журналов, просмотрел большое количество кинопленки для будущего "фильма Испанская земля", готовил заготовки для дикторского текста к фильму.

Когда Эрнест приехал в Нью-Йорк, он намеревался провести гам большую часть времени. Он уже разрабатывал план возвращения в Испанию осенью. Он знал, как много деталей надо предварительно продумать, чтобы поездка оказалась удачной. Он хотел помочь в монтаже фильма и проследить, чтобы не выпали некоторые эпизоды. Он хотел вызвать этим фильмом сенсацию и таким путем собрать пожертвования на приобретение санитарных машин, медицинского оборудования и других вещей, необходимых Испанской Республике и тем, кто сражается за ее спасение.

Он сделал все, что от него зависело, для фильма и написал еще несколько материалов для Синдиката. По телефону переговорил с Арнольдом Джингричем и рассказал ему о своих новых планах. После этого отправился в Ки-Уэст повидать Полину и детей, по которым очень соскучился за последние месяцы.

В конце мая, перед тем как отплыть на Бимини, Эрнест написал мне. Он писал, что опыт Испании оказался весьма поучительным, что он видел то, что осталось после битвы под Гвадалахарой и еще одной, сопровождая пехоту в атаке, и снял одну контратаку. В Мадриде он пережил девятнадцать дней страшнейшей бомбардировки и писал, что Синдикат платил ему так много за корреспонденции, потому что они думали, что примерно после четвертого материала он будет убит и таким образом, их расходы окупятся. Он злился на то, что Синдикат ограничивает его одним материалом в неделю, и он вынужден был в одном телеграфном сообщении объединить описание двух атак. Однако он характеризовал накопленный материал как подходящий фарш для дальнейшей работы и сообщал, что намерен вернуться в Испанию позднее, летом. Он хотел лично убедиться, как все там происходит.

В то время я завершал свой второй год в качестве репортера и редактора в "Чикаго Дейли ньюс" в отделе местных новостей. Вскоре после того как я начал там работать, я познакомился с Мэри Уэлш, которая служила там помощником редактора отдела светской хроники. Поскольку отдел местных новостей и светская хроника помещались рядом, мы часто сталкивались и болтали. Мэри была веселой маленькой блондинкой из Миннесоты, которая любила разговаривать, сидя на столе и болтая ногами. "Как это здорово иметь знаменитого брата! Расскажи-ка мне о нем", — подзадоривала она меня.

Мэри прочитала все, написанное Эрнестом, что могла достать, и было видно, что она очарована им. "Расскажи мне, что он на самом деле представляет из себя!?" — нередко спрашивала она меня. У меня была небольшая парусная лодка, и мы на ней плавали вместе. После этого Мэри, смеясь, называла ее "наша лодка". Наши отношения были совершенно невинными и зиждились в основном на ее интересе к Эрнесту. Позднее она уехала на восток и работала там для изданий Люса. Спустя многие годы она, в конце концов, встретила своего героя в Европе.

Лето 1937 года стало для Эрнеста временем принятия решений. Он с горячностью убеждал друзей и знакомых организовывать помощь и сбор средств для Испанской Республики. Благодаря своему увлечению спортивной охотой на большую рыбу он был знаком со многими богатыми наследниками крупных состояний Америки. Эрнест сосредоточился на этих людях, понимая, что, если они проявят социальное сознание, они могут быстро и эффективно помочь делу Испании через контролируемые ими большие капиталы.

Однако его постигло разочарование. То, что для него казалось совершенно очевидным, для других выглядело темным и полным скрытых ловушек. Когда он просил их помочь с медицинским оборудованием и облегчить тем самым страдания раненых у обеих сражающихся сторон, многие его друзья не захотели иметь с этим проектом ничего общего. Кое-кто боялся, что их помощь попадает только к коммунистам, о которых было известно, что они сражаются на стороне испанского правительства против немцев, итальянцев и мятежных испанских генералов. <...>

Премьера фильма "Испанская земля" состоялась в Белом доме. Йорис Ивенс и Эрнест приехали из Нью-Йорка, чтобы перед показом фильма присутствовать на обеде у президента. Обед прошел хорошо, и оба они в тот вечер были гостями Белого дома.

— Ты знаешь, — рассказывал он мне позднее, — у них там настоящие фрукты в комнатах для гостей. Не муляжи из воска, как на витринах, а зрелые груши и яблоки и персики в большой вазе. Я утянул парочку яблок, когда уходил. Они оказались очень вкусными.

В то лето случилось одно событие, сильно повлиявшее на дальнейшую карьеру Эрнеста и его личную жизнь. Когда он был в Ки-Уэст, Марта Геллхорн, молодая писательница. опубликовавшая одну книгу и начавшая хорошо выступать в журналах, приехала туда, чтобы взять у Эрнеста интервью. Марта была высокой блондинкой с исключительно красивыми ногами, хорошим чувством юмора и несомненными писательскими способностями. Она обосновалась в баре у Мокрого Джо, увидела на одном табурете у стойки бара имя Эрнеста и спросила, действительно ли он здесь бывает, как говорят об этом слухи.

— Конечно, когда он в городе, он бывает здесь, — ответил Скиннер, большой сильный негр, который присматривал за баром в отсутствие хозяина Джо Рассела. — Сейчас уже около трех часов. Если он в городе, он скоро придет.

Через несколько минут действительно появился Эрнест, огляделся вокруг и остался доволен. Его познакомили с Мартой, и они сразу же стали разговаривать как старые друзья, даже еще до первой рюмки. Эрнесту понравилась идея ее статьи, и он держался открыто, был внимателен и обаятелен.

Марта со своей стороны обнаружила, что очарована Эрнестом. Он разговаривал так же хорошо, как и писал, и мог быть, если хотел, весьма занимательным. Он исповедовал идею, что талант — это еще не все. Талант должен быть использован для того, чтобы сделать мир хорошим местом для жизни, и это включает необходимость сражаться за человеческую свободу везде, где ей угрожают. Он вынашивал тогда планы новой поездки в Испанию и стал убеждать Марту, если она может, поехать туда и самой увидеть, что там происходит. Марта в своей первой книге выступала против проявлений бесчеловечности и охотно разделила с Эрнестом его убежденность в том, что писатели должны делать все, что в их силах, чтобы защитить права человека и его достоинство.

В Нью-Йорке в середине августа, готовясь к поездке в Испанию, Эрнест зашел в кабинет Макса Перкинса в издательстве "Скрибнерс" и столкнулся там с писателем Максом Истменом. Истмен критически высказывался о писательской позиции Эрнеста, заявляя, что в его произведениях чувствуются "фальшивые волосы на груди". В литературных кругах его критика была воспринята сочувственно. И вот так случилось, что два эти человека впервые оказались вместе в одной комнате. Вежливый разговор вскоре сменился взаимными оскорблениями, и, когда Макс Перкинс вышел из кабинета, дело дошло до рукоприкладства. Потом каждый из них предложил газетчикам свою версию происшедшего. Истмен утверждал, что он сопротивлялся, когда Эрнест набросился на него с кулаками, и вышел победителем. Эрнест же заявил, что он "наказал" Истмена, и показывал книгу с кровавым пятном на одной из страниц как доказательство своей победы. Это событие дало литературному миру материал для красочных сплетен, которые обсуждались в течение нескольких месяцев в колонках светских новостей и в литературных салонах.

Летом на Бимини Эрнест вносил поправки и вычитывал последние гранки романа "Иметь и не иметь", который должен был осенью выйти из печати. Некоторые персонажи романа до удивительного напоминали его недавних друзей. Бели уж Эрнест невзлюбил кого-то, то он относился к нему, как няня в больничной палате, когда туда влетает муха.

Его новая книга, первая, в которой он перешел от удовольствия экспериментирования к оправданию собственной жизни, представлялась ему, как он говорил мне, самым значительным произведением из всего, что он до тех пор написал. До этого его совершенно не интересовало, что происходит в жизни, лишь бы он мог успешно писать. Теперь же он действительно оказался озабочен жизнью других людей.

Летом он выступил с речью на съезде Лиги американских писателей в Карнеги-холле. Он назвал эту речь "единственным политическим выступлением, какое я когда-либо собирался делать". Он говорил о том, что увидел в Испании, какое это произвело на него впечатление и как он собирается обращаться с фашизмом, где бы он с ним ни столкнулся.

Речь была серьезной и сразу же выдвинула Эрнеста. Он всегда оказывался на высоте, когда приходилось принимать какие-либо трудные решения. С этого момента он считал себя обязанным действовать в соответствии со своими убеждениями. В конце лета, когда он вновь приехал в Нью-Йорк, готовясь к более длительному пребыванию в Испании, он в частном порядке собрал 40 тысяч долларов, взяв авансы у своих издателей и добыв деньги из других источников, и пожертвовал их на приобретение медицинского оборудования в дар правительству Испании.

Перед самым отъездом Эрнест много пил. В разговоре с Джоном Уиллером он сказал, что напишет для Синдиката статью и не станет получать за нее гонорар, потому что очень доволен тем, что Синдикат вновь распространяет его материалы в дюжину самых больших в стране ежедневных газет, включая "Нью-Йорк таймс". И у него еще будет возможность, если война продлится, узнать больше о том, какое влияние оказывает она на жизнь всех его друзей и знакомых в Испании.

В этот второй свой приезд в Испанию первой корреспонденцией Эрнеста стал очерк с арагонского фронта, где ему случилось разговаривать с огрубевшими, закаленными войной американцами, которые прошли первый год войны и выжили. Он отметил, что раненые, трусы и романтики исчезли, остались хорошие, убежденные бойцы. Как раз ко времени его возвращения в Испанию эти солдаты захватили Куэнци и Бельчите, используя боевую тактику индейцев. Он прошел по полю сражения в Бельчите в сопровождении Роберта Мэрримана, в прошлом профессора Калифорнийского университета, который теперь был офицером штаба 15-й бригады и командовал взятием старинных укреплений в Бельчите. Запах тления был настолько сильным, что похоронные команды вынуждены были работать в противогазах.

Эрнест сконцентрировал свои усилия на анализе событий на арагонском фронте, где создался тупик в военных действиях. Эрнест так просто и ясно писал о целях обеих воюющих сторон, что даже читатели, совершенно незнакомые с военной тактикой, могли понять различные военные ситуации.

Спустя неделю он написал корреспонденцию об опорном пункте мятежников — крепости Теруэль, возвышавшейся над равниной, подобно большому кораблю в море. Это была естественная крепость, столетиями выдерживавшая атаки, с самого начала войны она находилась в руках мятежников. Эрнест понимал, что она должна сыграть историческую роль в ходе войны.

Эрнест решил, что его военный опыт и вообще все, что он знает о войне, лучше всего может найти свое выражение в пьесе. То, что он раньше никогда не занимался драматургией, его не смущало. Он считался мастером диалога. Всю жизнь он тяготел к драматизму, искал крутые повороты и катаклизмы, как другие ищут безопасности и общественного положения. Он начал набрасывать план пьесы, продолжая в то же время помогать советами в съемках дополнительного материала в деревне под Мадридом.

Романтический образ жизни, который он вел, получил новый стимул, когда в столицу Испании в качестве корреспондента приехала Марта Геллхорн. Марту и Эрнеста тянуло друг к другу. Оба они были романтики, решившие внести свой вклад в борьбу против тирании. Оба высоко ценили друг друга. Они жили в отеле "Флорида", где обосновались практически все корреспонденты. Эрнест объединил усилия многих своих коллег в деле добывания продуктов, в организации развлечений, в создании атмосферы товарищества и превратил свой номер в одно из немногих мест (хотя он время от времени менял номер), где друзья и приезжающие могли получить выпивку, иногда легкую закуску и даже мясо. У него можно было послушать хорошую музыку на маленьком ручном патефоне под аккомпанемент пишущей машинки, выстукивавшей фразы, которые вскоре будут читать во всем мире. Эрнест работал над своими репортажами, помогал Марте, она в свою очередь перепечатывала его материалы, они вместе многое обдумывали, и порой в их очерках даже встречались одни и те же фразы. <...>

Эрнест в своих репортажах подчеркивал, что война в Испании идет на фронте, растянувшемся на 800 миль через всю страну. Между укрепленными городами, выдерживавшими осады с времен средних веков, фронт был весьма подвижен. Города подвергались атакам, войска проходили мимо них, окружали, проникали в них и грабили раньше, чем фронт успевал реально продвинуться. Людские силы и количество военного снаряжения у обеих сторон бывало достаточным для выполнения задачи только при условии большой концентрации сил — так великолепно создавалась в средние века оборона против врагов.

В конце сентября Эрнест, Герберт Мэттьюз и Марта Геллхорн отправились в рискованное путешествие через горы на север, чтобы посмотреть своими глазами, что представляет собой такой вот "затерянный фронт". Они оказались первыми американскими корреспондентами, которым разрешили ознакомиться с положением в тех местах. Готовясь к поездке, они закупили одеяла и спальный мешок, взяли с собой сколько возможно продуктов. Используя грузовик в качестве базы, они отправлялись на позиции в горы верхом. Они разбивали лагерь и готовили себе еду, иногда удавалось купить у крестьян случайно оставшиеся у них хлеб и вино.

"Эрнест и Марта были замечательными товарищами по путешествию, — рассказывал мне позднее Герберт Мэттьюз. — К ночи всегда находили что-нибудь выпить. И даже если мы ночевали под открытым небом, Эрнест не отказывал себе в маленьком удобстве спать в пижаме".

Всю эту осень Эрнест много работал. Он отделывал очерки для "Эсквайра", давал советы по монтажу фильма, написал несколько превосходных сцен для пьесы "Пятая колонна" и завоевал несколько сердец обитателей Мадрида. Самым восприимчивым и вдохновляющим было сердце Марты Геллхорн. Они так много значили друг для друга, как только могут значить люди, живущие под ежедневной угрозой смерти, и к тому же люди творческие.

Полина каким-то образом узнала или почувствовала по письмам Эрнеста, что их прежних отношений больше не существует. Эрнест оставался таким же убежденным католиком, как и она. Патрик и Грегори воспитывались в этой же вере. Однако брак Эрнеста и Полины оказался подвергнутым испытаниям этой испанской войны, в которой со всей страстью участвовали люди из самых разных стран — России, Чехословакии, Венгрии, Германии, Италии, Северной Америки. К середине 1937 года Испания была разделена на две части. Про каждую из этих сторон можно было многое сказать и "за" и "против". В Америке либерально настроенные читатели и писатели всем сердцем поддерживали Испанскую Республику в ее борьбе против фашистов, на стороне которых были Гитлер, Муссолини и Франко.

Полина была полна решимости сражаться за то, чем обладала и что надеялась сохранить. В начале декабря она задумала поехать на Рождество в Париж, с тем чтобы Эрнест присоединился там к ней. Плавание из-за декабрьских штормов оказалось очень тяжелым, но Полина стойко перенесла все трудности, твердо решив сохранить мужа.

Эрнест был так занят, что за два с лишним месяца не послал ни одного телеграфного сообщения. И только 10 декабря, после того, как он в течение трех дней наблюдал атаку республиканцев на Теруэль, он отправил телеграмму, в которой высказывал свои надежды и обрисовывал ситуацию. К тому моменту правительственные войска почти окружили город, страдая при этом от зимней непогоды и ударов врага. Внешний мир ожидал наступления генерала Франко, однако правительственные войска перехватили инициативу и при нулевой температуре, под сильными порывами ветра и снежными метелями совершили поразительный переход на высоте 4 тысячи футов.

23 декабря Эрнест описал падение Теруэля, освобождение дороги Валенсия — Барселона от опасности оказаться перерезанной, что дало большую безопасность Мадриду. Вместе с Гербертом Мэттьюзом Эрнест проник в ту зону, где никто из гражданских лиц не мог находиться, где снаряды рвались с таким звуком, словно чьи-то могучие руки рвали огромные куски шелка.

Они увидели прошагавшую мимо них группу, так нагруженную взрывчаткой, что это заставило бы содрогнуться любого страхового агента. Эрнест, Мэттьюз и Делмер быстро получили от офицера разрешение и стали пробираться вслед за молодыми динамитчиками, которые прокладывали себе взрывами путь в город. Красные вспышки пламени и клубы черного дыма от их бомб и гранат оказались единственными указателями дороги писателям, когда те взобрались на высоту и очутились среди лавок и заборов самого города.

Вскоре после этого Эрнест договорился о том, чтобы вылететь во Францию, и на Рождество появился в Париже. Несколько дней ушло на визиты вместе с Полиной, потом они уехали в Нью-Йорк, а оттуда в Ки-Уэст, оставив позади целый хвост друзей, знакомых, деловых партнеров и просто людей симпатизирующих, которые понимали, какое трудное время им предстоит пережить.

У Эрнеста оставалось много работы, которую нужно было завершить, и вообще в известном смысле часть его души осталась в Испании, Он знал, что должен вернуться туда. Но не хотел обсуждать это с кем бы то ни было. Потребность вернуться в Испанию была настолько сильна, что он избегал всяких разговоров о своих планах на будущее.

Он понимал, что зимняя погода помешает обеим воюющим сторонам в ближайшие месяцы проводить вылазки патрулей и рейды. Но у него были свои собственные серьезные, хотя и не совсем еще созревшие планы. Теперь он советовался только с самим собой, подобно хорошему генералу, который не доверяет больше своим советникам или не уверен в ценности их советов. Как и многие исторические персонажи, Эрнест добивался лучших результатов, не советуясь с другими. Он брал новую высоту.

Во время его пребывания в Испании осенью 1937 года Эрнест явно испытывал острые угрызения совести. Это заметно хотя бы по тому, как он вспоминал свой сад в Ки-Уэст, описывая в очередной корреспонденции разрушения от бомбардировки и странное чувство, охватившее его, когда он смотрел на колышущиеся голубые цветы, выросшие вскоре после того, как взрывы и огонь смели с поверхности земли всякую жизнь.

Первое время, хотя он и не сталкивался с этим непосредственно, он начал ощущать трагедийность ситуации, в которой оказались его друзья. Он был потрясен, когда пришел в дом своего друга, крупного испанского художника Луиса Кинтанильи. Несколько членов семьи Луиса спаслись. Но дом был разрушен. Все прекрасные картины, создававшиеся годами, погибли. Их обрывки висели на сохранившихся руинах стен. В одном углу он увидел несколько больших свертков. Он поспешил туда в надежде, что хоть какие-то книги остались невредимыми. Он тронул один сверток, другой. Они рассыпались. Тлеющий огонь превратил их в пепел.

Роберт Капа приехал в Испанию через Центральную Европу в качестве фотокорреспондента. Он появлялся там, где появлялся Эрнест, пил то, что пил Эрнест, придумывал шутки, которым смеялся Эрнест, и вообще зарекомендовал себя славным парнем. И вот здесь он, наконец, нашел ту единственную девушку. Капа влюбился. Глядя на этого коротенького, смуглого простака со страниц Вольтера с "лейкой" на шее, так же трудно было представить его влюбленным, как вообразить Аль Капоне в монастыре.

Если с Капой что-то происходило, то об этом тотчас узнавал весь мир. Его девушка, Герда, была нежным, медноволосым созданием, раскрывшим в этом венгерском художнике с фотоаппаратом все лучшее. Для Роберта она была самым дорогим существом. И однажды эта девушка, чтобы лучше разглядеть атаку республиканцев, встала на подножку корреспондентской машины. А мимо шла моторизованная колонна, и один танк, не рассчитав расстояния, срезал край машины, девушка была убита на месте. Эрнест взял на себя все печальные хлопоты и помог Капе пережить разбитые надежды.

Когда Валенсию захлестнула волна арестов, Эрнест узнал, иго его друга профессора Роблеса схватили, поспешно судили и казнили. Вскоре после этого приехал Джон Дос Пассос и начал розыски Роблеса, предполагая, что у последнего из-за его взглядов могут быть неприятности. Потребовались дни — это были мучительные дни — прежде чем Эрнест убедился в точности информации. После этого ему предстояло сообщить о случившемся Дос Пассосу. Сам этот факт, невозможность в течение некоторого времени получить правдивую информацию и чудовищность убийства хорошего и невинного человека стали одной из душевных ран, мучивших Эрнеста. Это терзало его гораздо больше, чем гибель тысяч людей по обе линии фронта, которых он не знал.

Эрнест мог посмеиваться над толстыми дамами, спасающимися в укрытиях от штурмующих самолетов. Но его глаза наполнялись ужасом при виде убитых детей. Айра Уолферт рассказывал мне, как потрясен был Эрнест и как он повторял: "О боже, эти маленькие, белые лица — они как растоптанные цветы. Невинные и чистые души — уничтоженные навсегда".

Рассказывая мне следующей весной о войне, Эрнест упоминал и о смешных эпизодах. Он вспоминал о своей первой встрече с венгром генералом Лукачем, командовавшим 12-й Интернациональной бригадой. "Он устроил в мою честь большой банкет, — смеялся Эрнест, — и мне стоило большого труда сохранять серьезное лицо. А дело в том, что в действительности почетными гостями были самые прелестные девушки из деревни. Он пригласил их тоже".

Однажды ночью в Мадриде он отправился в кино посмотреть фильм с Марлен Дитрих. И как раз в тот момент, когда Марлен, игравшую роль Мата Хари, должны были расстрелять, рядом с кинотеатром разорвался снаряд. Здание содрогнулось, однако, рассказывал Эрнест, зрители не двинулись с места, только хохотали над таким совпадением.

Ранней весной 1938 года в Ки-Уэст Эрнест переписывал "Пятую колонну" и, обдумывая будущее, мечтал о большом романе, в котором найдут свое место предательство, мужество, самопожертвование — все, что он увидел в Испании за последние месяцы.

Рыбная ловля в водах, омывающих Ки-Уэст, по-прежнему была превосходна. Но Эрнест был захвачен совсем другим. Он держал "Пилар" в Ки-Уэст, отказываясь тратить время и силы на плавания на Бимини или в Гавану, где не только можно было поймать большую рыбу, но и повстречаться с яхтсменами, которые контролировали крупнейшие состояния в Америке. В былые годы Эрнест учил их, как получать наслаждение от жизни, занимаясь рыбной ловлей и знакомясь с океанскими глубинами. Но в 1937 году это его уже не занимало. Он был озабочен одним — как помочь Республиканской Испании. <...>

Тихая семейная жизнь в Ки-Уэст неожиданно оборвалась однажды утром международным телефонным звонком. Эрнест взял трубку в нижнем холле, потом крикнул, чтобы ему принесли карандаш и бумагу. Я побежал за ними.

— Говоришь, они начали движение? Это может быть наступление по направлению к морю. Если они заблокируют границу, остальная часть страны окажется отрезанной. Конечно, я приеду. Отсюда есть дневной самолет. Нет, увидимся, когда я приеду. Пока.

Полина сохраняла спокойствие. Потом она спросила:

— Чем я могу помочь тебе?

— Упакуй одежду, и теплую тоже. Бедная Старая Мама, — сердитые глаза Эрнеста потеплели. — Черт побери! Дела шли так хорошо, что я должен был понимать, что все это лопнет, — Теплота ушла из его глаз, он отстранил Полину, хотя и продолжал обращаться к ней. — Это будет война в горах, и мне нужна будет теплая одежда, несмотря на то, что наступает лето. Я не хочу никаких осложнений с моим проклятым горлом, чтобы потом не пришлось полоскать его виски, которое стоит так дорого. В весеннюю оттепель все только и будут что мечтать, чтобы война кончилась через месяц. Выйдем со мной, я хочу поговорить с тобой, — обратился он ко мне.

Мы ушли в комнату и по-быстрому выпили по глотку прямо из бутылки, не пачкая стаканов.

— Послушай, — сказал он, — я могу гарантировать тебе чин капитана в бригаде Линкольна, если ты хочешь поехать туда. Это решит твои проблемы, и ты узнаешь массу нужных вещей. Война скоро кончится, потому что надвигается большая война. Ну так как?

Я объяснил ему, что не могу поехать из-за денег: я должен обеспечивать жену и маленького сына. Я был не прочь изобразить, что его предложение очень заманчиво для меня.

— Тогда приезжай в аэропорт и проводи меня. И, пожалуйста, оставайтесь все здесь как можно дольше, чтобы Бедная Старая Мама чувствовала себя хорошо. — Он пошел звонить Арнольду Джингричу. Он был очень взволнован предстоящей поездкой. Часа через два, перед отлетом самолета в Майами, все необходимые вещи были упакованы в чемоданы, и мы распрощались с ним. <...>

Он пересек пароходом Атлантику и вылетел в Республиканскую Испанию уже знакомым путем с остановкой в Барселоне. Оттуда 3 апреля он отправил свой первый репортаж из нового цикла, посвященный ситуации, сложившейся после прорыва у Гандесы. Он описывал беженцев, уходивших по дорогам под обстрелами с самолетов, розовые цветы миндаля, покрывающие залитые солнцем холмы.

Теперь его интересовала судьба американцев из батальона Линкольна — Вашингтона, который был окружен на холме около Гандесы. Американцы уходили с величайшей осторожностью. Их целью было переплыть Эбро, оказаться в безопасности и найти возможность вновь сражаться. Они пробирались по ночам через позиции фашистов. Некоторые из них в кромешной тьме в буквальном смысле наступали на спящих фашистских солдат.

Проделав в конце первой недели апреля весь путь через долину Эбро с тем, чтобы выяснить, взята ли Тортоса, Эрнест обнаружил, что город подвергся сильным бомбардировкам, но мосты и дороги остались невредимыми. Силы Франко двигались к морю очень медленно, а боевой дух правительственных войск оставался весьма высоким. Позднее он обследовал весь фронт между Средиземным морем и Пиренеями и обнаружил, что наибольшая опасность успешного наступления фашистов сохраняется на севере. Здесь горы создавали у правительственных войск ощущение безопасности, и они сражались не столь упорно, как могли бы. Эрнест с пренебрежением относился к итальянской пехоте — она наступала только тогда, когда позиции противника подвергались усиленному обстрелу и очищались танковыми частями. На это уходило много времени, в котором не нуждались наваррцы и марокканцы.

15 апреля Эрнест стал свидетелем бомбардировки фашистами дороги Барселона Валенсия. Город скрылся в тучах желтой пыли. Когда видимость восстановилась, он и его друзья перебрались по временному мосту. Он писал, что ощущал себя альпинистом, обследующим лунные кратеры.

В дельте Эбро новое весеннее поколение лягушек заполняло канавы. Там Эрнест нашел и съел дикий лук, наблюдая тем временем за приготовлениями к новой битве — войска фашистов прокладывали себе путь к морю.

В ту весну в Барселоне Эрнест взял интервью у Джеймса Ларднера, двадцатитрехлетнего корреспондента "Нью-Йорк геральд трибюн". Джеймс, один из сыновей покойного Ринга Ларднера, только что вступил в Интернациональную бригаду. Он считал, что корреспондентов в Испании хватает, а вот артиллеристы в республиканской армии весьма нужны. Несколько месяцев спустя Джеймс был убит.

Добравшись пешком до Лериды, которая на одну треть была занята фашистскими войсками, Эрнест записал свои ощущения и восприятие тех, кто пробрался сюда под огнем вражеских пулеметов. Значение этого города заключалось в том, что он контролировал дороги, ведущие в Каталонию, и поэтому правительственные войска, державшие под своим контролем значительную часть города, упорно оборонялись. Они надеялись, что дожди повысят уровень воды в реке Сегре и это. укрепит защиту города от танковой атаки.

Спустя неделю Эрнест посетил Кастеллой на юге и увидел там поразительную систему подземной обороны, созданную жителями города для защиты от итальянских бомбардировщиков. Четыреста бомб, сброшенных на город за день до его приезда, убили только трех человек. Он вновь побывал в Аликанте и Валенсии и поразился обилию хороших продуктов. В этих портах по-прежнему причаливали суда со всего мира.

10 мая Эрнест отправил из Мадрида свою последнюю корреспонденцию с испанской войны. Он был рад увидеть в столице старых друзей и отметить, что за месяцы передышки на этом фронте здесь созданы отличные оборонительные сооружения. Боевой дух войск, офицеров, саперов, гражданских лиц был очень высок. Правда, они, похоже, предпочитали вести свою собственную войну, не заботясь о других городах. Положение с продуктами уже в течение некоторого времени оставалось тяжелым. Но зато было много военного снаряжения, достаточного, чтобы выстоять новую осаду. Хотя дипломаты были уверены, что война кончится через месяц или около того, Эрнест считал, что она может продлиться еще год. История показала, что его прогноз оказался правильным.

Перед тем как вылететь из Испании, Эрнест просмотрел все свои бумаги и многие из них — личные и профессиональные — уничтожил.

— Я накопил такое количество информации, — рассказывал он мне впоследствии, — часть которой было очень трудно добыть, что я оказался бы весьма ценной добычей, если бы наш самолет посадили на вражеской территории. Было чертовски жалко уничтожать собственные записи.

Перед тем как отплыть в Нью-Йорк и вновь столкнуться с реальностями мирной жизни на родине, Эрнест и Марта, которая тоже возвращалась из Испании, несколько дней развлекались в Париже. Там им однажды представили молодого человека по имени Том Беннет, который пробирался из Республиканской Испании, где он год назад был трижды ранен. Беннет в прошлом был федеральным служащим в Штатах, он поехал в Испанию по собственной воле, желая посмотреть, что он может там сделать, и в начале войны вступил в батальон Линкольна. Он бывал в Европе и раньше, встречал Сомерсета Моэма, и лет десять мечтал увидеть Хемингуэя. Он рассказывал, что его сильнее, чем пуля, сразило то обстоятельство, что, когда он попал в госпиталь, один больной сказал ему: "Тебе надо было попасть сюда вчера. Эрнест Хемингуэй был здесь".

Когда они познакомились в Париже в книжной лавке Брентано, Эрнест сказал ему:

— Слушай, парень, тебе надо ехать домой и лечить ноги. Ты без денег?

Том, одетый в поношенную военную форму, молча кивнул головой.

— Держи, — Эрнест сунул ему деньги. — Иди в магазин за углом и купи себе одежду. И жди меня здесь послезавтра в три часа дня. Поедешь домой вместе с нами. У тебя есть где прожить до послезавтра?

Том рассказывал, что впервые за долгое время ощутил человеческую теплоту. Через два дня он явился в назначенное место и уже вспотел от волнения, когда, наконец, появились Эрнест и Марта. Эрнест махнул ему рукой:

— Машина ждет. Двигайся. Ты не против того, чтобы плыть в туристском классе? Хорошо. Сможешь каждый день приходить к нам в каюту.

Том вспоминал, что это плавание домой было сплошным праздником. После всего, что они увидели и узнали на войне, все много пили. Но по мере того как "Нормандия" приближалась к Нью-Йорку, Эрнест становился все более озабоченным, а потом и вовсе помрачнел. К тому моменту, когда "Нормандия" швартовалась в порту, Эрнест был сосредоточен, резок, и его ответы репортерам были весьма сдержанны. Он не сделал никаких предсказаний и постарался как можно скорее удалиться.

Он всегда больше уставал от напряжения, чем от активной деятельности, и сразу же отправился в Ки-Уэст. Он знал, что у него заготовлено несколько хороших рассказов, и чем скорее он их напишет, тем лучше будет себя чувствовать. Но эти соображения не помогали. Эрнест стал угрюмым, его раздирали противоречивые чувства. Полина была так рада иметь его в целости и сохранности, что в течение какого-то времени, казалось, можно было надеяться, что в семье восстановится мир и согласие.

Эрнест с головой ушел в дела, связанные с постановкой "Пятой колонны". Он сталкивался все с новыми трудностями. Вместо того чтобы расслабиться на Багамах или уединиться в Гаване, где ему обычно удавалось отдохнуть и продуктивно поработать, июнь и июль он провел в Ки-Уэст, чтобы легче было связываться с нужными людьми в Нью-Йорке. В конце июля он вместе с Полиной, Патриком и Грегори отправился в Кук-Сига в Монтане, где он мог пожить вольной жизнью на ранчо и полностью переменить обстановку. Но ему хватило месяца, чтобы разобраться в своих чувствах. В конце августа он опять отплыл в Европу на борту "Нормандии". Он решил вернуться в Испанию.

На некоторое время Эрнест задержался в Париже. Уже после второй поездки в Испанию он начал думать о большой книге, о романе, который он чувствовал и который хотел продумать прежде, чем начать писать. Когда я спустя два года в Гаване спросил его о романе, значительная часть книги была уже написана и Эрнест оказался не прочь поговорить о нем. Он знал тогда, от какого мучительного гнета избавилось его сознание. Этот поиск уводил Эрнеста в малоизвестные уголки Испании и вновь возвращал в Монтану, где он мог почувствовать те места, откуда мог выйти симпатичный молодой идеалист. Теперь он нашел все это и исследовал, он прислушивался к другим персонажам, присматривался к другим местам. Его чувство вкуса не уступало его таланту. Вкус удерживал талант от того, чтобы он растрачивался на малозначительные вещи.

Когда Эрнест вновь оказался в Испании, чтобы в качестве корреспондента освещать ход военных действий, республиканцы уже проигрывали войну. Эрнест не застал самый пик битвы при Эбро, выпавший на влажную августовскую жару, но успел увидеть конец этого сражения. Фронт на Эбро оставался последней надеждой республиканцев. Положение там некоторое время тревожило фашистов, но, когда фронт правительственных войск начал разваливаться, с ним рухнули и надежды республиканцев. В октябре Негрин, премьер-министр Испанской Республики, пришел к убеждению, что имеющиеся в его распоряжении силы не могут остановить наступление фашистов.

В середине ноября Эрнест и Герберт Мэттьюз побывали вместе с Винсентом Шином на западном берегу Эбро как раз перед тем, как фронт рухнул. В воздухе стоял осенний туман, смещавший перспективу, и Шин спросил у прохожего, где расположен фронт:

— Разве он не там?

— Совершенно не для печати, — отозвался Эрнест, — но вы, Джимми, утратили ориентацию. Фронт проходит вон там. — Им удалось благополучно выбраться. Через несколько дней они оказались среди последних солдат, переправлявшихся через Эбро по мере того, как развивалось наступление фашистов. Эрнест понимал, что война идет к концу, и уехал из Испании, не написав более ни одной корреспонденции. Газетный Синдикат полагал, что события в Испании не вызывают более интереса у американских читателей.